20_years_reform

Рисунок 7.10

То, чего россиянам, по их мнению, уже удалось добиться в их частной жизни, 2001 и 2011 гг., %39

Как видно на рис. 7.10, динамика и в этих сферах их жизни у россиян за последние 20 лет также положительная – большинству респондентов уже удалось найти надёжных друзей, честно прожить свою жизнь, создать счастливую семью, жить в отдельной квартире и воспитать хороших детей.

Учитывая, что по всем этим позициям доля не стремившихся к успеху в соответствующих сферах жизни была минимальна (2–6%), можно считать,

что в их частной жизни у большинства россиян всё складывается в целом неплохо.

Кажется поистине странным, чтобы при таком благополучии в реализации наиболее значимых для россиян стремлений в их частной жизни,

вполне благоприятной динамике в их материальном положении, о которой

39 Позиция о свободном времени в исследовании 2001 г. отсутствовала, поэтому цифры по ней не приведены.

131

уже говорилось, вполне благополучной картине их оценки собственного статуса, у них такое плохое социально-психологическое состояние, как то,

которое описано в разделе 4. Однако более глубокий анализ ещё раз подтверждает, что «не хлебом единым жив человек». Так, весной 2011 г.

лишь 29% россиян были убеждены, что их жизнь скорее всего улучшится, 56% полагали, что их жизнь останется без изменений, и 15% – что она,

скорее всего, ухудшится. При этом три года назад, весной 2008 г., наиболее массовой группой (46%) также была та, представители которой полагали, что их жизнь в ближайший год не изменится, но группа убеждённых в том, что их жизнь улучшится, была тогда практически такой же численности (41%).

Таким образом, доля оптимистов относительно своего будущего за последние три года сократилась почти в полтора раза, хотя, казалось бы, пик кризиса уже пройден и, учитывая сложности конца 2008–2009 гг., будущее должно восприниматься россиянами сейчас вполне оптимистически. Однако этого не происходит.

Оптимизм, как, впрочем, и пессимизм относительно своего будущего, в

различной степени распространён в разных группах россиян. Так, например,

среди тех, кто полагал, что его жизнь складывается хорошо, практически половина (49%) считала, что в ближайший год их жизнь продолжит улучшаться. Среди тех, кто рассматривал свою жизнь как не более чем удовлетворительную, 61% полагал, что на будущее она останется такой же,

какова она сейчас. Наконец, среди тех, кто считал, что их жизнь складывается плохо, треть ожидала дальнейшего ухудшения собственной жизни, свыше половины не ждали никаких перемен, а 12% ждало даже ухудшения своего положения. При этом в наибольшей степени пессимизм был распространён у представителей низшего класса (рис. 7.11).

132

Рисунок 7.11

Оценка своих перспектив на ближайшие два-три года представителями различных классов, выделенных по их оценкам своего места в обществе, 2011 г., %

Интересно, что в наименьшей степени перемены за последние 10 лет затронули класс «ниже среднего» – в 2001 г. четверть его также ждала улучшений, более 20% – ухудшений, и половина считала, что в ближайшие

2–3 года в их жизни ничего не изменится (рис. 7.12). При этом оптимизм верхнего среднего и субъективного среднего классов очень существенно сократился, что, естественно, сильно сказалось и на их общем социально-

психологическом состоянии, а низшего – несколько вырос. В итоге и произошло то самое сокращение значимости уровня благосостояния для формирования определённого социально-психологического самочувствия,

которое уже ранее отмечалось.

Учитывая связь социально-психологического состояния россиян не столько с их материальным положением, как было, например, 10 лет назад,

сколько с ощущением ими своего статуса и их отношением к тем порядкам и

«правилам игры», которые сложились в российском обществе, посмотрим теперь, каковы возможности наших сограждан улучшить свою жизнь и изменить своё положение в обществе за счёт собственной территориальной мобильности (о том, как связана их социальная мобильность с их положением на рынке труда, уже говорилось в предыдущем разделе).

133

Рисунок 7.13

Доля в составе жителей различных типов населенных пунктов выходцев из различных типов поселений, %

Приехали сюда ещё в детстве

Приехали сюда более 10 лет назад

Приехали сюда 5-10 лет назад Приехали сюда менее 5 лет назад

Как видно на рис. 7.13, россиян вряд ли можно назвать «домоседами», и

пространственная мобильность их очень высока – во всех населённых пунктах, за исключением городов-миллионников, более четверти их жителей

– это те, кто приехал туда уже взрослыми. Коренное же население составляет в каждом из типов населенных пунктов около половины, и даже в сёлах лишь

56% – это их коренные жители. При этом изумляет не только очень низкая доля тех, чья семья жила в соответствующем населённом пункте хотя бы

135

на протяжении двух поколений; но и высокая доля тех, кто приехал на нынешнее место своего жительства ещё в детстве. Это значит, во-первых,

что нынешняя картина расселения россиян – результат колоссального

«броуновского движения многомиллионных масс на протяжении ряда десятилетий, а во-вторых, что само по себе наличие детей не выступает в России «блокиратором» миграции – ведь каждый десятый россиянин именно в детстве сменил населённый пункт, в котором он проживал до этого.

Однако мобильность в разной степени характерна для разных поколений россиян. Более того – на рис. 7.14 хорошо видно, что мобильность россиян всех возрастных групп, за исключением молодёжи до 30 лет, очень низка – сменили своё место жительства за последние 10 лет в средних и старших возрастных группах всего 4–7%, в то время как среди молодёжи этот показатель составляет 13%. Впрочем, в период, когда они были молодыми,

представители старших поколений, судя по всему, отличались ещё большей мобильностью, чем нынешняя молодёжь. Во всяком случае, в старших поколениях (старше 40 лет) заметно ниже, чем в более молодых возрастах,

доля тех, кто живет в том же населённом пункте, где он родился, и очень велика доля тех, кто приехал в них взрослым, но более 10 лет назад (28–39%).

