10070

коллектива, а в способности к созданию новых объединений и к взаимодействию в рамках установленных в них правил и условий. Объединения такого типа, которые возникают в рамках сложной системы разделения труда, существующей в индустриальном обществе, но в то же время строятся на основе общих ценностей, а не на договорных отношениях, относятся к категории, обозначенной Дюркгеймом в качестве «органичной солидарности». Стихийная склонность к социализации относится к самым разнообразным промежуточным формам общности, отличным от семьи и форм объединений, создаваемых целенаправленными действиями государства. Там, где отсутствует такая склонность, государству приходится вмешиваться и содействовать образованию сообществ. Но его вмешательство связано с очевидным риском, так как оно может легко подорвать стихийные объединения, сформировавшиеся в гражданском обществе.

Общественный капитал оказывает важнейшее влияние на природу индустриального строя, которое только может оказать общество. Если люди, которым приходится работать на одном предприятии, доверяют друг другу, ибо действуют в рамках общего комплекса этических норм, затраты на организацию совместного труда будут меньше. Подобное общество имеет болышие возможности по внедрению новых форм организации, так как высокий уровень доверия открывает путь более разнообразным общественным отношениям. Поэтому именно американцы, с их большой склонностью к общественному поведению, стали первопроходцами в создании современных корпораций в конце XIX и в начале XX века, а японцы — в изучении возможностей сетей фирм уже в XX столетии.

И наоборот, люди, не испытывающие доверия друг к другу, смогут взаимодействовать лишь в рамках системы формальных правил и положений, которые нужно постоянно вырабатывать, согласовывать, отстаивать в суде, а потом обеспечивать их соблюдение, в том числе и с помощью мер принуждения. Все эти правовые приемы, заменяющие доверие, приводят к росту того, что экономисты называют «трансакционными издержками». Иначе говоря, преобладание недоверия в обществе равносильно введению дополнительного налога на все формы экономической деятельности, от которого избавлены общества с высоким уровнем доверия.

Общественный капитал не распределен равномерно между различными обществами. В некоторых из них склонность к объединению выражена явно сильнее, но общества различаются также и в смысле предпочтения тех или иных форм ассоциаций. В одних основными инструментами объединения считаются семья и родство; в других гораздо более крепкими являются добровольные ассоциации, служащие для того, чтобы увести людей из системы семейных уз. В США, например, люди, обращенные в иную веру, нередко оставляют семью и живут по зову новой религиозной секты, или, во всяком случае, им приходится выполнять обязанности, которые нередко приходят в противоречие с их долгом перед семьей. В Китае, наоборот, буддистским священникам не очень-то удается увести детей из лона семьи, а когда удается,

350

их нередко за это наказывают. В течение времени общество способно как накапливать общественный капитал, так и терять его. В конце средних веков во Франции существовала разветвленная система гражданских объединений, но начиная с XVI—XVII столетий способность французов к стихийному объединению была практически уничтожена победившим централизованным монархическим режимом.

Принято считать, что Германия и Япония — это общества коллективистской ориентации. В этих обществах традиционно поощряется повиновение власти, они практикуют систему, которую Лестер Туроу назвал «коммунитарным капитализмом».

В литературе последнего десятилетия по вопросам конкурентоспособности формулируется аналогичное допущение: Япония — это общество «коллективистской ориентации»; на другом полюсе находятся США как воплощение общества индивидуалистического, в котором люди не имеют безусловной готовности взаимодействовать друг с другом или оказывать поддержку ближнему. По мнению япониста Рональда Дора, все общества можно разместить в той или иной части непрерывного спектра, на одном краю которого окажутся индивидуалистические англосаксонские страны — США, Великобритания, а на другом — Япония с ее коллективистской ориентацией.

Однако такое противопоставление очевидно искажает реальное распределение общественного капитала по странам мира и отражает глубокое непонимание как японского, так и американского общества. В самом деле, существуют поистине индивидуалистические социумы, мало приспособленные к объединению в коллективы. В таких обществах слабыми являются и семья, и добровольные объединения; нередко наиболее крепкими сообществами оказываются преступные группировки. В качестве примеров можно назвать Россию и некоторые другие бывшие коммунистические страны, а также отдельные районы некоторых крупных городов США.

