культурология / Хрестоматия по культурологии
.pdfхолодное, безучастное навязывание сентенций, так называемых нравственных правил, которым сами проповедующие их часто не верят, которые они на каждом шагу нагло нарушают пред глазами самих морализируемых. О внуше нии нравственности этим способом не может быть двух мнений, и, конечно, не о нем я говорю. Этот способ вытекает из теоретической ошибки и практи куется теперь только по незнанию или по недоразумению. Если хорошенько разобрать, что у нас обыкновенно разумеют под правилами нравственности, то окажется, что они представляют правила, обязательные для наших внеш них поступков, которые мы должны исполнять под страхом наказания, или суждения, которые могут быть убедительны для рассудка. Но мысль, выра жая объективный закон того, что существует, не имеет никакого отношения к нравственности, к добру и злу. Природа и ее законы неизменны и неумолимы; в фактах есть своя непреклонная логика, как в беге локомотива, который да вит все, что ему попадается на пути. Весь объективный мир есть ряд явлений, обусловленных друг другом и совершающихся с неизбежною, роковою пра вильностью каждый раз, когда все их условия налицо. Мысль, логика только выражает эту неизменность в форме общих положений и законов, которые не имеют с нашими чувствами, желаниями, стремлениями никакой связи, могут с ними случайно совпадать, но так же случайно могут с ними и расходиться. Точно так же и правила, обязательные для поступков, не относятся к субъек тивной жизни лица. Если я исполнил требование, обращенное ко мне в виде внешнего правила, то я прав, и никому нет до моих чувств никакого дела, как бы я ни выполнил требование — с внутренним убеждением и желанием или против воли, нехотя. Но нравственность не есть область ума, мысли, сужде ния, ни область внешних действий, обязательных для каждого под страхом взысканий. Она — мир внутренних ощущений, чувств, стремлений, чаяний, желаний, настроений, мир личной свободы, источник излюбленных действий. В мыслях своих человек должен подчиниться доводам, фактам знания, зако нам логики; в своих внешних действиях он вынужден волейневолей сооб разоваться с правилами, обязательными в том обществе, где живет; только чувство, психические, субъективные движения составляют область, над кото рой никто не волен, с которой мы сами не всегда можем справиться; они есть наша индивидуальная жизнь, мы сами лично. Она может идти и часто идет вразрез с убеждениями мысли, с требованиями Среды, в которую нас поста вила судьба. В таком случае наши индивидуальные стремления, наша личная жизнь или подавляется, теряет силу, упругость, энергию и малопомалу зами рает, или она силится высвободиться изпод оков мысли, логики, искажает их и перетолковывает согласно с своими требованиями и отвергает или пробует обойти правила, обязательные для внешних поступков. Жизнь людей, об ществ, народов,
190
всего человеческого рода вертится на возможном соглашении и выравнении наших желаний с внешними обязательными условиями существования. По следние мы стараемся, посредством искусного сочетания условий, изменить соответственно с нашими желаниями; точно так же и наши личные требова ния, стремления и душевные движения мы вынуждены ограничивать, видоиз менять, отчасти вовсе заглушать, чтоб по возможности приладить их к неиз бежным и неотвратимым внешним условиям.
К этому взаимодействию и борьбе объективного с субъективным, личного и индивидуального с общим и обстановкой сводится, в конце концов, все, что делает человек и что с ним делается. Возможное их соглашение есть цель всей человеческой деятельности, личной и коллективной. Но такое соглаше ние имеет свои пределы, и можно предсказать, не будучи пророком, что пол ного совершенного соглашения никогда достигнуто не будет; объективное и субъективное, внешнее и внутреннее, личность и обстановка ее никогда не будут совпадать в окончательных результатах своей деятельности. Именно поэтому есть предел приспособлению и прилаживанию человеком внешней обстановки к его личным желаниям и требованиям, за которым ему только остается приладить и приспособить свои требования и желания к непобеди мым внешним условиям. К этому приводят и доводы знания и логики, и пра вила внешних поступков; последние, разумеется, когда они не могут быть на рушены безнаказанно. Но всего этого недостаточно. Нужно, чтоб наши жела ния, стремления и душевные движения не шли вразрез с объективными усло виями личного существования, иначе то, что происходит внутри нас, будет беспрестанно прорываться, вопреки доводам логики и несмотря на страх на казаний за нарушение правил для поступков. Самая непоколебимость этих правил держится лишь обществом, людьми, и потому если большинство бу дет их обходить, что обыкновенно очень выгодно для отдельного лица, то правила обратятся в мертвую и стеснительную форму, которая наконец бу дет совсем отброшена, и целое общество впадет в хаос и неурядицу.
