1 Лотман ю.М. Беседы о русской культуре. М., 1997, с. 334.

К сожалению, эта особенность довольно искусственно подтягивается иссле-

дователем (цитируемые слова написаны в конце 1970-х годов) к модной тогда теме

предполагаемой принадлежности Чацкого к декабристам — как модно было вда-

ваться в предположения, что и Евгений Онегин «в будущем» (то есть за рамками

текста пушкинского романа в стихах) якобы «станет декабристом».

(Среди чисто литературных источников сложного образа Чацкого справедли-

во называют Альцеста из комедии Мольера «Мизантроп».)

Как следствие, речам Чацкого исследователь Ю.М. Лотман дает излишне уз-

кую и прямолинейную интерпретацию — он усматривает в них отображение «бы-

тового поведения декабриста». Между тем так вел себя не просто некий узкий круг

политических заговорщиков — такова была, действительно, особенность поведе-

ния целого поколения прогресссивной дворянской молодежи. Резкость и прямота

молодежи не были непременно резкостью и прямотой «декабристов» — в этом

проявлялся, прежде всего, обычный и естественный молодежный максимализм, а

также «стиль эпохи».

Сам Грибоедов не имел прямого отношения к декабристам, хотя, подобно Пуш-

кину, приятельствовал с некоторыми из них. Будучи, как и ряд других людей, тща-

тельно допрошен следствием, он был затем отпущен с «очистительным аттеста-

том». Приписываемая ему скептическая фраза по поводу заговорщиков: «Сто

прапорщиков хотят перевернуть Россию!» — точно отражает отношение Грибое-

дова к заговору и восстанию. Однако в советское время подобные реальные факты

либо игнорировались, либо перетолковывались весьма субъективно.

92

Комедия поразительна и по тому, что можно условно назвать ее

«языковой фактурой». В ней то и дело звучит не просто условно-сце-

ническая речь, а речь, максимально приближенная к устно-разговор-

ной. В драматургии, и не только того времени, это случай уникальный.

Например, вот как Лиза комментирует доведшее Софию до обморока

падение Молчалина с лошади:

Молчалин на лошадь садился, ногу в стремя

А лошадь на дыбы,

Он об землю и прямо в темя.

Здесь, как видим, сплошные эллипсисы («опущения»), вносящие

в рассказываемое бурную экспрессию и психологически соответству-

ющие взволнованному состоянию Лизы. Грамматически «полная» фраза

предполагала бы примерно такое строение: «Молчалин на лошадь са-

дился, <но когда он только поставил> ногу в стремя, лошадь «внезапно

взвилась» на дыбы, вследствие чего> он <ударился> об землю, и <этот

удар пришелся) прямо в темя».

В такой же «устно-разговорной манере» Грибоедовым написана

речь Фамусова и Скалозуба; Софии он вдобавок придал ряд галлициз-

мов, отражающих «французский» характер полученного ею воспита-

ния. Чацкий в основных монологах, по наблюдению Фамусова, «гово-

рит, как пишет». Однако в ситуации разговора и он изъясняется в

соответствии с нормами настоящей устной речи. Вот его советы Пла-

тону Михайловичу:

Движенья более. В деревню, в теплый край.

Будь чаще на коне. Деревня летом рай.

Здесь энергично-отрывистая речь опять-таки основана на эллип-

сисах (с точки зрения грамматики письменной речи предполагалось бы:

«<Тебе нужно> движенья более. <Поезжай-ка> в деревню...» и т. д.)1.

Созданию эффекта «разговорности» способствует и вольный стих,

имевший до «Горя от ума» широкое хождение преимущественно в бас-

нях (он не прижился в русской драматургии и впоследствии, хотя по-

пытки подражать Грибоедову имели место).

Нельзя умолчать о том, что карамзинистская критика не приняла

многие особенности языка комедии.

1 О подобных писательских приемах см. подробно: Минералов Ю.И. Теория

художественной словесности.