По сравнению с нынешней Россией более высокую способность к объединению обнаруживают общества фамилистические, в которых основной (и нередко единственной) формой ассоциации является семья и более широкие формы родственных союзов — роды и племена. В таких случаях добровольные объединения нередко слабы, так как люди, не связанные кровным родством, не имеют оснований доверять друг другу. Примерами являются китайские общества — Тайвань, Гонконг и сама Китайская Народная Республика; суть конфуцианства заключена в возвышении семейных уз над всеми другими социальными отношениями. Но такие же устои существуют во Франции и в некоторых районах Италии. И хотя в этих странах фамилизм выражен не так ярко, как в Китае, все равно наблюдается дефицит доверия между людьми, не связанными родственными узами, а значит, и слабость добровольных объединений.

От фамилистских обществ резко отличаются те, в которых существует высокая степень обезличенного общественного доверия и, следовательно, большая предрасположенность к стихийному общественному поведению. К

351

этой категории определенно относятся Япония и Германия. Что же касается Соединенных Штатов, то с самого момента основания эта страна никогда не была индивидуалистическим обществом, каковым ее считают многие американцы; напротив, в ней всегда существовала обширная сеть добровольных объединений и структур, которым отдельные личности подчиняли и подчиняют свои узкие интересы. Вполне справедливо то, что традиционно американцы относятся к государству более негативно, чем немцы или японцы, однако сильная общественная ориентация может возникать и в отсутствие мощного государства.

Общественный капитал и склонность к добровольному общественному поведению имеют прямое отношение к экономике. Если сравнить масштабы крупнейших фирм определенных категорий (исключая те, которые находятся в собственности, либо щедро субсидируются государством или зарубежными многонациональными компаниями) по ряду стран, можно получить довольно интересные результаты. Если брать Европу и Северную Америку, частные предприятия в США и Германии намного крупнее по своим масштабам, чем в Италии и Франции. В Азии различия еще более резки между Японией и Кореей, где созданы крупные фирмы и отмечается высокая концентрация промышленного производства, с одной стороны, и Тайванем и Гонконгом, чьи фирмы значительно меньше по своим масштабам, — с другой.

Можно предположить, что способность к созданию крупных фирм связана просто с абсолютными масштабами экономики той или иной страны. По понятным причинам Андорра или Лихтенштейн вряд ли смогут породить гигантские многонациональные концерны, такие, как «Шелл» или «Дженерал Моторз». Но с другой стороны, во многих промышленно развитых странах не всегда прослеживается связь между абсолютной величиной валового внутреннего продукта и наличием крупных корпораций. Три самые маленькие европейские экономики — Голландия, Швеция и Швейцария — имеют на своей территории гигантские частные корпорации; почти по всем показателям Голландия имеет самый высокий в мире уровень концентрации промышленного производства. Что касается Азии, то, хотя Тайвань и Южная Корея сохраняли более или менее одинаковые масштабы экономики на протяжении жизни нынешнего поколения, в Корее предприятия гораздо более крупные, чем на Тайване.

Хотя имеются и другие факторы, влияющие на масштаб компаний, и в их числе — налоговая политика, антитрестовское и иное регулирующее законодательство, — отмечается связь между уровнем доверия и величиной общественного капитала (а впереди по этим показателям стоят Германия, Япония и США) и способностью к созданию крупных частных коммерческих организаций. Эти три общества были первыми — и по абсолютной шкале времени, и относительно этапов их собственной истории, — кто создал крупные современные корпорации с иерархической организационной структурой и системой профессионального управления. Что касается стран с относительно низким уровнем общественного доверия, таких, как Тайвань,

352

Гонконг, Франция и Италия, то в них, наоборот, традиционно широкое распространение имеют семейные предприятия. Там нежелание не связанных родственными узами людей доверять друг другу задержало, а в некоторых случаях даже вообще не позволило создать, современные управляемые профессионалами корпорации.

Если в условиях общества с низким уровнем доверия, ориентированного на семейные узы, возникает потребность в создании крупных предприятий, государство должно оказать в этом содействие путем предоставления субсидий, координации деятельности или выступая в качестве непосредственного владельца. В результате возникнет седлообразная структура, где на одном краю шкалы окажется большое количество относительно мелких семейных фирм, на другом — небольшое число крупных государственных предприятий, а в средней части — почти ничего. Благодаря поддержке государства таким странам, как Франция, удалось создать крупное капиталоемкое промышленное производство, но не обошлось и без издержек: в государственных компаниях эффективность работы и управления всегда ниже, чем на предприятиях частного сектора.

