верждает, что в любви все одиноки вне зависимости от того, находит ли чувство взаимность или нет. Пламенный феминист, Стендаль не перенес оби­ ды, нанесенной жестокой Матильдой, на всех женщин. Он не проклинал и свою мучительницу, полагая, что сам виноват в ее равнодушии. Он не сожа­ лел о постигшей его катастрофе. Даже неразделенная любовь наполнила его амбициями, силой, разбудила его воображение. Она придала смысл его пов­ седневности, преобразила мечты и спрятала худшие ночные кошмары под покров вероятности.

ДЕНИ ДЕ РУЖЕМОН: ЛЮБОВЬ И КОЛДОВСТВО

Холодным ноябрьским утром снег навалился тяжелой белой плотью, и деревья в накидках из инея пригнулись, словно коленопреклоненные женщи­ ны. Грянули духовые инструменты. Торжественные, медлительные хлопья бесшумно опускались, соединяясь у самой земли. Неожиданно духовые ин­ струменты взорвались яростью — и столп испуганных снежинок взмыл к небу.

Властные, тревожные, разрушающие порывы музыки ворвались в мой кабинет: это «Тристан и Изольда» Вагнера. Чистая, белопенная буря чув­ ственности длится, нежится, играет. Музыка воссоздает любовную страсть во всей ее убийственной жестокости. Стонут от тоски виолончели, гобои вожде­ ленно завывают. Все более бурная, все более экстатичная, напряженная и сладострастная, прелюдия, начавшись трагично, разворачивается в яростном крещендо, достигает кульминации, а затем внезапно осекается и переходит на шепот. Такой концентрацией эмоций создается пролог к опере, рассказываю­ щей старинную историю о любви и смерти.

Давным-давно, в эпоху трубадуров, прекрасная девушка Бланшфлер по­ любила отважного красивого рыцаря и, в конце концов, после многих при­ ключений вышла за него замуж. Когда она была беременна, он отправился на войну и пал в одном из сражений. Удар оказался столь сильным, что Блан­ шфлер заболела и начала чахнуть. Вскоре она родила сына и назвала его Тристаном, что значит «печаль». После ее смерти сироту усыновил брат Блан­ шфлер, король Марк Корнуэллский, и увез его в замок Тинтажел. Мальчик рос храбрым; достигнув половой зрелости, возраста вступления в рыцарское сословие, выдержал испытания на отвагу. Так, например, он убил Морхолта, страшного ирландского великана. Однако Морхолт успел ранить Тристана отравленным ножом, и, полагая, что ему суждено скоро умереть, Тристан попросил пустить его в плавание по морю с мечом и арфой. Вутлой лодочке, без паруса и весел, дрейфовал он некоторое время, пока не прибился к бере­ гам Ирландии. Судьба улыбнулась ему: королева Ирландии, а также ее дочь, Изольда Белокурая, знали целебные средства и могли излечить его. Встретившись с ними, он рассказал им о себе, стараясь скрыть правду о том, при каких обстоятельствах он получил рану (поскольку Морхолт при­ ходился братом королеве), и Изольда взялась ухаживать за ним.

Через три года действие любовного напитка стало ослабевать, и любовни­ ки внезапно ощутили чувство вины. Их мысли поплыли по новому руслу. Тристан признался, что ему не хватает жизни при дворе, а Изольде снова захотелось быть королевой. Они посетили отшельника, прошли через маги­ ческие обряды и испытания и, в конце концов, обманув Бога и короля (Изо­ льда поклялась, что никто никогда не держал ее в объятиях, кроме короля Марка, а крестьянский парень, который помог ей преодолеть небольшое рас­ стояние между лодкой и берегом, когда она прибыла на суд, был, на самом деле переодетый Тристан), снова заслужили симпатию легковерного Марка.

Вернув себе положение рыцаря, Тристан пустился в новые приключения, унесшие его далеко от Тинтажела. Одинокий странник, он тосковал по жен­ скому обществу, и в особенности по Изольде Белокурой, которая, как ему казалось, была счастлива и окончательно разлюбила его. В приливе грусти он женился на прекрасной женщине, тоже носившей имя Изольда, — на Изоль­ де Белорукой, — но мысль о том, что он неверен своей возлюбленной, не позволила ему вкусить блаженство супружества. Пыл сражений манил его, и однажды он был смертельно ранен копьем. Тогда он послал за Изольдой с просьбой поспешить к нему на помощь и излечить его от раны. Она тут же пустилась в путь, отправив вперед вестника с предупреждением, что на кораб­ ле в знак ее приближения будет поднят белый парус. Однако жена Тристана, Изольда Белорукая, приметив корабль, где находилась ее соперница, была объята жгучей ревностью и сказала мужу, будто к берегу подплывает корабль с черными, словно рок, парусами. Когда Изольда Белокурая ступила на берег, Тристан был уже мертв. Она поднялась в замок и, увидев умершего возлюб­ ленного, полная горя, вытянулась рядом с ним и испустила последний вздох.

