Шмид В. Заметки о парадоксе

Кафедра русской литературы. Научные статьи

Шмид В.1 Заметки о парадоксе // Парадоксы русской литературы: Петербургский сб. ст./ под ред. В. Марковича, В. Шмида. – Вып. 3. – СПб.: ИНАПРЕСС, 2001. – С. 9–16.

Мыслитель без парадокса — это любовник без страсти.

Кьеркегор

1. Понятие «парадокс» (παπάδοξορ, παπά ηήν δόξαν) означает в греческом языке высказывание, противоречащее «доксе», т. е. господствующему, общепринятому мнению, ожиданию. Поскольку такое противоречие озадачивает, в античных риториках происходит отождествление парадокса с неожиданным, чудесным, странным. Уже Аристотель определяет парадокс не только как «высказывание вопреки общему мнению», но также и как высказывание, «противоречащее прежде пробужденному ожиданию» Цицерон называет парадоксы стоиков «странностями и противоречащими мнению всех» («admirabilia contraque opinionem omnium»);

установлено против мнения людей» («admirabile autem vocant, quod est praeter opinionem hominum constitutum»).

2.Самый древний из известных парадоксов — засвидетельствованный Аристотелем парадокс «Лжец»: «Эпименид из Крита говорит: Все жители Крита лгут». Сокращенная версия такого типа парадокса гласит: «Я лгу». Эти образцы семантического парадокса отличаются тремя признаками, которые многие теоретики считают основополагающими для парадокса вообще, — противоречивостью, авторефлексивностью, циркулярностью.

3.В античности парадокс рассматривался как категория риторического действия. Поэтому эквивалентами парадокса являлись ςπομονή, «sustentatio» («откладывание»), «inopinatum» («неожиданное»), т. е. категории, касающиеся процесса восприятия и подразумевающие продление идентификации:

1 Вольф Шмид (род. 1944), доктор философских наук, профессор русской литературы. Член (с 1988), председатель (с 1993) жюри Пушкинской премии фонда А. Тепфера.

«[Парадокс] оставляет мысль на пол-пути, тогда он приводит что-то более или менее противоречащее ожиданию слушателя, и поэтому он называется откладывание или неожиданное».

4. В Ветхом Завете слово παπάδοξον, встречающееся только в поздних, греческих текстах, обозначает «чудное», «неожиданное». Единственное употребление этого слова в Новом Завете обнаруживает существенные структуры этого феномена. В конце повествования об излечении больного, страдающего параличом, в Евангелии от Луки (5,26) мы читаем:

«Et stupor apprehendit omnes, et magnificabant Deum. B repleti sunt timore, dicenles:Quia vidimus mirabilia hodie» (Vulgata).

«И ужас обнял их, и славили Бога и, быв исполнены страха, говорили: чудные делавидели мы ныне».

Увиденные «парадоксы» приводят свидетелей в «экстаз», побуждают их к прославлению Господа (δοξάζειν от слова δόξα) и наполняют их страхом.

5. Риторический парадокс, заключающийся в противоречии между членами высказывания (напр. «Только слепой Бога узрит»), возникает вследствие смены точек зрения. На более высоком уровне противоречие снимается. Такое понимание выражается в радикальном тезисе, что парадокс

— это проблема не бытия, но наблюдателя. Парадокс часто описывает не объективное противоречие в наблюдаемой действительности, а вытекает в большинстве случаев из точки зрения субъективного, сосредоточенного на каком-либо особом аспекте наблюдателя. Взаимоисключающими являются не столько стороны самой действительности, сколько применяемые к ним точки зрения. К этому феномену можно отнести, например, знаменитый парадокс Зенона из Элей, известный под названием «Ахилл и черепаха». Этот парадокс возникает лишь из-за неадекватности точки зрения. Ахилл в самом деле никогда не догонит черепаху, если он добегает только лишь до той точки, на которой находилась черепаха в тот момент, когда он тронулся с места. Разумеется, в действительности Ахиллу не составляет труда догнать черепаху. Однако он не может бежать только до того места, где находится черепаха в тот момент, когда он пускается бежать, но должен бежать — как это ни парадоксально — туда, где черепахи нет. Ошибка парадокса заключается, во-первых, в том, что бесконечный ряд уменьшающихся расстояний между Ахиллом и черепахой имеет конечное предельное значение, во-вторых, в том, что бесконечной является только возможность деления пути на отрезки, а не сам делимый путь или делимое время.

6. Парадокс (с его синтаксической редукцией — оксюмороном — т. е. «остро режущей глупостью», от слов οξύρ «острый» и μωπορ «глупый») содержит некое противоречие (между двумя сторонами бытия или двумя точками зрения), замедляет понимание, приводит воспринимающего в напряжение,

вызывает усиление мышления и в итоге ведет к обнаружению скрытой истины, которая разоблачает «доксу», показывая ее иллюзорность. «Видимость», «фантазия», «заблуждение», «химера» образуют третью группу значений, которые, наряду со значениями 1) «ожидание» и 2) «мнение», «суждение» может иметь понятие «докса» (еще одну группу составляют значения «доброе имя», «слава», «почет» и — в Новом Завете— «величие», ср. δοξάζειν — «славить»).