Широкое распространение доверия не просто содействует росту крупных организаций. Если возможно преобразование крупных иерархических систем в сети мелких компаний при помощи современных информационных технологий, оно может оказать содействие такому переходу. Общества с достаточным общественным капиталом по мере развития технологии и рынков способны скорее принять новые организационные формы, нежели те, которые ощущают его недостаток.

Во всяком случае, на раннем этапе экономического развития размеры и масштабы фирм, похоже, не слишком сильно влияют на возможности роста и процветания общества. Хотя отсутствие доверия может способствовать развитию малых предприятий и тем самым формированию дополнительного «налога» на экономическую деятельность, эти недостатки с лихвой компенсируются преимуществами, которые малые предприятия нередко имеют перед крупными. Их легче создавать, они обладают большей степенью гибкости и быстрее приспосабливаются к изменениям рыночной ситуации, чем крупные корпорации. Страны, где преобладают компании малых масштабов, — Италия в Европейском сообществе, Тайвань и Корея в Азии — в последние годы развивались более высокими темпами, чем соседние страны, где доминируют более крупные фирмы.

Но масштабы компаний все же оказывают влияние на то, в каких секторах мировой экономики страна может принимать участие, что в конечном итоге влияет на общее состояние ее конкурентоспособности. Малые фирмы связаны с производством относительно трудоемких изделий, предназначенных для стремительно меняющихся рынков, поделенных на мелкие сегменты, таких, как рынок одежды, текстильных изделий, пластмасс, деталей электронной техники и мебели. Крупные фирмы играют ведущую роль в сложных производствах, связанных с крупными затратами капитала, таких, как

353

аэрокосмическая промышленность, производство полупроводниковых материалов и автомобилей. Они также незаменимы при создании организаций по сбыту продукции знаменитых фирм, и не случайно самые известные товарные знаки — «Кодак», «Форд», «Сименс», «AEG», «Мицубиси», «Хитачи» — появились в странах, где действуют многие крупные компании. И наоборот, трудно представить появление знаменитых товарных знаков у мелких фирм, например, Китая.

Вконтексте классической либеральной теории торговли всемирное разделение труда определяется относительными преимуществами, которые обычно связаны с наличием капитала, трудовых и природных ресурсов у тех или иных стран. Наличие или отсутствие общественного капитала может оказывать большое воздействие на формирование системы международного разделения труда. Например, природа китайского конфуцианства не позволит Китаю двигаться по пути Японии, и он по-прежнему будет участвовать в других секторах хозяйственной деятельности.

Вкакой степени неспособность к созданию крупных организаций будет влиять на экономический рост в будущем, зависит от неизвестных еще факторов, таких, как направления в развитии техники и рынков. Но при определенных обстоятельствах это ограничение может приобрести большое значение и нанести большой ущерб долгосрочным перспективам роста таких стран, как Китай и Италия. Кроме того, способность к стихийному общественному поведению дает и другие преимущества, некоторые из которых не имеют отношения к экономике. Общество с высоким уровнем доверия позволяет организовать работу людей в более гибком режиме и на коллективных началах путем передачи значительной части ответственности на низовой уровень. Напротив, общество с низким уровнем доверия должно огораживать трудящихся многочисленными бюрократическими правилами. Работники, как правило, испытывают более глубокое удовлетворение от своего труда, если на работе к ним относятся как ко взрослым людям, способным вносить свою лепту в общее дело, а не как к «винтикам» в промышленной машине, разработанной кем-то другим. Система производственных технологий компании «Тойота», явившаяся результатом систематизации коммунально организованных рабочих мест, привела к стремительному росту производительности труда, показав, что общинность и эффективность вполне совместимы. Урок состоит в том, что современный капитализм, формирующийся под влиянием технического прогресса, не навязывает какую- то определенную форму промышленной организации, которой надлежит придерживаться всем без исключения. Руководителям предприятий предоставлена значительная свобода в организации работы компаний с учетом общественных аспектов человеческой личности. Иными словами, социализированное поведение не обязательно наносит ущерб эффективности; те, кто уделяет внимание общественным интересам, возможно, достигнут ее наивысших показателей.