»3

v Полемизируя с карамзинистами, В.К. Кюхельбекер занес в днев-

ник следующее суждение: «Но что такое неправильности слога Грибое-

дова? (Кроме некоторых и то очень редких исключений.) С одной сто-

роны, опущения союзов, сокращения, подразумевания, с другой —

плеоназмы, — словом, именно то, чем разговорный язык отличается

от книжного. Ни Дмитриеву, ни Писареву, ни Шаховскому и Хмель-

ницкому (за их хорошо написанные сцены), но автору 1-й главы Онеги-

на Грибоедов мог бы сказать также, что какому-то философу, давнему

переселенцу, но все же не афинянину, сказала афинская торговка: «Вы

иностранцы». — «А почему»? — «Вы говорите слишком правильно; у

чвас нет тех мнимых неправильностей, тех оборотов и выражений, без

которых живой разговорный язык не может обойтись, но о которых

молчат ваши грамматики и риторики»1.

Кюхельбекер защищает здесь стилевые приемы Грибоедова, отве-

чая его критикам. «Вы иностранцы» (множественное число) — здесь

понять нетрудно: намекается не только на молодого Пушкина, ассоци-

ирующегося в сознании Кюхельбекера с карамзинизмом вообще. Ка-

рамзинисты, «очистители языка», мыслятся в данном случае Кюхель-

бекером как антипод Грибоедова. К цитированному отрывку в дневнике

Кюхельбекера имеется такое его подстрочное примечание: «Впослед-

ствии Пушкин хорошо понял тайну языка Грибоедова и ею воспользо-

вался»2.

Грамматики и риторики, известные Кюхельбекеру, действительно,

«молчали» о том, что «разговорный язык» не может обойтись без

неких «мнимых неправильностей». В.И. Даль даже обратился к автору

одной из наиболее авторитетных грамматик этого времени, Н.И. Гречу,

с письмом, где полемически заявил, что современная грамматика со-

держит «не правила, а одни изъятия»3.

Немного позже один из крупнейших русских филологов XIX в. ака-

демик Ф.И. Буслаев писал: «...Грамматика Ломоносова должна была

уступить место руководствам, принявшим за образец речь карамзинс-

кую; но дальнейшие успехи нашего языка в сочинениях Грибоедова,

Крылова, Пушкина уже не нашли себе оправдания в этих руководствах;

вследствие чего, первый художник и знаток русского слова, Пушкин

увидел себя в странном противоречии со многими параграфами приня-

той в его время грамматики»4.

1 Кюхельбекер В.К. Дневник//Русская старина. 1875. Т. 14. С. 85.

2 Там же. С. 85.

гДаль В.И. Письмо Н.И. Гречу//Древняя и новая Россия. Т. 1. 1876. С. 98.

4 Буслаев Ф.И. Историческая грамматика русского языка. М., 1959. С. 566.

94

Называя карамзинистов «иностранцами», Кюхельбекер подразу-

мевал не только их идейное западничество. Ощущение, что хорошо будто

бы знающие русский язык иностранцы говорят как-то «слишком пра-

вильно», чересчур книжно, известно, надо полагать, очень многим лю-

дям. Иностранец — человек, изучавший наш язык в искусственных ус-

ловиях, по учебникам и пособиям. Вполне понятно, что в устном

общении он говорит по правилам письменной речи, искусственно фор-

мулируя и произнося «полные» фразы, и что со стороны это выглядит

довольно неестественно — у устно-разговорной речи есть свои яркие

особенности. Карамзинисты с их повествовательными тенденциями и,

как следствие, убежденной ориентацией на синтаксис письменной речи,

в известном смысле, действительно, становились иногда похожи на та-

ких «иностранцев», если им, например, оказывалось необходимо изоб-

разить в своих произведениях живой разговор. Напротив, писатели с

обостренным «чувством языка», подобные A.C. Грибоедову, интуитив-

но улавливали и использовали в своем творчестве те скрытые грамма-

тические резервы, мимо которых близоруко проходили современные им

грамматисты.

Комедия «Горе от ума» открыла собой эпоху русской реалистичес-

кой драматургии. В ней столь многое было по-новому, что разобраться

в сути этой новизны поначалу удалось далеко не всем. Чацкий имел у

Грибоедова, казалось бы, основные черты бросающего вызов обществу

романтического героя — но представлено это было не в романти-

ческой поэме, а в комедии. Сюжет был преднамеренно многопланов, а

это могло показаться отсутствием сюжетного единства и результа-

том недостаточного авторского мастерства. Реалистическая типиза-

ция образов также была новинкой, и Грибоедову пришлось так объяс-

няться в этой связи со своим приятелем П.А. Катениным, обвинившим

его в том, что в комедии «характеры портретны»:

«...Портреты, и только портреты, входят в состав комедии и траге-

дии, в них, однако, есть черты, свойственные многим другим лицам, а

иные всему роду человеческому настолько, насколько каждый человек

похож на всех своих двуногих собратий» (письмо П.А. Катенину, напи-

санное в начале 1825 г.).

