семьи или вдовым, —говорит апостол Павел, — говорю я, лучше пребывать в одиночестве, подобно мне. Но если им трудно владеть собой, тогда им следует вступить в брак. Ибо лучше жениться, чем гореть в огне». Да, лучше жениться, чем сгорать в Аду, гае властвуетжелание и ще греховность пляшет на нервах как

на натянутых канатах. В этой эклектической традиции призыв Платона субли­ мировать вожделение смешивается с христианскими представлениями, и целибат приветствуется в качестве опрокинутой эротики. Святой Августин так коммен­ тирует свой обет воздержания: «Теперь моя душа свободна от утомительной тщетыдомогательств и ожиданий, от постоянного барахтанья в грязи, и ей не грозит чесотка похоти». (Любопытно сравнить это высказывание с признани­ ем одной арабки, утверждавшей, что ношение чадры приносит ей огромное облегчение, поскольку делает неактуальной мысль о сексуальной привлека­ тельности, которая брала верх над всеми прочими ее думами, и тем самым придает ей самоуважения.) Самоотречение тоже имело своих муз. Но пред­ ставления о любви в западном мире вскоре претерпели сильные изменения.

ТРУБАДУРЫ

Вернувшись из крестового похода, герцог Аквитании Гильом IX (1071— 1127) начал сочинять песни о любви и о любовном томлении, в которых мы теперь видим истоки поэзии трубадуров. Возможно, его вдохновили маври­ танские сочинители, воспевавшие любовь как облагораживающую силу и жен­ щину как неземную богиню. Аравия и Испания регулярно обменивались не только послами, но и артистами, и восточная культура распространилась по южной Франции. Самым знаменитым слыл андалузский поэт Ибн-Хазм, на­ писавший в своем известнейшем произведении «Ожерелье голубки», что «еди­ нение душ в сотни раз прекраснее, чем единение тел». Его позиция — это позиция убежденного платоника; в особенности она проявляется в его отно­ шении к необходимости для любящих стать одним целым. Властное и всеоб­ щее, это стремление вполне естественно, так как любовь является союзом душ, заключенным еще до создания мира, —душ, сотканных из той же первозданности, которая позднее воплотилась вреальный универсум. «Стех пор, — говорит Ибн-Хазм, — души любящих рыщут по свету в поисках друг друга, томятся в разлуке, жаждут встречи, их связывает та же тяга, что заставляет железо стремиться к магниту».

Красота притягивает. Душа прекрасна, и ее влечет к физической красоте. Однако, откликаясь на зов внешнего, душа не может удерживать пленивший ее объект достаточно долго, чтобы любовь успела воплотиться в конкретных очертаниях, ее тянет прочь, на поиски родственной души. Доказывая, что вожделение в такой же степени вульгарно, как и несокрушимо, Ибн-Хазм видит в возлюбленной рабыню, которой подобает обращаться к мужчине sayydi («мой господин») или mawlaya («мой повелитель»). Чтобы предостеречь любящих от желания обладать друг другом, он подробно описывает муки,

которые ждут их на этом пути. Он даже составляет краткое пособие, помога­ ющее влюбленным читать сигналы, передающиеся мимикой: «Быстрое дви­ жение глаз означает запрет; потупленный взор свидетельствует о согласии; долгий пристальный взгляд —сигнал страданий и грусти; а если его отводят

всторону, значит, речь идет об утешении, тогда как сомкнутые очи —знак угрозы. Если глаза метнулись в сторону, а затем вернулись в прежнее положе­ ние, то следует обратить внимание на присутствие кого-то постороннего. Лег­ кое подмигивание обоими глазами заменяет вопрос, а когда зрачки сводятся вместе — это несомненный отказ. Бегающий взгляд говорит о запрете. Все прочие сигналы трудно описать здесь, их следует показать».

Влюбленные, согласно Ибн-Хазму, перерождаются: становятся сильны­ ми, храбрыми, утонченными и великодушными. Его земляки сочиняли любо­ вные истории вдухе Ибн-Хазма, не особенно доверяя образам реальности, и исполняли их, часто аккомпанируя себе на музыкальных инструментах. Чув­ ственный мир Востока пьянил, как аромат, и чаровал французское общество, высшие классы которого становились все богаче и все ленивее.

Во время крестового похода Гильом и его друзья рыцари набрели на гарем. Красивые, но недоступные, женщины скрывались за высокой стеной,

внедоступном саду. Глядя в их робкие глаза, арабы предавались сладостным фантазиям. С эмоциями, запрятанными как можно дальше, бесстрастные, эти женщины давали простор для мужского воображения. На Востоке рыцари по достоинству оценили экзотические игры, оттачивающие чувства и интеллект: шахматы, упражнения с необычными видами оружия, а также плотские заба­ вы — новую технику секса, новые грани вожделения.