354

Существуют три основных пути социализации: первый основан на семейных и родственных узах, второй — на добровольном объединении, не зависящем от родства (он представлен учебными заведениями, клубами, профессиональными организациями); третий путь — это государство. Имеются

итри соответствующие им формы организации экономической деятельности: семейное предприятие, корпорация с профессиональной системой управления и компания, находящаяся в собственности или под опекой государства. Первый и третий пути, как выясняется, тесно связаны друг с другом: культуры, в которых главный путь к объединению — это семейно-родственные связи, с большим трудом создают крупные и прочные экономические структуры и поэтому нуждаются в инициативе и поддержке правительства. С другой стороны, социумы, в которых имеются условия для создания добровольных объединений, могут создавать большие экономические организации стихийно и не нуждаются для этого в помощи государства.

Практически все фирмы основываются как семейные предприятия, то есть ими владеют и управляют родственники. Таким образом, базовая единица общества служит и базовым элементом предпринимательства: труд распределяется между супругами, детьми и (в зависимости от культурных традиций и устоев) более отдаленными родственниками. Семейные предприятия в форме крестьянских хозяйств существовали повсюду как в доиндустриальных аграрных обществах, так и в обществах более современных, где они послужили основой для первых промышленных революций в Англии и США.

Встранах с развитой экономикой новые фирмы тоже создаются как небольшие семейные предприятия и лишь впоследствии обретают более обезличенную корпоративную структуру. Поскольку их сплоченность базируется на моральных и эмоциональных связях ранее сложившейся общности людей, семейные предприятия способны успешно функционировать даже в отсутствие системы коммерческого права или стабильной структуры прав собственности. Но семейные предприятия являются лишь начальной точкой развития экономических организаций. В некоторых обществах уже на ранних этапах наблюдается выход за пределы семейного типа социализации. По мере роста предприятия темпы и масштабы развития требуют участия более широкого круга людей, чем может обеспечить семья. Прежде всего начинает давать сбои система управления предприятием: даже в большой семье, члены которой — способные, образованные люди, число компетентных родственников — сыновей, дочерей, супругов, братьев и сестер — ограничено,

ирано или поздно возникнет нехватка родственных кадров для управления стремительно разрастающейся компанией. Семейная система владения нередко сохраняется в течение длительного периода, но и здесь по мере роста предприятия возникает потребность в капитале, которую одна семья удовлетворить не в силах. Семейные права контроля и управления частично подрываются при использовании банковских займов, что предоставляет кредиторам определенные возможности участия в управлении предприятием, и

355

еще более — открытой подпиской на акции. Нередко получается, что семья, основавшая то или иное предприятие, постепенно выходит из дела или вытесняется из него, а само предприятие выкупают сторонние инвесторы. Порой происходит развал самих семей из-за ревности, ссор и некомпетентности; именно такая судьба постигла многочисленных владельцев ирландских баров, итальянских ресторанов и китайских прачечных.

На данном этапе своего развития семейные предприятия должны решить важнейший вопрос: удерживать ли права контроля в рамках семьи, что нередко означает сохранение малых масштабов предприятия, или уступить их и стать фактически пассивными акционерами. Если выбирается второй вариант, семейное предприятие превращается в современную корпорацию с соответствующей структурой. Владельцев-основателей фирмы сменяют менеджеры-профессионалы, отбираемые не по признаку родства, а по критериям компетентности в тех или иных аспектах управления. Предприятие становится институциональным субъектом, начинает жить своей жизнью, независимо от решений или действий того или иного отдельного лица. Принятие управленческих решений по мере необходимости уступает место формальной организационной структуре, в которой четко обозначена сфера компетенции каждого начальника и руководителя. На место непосредственного подчинения хозяину фирмы приходит иерархическая структура начальников и руководителей среднего звена, ограждающая высшее руководство от потоков поступающей снизу информации. Наконец, управление крупным предприятием требует создания децентрализованного механизма принятия решений по подразделениям компании, которые высшее руководство рассматривает как самостоятельные отделения со своими балансами.