A.C. Грибоедов — великий русский поэт и драматург, нова-

тор, чей пример был притягателен для писателей многих следу-

ющих поколений. Его комедия «Горе от ума» принадлежит к чис-

лу лучших пьес русского театра. Она многое подсказала

драматургам будущего. Язык комедии необыкновенно афористи-

чен, и многие цитаты из нее обрели характер крылатых выра-

жений.

поэты

ПУШКИНСКОЙ эпохи

Василий Львович Пушкин ( 1770— 1830) — поэт и переводчик, дядя

A.C. Пушкина, поклонник творчества Н.М. Карамзина сентименталис-

тского периода, староста «Арзамаса», член петербургского Вольного

общества любителей словесности, наук и художеств, а также один из

учредителей Общества любителей российской словесности в Москве.

Первая публикация — в 1793 г. в журнале И.А. Крылова «Санкт-Пе-

тербургский Меркурий». Автор написанной в 1811г. «ироикомической»

поэмы «Опасный сосед» (помимо фривольно-бурлескных мотивов со-

державшей критику «Беседы любителей русского слова»), стихотвор-

ных посланий — втом числе посланий «К В.А. Жуковскому» (1810) и

«КД.В. Дашкову» (1811 ), излагавших литературные принципы карам-

зинизма, — пародий и басен, подражаний Горацию, Тибулу, Катуллу,

Парни и др., переводов из Лафонтена, Буассара, Флориана и др., по-

эмы «Капитан Храброе» (1828-1830). Наиболее полное прижизнен-

ное издание — «Стихотворения Василия Пушкина» (1822).

В структуре посланий «К В.А. Жуковскому» и «КД.В. Дашкову»

jB.Jl. Пушкин заметно подражает написанным в середине XVIII в. «эпи-

столам» Сумарокова «О русском языке» и «О стихотворстве». В не-

которых местах и мысли схожи, например:

Стихомарателей здесь скопище упрямо.

Не ставлю я нигде ни «семо», ни «овамо».

Тут закономерно вспоминается сумароковское:

Коль «аще», «точию» обычай истребил,

Кто нудит, чтоб ты их опять в язык вводил?

*0 русском языке»

Оригинальна здесь, прежде всего, убежденная проповедь литера-

турного карамзинизма, понятого весьма интересно. Автор сообщает в

уже цитированном послании «К В. А. Жуковскому»:

Я, признаюсь, люблю Карамзина читать

И в слоге Дмитреву стараюсь подражать.

Но вот какие прелюбопытные вещи в качестве наиважнейших

В.Л. Пушкин тут же рассказывает о себе как поэте: «Кондильяка я и

Дюмарсе читаю», «... Логике учусь и ясным быть желаю» (курсив

мой. — ЮМ.). Кондильяк — французский логик, Дюмарсе — фран-

цузский грамматист, чьи воззрения сформировались на основе упо-

минавшейся выше грамматики Пор-Ройяля. Итак, навыки ясного ло-

гического мышления с профессиональными целями старается

вырабатывать в себе русский поэт\ «Безграмотные славяне» (лите-

ратурные противники карамзинизма), которых он ругает в обоих по-

сланиях, как раз этого и не делают.

Выше уже напоминалось, что (действительно характерная для сти-

хов карамзинистов) ясность, понимавшаяся и реализовывавшаяся ими

как логическая проясненность, имела немало чисто поэтических отри-

цательных следствий. Дорога, которую вслед за литературными едино-

мышленниками пытается указывать здесь русской поэзии В.Л. Пуш-

кин, на деле все-таки не была ни лучшей, ни единственной.