Но для того, чтоб наши внутренние движения и чувства не шли вразрез с неизбежными и неотвратимыми внешними условиями, нужно воспитать чув ство, стремление и волю в известном направлении. Воспитание же, как мы ви дели, состоит только в выработке привычек. Справиться с миром нашей сво боды можно не иначе, как действуя на него не одним развитием ума, не од ною твердостью, непоколебимостью внешних условий, но и постепенным вос питанием психических предрасположений и наклонностей, образованием пси хических привычек, располагающих к добру, делающих нас по крайней мере не слишком падкими к злу. Такое психическое воспитание и есть нравствен ное развитие, как я его понимаю. Оно дает нам силу бороться в самих себе с
191
дурными побуждениями и побеждать их до тех пор, пока владение собой, господство над своими желаниями, чувствами и настроениями не обратится в привычку, при которой внутренняя борьба и победа добрых побуждений над дурными становится очень легкой.
Между различными способами нравственного воспитания в этом смыс ле одно из самых сильных и действительных есть искусство. Только оно вла деет тайной вызывать по произволу представления, а чрез них чувства, жела ния, стремления. Наука и логика и внешняя обстановка ограничивают, стес няют, действуют на человека принудительно; одно искусство может напра вить и воспитать его, незаметно побуждая его добровольно идти по тому пути, по которому оно хочет его вести.
Вот этото великое дело душевного, нравственного воспитания людей искусство и должно взять в свои сильные руки. Это его задача, и рано или поздно оно ее себе поставит. Таким оно было в разные эпохи своего разви тия, хотя, может быть, и не совсем ясно сознавало это свое призвание. Те перь, когда оно одолело главные технические трудности, вполне овладело объективными условиями творчества, и наступает пора завоеваний и побед его в области субъективных движений человека посредством художествен ных созданий, направленных к воспитанию нравственных привычек людей.
Если вы меня спросите, какими путями искусство может достигнуть этой цели, я не сумею вам ответить. Цель для меня совершенно ясна, но пути представляются смутно и сбивчиво. И не мне одному. Никто еще, сколько я знаю, не старался осмыслить, возвести в теорию, как и почему многие худож ники, достигали своими произведениями нравственновоспитательных целей. Мыслящие художники, основательно знакомые с историей искусства, могли бы оказать в этом отношении существенные услуги. Очень может быть, что общих теоретических правил и нельзя указать, что каждая эпоха, каждый на род, каждая школа искусства должна для этого создавать свои приемы, сооб ражаясь с наклонностями, вкусами, степенью образования и требованиями публики, для которой предназначены художественные создания. При совер шенной невыясненности вопроса остаются пока одни лишь общие мысли, ко торые, вероятно, всякому приходили в голову при поверхностном знаком стве с некоторыми произведениями искусства. Так, для достижения высших целей, искусству вовсе нет надобности делаться тенденциозным. Тенденци озность только вредит делу. Картина, театральная или музыкальная пьеса, литературное произведение, статуя, архитектурное здание не могут и не должны быть выражением нравственной сентенции. Это не их задача, и пре вышает средства, которыми располагает искусство. Мне смешно, когда ху дожник выводит героем гражданской доблести, олицетворенным протестом против низости и лести, Волынского, когда я знаю, что роль эта вовсе к нему нейдет22. Для меня обаяние художественного произведения мигом исчезает, как
192
только я замечаю намерение поучать меня политике или добродетели. Я тре бую, чтоб оно действовало на мое настроение, а не на мое суждение, на мое чувство, а не на мой ум: выводы и применение я сделаю и без помощи худож ника, может быть лучше его, во всяком случае не хуже, и притом в тысяче та ких случаев, которых он ни знать, ни предвидеть не может. Я отдаюсь худо жественному произведению вполне только до тех пор, пока оно действует на строй моей души, но тотчас от него отворачиваюсь, когда вижу, что изза него выглядывает художник с указкой в руке и с намерением учить меня аз буке сострадания, человеколюбия и других благородных и возвышенных ду шевных движений. Я признаю за художником право воспитывать во мне чув ство любви к ближнему, сострадания, правды, делать меня чутким к благо датным настроениям, но только такими способами, какими это делает окру жающая природа и реальная действительность; они влияют на нас не тем, что мы непосредственно принимаем внешними органами чувств, а теми ощущени ями, чувствами и настроениями, какие в нас возбуждают внешние впечатле ния. Вся разница между искусством и действительностью в этом отношении только та, что первое может дать нам преднамеренно, с выбором, по обду манному плану то, что последняя дает случайно, разрозненно, без выбора и плана.