Таким образом, мобильность в советский период истории России была,

видимо, гораздо выше, чем сегодня. Учитывая, что ситуация на многих локальных рынках труда поистине драматическая, такая ситуация говорит о том, что институционально межпоселенческая и межрегиональная миграция тогда, видимо, поддерживалась значительно лучше, чем сейчас. В этих условиях вряд ли можно говорить о необходимости импорта в Россию рабочей силы из-за рубежа – пока ещё в стране есть огромный ресурс перераспределения рабочей силы, практически не используемый в российской экономике.

136

с относительно меньшей стоимостью жилья в этих типах поселений, но

сохранение его на будущее – это серьёзная ошибка миграционной политики.

Что же касается вектора миграции россиян, то он очень разнообразен.

Россияне, выросшие в сёлах, почти на две трети проживают в сёлах же, но в случае миграции относительно чаще едут в небольшие города с численностью до 100 тыс. человек, в т. ч. и в посёлки городского типа – этот вектор миграции характеризует почти половину уехавших из сельской местности. Выросшие во всех типах городов с численностью населения не свыше 500 тыс. человек также на две трети проживают в населённых пунктах того же типа (или просто в тех же), что и тот, в котором они выросли. При этом остальные едут как в более крупные, так и в менее крупные населённые пункты (табл. 7.1).

Таблица 7.1

Состав жителей различных типов населённых пунктов в зависимости от места проживания до 18 лет, %

138

Выходцы из городов с численностью жителей от 250 тыс. до 1 млн едут при этом в первую очередь в более крупные города, а из средних городов (100–250 тыс. человек) активно едут и в более мелкие населённые пункты, в первую очередь – сёла. За этой тенденцией могут стоять как позитивные, так и негативные для экономики и социальной сферы страны процессы. С одной стороны, приезд в сёла городских жителей (а каждый седьмой житель села сегодня – это человек, по меньшей мере до 18 лет живший в городе, и ещё 7% – выходцы из ПГТ) должен способствовать расширению в селах той группы людей, которые отличаются большей мобильностью, восприимчивостью к инновациям и т. п. особенностями, в

большей степени присущими людям, прошедшим социализацию в городской,

а не сельской культуре. Это может позитивно сказаться на перспективах реформирования российского сельского хозяйства и способствовать оживлению российских сёл.

С другой стороны, за этой тенденцией могут скрываться негативные процессы миграции части люмпенизированного городского населения,

теряющего свои квартиры в городах, с соответствующим увеличением в сёлах доли маргинализированного населения. Эмпирические данные позволяют говорить о присутствии обеих этих тенденций. Так, среди сельских жителей – бывших горожан – показатели оценивающих своё материальное положение как хорошее практически вдвое (17% против 9%)

выше, чем среди коренных сельских жителей, т. е. часть мигрантов сумела найти себе достаточно удачную «экологическую нишу», и переезд в сельскую местность был для них рациональным шагом. В то же время среди проживающих в сёлах выходцев из городов выше также (28% против 25%)

по сравнению с коренными селянами доля материально неблагополучных (по самооценкам) респондентов. Более того, доля оценивающих своё материальное положение как плохое в группе проживающих в сёлах мигрантов из городов более чем вдвое превышает долю оценивающих его как хорошее.

139

Интересно также, что есть только два типа поселений, резко, хотя и разнонаправлено, выделяющихся на общем фоне по доле оставшихся в них выходцев из поселений тех же типов. Это города-миллионники, где эта доля достигает 86% (хотя примерно каждый пятый в этой группе приехал в город,

где он проживал в момент опроса, из другого города-миллионника уже во взрослом состоянии), и посёлки городского типа, для которых она, напротив,

аномально низка и составляет всего чуть более трети. При этом из ПГТ их жители активно едут и в крупные города (от 500 тыс. жителей и выше), и в небольшие города до 100 тыс. населения, и в сёла. Однако в любом случае для большинства из них эта миграция оказывается неоправданна – показатели оценивающих своё материальное положение как плохое для выходцев из ПГТ, как, впрочем, и сёл, везде – и в сёлах, и в городах – выше,

чем для их коренных жителей или выходцев из других типов городов, а

оценивающих его как хорошее – ниже. Положение мигрантов из ПГТ и сёл в малых городах чуть лучше, чем в крупных, но начиная с городов численностью 250 тыс. человек миграция, по крайней мере в её нынешнем стихийном виде, для людей, прошедших первичную социализацию вне городской культуры, экономически неоправданна. И наоборот – выходцы из более крупных типов поселений, переехавших в населённые пункты меньшего размера, демонстрируют лучшие показатели своего материального положения, чем даже их коренные жители.

Это значит, что, хотя миллионы и миллионы россиян ехали и продолжают ехать «за лучшей долей» в крупные российские города, но подавляющее их большинство вряд ли сможет найти в них то, что ищет.

Возможно именно поэтому доля людей, решившихся на переезд в другой населённый пункт, от поколения к поколению сокращается. Но, если переезд внутри России себя в большинстве случаев не оправдывает, а недовольство своей жизнью и местом в обществе присутствует, то выходом может выступать эмиграция – временный выезд «на заработки» или же переезд в другую страну на постоянное место жительства.

140