5 курс / Психиатрия детская (доп.) / Нейропсихология / Govard_Gardner_Struktura_Razuma

предположение о том, что девочка обладала такими способностями.) Но умение переводить эти модели

вопределенную последовательность действий и

комбинировать образы в произвольном и неожиданном порядке явно выходит за пределы обычных эйдетических способностей. Более того, ее графические способности были настолько совершенны, что девочке не нужно было рисовать

с любого угла листа, и была явно уверена, что сможет правильно передать требуемую форму.

И в то же время не вызывает сомнений, что дар Нади развивался за счет других способностей. Ей не хватало концептуальных знаний, необходимых для рисования. Она не могла сортировать объекты, когда нужно было сложить вместе предметы, относящиеся к одной категории. Более того, в собственных рисунках она не обращала особого внимания на то, что изображает. Иногда девочка бросала рисовать тот или иной объект на полпути или продолжала рисунок за пределами листа бумаги, как будто рабски следовала желанию передать форму, отложившуюся в памяти. Кроме того, она не могла создавать упрощенные рисунки

уникальными и присущими лишь одному ребенку с психическими отклонениями, наука пока не может дать ответ. Невозможно произвести все необходимые наблюдения. Но ее рисунки — красноречивое свидетельство того, что пространственный интеллект не зависит от других видов интеллекта и может достигать совершенства отдельно от них.

ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ПРОСТРАНСТВЕННОГО ИНТЕЛЛЕКТА

незаменимым подспорьем в нашей жизни. В некоторых случаях этот вид интеллекта играет важнейшую роль, например в жизни скульптора или

Существует еще множество других ситуаций, где сам по себе пространственный интеллект не может привести к успеху но в совокупности с другими видами интеллекта придает деятельности человека необходимый толчок.

В науке значение пространственного интеллекта огромно. А. Эйнштейн обладал особенно развитыми способностями этого рода. Как и на Б. Рассела, на него произвели неизгладимое впечатление труды Евклида. Именно визуальные и пространственные формы, а также их комбинации особенно привлекали Эйнштейна: "Его интуиция уходила своими корнями в классическую геометрию. Он обладал очень сильным воображением и мыслил

фигур, т.е. свойства, не изменяющиеся при любых деформациях, производимых без разрывов и склеиваний (точнее, при взаимно однозначных и непрерывных отображениях). Примерами топологических свойств фигур являются размерность, число кривых, ограничивающих данную область, и т.д. Так, окружность, эллипс, контур квадрата имеют одни и те же топологические свойства, т.к. эти линии могут быть деформированы одна в другую описанным выше образом; в то же время кольцо и круг обладают различными топологическими свойствами: круг ограничен одним контуром, а кольцо — двумя. — Примеч. ред.

эксперименты". Можно даже предположить, что самые фундаментальные умозаключения Эйнштейна основывались на пространственных моделях, а не только на математических рассуждениях. Сам ученый говорил так.

Слова, как в письменной, так и в устной речи, похоже, не играют никакой роли в моем мышлении. Физические единицы, служащие элементами мысли, — это знаки и более или менее четкие образы, которые можно создавать или комбинировать произвольно...

Эти элементы в моем случае имеют визуальную, а некоторые — мышечную природу.

Ученые и изобретатели всегда признавали важность воображения для решения проблемы. Одним из самых известных примеров того, какое значение имеют подобные способности, остается случай с химиком Фридрихом Кекуле, который именно таким образом открыл формулу бензола. Он спал, и с ним случилось следующее.

И снова у меня перед глазами вращались атомы... Мой мысленный взгляд не замечал более крупные структуры... все двигалось и извивалось, подобно змеям. Но посмотрите! Что это? Одна из змей схватила себя за хвост, и эта фигура с насмешкой закружилась передо мной. Я проснулся, как от удара молнии.

Эти образы натолкнули Кекуле на мысль, что органические вещества, к которым относится и бензол, представляют собой не продолговатую, а кольцеобразную структуру. И еще один случай из новой истории, когда открытие молекулы ДНК Джеймсом Уотсоном и Франсисом Криком стало возможным благодаря способности представить самые разнообразные способы соединения молекул. Эти эксперименты — иногда проведенные в уме ученого, иногда на бумаге, а подчас с помощью трехмерной модели — в конце концов привели к правильной реконструкции двойной спирали.

Пространственный интеллект, подобно случаям, описанным в начале этой главы, может участвовать в развитии науки. Иногда проблема сама по себе является пространственной — например, построение модели ДНК, — поэтому для получения ответа необходимо мыслить (или даже непосредственно создавать модели) таким образом. Порой пространственный дар оказывается полезной, но отнюдь не незаменимой метафорой или моделью процесса, как это случилось, когда Ч. Дарвин представил себе происхождение видов в виде разветвленного дерева, а о выживании самых приспособленных думал как о гонке между представителями вида.