Высказанный взгляд выражает, разумеется, мои личные требования. Де лясь ими, я только выполняю то, чего вы желали и, сознаюсь, не умею осмыс лить, то есть возвести в теорию то, что бы мне хотелось видеть в художе ственных созданиях. Гоголь, Щедрин, Некрасов меня более морализировали, чем иное собрание проповедей; Тургенев «Записками охотника», Базаровым, «Дымом», «Новью»действует на меня сильнее, чем прочими своими создани ями, которыми все восхищались23; собрание рисунков гжи Бм24 более дей ствует на мое душевное настроение, чем Мадонны Мурильо, Леонардо да Винчи и даже Рафаэля, исключая одной Сикстинской. «Пляска смерти» Гольбейна, даже в плохих изображениях, всегда производила на меня гораздо более глубокое впечатление, чем «Ночь» Корреджио25; «Лес» Шишкина, «Грачи прилетели»Саврасова говорят мне несравненно больше, чем все кар тины с гражданскими мотивами, вместе взятые26.
Вы скажете, что это дело личного вкуса и, главное, личного опыта, в которых всегда много случайного, не поддающегося никаким общим сообра жениям, и будете совершенно правы. Я стою только на том, что задачи искус ства не в одном точном соответствии представлениям, но — вместе с тем — ив развитии душевного строя, психических привычек людей в сторону добра и правды. В первом отношении искусство видимо совершенствуется, идет беспрерывно вперед; во втором — я вижу в нем теперь какуюто неопреде ленность и шаткость, которая доказывает невыясненность мыслей и задач. Есть, правда, попытки связать искусство с общими требованиями развития, но они по большей
193
части неудачны, переходят, если можно так выразиться, в резонерство обра зами и звуками, выводят искусство из его области в другие. Ясно определить цель, открыть настоящие пути, указать и разработать средства ее достижения
— вот, мне кажется, в чем отныне задача современного искусства и художе ственного творчества. Неясные намеки, робкие, случайные или полусозна тельные попытки надо проверить, возвести в принцип, поставить краеуголь ным камнем искусства в будущем. Без этого оно обратится в игрушку, в заба ву, в предмет роскоши и пресыщения, в чем его уже и упрекают. Создавать предметы и явления, которые вызывают в нас представления со всею живо стью и правдою реальной действительности, очевидно, есть только одна сто рона искусства; другою — возбуждением чувств, стремлений, настроений — оно соприкасается с верованиями, политическим и общественным строем, наукой, учением о нравственности (этикой). Все они, как и искусство, суще ствуют для человека, имеют значение и смысл только по отношению к нему, потому что выражают только его представления и понятия об окружающем мире и его отношениях к этому миру.