Следует ли вообще обращаться к такой черте культурного уклада, как способность к социализации, при объяснении возникновения крупных корпораций в экономике отдельных стран и в более широком плане — для обоснования уровня благосостояния? Разве современная система контрактного и торгового права не создана как раз для того, чтобы избавить коммерческих партнеров от необходимости доверять друг другу, как родным? В развитых промышленных странах действуют всеобъемлющие юридические механизмы, регулирующие деятельность экономических организаций, равно как и разнообразных форм предприятий — от индивидуальных компаний, принадлежащих одному владельцу, до огромных межнациональных корпораций, акции которых продаются и покупаются на биржах. Разве бизнес, основанный на крепких семейных узах и подразумеваемых моральных обязательствах, не обречен на вырождение, ведущее к семейственности, кумовству и нерациональным коммерческим решениям? И вообще, разве сущность современной экономической жизни не в замене неформальных моральных норм четкими юридическими обязательствами?

На все эти вопросы можно ответить, что, хотя права собственности и другие экономические институты действительно были необходимы для создания современных предприятий и компаний, мы зачастую не учитываем

356

того, что последние зиждутся на фундаменте общественных и культурных устоев, которые воспринимаются всеми как нечто привычное и незыблемое. Современные институты являются необходимым, но не достаточным условием благосостояния и благополучия современных обществ; они могут эффективно функционировать лишь в сочетании с определенными традиционными общественными и этическими нормами. Договоры и контракты позволяют незнакомым людям, не имеющим оснований для взаимного доверия, работать друг с другом, но эта работа будет гораздо более эффективной, если такое доверие есть. Юридические формы, такие, как акционерные общества, обеспечивают возможность сотрудничества между людьми, не связанными родственными узами, но насколько слаженным будет такое сотрудничество, зависит от способности конкретных работников ко взаимодействию с чужими им людьми.

Вопрос о наличии стихийной, естественной способности к общению и объединению имеет особое значение, поскольку подобные традиционные этические устои и обычаи не могут быть приняты как некая данность. Богатое и развитое гражданское общество не обязательно возникает из логики успешной индустриализации. Наоборот, Япония, Германия и США стали ведущими мировыми промышленными державами во многом благодаря тому, что имели в достаточном количестве общественный капитал и естественную способность к общественному поведению, а не наоборот. Такие либеральные общества, как США, имеют тенденцию к индивидуализму и потенциально губительной социальной разобщенности. Имеются признаки того, что в США доверие и общественные устои, обеспечившие величие и ведущее положение страны как индустриальной державы, за последние полвека значительно ослабли; бывает, что с течением времени социум теряет общественный капитал. Во Франции, где когда-то существовало развитое гражданское общество, оно было впоследствии погублено чрезмерно централизованной государственной системой.

Страны, о которых здесь идет речь, характеризуются высоким уровнем доверия и естественной склонностью к общественному поведению; в них имеется широкая сеть промежуточных форм объединений. В Японии, Германии и США мощные и сплоченные крупные компании и организации сложились на основе прежде всего частного сектора. Хотя время от времени государство оказывало поддержку неэффективным отраслям промышленности, способствовало развитию технического прогресса и организовывало работу крупнейших предприятий — телефонных компаний и почты, степень такого вмешательства была относительно невысока. В отличие от седлообразного распределения типов предприятий, где на одном полюсе находятся семейные фирмы, а на другом — государственные (как в Китае, Франции и Италии), в этих странах имеются достаточно сильные структуры и в средней части спектра. Кроме того, указанные нации с самого начала индустриализации, как правило, занимали ведущие позиции в мировой экономике и сегодня являются наиболее обеспеченными обществами в мире.

357

С точки зрения структуры промышленности и состояния гражданского общества рассматриваемые государства в большей степени похожи друг на друга, нежели на преимущественно фамилистические общества — Тайвань, Италию, Францию. В каждом отдельном случае склонность к социализации имеет разные исторические корни. Например, в Японии она связана со структурой семьи и природой японского феодализма; в Германии — с сохранением традиционных форм организации, например, гильдий, которые существовали даже в XX веке; в США склонность к общественному поведению явилась продуктом религиозного наследия протестантских сект... Более общинный характер этих социумов проявляется как на микро-, так и на макроуровне, в отношениях, складывающихся на низовом уровне между рабочими и у рабочих с бригадирами и начальниками.