Чтение Кондильяка и Дюмарсе могло положительно сказаться на

повествовательных стихах с упрощенной формой, но последовательно

и равномерно излагаемым сюжетом. Такова, например, «ироикомичес-

кая» поэма В.Л. Пушкина «Опасный сосед», написанная александрий-

ским стихом с парной рифмовкой.

Неоспоримо влияние на нее аналогичной по жанру поэмы класси-

циста-су мароковца В.И. Майкова «Елисей, или Раздраженный Вакх»,

которую обожал A.C. Пушкин. Главный герой В.Л. Пушкина унаследо-

вал основные черты буяна Елисея и даже носит фамилию Буянов (впро-

чем, Елисей Майкова был петербургским ямщиком, а Буянов — поме-

щик, «имение свое проживший в восемь лет»). Буянов появляется у

повествователя в облике, который много позже будет характерен для

гоголевского Ноздрева:

Растрепанный, в пуху, в картузе с козырьком,

Пришел, — и понесло повсюду кабаком.

«Опасный сосед» соблазняет повествователя отправиться вместе

с ним в публичный дом, где и устраивает по пустяковому поводу побои-

7—Минералов 97

ще, аналогичное учиненному Елисеем в питейном доме «Звезда». Май-

ков не упускает случая уколоть в «Елисее» собратьев по перу (в питей-

ный дом валят среди других лиц и «зараженные собою рифмачи»). Не

забывает ввести сходный мотив и автор «Опасного соседа»: вступив во

всеобщую драку, проститутки начинают бросать в клиентов ««Несчас-

тный Никанор», чувствительный роман», книжки «Русалка», «Дева

солнца» и другое литературное чтиво тех лет. «Славянофилы» также

неоднократно уязвляются в этой поэме по самым разным поводам1.

В.Л. Пушкин принадлежал к разряду поэтов-дилентантов. Однако

его беззаветная любовь к литературе от всей души подкупает. Напри-

мер, сохранилась его обширная и интересная переписка с П.А. Вязем-

ским, которая велась на протяжении 1812—1830 годов. Именно лите-

ратура — основная интересующая собеседников тема, и как ярки при

всем их частом субъективизме суждения В.Л. Пушкина!

Поэт навсегда остался сторонником сентиментального романтиз-

ма, расцвет которого совпал со временами его молодости. Интересно,

что при всей дружбе с тем же В.А. Жуковским он отнюдь не был в вос-

торге от многого в принципах романтической поэзии 1820-х годов. Об

этом свидетельствует во многом пародийная поэма «Капитан Храбров»,

изобилующая иронически-примененными автором шаблонами такой

поэзии — разбойники, таинственные герои и героини и даже сны с при-

видениями. О последних В.Л. Пушкин, откровенно потешаясь, гово-

рит:

Я, право, обойтись не мог,

Чтоб не представить сновиденья;

Романтики такого мненья,

Что тот поэт не удалец,

Кому не видится мертвец.

Его собственные вкусы по-прежнему вращались в сфере карамзи-

нистских принципов, а также литературы французского классицизма.

В одном из последних писем Вяземскому ( 11 июня 1829 г.) он, напри-

мер, говорит: «Полевые пишут непрестанно нелепости насчет фран-

цузской литературы, с презрением говорят о Гомере, называют Анак-

1 Недавно опубликована книга, автор которой в свободной манере рассужда-

ет о В.Л. Пушкине (и не только о нем), отправляясь от поэмы «Опасный сосед».

См.: Михайлова И. Поэма Василия Львовича Пушкина «Опасный сосед»: Очерки

о дяде и племяннике, Буянове и Онегине, «Арзамасе» и «Беседе» et cetera. M.,

2005.

98

реона пьяницею, а Горация шалуном, восхищаются Фальстафом и урод-

ливыми творениями Шекспира. Это происходит оттого, что они фран-

цузской литературы не понимают, да и в Шекспире любят только то,

чего любить не должно» (речь о статьях братьев Полевых в «Московс-

ком телеграфе»)1.

Нельзя не отметить решающую роль, которую однажды сыграл

В.Л. Пушкин в судьбе своего племянника: именно он поместил Сашу

Пушкина в привилегированный Царскосельский лицей, используя свои

связи при дворе.