Гильом писал свои песни на разговорном языке Прованса, и это придавало им непосредственности, грубоватой реалистичности, изумлявшей его современ­ ников придворных. Смельчак, питавший слабость к непристойностям, отчасти плуг, он не задумываясь соблазнял жену, если ее муж находился в отсутствии, и ему ничего не стоило изобразить очертания телалюбовницы на своем щите. При виде недоуменно вздетых бровей он дерзко пояснял, что эта женщина частенько носила его на щите своих бедер. Как-то он похвастался тем, что сумел за одну неделю 188 раз соблазнить жен двухзнатных особ. Чему бы мы ни приписывали эти слова — браваде или же либидо, — ясно, что тщеславие толкало его на нарушение всех правил куртуазной любви. Его так и подмывало объявить во всеуслышание о своих победах, тогда как молчание составляло один из принци­ пов куртуазной любви, —не потому, что оно способствовало нагнетанию чувств,

апотому, что никто не хотел расплачиваться, в случае если неверность жены всплывала на поверхность. В эпоху раннего Средневековья прелюбодеяние считалось серьезным проступком для женщины, а позже доказательство виновности грозило ей заточением в монастырь. Оскорбленный муж имел право убить неверную жену и ее любовника. Поскольку на карту ставилась судьба, не удивительно, что женщина подвергала мужчину множеству ис­ пытаний, чтобы убедиться в искренности его чувств.

Многие трубадуры были неблагородного происхождения; эти бродячие пев­ цы исполняли наряду со своими собственными песнями известные фольклорные произведения. При наличии таланта и если им улыбалась фортуна, они могли набрести на богатого мецената и тогда получали возможность регулярно высту­ пать в замке. Крохотный мирок в часы праздности еще сильнее уменьшался в размерах. Ведь в то время не было любовных повестей, толстых журналов, набитых сплетнями, или же триллеров. Хороший певец, знающий немало историй в стиле «мыльных опер» и рассказов, от которых стыла кровь, становился желанным гостем. Благодаря трубадурам сердечные дела заняли центральное место в эпических произведениях, и, таким образом, любовь шагнула в новую европейскую литературу. Горизонты героического пове­ дения расширились, и идея союза двух начала занимать общество.

БУНТУЮЩЕЕ СЕРДЦЕ

Одним из величайших изменений в сознании людей, происшедших в средние века, следует считать переход к представлению о любви как о взаим­ ном чувстве. То, что любовь может быть разделена на двоих, что тяга друг к другу бывает обоюдна, вначале казалось черезвычайно смелой и опасной идеей. Поскольку, согласно учению Церкви, любовь предназначалась исключитель­ но Богу, мысль о взаимности представлялась абсурдной. Каждый должен был любить Бога, не надеясь получить за это какое-либо вознаграждение. Для религиозного сознания любовь не являлась ни согласием сердец, ни своеоб­ разным па-де-де, ни двусторонним движением, ни обменом услугами и ду­ шевными порывами, но лишь состоянием одиночества.

Не думаю, что трубадуры считали себя разрушителями, когда проповедо­ вали, будто цветок любви тянется не к небесам, а к сердцу. Тем не менее, провозглашая любовь земным чувством, возможным между смертными, они способствовали зарождению нового культа. Они воспевали союз двоих как нечто ценностное и благородное. Они превозносили тех, кто пылал взаимной страстью. До трубадуров любовь между мужчиной и женщиной мыслилась греховной и вульгарной. Она воплощала в себе представление о безумии и деградации. Ничто не обладало такой шокирующей силой, как изображение любви в качестве величественного движения души, в качестве идеала, достой­ ного долгих поисков. Признание того, что сексуальное желание составляет напряженное единство с духовным устремлением, не сочеталось с классичес­ кими учениями. В древнегреческих трагедиях любовь трактовалась как не­ счастье, как бедствие, ведущее прямой дорогой к мучениям и смерти. Теологи видели в земной любви лишь слабое отражение истины, скрывающейся в духовных сферах. Утверждение, что женщина может любить наряду с мужчи­ ной и даже облагораживается благодаря этому чувству, казалось неприемле­ мым, так как оно наталкивалось на законы феодального порядка, по которым мужчина должен был служить господам, а женщина — целиком подчиняться

мужу. Может ли сравниться какой-то феодал с тем, кому сама любовь при­ суждает поклонение?