Минимальный уровень доверия и честности существует всегда, и мы не задумываемся о том, что эти качества суть неотъемлемые компоненты повседневной хозяйственной жизни, без которых экономика не сможет нормально функционировать. Например, почему в США люди редко покидают рестораны или такси, не уплатив по счету, и не отказываются прибавить к стоимости обеда пятнадцать процентов чаевых? Человек, не оплативший счет, совершает противозаконное действие, и конечно, в некоторых случаях люди опасаются так поступать под страхом наказания. Но если бы они преследовали только одну цель, как утверждают экономисты, — обеспечить максимальный рост собственных доходов, невзирая на неэкономические факторы (приличия и моральные соображения), тогда каждый раз, заходя в ресторан или садясь в такси, они должны были бы оценивать возможность ускользнуть, не заплатив официанту или таксисту. Если издержки обмана (стыд или даже правовая ответственность) превышают возможную выгоду (дармовой обед), тогда человек будет поступать честно; в противном случае он попытается сбежать, не заплатив. Если такой обман получит широкое распространение, хозяевам придется нести дополнительные затраты: например, поставить у выхода швейцара, чтобы не выпускал клиентов, не оплативших обед, или требовать предоплату. И если в большинстве они не делают это, значит, что в обществе существует определенный уровень честности, поддерживаемый в силу определенных сложившихся устоев и обычаев, а не только лишь на основе рационального расчета.

Пожалуй, экономическую ценность доверия легче понять, если представить, каким был бы мир в его отсутствие. Например, если при заключении любого контракта нам приходилось бы предполагать, что партнеры не упустят малейшего шанса обмануть нас, мы тратили бы массу времени на выработку абсолютно безопасных формулировок и положений, исключающих любые юридические лазейки, дающие им возможность нас провести. Договоры стали бы огромными, в них пришлось бы подробно перечислять все мыслимые и немыслимые условия и обстоятельства, а также все обязательства сторон. Со своей стороны, мы никогда не стали бы предлагать больше, чем положено в соответствии с юридическими обязательствами, опасаясь, что партнер получит

358

за наш счет неоправданные преимущества, и настороженно относились бы к любым предлагаемым им новшествам, считая их махинациями, направленными в ущерб нашим интересам. Кроме того, мы всегда предполагали бы, что, несмотря на все усилия при выработке договора, некоторые контрагенты все равно смогут нас обмануть и уйти от выполнения своих обязательств. Воспользоваться услугами арбитража мы не сможем, так как мы не вполне доверяем сторонним арбитрам. Все споры придется решать в судебном порядке, с использованием громоздкой процедуры, и, возможно, даже обращаться в уголовный суд.

Исследователи промышленного развития в XX веке нередко задаются вопросом: является ли тейлоризм неизбежным следствием развития техники, как, несомненно, утверждал бы сам Тейлор, или существовали альтернативные формы организации фабричного производства, которые дали бы рабочим большие возможности для инициативы и самостоятельности? Представители одной крупной американской школы социологии считают, что со временем все развитые общества придут к тейлоровской системе отношений между рабочими и администрацией предприятий. Это мнение разделяли многие критики современного индустриального общества — от Карла Маркса до Чарли Чаплина, — которые считали подобное разделение труда неизбежным следствием капиталистической формы индустриализации. В рамках этой системы человек обречен на отчуждение: машины, созданные во имя его собственных интересов, стали хозяевами над людьми, а сам человек оказался винтиком в системе массового производства. Снижение уровня квалификации работников будет сопровождаться падением доверия в социуме в целом; люди начнут общаться друг с другом через правовую систему, а не как члены естественных сообществ. Чувство гордости за свою квалификацию и качество труда, существовавшее в эпоху ремесленного производства, исчезнет, как исчезнут уникальные и разнообразные изделия, производившиеся ремесленниками. При появлении каждого новшества неизбежно возникали опасения, что именно оно окажет особенно разрушительное воздействие на характер труда. Например, когда в 1960-х годах появились станки с числовым программным управлением, многим показалось, что квалифицированные станочники больше не потребуются.

Перспектива отчуждения, связанная с переходом от ремесленного производства к массовому, делает актуальным еще один фундаментальный вопрос о природе экономической деятельности. Зачем и почему люди работают? Ради заработка или потому что получают удовольствие от труда, в котором реализуют себя? Неоклассические экономисты отвечают на этот вопрос вполне определенно. Обычно считается, что труд — это нечто неприятное, что человек выполняет против своей воли. Люди работают не ради самого труда, а ради денег, которые они получают за свой труд и расходуют в свободное от работы время. То есть в конечном итоге любой труд выполняется ради отдыха. Такое представление о труде как о неприятной необходимости уходит своими корнями в иудейско-христианскую традицию. Ведь Адам и Ева

359