Прогресс в науке может быть тесно связан с развитием определенных пространственных способностей. Как утверждает Э. Фергюсон, многие проблемы, решением которых заняты ученые и инженеры, невозможно описать словами. Научное развитие в эпоху Возрождения, вероятно, имело непосредственное отношение к записи и передаче огромного запаса знаний в виде рисунков, как, например, было с известными набросками Леонардо да Винчи. Вместо того чтобы запоминать обширные перечни объектов или деталей (что часто приходилось делать в Средневековье), ученые- энтузиасты исследовали разнообразные машины и организмы, недоступные непосредственному визуальному наблюдению. Изобретение книгопечатания оказалось решающим для распространения этих изображений, что было не менее важно, чем распространение текстов. В общем, доступность книг сыграла важнейшую роль в популяризации науки и в распространении научного мышления.

Конечно же, пространственные знания могут пригодиться для самых разнообразных научных

Возможно, Макфарлейн Смит был прав, когда предположил, что после того, как человек приобретает необходимый минимум лингвистических знаний, именно его уровень владения пространственными способностями определяет, насколько он сможет продвинуться в науке.

Необходимо подчеркнуть, что в различных отраслях науки, искусства и математики пространственный интеллект имеет неодинаковое значение. В топологии эти способности важны намного больше, чем в алгебре, а физика зависит от пространственного интеллекта намного сильнее,

пространственным интеллектом, например Леонардо да Винчи или современные ученые Бакминстер Фуллер и Артур Лоеб, пользуются преимуществом работать не только в этой сфере, но и в других областях, добиваясь особенных успехов в науке, инженерном деле или искусстве. Наконец, тот, кто желает овладеть этими видами деятельности, должен изучить "язык пространства" или "мышление в пространственной среде". Для подобного мышления требуется понимание того факта, что в пространстве допускается сосуществование одних структур и недопустимо появление других. Для многих людей

мышление в трехмерном пространстве напоминает изучение иностранного языка. Число четыре уже не больше трех и не меньше пяти, теперь оно означает количество вершин и граней тетраэдра. Шесть — это количество ребер тетраэдра, граней куба или вершин октаэдра.

Если для подтверждения важности пространственного интеллекта необходимо выбрать одну область знания, то лучше всего подойдут шахматы. Способность предвосхищать ходы и их последствия имеет непосредственное отношение к уровню воображения. И профессиональные шахматисты, как правило, всегда обладают отточенной зрительной памятью — или, как они сами говорят, визуальным воображением. При тщательном изучении этих способностей становится понятно, что такие люди наделены памятью особого рода.

В одном из первых исследований, проведенных около 100 лет назад, Альфред Бине, основатель тестирования интеллекта, изучал мнемоническую виртуозность шахматной партии вслепую. Это одна из разновидностей игры, когда шахматист с завязанными глазами играет несколько партий одновременно против соответствующего количества соперников. Каждый из соперников видит свою доску, а шахматист — нет. Единственная подсказка для него — это произнесение вслух последнего хода, сделанного его оппонентом, на основании которого он делает свой ответный ход.

Что же утверждают сами игроки? Из отчета Бине мы узнаем, что д-р Тарраш говорит так: "В некотором смысле, игра вслепую присутствует в каждой шахматной партии. Например, любая комбинация из пяти ходов прорабатывается в уме. Единственное отличие при этом — игрок сидит перед доской. Вид шахматных фигур зачастую мешает обдумыванию". Этот факт можно расценивать как свидетельство того, что партия, как правило, происходит на довольно абстрактном уровне, т.е. названия фигур, не говоря уже об их физических

признаках, не имеют значения. Главное — это сила каждой фигуры, что она может и не может делать.

По мнению Бине, успешная игра вслепую зависит от физической выносливости, умения предельно концентрировать внимание, мастерства, памяти и воображения. Для шахматистов эта игра представляет собой наполненную глубоким смыслом деятельность, поэтому они стараются ухватить суть происходящего на доске. У каждой партии свой характер и форма, влияющие на чувствительность игрока. Как говорит г-н Гетц: "Я чувствую это так, как музыкант чувствует гармонию оркестра... Часто у меня возникает порыв описать характер сложившегося на доске положения общим эпитетом... Оно бывает либо простым и знакомым, либо оригинальным, волнующим и наталкивающим на размышления". Поэтому Бине комментирует это высказывание следующим образом: "Именно многообразие идей и предположений, возникающих во время игры, делает партию интересной и помогает ее запомнить". Игрок вслепую должен помнить основные цепочки умозаключений и стратегий. Пытаясь воссоздать данное положение, он вспоминает свои рассуждения до этого и таким образом понимает, какой ход нужно сделать. Он не помнит этого хода в отдельности, а, скорее, удерживает в памяти отдельный план нападения и тот ход, который необходимо было сделать, чтобы начать атаку. "Сам по себе ход — это вывод из всего долгого процесса размышлений; прежде всего, необходимо именно поразмыслить". Более того, один из методов, которым пользуются игроки, — изучить различные стратегии игры в каждой партии, благодаря чему партия становится более запоминающейся.