Иван Иванович Козлов (1779—1840) — поэт, переводчик; родо-

витый дворянин, сын статс-секретаря Екатерины II. Обладал редчай-

шей по силе памятью: знал наизусть Евангелие и множество произве-

дений художественной литературы, отечественной и зарубежной.

В 1818 г. был парализован и затем постепенно ослеп. С детства владел

французским и итальянским языками; ослепнув, изучил также англий-

ский, немецкий и польский. Став калекой, в возрасте 42 лет написал

первые стихи.

Автор стихотворений «К Светлане» (1821), «Киев* (1824), «Бей-

рон» (1824), «На погребение английского генерала сира Джона

Мура» (1825), «Венецианская ночь» (1825), «Вечерний звон» ( 1827),

«Кморю» ( 1828), «Разбитый корабль» ( 1832), «ГимнОрфея» ( 1839)

и др., поэм «Чернец» (1824), «Княгиня Наталия Борисовна Долго-

рукая» (1828), «Безумная» (1830), переводов из Ариосто, Тассо, Бай-

рона, Бернса, Ламартина, Мицкевича и др. Переложил стихами «Плач

Ярославны» из «Слова о полку Игореве». Автор книги «Стихотворе-

ния» (1828).

Подобно своему другу В.А. Жуковскому, поэт-романтик Козлов от-

лично работал в жанре вольного русифицированного перевода. Даже

ставшее символом его творчества знаменитое стихотворение «Вечер-

ний звон» представляет собой такого рода переложение из Томаса Мура:

Вечерний звон, вечерний звон!

Как много дум наводит он

О юных днях в краю родном,

»Где я любил, где отчий дом,

И как я, с ним навек простясь,

*Там слушал звон в последний раз! <и т. д.>

1 В своем пристрастном отношении к Шекспиру В.Л. Пушкин имел предше-

ственника опять-таки в лице А.П. Сумарокова.

7* 99

Мерные двустишия, которыми написано это краткое стихотворе-

ние (три строфы, первая из них приведена), формально представляют

собой обычный четырехстопный ямб с парной мужской рифмовкой —

лишний пример того, что художественно-смысловое воздействие рит-

мизованного текста непосредственно зависит от семантики самого этого

текста. Здесь слово «звон» явно подразумевает бой церковного коло-

кола, зовущего к вечерней службе. Сознание русского читателя, само

собой, при этом представляет вечер именно где-то в России и именно

православный храм1.

Проходящие через все стихотворение рифмы типа звон/он, род-

ном/дом, сон/звон, он/звон явно рассчитаны на звуковую имитацию

боя колокола. Но эта «инструментовка» лишь дополняет и нюансирует

тот глобальный по смыслу образ, который не случайно стал даже на-

званием стихотворения. «Вечерний звон», звук православного церков-

ного колокола настолько емок, что, действительно, для чуткого сердца

содержит в себе все — воспоминания о юности, родине, об ушедших из

жизни близких и друзьях и многое иное:

И сколько нет теперь в живых

Тогда веселых, молодых!

Именно образ церковного звона позволил поэту дать столь силь-

ное художественное воплощение разлитой в стихотворении носталь-

гии, окрашенной религиозным чувством.

Мотив, на который ныне поется «Вечерний звон», основан на му-

зыке Алябьева в обработке Свешникова. Из других стихотворений Коз-

лова, положенных на музыку, необходимо упомянуть «Венецианскую

ночь» (музыка М.И. Глинки).

О тонкости работы И.И. Козлова со звуком и ритмом напоминает

и другое известное стихотворение — «На погребение английского ге-

нерала сира Джона Мура»:

Не бил барабан перед смутным полком,

Когда мы вождя хоронили,

И труп не с ружейным прощальным огнем

Мы в недра земли опустили.

Прости же, товарищ! Здесь нет ничего

1 Развернутый живописный образ такого рода содержит известная картина

И.Левитана «Вечерний звон».

100

На память могилы кровавой;

И мы оставляем тебя одного

С твоею бессмертною славой.

Это перевод стихотворения ирландского поэта Ч. Вольфа. Однако

русский поэт столь естественно вписал его в образно-ассоциативные

традиции родной литературы, что стихотворение стало одним из ше-

девров поэзии пушкинского времени. Тот факт, что впоследствии оно

породило множество подражаний, свидетельствует о силе найденных

И.И. Козловым художественных интонаций.