По мере того как любовь околдовывала общество, тиски Церкви ослабе­ вали и власть стала ускользать из рук высших классов. Новая концепция любви радикальным образом изменила самосознание людей и область их ус­ тремлений. Наиболее революционным, вероятно, следует считать внесенный им принцип свободы выбора. В строго иерархическом мире присяга верности приносится прежде всего Богу, а затем господину. Поиск избранника, того, кому отдается предпочтение, был равносилен бунту, восстанию против об­ щепринятой морали, отрицавшей свободу индивида. Однако этот переворот возносил его лидеров к власти.

При дворе королевы Элеоноры Аквитанской (внучки Гильома) и ее доче­ ри Марии вошли в широкое обращение любовные турниры. Именно этому двору мы обязаны самыми лучшими сочинениями трубадуров, умело перепле­ тавшихлюбовные истории с повествованием о различных приключениях. Так, например, появилась песня о короле Артуре и рыцарях Круглого стола. Тру­ бадуры называли дам не иначе как Очарование Взора, Ясная Радость, Осле­ пительная Надежда. Они подносили прекрасным леди букеты похвал и вос­ хищения. Они искусно смешивали музыку, поэзию и вожделение. «Куртуаз­ ная любовь» — понятие весьмадвусмысленное. Она разворачивалась при дворе, где расцветали и другие игры. «Куртуазная любовь» ограничивалась предела­ ми замка, подобно тому как спортивные состязания не выходили за границы арены. Строгие правила этой особой игры были известны всем, часто апроби­ ровались на публике и активно афишировались. Одной из наиболее извест­ ных была игра под названием «Двор любви», — род диспута или тяжбы. Ктолибо председательствовал в центральном зале замка и предлагал на рассмотре­ ние различные сложные любовные ситуации. Каждый игрокдолжен был пред­ ложить решение проблемы и защищать свою позицию. Вот примеры задач для желающих состязаться в этой игре: «Какую женщину легче завоевать: жену импотента или жену ревнивца?»; «Что бы вы предпочли: теплую одеж­ ду зимой или куртуазную возлюбленную летом?»; «Если бы ваша дама была вам предоставлена лишь при условии, что она проведет ночь с беззубым ста­ риком, когда, по вашему мнению, она должна была бы выполнить это усло­ вие: до или после встречи с вами?». Конечно же, никто не рассчитывал найти единственно правильный выход из затруднительного положения и эта игра затевалась лишь для того, чтобы посостязаться в остроумии и повеселить публику диспутом о любви. Однажды королеву Элеонору спросили, кого бы она выбрала себе в возлюбленные — порочного юношу или доброде­ тельного старца. Ее выбор пал на старца, поскольку в системе куртуазной любви добродетель почиталась за высшую ценность. В придворном мире все игроки были знакомы, пусть даже и мимолетно, и наслышаны друг о друге. Но за пределами замкнутого круга куртуазная любовь выглядит еще более целомудренной.

Замки представляли собой островки образованности и культуры, где странствующий рыцарь мог передохнуть и освежить свой ум, подобно тому как в суете шумного порта отводит душу моряк после долгого плавания. Должно быть, все представлялось ему ослепительным миражем: дамы и их наперсницы, дети, родственные взаимоотношения, прислуга. Оказавшись на этом острове, рыцарь выбирал себе далекую, замужнюю Прекрасную Даму, которую он принимал за идеал. Ему подобало издали обожать ее, спрятав­ шись в кустах парка, — бьггь неприметным в своем восхищении наблюдат­ елем. Шелест ее юбки должен был приводить его в трепет. От ее открытого запястья мурашки бежали по его телу. Через некоторое время он обязан был предстать перед ней как преданный и доблестный слуга, вверяющий ей свое сердце и свою душу. Вот когда впервые западный мир осознал полезность диванных подушек: тот, кто преклонял колени перед дамой, предпочитал мягкую подушку твердой земле, и поэтому леди всегда имели ее наготове. Несомненно, местонахождение этой подушки зависело от того, насколько цеп­ ким являлось кокетство. Любую просьбу дамы рыцарь клялся исполнить. Любя даму, он обязан был отправиться туда, куда ей вздумается его послать. В феодальном мире, где слуги склонялись перед господином, он становился подданным, а она делалась госпожой. Каждое выдержанное испытание при­ ближало его к ней. По мере прохождения искуса она удостаивала его чести быть названным по имени; затем ему дозволялось с благоговением присесть рядом с ней для краткой беседы и даже прогуляться наедине по саду. Он мог надеяться на поцелуй, а также на то, что позднее ему будет разрешено увидеть (и только) ее обнаженное тело. Конечно, дело могло дойти и до физической близости, но этот этап уже выходил за пределы игры, он грозил концом всему роману. Отважный рыцарь доказывал свою преданность готовностью убить таких могущественных драконов, как независимость, гордость и сексу­ альный голод. Отдавая себя в полную власть даме, он должен был любить, не надеясь обладать возлюбленной. Этот пункт являлся чрезвычайно важным и с практической точки зрения: ведь дама принадлежала своему мужу, а кроме того, целью такой любовной интриги считалось пробуждение в рыцаре стрем­ ления к совершенствованию ради Прекрасной Дамы. Соль куртуазной люб­ ви заключалась в бесконечном продлении восторга, в потоке восхититель­ ных мучений. Только в состоянии головокружения, угнетения эротически­ ми/переживаниями, требовавшими сублимации, можно было ощутить не­ исчерпаемость эмоций, вознестись ввысь, рисковать, ставить перед собой все более благородные цели. Эта игра в вечный порыв требовала дисцип­ лины чувств, строгого обуздания сладострастия, невозможного без терпе­ ния и определенного навыка, и поэтому в ней не участвовали те, кто стремился лишь к сексу.