Но на представлениях и понятиях человек не останавливается. Они служат ему точкой опоры для деятельности, которая состоит в приспособлении окружающего к себе и в прилаживаний себя к нему. По мере того как выяс няется, что теоретическое знание, объективное отношение не есть последняя цель, что за ним следует еще деятельность, — творчество в указанном смыс ле, созерцание философское, эстетическое и всякое другое отходит на вто рой план, и везде, во всем чувствуется потребность дополнить чистое знание прикладной наукой, теорию — практикой. В области верований это уже во прос решенный; в ней давно провозглашено, что «вера без дел мертва»27. На этот же путь направляются, все более и более сближаясь между собою, и все отрасли знания. Этика, наука по преимуществу прикладная и практическая, преобразившись в сумму правил и в теорию, потеряла всякое влияние; фило софия, развившись в учениях идеалистов и крайних материалистов до чистой теории, из которой все выходы к сознательной деятельности наглухо заколо чены, почти сошла со сцены и перестала занимать умы; право и справедли вость, долго считавшиеся в себе замкнутой, обособленной и исключительной областью — до того, что даже сложилась чудовищная поговорка: «fiat justitia, pereat mundus (пусть погибнет мир, лишь бы совершилась правда (лат)» — те перь уже смотрят на себя только как на одно из условий существования чело века в общежитии и притом условии, по своему содержанию тесно зависимых от всей обстановки индивидуальной и общественной жизни — в данное время
ипри данных обстоятельствах; политическая экономия, еще недавно пропо ведовавшая одни чистые законы создания ценностей, предложения и запроса
ибессердечно принимавшая все последствия их исключительного господства, на наших
глазах должна была склонить голову перед высшими требованиями правиль ного, разумного и справедливого распределения ценностей ввиду государ ственной и общественной пользы. О естественных науках и говорить нечего: в них применения теории к практическим потребностям с незапамятных вре мен получили право гражданства, и тесная связь знания с деятельностью, собственно, никогда не разрывалась. Таким образом, все указывает, что зна ние, теория рано или поздно переходят в практическое применение или зами рает; цель же практического применения знания, теории есть удовлетворение пользам, нуждам, потребностям человека в общежитии. Это единство на значения сближает между собой все отрасли знания, разрозненные объектив ным отношением к предметам и явлениям.
Искусство не может безнаказанно отставать от этого общего движения. Ху дожественное творчество должно служить в руках художника средством для нравственного действия на людей. Наряду и вместе с верованиями, учением о нравственности, государственными и общественными порядками, политиче ской экономией, естественными науками, искусство коренится в человеке и должно его развивать, совершенствовать в общежитии и служить светочем в его индивидуальной и общественной деятельности. Возникнув из человека и его потребностей, они и существуют для него. Теперешнее умаление людей и характеров, страсть к наживе и наслаждениям, отсутствие высших стремле ний и нравственная испорченность оттого только и происходят, что цели зна ния и творчества едва только намечены, связь того и другого между собою и с их общим источником — психическою стороною человека — еще не вполне выяснена. Но время должно взять свое. Искусство, в общем движении, долж но бы идти впереди, указывая дорогу знанию, облегчая ему провидение его последней цели. Недаром древние смешивали поэтов с пророками.
Успел ли я убедить собеседника — не знаю. Если он после хоть на минуту за думался над тем, во что я так горячо верю, — что составляет основание всех моих взглядов, то цель моя вполне достигнута. Странно было бы мечтать, что художник примет программу, которой я и сам не умел ясно формулировать. Слишком довольно и того, если он возьмется за проверку задачи, без разре шения которой, я убежден, немыслимы теперь никакие успехи искусства.
О ЗАДАЧАХ ИСКУССТВА ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые. 1878. № 10. С. 465 — 505.
В последние годы жизни К. сосредоточился на осмыслении психологических и философских аспектов этики, неотделимой в его построениях от эстетических категорий (см. итоговый труд К « Задачи этики»ВЕ. 1884. №10— 12). Искусство он рассматривал
195
как важнейшее средство воспитания, но действенным считал лишь подлинное искусство; отсюда его попытки определить природу эстетического, ограничив ее, с одной стороны, от дидактизма и утилитаризма, с другой — от «чистого искусства» Закономерна поэтому борьба автора с идеологами каждого из этих направлений. Не называя имени Чернышевского, К. оспаривал центральные положения его диссертации. Но, поскольку поднятые проблемы, решались в статье на материале изобразительного искусства, ближайшим и также названным объектом полемики оказались работы В. В. Стасова. Хотя К. были близки некоторые суждения Стасова, опиравшегося на художественную практику передвижников (К. привлекала их обращенность к конкретике и критическая заостренность изображаемого), — решительный пе ресмотр традиционной эстетики и тем более попытки редуцировать значение идеала в искусстве были абсолютно для К. неприемлемы. Отсюда дифференцированное отношение К. различным художникампередвижникам и неоднозначная оценка пореформенного искусства в целом. Важно учитывать, что статья написана по следам свежих впечатлений от крупнейших художественных выставок, «слившихся» по словам К., в его сознании «в один ряд воспоминаний», «перемешанных и спутанных». Это утверждение нельзя, однако, воспринимать буквально: почти все случаи, когда удалось точно установить, о каких картинах идет речь (см. ниже), убедительно свидетельствуют, что память К. ясно сохранила представление о том, где и когда он видел те или иные полотна. Не называя конкретных выставок, произведений и художников, К. подчеркивал тем самым свой интерес лишь к общезначимым тенденциям развития искусства. Подразумеваемые и, вероятно, узнаваемые читателем тех лет картины и их создатели служили синонимом господствующих явлений в искусстве, и, напротив, сам факт введения в статью того или иного имени — знак исключительности художника. Сказанное заставляет с особым вниманием относиться к конкретным суждениям и оценкам К., обусловленным всей системой его взглядов.