Среди поэм И.И. Козлова выделяется «киевская повесть» «Чер-

нец», имевшая огромный литературный успех. Об этой поэме Козлова

A.C. Пушкин писал брату Льву в мае 1825 г.: «Повесть его прелесть»1.

В ней, исповедуясь игумену, умирающий молодой монах рассказы-

вает разворачивающуюся по все канонам романтизма историю своей

трагической любви к девушке, которая так же сильно любила его. Под-

лый соперник, некий польский хорунжий, пытался им мешать, но они

тайно поженились. Однако когда у них появился сын, «Злодей несчаст-

ную убил: Я мать с младенцем схоронил».

Через семь лет все еще не помнящий себя от горя герой пришел на

могилу жены и ребенка и затем случайно встретил злодея:

Но вдруг... я вижу пред собою,

При блеске трепетном луны,

Убийцу сына и жены.

Потерявший близких человек сделал именно то, что сделал бы на

его месте почти всякий:

Он робко смотрит, он дивится,

Он саблю обнажить стремится;

1 Именно под впечатлением прочтения поэмы «Чернец» Пушкин создал свое

послание И.И. Козлову:

Певец, когда перед тобой

Во мгле сокрылся мир земной,

Мгновенно твой проснулся гений,

На все минувшее воззрел

И в хоре светлых привидений

Он песни дивные запел.

1П1

>Увы! со мною был кинжал...

И он в крови с коня упал.

Однако это свое воздаяние убийце жены и сына чернец по-христи-

ански воспринимает как великое преступление и перед смертью искрен-

не кается. Хотя в поэме, несомненно, можно усматривать присутствие

одного из варинатов темы «преступления и наказания», все же это и

поэма о великой любви. О ней говорил И.И. Козлов и в других своих

произведениях (например, в поэме «Безумная»).

Творчество И.И. Козлова лишний раз напоминает об относитель-

ности литературоведческих подразделений романтизма на различные

типы. Например, оно закономерно провоцирует ассоциации с его «бай-

роническим» типом (именно Козлов был одним из первых переводчи-

ков Байрона). Однако и в «Чернеце», в в поэзии Козлова в целом не-

сомненно также присутствие стихии сентиментального романтизма.

Причем, что важно, обе тенденции уживаются в одной поэтической

личности весьма органично, что дает в произведениях как таковых весь-

ма интересный художественный синтез.

В.А. Жуковский писал об И.И. Козлове, что «Божий Промысл,

пославший ему тяжкое испытание, даровал ему в то же время и вели-

кую отраду» — «разнообразный и неизменчивый мир поэзии, озарен-

ный верой, очищенный страданием». В «Обзоре русской литературы

за 1823 год» Жуковский говорит, что «поэзия спасает его от отчаяния,

она оживляет для него настоящее, а чувство религии, сильное в сердце

его, хранит надежду на будущее и даже его украшает»1

Все сказанное о роли несокрушимой веры И.И. Козлова в его судьбе

вполне подтверждается характером его поэзии. В ней нельзя не отме-

тить отличающиеся предельной искренностью молитвенные мотивы.

Вот одно из последних произведений поэта:

;Прости мне, Боже, прегрешенья

И дух мой томный обнови,

Дай мне терпеть мои мученья

В надежде, вере и любви.

Не страшны мне мои страданья:

Они залог любви святой;

Но дай, чтоб пламенной душой

$ мог лить слёзы покаянья.

Взгляни на сердца нищету,

1 Жуковский В.Л. Эстетика и критика. М., 1985. С 313.

102

Дай Магдалины жар священный,

Дай Иоанна чистоту;

Дай мне донесть венец мой тленный

Под игом тяжкого креста

К ногам Спасителя Христа.

(«Молитва», 1839)

В небольшом по объему творчестве И.И. Козлова поэтические

молитвы составляют самостоятельный пласт творчества. Поскольку

как художественное явление они находятся на уровне лучших его про-

изведений, этот (пока наименее исследованный) пласт требует при-

стального и бережного внимания современных литературоведов.

Денис Васильевич Давыдов (1784—1839) — поэт, военный писа-

тель, герой Отечественной войны 1812 г., генерал-лейтенант. В 1803—