воспроизведению событий. Для хорошего игрока каждая партия обладает своим отличительным и индивидуальным характером, таким же, как и прочитанная пьеса, увиденный фильм или понравившаяся прогулка. Бине противопоставляет такую память памяти ученого идиота, который запоминает что-либо необдуманно, и как только данное действие совершается, память о нем стирается, потому что в ней не содержится ничего значительного для этого человека. В отличие от таких случаев, в памяти шахматиста информация удерживается намного дольше, поскольку в ней хранятся планы и идеи и она не является механическим запоминанием.

Однако игроку вслепую каким-то образом необходимо удерживать в уме положение на шахматной доске. Вот что вспоминает один из ведущих шахматистов.

Чтобы не забыть сложившееся положение, я постоянно держу его перед глазами во всей присущей ему пластичности. В уме у меня есть четкий образ шахматной доски, и чтобы не разрушить его визуальными раздражителями, я закрываю глаза. Затем все фигуры превращаются в живых людей. Из всех этих операций самой важной является создание ментального образа шахматной доски. Как только вы представляете себе доску, то вообразить детали уже не так трудно, прежде всего в их первоначальном расположении. И вот начинается игра... В мыслях у меня перед глазами на доске разворачиваются события, оригинальная картина немного меняется, и я пытаюсь запомнить ее уже в таком виде. Соперник отвечает, и в картине снова происходят изменения. Так я запоминаю изменившиеся образы один за другим.

Но по мнению Бине, чем лучше игрок и чем больше партий он играет, тем более абстрактной становится ментальная репрезентация игры. Нет необходимости ярко представлять себе каждую фигуру, не говоря уже о ее форме и размере. Главное теперь — абстрактное представление, при котором в уме удерживается общий ход игры и "внутренний сигнал" позволяет восстановить в памяти необходимый отрезок партии — не более того. Форма и цвет не имеют значения. Мастер Тарраш говорит об этом так.

Игрок, обдумывающий стратегию игры, не видит кусок деревяшки с головой лошади. Он представляет себе путь, по которому может передвигаться шахматный конь, в результате чего можно потерять три пешки, если они в тот момент неудачно располагаются на доске. Игрок может обдумывать решительное наступление или же размышлять над опасным положением, в которое его загнал противник.

А. Бине приходит к выводу, что лучшие игроки обладают зрительной памятью, но она в

зрительной, однако она абстрактна, это скорее разновидность геометрической памяти. Можно сравнить вывод Бине с мнением Наполеона по поводу военных действий. Полководец, начинавший битву, имея перед глазами тщательно разработанный план, не может быстро менять этот сложившийся образ при возникновении каких-либо непредвиденных изменений на поле боя, поэтому остается всего лишь плохим полководцем. Более того, Наполеон утверждал, что люди, которые думают только конкретными ментальными образами, не способны командовать армией. В этом, вероятно, и заключается отличие между буквальным воображением ученого идиота или Нади у мольберта и более абстрактным интеллектом шахматиста,

полководца или физика-теоретика. Будет оправданным подчеркнуть именно пространственную, а не чисто визуальную составляющую этого умения.

Открытия Бине подтвердились в ходе, современных исследований. Адриан де Грут и его коллеги из Гааги доказали, что профессиональные

— при этом главное, чтобы фигуры на доске располагались со смыслом. Если же они поставлены произвольно, мастер-шахматист окажется ничем не лучше любого новичка. Это открытие говорит о том, что шахматисты в качественном отношении не отличаются от других людей в том, что касается зрительной памяти на произвольные конфигурации. Скорее, отличие заключается в способности соотносить увиденную ситуацию с теми, что встречались раньше, осмысленно расшифровывать ее и пользоваться этим для припоминания. Герберт Саймон, один из первых исследователей искусственного интеллекта, сотрудничавший с командой де Грута, считает, что профессиональные шахматисты освоили более 50 тысяч возможных моделей игры, и именно эти примечательные знания позволяют им так успешно действовать, даже когда игроки видят новое расположение фигур на доске всего несколько секунд. Однако эти исследователи не занимались вопросом, обладали ли эти люди, впоследствии ставшие мастерами по шахматам, врожденной склонностью к пониманию и запоминанию таких моделей игры.