Прекрасные дамы отвечали взаимностью своим обожателям, только если они заслуживали любви. Подобный прием —когда женщина проводит муж­ чину через череду испытаний, прежде чем согласится разделить его любовь, —

используется не только людьми. Похожие ритуалы существуют и в животном мире — у насекомых, беседковых птиц и оленей. В свою очередь, рыцари любили своих дам за природную красоту. Это была не та любовь к прекрас­ ному по Платону, которую знали древние. Мысль о том, что, поклоняясь красоте первой возлюбленной, мужчина учится любить других женщин, кур­ туазная любовь предала анафеме. Никто не мог переступить через служение, определенное самими небесами, покинуть орбиту, по которой шло кружение плененного сердца, порвать священные оковы. Рыцари были воинами, и, вероятно, прекрасным дамам льстило осознание того, что те ради них сдержи­ вали энергию силы и старались быть учтивыми и утонченными. «Служение» становилось смыслом жизни. Римляне и греки презирали мужчин, склоняв­ ших голову перед кем бы то ни было, в особенности же перед женщиной. Позже «служение», облеченное в форму искусства, оказалось высоко возне­ сенным и рыцари искали унижения, если оно наносилось любовью. Повину­ ясь приказу, рыцарь был готов намеренно проиграть поединок, ни слова не говоря покинуть место боя, бежать, выставив себя на посмешище: «Служение, предусмотренное куртуазной любовью, по своей сути подразумевало укроще­ ние мужской гордыни. В этом добровольном подчинении возлюбленной со­ держалась своя глубокая правда: прочно укоренившееся до того женоненавис­ тничество сдерживало импульс к взаимным чувствам, и новое восприятие любви имело в качестве отправной точки символическое уничижение мужс­ кой власти». Трубадуров привлекала любовь в самом своем зарождении, они были летописцами первых порывов чувств, когда двое вглядываются друг в друга, проникают в мир, окутывающий избранника, и томятся в неуверен­ ности. Сексуальные отношения обрывали это состояние, а супружеская жизнь вовсе не входила в круг их интересов. Она казалась им слишком низменной. Они предпочитали бессонницу, страстные взгляды, тайные знаки, фетиши, эмблемы, головокружительные фантазии, сетования в подушку, страх перед разоблачением, тоску расставания, вихри блаженства, за которыми следовали часы отчаяния.

Между ценностями, провозглашенными куртуазной любовью, и теми, что процветали в реальном мире, лежала пропасть. Жизнь средневековой Франции была исполнена неприглядности, грубости, насилия, непостоян­ ства, вульгарности, страшных войн. И тем не менее от возлюбленного требовалось смирение, преданность, изысканность, благородство и скром­ ность. Впервые стали говорить об «истинной любви» не как о недуге, а как о чем-то восхитительном, заслуживающем положительной оценки. Церковь навязывала свою железную волю, но от куртуазной любви веяло свежестью, она стала своего рода марксистским бунтом против Церкви. Адюльтер не только перестал восприниматься как непростительный грех, но и поднялся над браком, так какделал человека лучше — благороднее, смиреннее и рафи­ нированнее. Кощунственно звучало и прославление страсти, и описание любви в обычных, естественных терминах. Поскольку Франция была цен­