7. Раскрытие «доксы» как иллюзорного, ошибочного мнения делает парадокс местом пребывания существенной, глубокой истины. Установка на скрытую до сих пор истину является постоянным компонентом распространенных определений парадокса:

«Парадокс эффектным образом ставит две величины в поразительные, казалось бы, противоречащие отношения, раскрывая таким образом в большей или меньшей степени сокрытое положение вещей».

«le paradoxe, fonnulation d'une pensee qui semble illogique ou contraire aux donnees del'experience, ou immorale, et qui pourtant contient une verite piquante et eclairante»

8. Глубокая истинность отличает парадокс от абсурда, с которым он нередко путается. Уже И. Микрэлиус (1661) констатирует: «Interim παπάδοξον etiam sumitur pro absurdo» («Иногда принимают парадокс за абсурд»), уточняя:

«Absurdum [...] et παπάδοξον sie diffcrunt, ut illud semper notet [...] negationein veri; hoc negationem opinionis pleronimquc».

«Абсурд и парадокс различаются тем, что первое всегда означает отрицание верного, между тем как второе означает отрицание убеждения большинства людей».

9.От парадокса до абсурда — лишь один шаг. Стоит только забыть об оговорках, присущих парадоксальной речи, понимая фигуральное в буквальном смысле, и сразу же истинный парадокс превращается в нелепость. Такое превращение демонстрирует Пушкин в повести «Гробовщик». Герой повести превращает настоящий парадокс своего ремесла, то, что он живет за счет смерти своих клиентов, в абсурдность, выражающуюся в том, что он приглашает своих «благодетелей», «мертвецов православных», на новоселье.

10.В судебной риторике парадокс был прежде всего средством убеждения, которое должно было побудить слушателя к принятию чуждой для него до этого точки зрения, средством, действующим тем субтильнее, чем больше понимающий признает себя активным разоблачителем и опровергателем старых представлений.

11.Его дидактическая диспозиция воздействия, его стимулирующий познание потенциал позволяют сравнить понятие парадокса с термином Шкловского «остранение», точнее — с теми его аспектами, которые сводятся

к этической функции. Парадокс как средство остранения истины уже знали немецкие романтики. В своей статье «Über die Unverständlichkeit» («О непонятности») пишет Фридрих Шлегель:

«Alle höchsten Wahrheiten jeder Art sind durchaus trivial, und eben darum ist nichtsnotwendiger als sie immer neu und womöglich immer paradoxer auszudrücken, damit es nicht vergessen wird, daß sie noch da sind und daß sie nie eigentlich ganz ausgesprochen werden können».

«Все высшие истины всякого рода являются вполне тривиальными, и поэтому крайне необходимо выражать их всегда по-новому и, по возможности, каждый раз парадоксальнее, для того чтобы не забыть, что они все еще существуют и что они не поддаются полному выражению».

Процитированное высказывание подразумевает знание и о том, что Шкловский называл автоматизацией остранения, Шопенгауэр делает вывод, что «истине присуждается только короткое торжество между теми длительными сроками, когда она передается проклятию как парадоксальная и презирается как тривиальная». Преходящая свежесть парадоксов подтверждается также Марселем Прустом: «Les paradoxes d'aujourd'hui sont les prejuges de demain» («Парадоксы сегодняшнего дня — это предрассудки завтрашнего дня»).

12. Однако, если понимать парадокс как высказывание, совмещающее в себе два исключающих друг друга термина («Scio quia nescio» [Сократ]; «Только слепой Бога узрит»; «Deus mundo satan, Christus Antichristus» [С. Франк]), то он может быть связан с длительной действенностью. Об этом говорит Новалис:

«Sellte das höchste Prinzip das höchste Paradox in seiner Aufgabe enthalten? Ein Satz sein, der schlechterdings keinen Frieden ließe - der immer auch anzöge und abstieße - immer von neuem unverständlich würde, so oft man ihn auch verstanden hätte?»

«Разве высший принцип содержит в себе как задачу высший парадокс? Разве он предложение, не дающее покоя, всегда и привлекающее и отталкивающее, становящееся снова и снова непонятным, как часто бы оно ни понималось?»

13. Собственная истина парадокса не поддается прямому выражению, но может возникнуть лишь в модусе противоречия, в колебании между двумя взаимоисключающими истинами (напр. «media vita in morte sumus», «умереть

— значит жить»). Так же как и метафора, содержащая в себе парадокс — стоит лишь вспомнить об Ахилле, предстающим как лев на поле битвы, — парадокс не может быть переведен. Парадокс требует разгадки и одновременно противится ей. Он является процессом, непрекращающимся движением.