Роковая любовь издавна служила сюжетом песен и легенд. Как замечает Дени де Ружемон в своем классическом исследовании, посвященном легенде

оТристане, «Любовь в западном мире», поэты редко воспевали счастливую, гармоничную, безмятежную любовь. Историю мало интересовали счастливые любовники. «Любовная история имела значение только тогда, когда речь шла

ороке, несчастье и проклятии... интерес выражался не к умиротворению благополучной четы, не к радости любви, но к страстям. А страсть предпол­ агает страдание». Мы мечтаем о страсти, желаем своим детям испытать ее, аплодируем тем, кто познал ее, восхищаемся слепящим светом этой драгоцен­ ности из мира эмоций, втайне тоскуем о ней. Все ощущают потребность в страстях, как говорится в песне Рода Стюарта, и в списке тех, кто пережил ее, есть и фермеры и дипломаты, и святые и грешники. «Даже президент нужда­ ется в ней». Но, как справедливо замечает де Ружемон, страсть уже по опреде­ лению подразумевает страдания. В сущности, она несет беду. Тогда почему мы так высоко ставим ее? Потому что муки любви даруют нам новую жизнь, заставляют нас встряхнуться. Страсть подстегивает чувства, придает им ин­ тенсивность, и мы стремимся к этому, не принимая во внимание ожидающую нас боль. Страстная любовь приподнимает нас и вместе с тем несет горе, и

ради плотского озноба — бешеной скачки чувств, раскаленного солнца в зе­ ните, переживания вечности в каждом часе — мы готовы страдать.

Легенда о Тристане разбухла на почве представлений о морали. Многие руки лепили ее заново, многие голоса дополняли. В ней видели нравоучи­ тельную притчу о правилах поведения, соблюдение которых обязательно для того, кто намерен жить в обществе, а также изложение табу в мышлении и тайных страхах человека. Легенда отражает тревоги Европы XII века, когда люди пытались побороть противоречия морали и жестокость прописных ис­ тин. С одной стороны, суровый кодекс рыцарства предписывал служить прежде всего и главным образом Прекрасной Даме. Принимая во внимание это правило, никто не мог осудить Тристана, куда более смелого и сильно­ го, чем король Марк, за то, что он бежал, взяв с собой добытое им сокро­ вище — Изольду. С другой стороны, кодекс феодального общества пове­ левал быть верным вассалом своему господину. Поэтому Тристан отдал Изольду своему королю. Преданность и служение имеют множество форм. «Чему следует отдать предпочтение?» — спрашивает легенда, сталкиваясь с противоречивыми и многообразными ликами долга.

Стоило Тристану и Изольде выпить любовный напиток, как они обрели свободу и тут же стали пленниками природы, одарившей их правом принять удар молнии и бежать. Однако идеал куртуазной любви покоился на флирте, романтике и тоске. Он не предполагал того, что дама будет принадлежать рыцарю. Когда любовники предстали перед могущественным отшельником, жившим в лесу, они сетовали на то, что полюбили друг друга, отведав любо­ вного напитка, тогда как на самом деле никогда не испытывали друг к другу влечения. Любовь обрушилась на них неожиданно, вопреки их воле, не по их вине. Колдовские чары выбросили их за пределы мира, где существовали вина и грех, добро и зло, туда, где нет морали, — в королевство двоих, управляемое по особым законам.

Приняв сладостную боль, они подчинились правилам: не потому, что любили друг друга, а потому, что пленились любовью. Как проницательно замечает де Ружемон, «их нужда друг в друге проистекала из приказа гореть страстью, а не из подлинной невозможности жить друг без друга. Они испы­ тывали потребность не в соединении, а в разлуке». Их история пестрит раз­ личными препятствиями, выраставшими перед ними. Когда они наконец по­ лучают возможность жить вместе в лесу, словно муж и жена, день за днем, их охватывает скука. Де Ружемон доказывает, что легенда повествует о необхо­ димости препятствий, о том, что их требует настоящая страсть. Любящие «ищут опасности ради своего спасения. И поскольку опасность исходит изв­ не, умение Тристана преодолевать ее служит утверждению жизни». Поэто- му-то, поселившись вдвоем в лесу, они, ложась спать, клали между собой обнаженный меч, воссоздавая таким образом уютное для них ощущение опасности.

Де Ружемон отмечает, что три года — достаточный срок для того, чтобы

исчерпать пылкую любовь, не знающую препятствий. Следовательно, время, за которое выдыхается действие любовного напитка, выбрано правильно. По его истечении пары находят самые различные спокойные формы мирного сожительства. Любовь остается постоянно раскаленной, лишь то и дело стал­ киваясь с новыми катастрофами.