1. Незадолго до появления комментируемой статьи, на 6й Передвижной выставке (1878), общее внимание привлекли картины Н. Я. Ярошенко «Кочегар» и «Заключенный». До сих пор его можно было считать только даровитым учеником, — писал тогда В. В. Стасов. — На нынешней выставке г. Ярошенко явился уже выросшем в мастера» (Стасов В.
В. Сочинения. СПб., 1894. Т. 1. Отд. II. Стб. 573). К
тому времени К., очевидно, был уже знаком с молодым художником; возможно — через Стасова, с которым встречался и у М. М. Стасюлевича, и у В.П. Гаевского (см., например: А. В. Верещагин. Мое знакомство с литераторами Верещагин А. В. Новые рассказы. СПб.,
196
1900. С. 199— 204), возможно, через И. Н. Крамского, учеником которого был Ярошенко и с которым К. также встречался, в частности на «четвергах»Н. Н. Ге (см.: Ге Н. Н. Письма. Статьи. Критика. Воспоминания современников. М; 1978. С. 271). Кроме того, К. и Ярошенко могли познакомиться и даже сблизиться через зятя К., художника П. А. Брюллова. Однако посвящение статьи Ярошенко — не только знак дружеского расположения (на которое позднее художник «ответил»портретом К.), но полемический жест: работы Ярошенко, прямо в статье не затронутые, стали предметом подспудной борьбы К. со Стасовым, противопоставлявшем нередко (в частности в рецензии на 6ю передвижную выставку) живопись прежних времен новому русскому искусству: «Теперь нужно, кроме красок и изящных линий, чтото такое, что поглубже бы хватало и что проводило бы в душе царапину посильнее прежнего»( Стасов В. В. Ук. соч. Т. I. Отд. II. Стб. 574 — 575). «Такимто нынешним требованиям»считал Стасов, полностью отвечал Ярошенко (Там же, Стб. 575). Однако К. не удовлетворяли ни подобный подход к искусству, ни, следовательно, стасовские оценки картин Ярошенко: обращаясь к художнику как представителю молодого поколения передвижников, К. отстаивал более широкий взгляд на искусство.
2.Знаменитая картина И. Н. Крамского (1872) на 2й выставке передвижников в Петербурге (1872 —1873) экспонировалась под названием «Христос в Пустыне»на 3й выставке в Москве (1874) — под названием «Спаситель в пустыне »0тзыв о ней, «услышанный »К. на выставке, — вариант широко бытовавших тогда суждений: «У картины, однако, приходится слышать сетования, будто она трактована уже чересчур реально»(П. К. П. Ковалевский. Вторая передвижная выставка картин русских художников 03. 1873. № 1. Отд. II. С. 203). Другой рецензент сам присоединяется к подобным оценкам: «Да разве простительно художнику изобразить Христа, идеал красоты совершенной, в виде такой изящной фигуры»лишенной к тому же выражения «тихой и безграничной любви», «величавой, божественной силы»(Урусов Г Г. Полный обзор третьей художественной выставки товарищества передвижных выставок в России. М., 1875. С. 9 — 10). Через несколько дней после посещения выставки К писал К. К. Гроту: «Помоему, эта картина — единственная в целом мире, передающая живой образ Христа вполне, со всех сторон, как Сикстинская мадонна передает Богородицу»(РС. 1899. № 1. С. 154).Ср. со статьей И. А. Гончарова «Христос в пустыне». Картина г. Крамского «(Гончаров И. А.
Собр. соч. М., 1980.Т.8)
3.Картина Г. И. Семирадского «Христос и грешница»(1873; написана на сюжет поэмы А. К. Толстого «Грешница»), появившаяся впервые на, академической выставке 1873 г., получила тогда высокую
197