14. Познание, сообщаемое парадоксом происходит внезапно, в модусе буквально и переносно понимаемого ζκάνδαλον. Это слово образовано от индоевропейского корня skand-* («взлетать», «подскакивать», ср. лат.

«scandere» «подняться», санскрит. «skandati» «вскакивает») и происходит от словаζκανδάληθπον. Первоначально оно обозначало тот деревянный крючок западни, который носит приманку и подскакивает при прикосновении, закрывая западню, затем и саму западню. Парадокс — это явление опрокидывания понимания, резкой смены точек зрения. На этом эффекте основываются, например, известные изобразительные парадоксы нидерландского художника Морица Эшера (Maurits Escher), где наблюдатель постоянно колеблется, относя части изображения то к заднему, то к переднему плану. Окончательного решения не допуская, парадокс держит наблюдателя в постоянном движении.

15. Нарративные структуры также содержат более или менее явные парадоксы. Стоит лишь вспомнить вариацию Л. Стерна на парадокс Зенона в отношении процесса рассказывания к рассказанному: Если рассказчик из «Тристрама Шенди» в первый год своих записок и в четвертой книге еще не продвинулся дальше момента своего рождения, то он живет в 365 раз быстрее, чем он пишет. Отсюда следует удручающий вывод:

«instead of advancing, äs a conunon writcr, in my work with what I have been doing at it— on the contrary. I am just thrown so many volumcs backi» (Vol. IV. Ch. 13).

«вместо того чтобы подвинуться вперед, по мере дальнейшей работы — как обыкновенные писатели, я, наоборот, отодвинулся на несколько же томов назад...»

Рассказчик никогда не сможет закончить описание истории своей жизни, так как чем больше он продвигается в своем рассказывании, тем больше ему нужно рассказать.

16. Парадоксы прячутся в каждом фикциональном тексте. Специфически парадоксальными являются повествовательные высказывания в фантастической литературе. Характер парадокса носят все разбивающие иллюзию выпадения из вымышленного мира повествования, которые Ж. Женетт в своем «Discours du recit» называет «нарративными металепсисами», как например в «Жаке-фаталисте» Дидро:

«Si cela vous fait plaisir. remettons la paysannc en croupe dcmere son conducteur, laissonsles aller et rcvcnons a nos deux voyageurs».

«Если вам »го будет угодно, посадим крестьянку позади ее проводника, оставим ихвдвоем и вернемся к нашим двум путешественникам».

Парадоксы другого типа появляются в таких повествовательных формах, как «сказ» или «ненадежное» («unreliable») повествование.

17. Господствующий в христианстве макропарадокс о Боге, ставшем человеком, делает христианскую теологию (от Апостола Павла, через Августина, Мартина Лютера [«Theologica Paradoxa»], Себастиана Франка

[«Paradoxa ducenta octoginta»], Паскаля [«Мысли»], Гаманна к Кьеркегору

[«Страх и трепет»] и далее, вплоть до «диалектической» теологии XX века [Барт, Бультманн]) дискурсом, предназначенным для парадокса.

18.Поскольку парадокс разоблачает «доксу» как неистинное, неправильное мнение, пересматривает существующие общепринятые ценности, подрывает твердую оппозицию, дает структурам типа «или-или» тертиум, делает понятие истины относительным, его критический потенциал может перелиться через край и поставить под сомнение возможность существования истины вообще. Поэтому парадоксы являются средствами выражения эпистемологической критики, всевозможных форм агностицизма и — с точки зрения «доксы» — нигилизма.

19.Парадокс доминирует в переходные эпохи, в неклассические, неупорядоченные общепринятыми нормирующими системами периоды, во времена эпистемологического неспокойствия. Эпохи и контексты, наиболее подверженные парадоксальному мышлению — досократики, поздняя античная культура (включая стоиков), теология апостола Павла, мистика позднего средневековья (Мастер Экхарт), поздняя схоластика (Николай Кузанский), эпоха гуманизма (Эразм Роттердамский, Томас Мор), позднее Возрождение (со своими вершинами, такими как Тассо, Монтень, Шекспир),

барокко (ср. главу «De la agudeza paradoja» в «Agudeza y arte ingenio»

Грасиана), романтизм, модернизм (Кафка, Беккетт, Борхес). Контекстом мышления, предназначенным для парадокса, может быть и постмодернизм, но только в том случае, если он имеет в достатке эндоксальный фон, являющийся условием для парадоксального «скандала».

20.Последнее условие напоминает о том, что прагматика парадокса сама является парадоксальной. Парадокс разоблачает, отвергает, преодолевает «доксу», будучи в то же время зависимым от ее присутствия и действенности.