Де Ружемон пишет, что легенда о Тристане передает страхи и тайную тоску, свойственные всем нам, — нечто расплывчатое, не поддающееся толкованию, своего рода эмоциональный иероглиф. Отнесенные временем, мы говорим о былых влюбленных на символическом языке. Непроизноси­ мая же истина состоит в том, что мы тоскуем по смерти. «Волшебство появляется потому, что страсть, подлежащая описанию, несет в себе удиви­ тельную силу, которую трудно принять... Церковь, безусловно, осуждает ее как греховную, а здравый смысл видит в ней отвратительную несооб­ разность. Таким образом, она закрыта для восхваления, ибо освобождает человека даже от видимости ответственности. Поэтому-то возникает любо­ вный напиток, действующий волей-неволей, и еще лучше, если он выпит по ошибке.

Любовный напиток служит алиби для страсти. Он дает несчастным влюб­ ленным право сказать: «За что же проклинать меня? Что я могу поделать?» Благодаря этой обманчивой неизбежности все, что совершают влюбленные, ставится в счет фатальному ходу событий, породивших любовь, соотносимо­ му с хитрым предопределением и создающему представление о непогреши­ мости и неподвластности нравственному суду... Кто отважится признаться в жажде смерти... в том, что всем своим существом стремится к отрицанию собственного существования?»

Только смерть лишает нас позерства, воинственности, желания дать от­ пор; только смерть делает нас безразличными к усилиям ума, политическим и религиозным играм, к горестям и хлопотам. Она делает нас органической частичкой мира. В этой сфере, где даже любовь бессильна, чувства достигают немыслимой высоты. Парадоксальным образом мы полностью открываемся навстречу жизни в момент умирания. Дилан Томас написал на эту тему заме­ чательный сонет:

Когда распахнуты земного осязанья зраки, Забудут пальцы зелени приметы; Лишь месяца глаза, налившись влаги, Омоют юность звезд и знак планеты. Любовь умчится в ветра снежной тоге,

В потоке шепота омочит крылья птичьи, Обнимет бриз, расколется о камни И свяжет в слоги горла крик колючий, Разглаженный грозой волны гремучей. Ноздрями чую жаркий куст дыханья.

Вкраях любви, где мнится пробужденье,

Вблаженстве горьком сердце оседает. Когда слепому сну я поверяю бденье, Пять брешей сердца сущее вбирают.

Страсть дает нам представление о свободе воли и передает полную солнца жизнь во власть тьмы. Как напоминает нам де Ружемон, она тайно лелеет лишения, принимает смерть как возможную и использует боль и стра­ дания в качестве недр, источающих глубокое эротическое удовлетворение. «Любить самулюбовь больше, чем предмет любви, любить страсть ради страсти, подвергаться мучениям и искать мучений... Страсть, тоска по гибельному огню и торжеству самоуничтожения — вот тайна, которую Европа... всегда тщательно скрывала». Несмотря на трагизм, даже безысходность сюжета, за­ ставляющего героев жить в неразрешимых проблемах и умереть в горе, леген­ да о Тристане на протяжении многих веков оставалась весьма популярной. Во времена средневековья, в XIX веке — в эпоху романтизма, — на излете XX людей завораживали прекрасные напевы, рожденные этой страстью. Нам нравятся грустные легенды. Мы находим гармонию в смерти героев. Почему любовь и смерть так тесно переплетены? У смертной черты мы острее ощущаем себя живыми, умудренными, и это воплощается в эроти­ ческих переживаниях. «Приближение смерти раздражает чувственность, — пишет де Ружемон, — оно отягощает желание»,

Ничто так не опьяняет, как пережитое тяжелое испытание. Разум обиль­ но расцвечивает сенсорную память деталями, ласкает каждое преодоленное препятствие, заново вкушает смесь паники, надежды и страха. В минуты кризиса чувства сосуществуют все сразу, как ноты в аккорде. «Остаться в живых!» — такой приказ отдает мозг измученному, бастующему телу. Когда свидетельства поражения внезапно предстают со всей жестокой очевидностью одно за другим, каждая пядь, каждая иголка вырастает в цене. Цвет набухших небес, ожог от бечевки, задевшей пальцы, — любая мелочь в конечном итоге учитывается арифметикой исступления. Рассудок, требуя подробностей, до­ стигает порога чувствительности, когда воздух имеет вкус, а звук — густоту. Ощущение тесной связи с жизнью рождает особый восторг вне зависимости от того, чем оно вызвано.

И потом, когда все самое страшное остается позади, разум почти любовно воспроизводит все вынесенные испытания, маниакально оберегает их, прихо­ рашивает и с жадностью классифицирует. Переживание промелькнувшей ря­ дом смерти, во всех ее ужасныхдеталях, в замедленном темпе представлено во многих произведениях искусства: от легенды о Тристане до «Бури» и «МобиДика». Эта тема часто связывается с морем, может быть, потому, что его пучины напоминают нам досознательную дремучесть, темный мир, где таятся иррациональные силы.

Когда Тристан пустился в странствие, что-то ценное из прожитых лет,