Каменный век

– Огонь… чабаны!..

Черными полосами мчались кусты и камни. Искра мигала, гасла. В

дороги камень. Ударил камень – и Безрукий упал сразбегу.

Долго ди он лежал – не помнил. Крутило над ним метелью. Стегало воем.

–Огонь… чабаны… – скзаало ему в метели. Он поднялся, но его сбило ветром.

–Мешок свалился!

Опять его сбило ветром. Он пополз, обшаривая дорогу, но пальцы уже не могли нашупать.

– Сбросило ветром… в балку?

Ноги отяжелели, онемели. Он всё же пополз на локте, выискивал, – где чернеет? Что-то чернелось на краю дороги? Куча щебня. Жужжало по ней бурьяном.

Безрукий дополз до края, заглянул в черноту провала. Гулом во тьме ходило – леса качались. Он поглядел на небо. Стояло на небе – тенью. Смотрела Гора-Царица, – темная, тихая, ночная. В небо за ней поглядел Безрукий, сказал беззвучно:

– Господи… погибаю… Склонился к краю, – погнуло его ветром, – и увидал: у края, на снежку

чернеет.

– Мешок?

Он потянулся, но не мог захватить рукою, – не схватывали пальцы. Он перегнулся в балку, схватил зубами… Зубы его нащупали дерюжку, впились, как в мясо, и, пятясь по-собачьи, он выволочил мешок из балки. Хотел подняться, но его повалило ветром.

– Огонь… чабаны… Его задушило ветром. Он укрылся за кучей щебня, ткнулся губами в

недалеко чабаны, и огонь совсем близко… что нельзя оставаться на дороге. Но его сковывало дремотой – камнем.

– «Огонь!.. чабаны!..» – крикнул над ухом голос.

Он вдруг рванулся, поднялся на колени. Близко, на нижней петле, над темными кустами, сияло огненное пятно, дымилось…

сГробницы Великана, гремел камнями.

–Овчарки? – прошло дремотно.

злые… – подумал Безрукий безнадежно, чувствуя, что не сбросить камня. Страх, что сейчас разорвут овчарки, вырвал его из мрака. Он знал овчарок. Чутье ли ему сказало – осталось от диких предков, или он

как умеют одни чабаны, и яростно завертел палкой. Собаки отскочили с

–Йёййй, человек!.. айда!.. Овчарки опять рванулись.

–Йёййй, шайтан!.. – кикнул чабан свирепо и дернул крюком за шею.

–Ач-ча-ча-ча! – вырвалось из него рычаньем, и он подошел вплотную. За ним – овчарки.

–Йёййй, человек! Огонь!.. – взвыл он над самым ухом, нажал на шею, подумал – бросить? – и что-то сказал овчаркам.

Они швырнулись с свирепым лаем.

– Аррьччь!.. – прыгнул чабан к овчаркам, поднял лежавшего за плечи и

Скоро он свернул прямиком по балке, приметной ему тропинкой, и кустами спустился в котловину. Послушные его свисту, рассыпались оп местам овчарки.

XIV

Под каменистым обрывом, в тиши от ветра, жарко горел костер. У стенки, на груде веток, на войлоке, спал под тулупом старикчабан, надвинув на глаза шапку, – торчала седенькая бородка. В ногах у него лежала крупная овчарка, с крутым загорбком, похожая на волка. Заслышав шаги чабана, она вскочила, сделала торчком уши, втянула носом

–и вдруг, с рычанием, вцепилась в мешок зубами.

–Гайть! – гикнул чабан, пиная ногою в морду.

–Шайтан, без одной руки… голый! Собаки хотели рвать… Замерз, не

чует!..

–С берега?

–С берега. Красная борода, как у шайтена! – смеялся чабан, толкая ногой Безрукого. – И шапки нет, потерял!..

–Знаю его, Безрукого… – сказал старый чабан, зевая. – Покупал прежде у меня барашков, водил с берега глядеть пещеры… А, волки!.. Прибавь-ка огня, Алим…

И потянул на голову овчины.

–Йёйй, ты! Шайтан!.. – кричал, расталкивая, чабан. – Проснешься!.. Он взял горящую головешку и сунул к носу. Безрукий повел глазами,

–узнал огонь. Зубы его ощерились улыбкой, он вспомнил что-то и завозился, ошаривая землю.

–Жив остался?.. – крикнул, смеясь, чабан, суя головешку к носу. – Шайтан красивый!

– Ме…шок… – чуть слышно пробормотал Безрукий.

голова мешок и накрыл с головою войлоком.

– С Перевала шел, а в мешке у него барашка… Чорх учуял!

– Бродят волки… – сердито сказал старик. – У себя всё сожрали, к нам

Собаки отзывались подругому. Набегало запаленное дыханье; шуршало за кустами, пробегало глухою дробью. За светлым кругом мелькали тени, из темноты совалась острая, волчья, морда с торчащими ушами, с точками огоньков и в глазах, вздыхала и пропадала в мути.

Безрукий уже ничего не слышал.

Жаркий огонь костра плясал по войлоку языками. Дымился войлок. Спал чабан под тулупом. Спала овчарка в его ногах. Потряхивало в камнях ветром.

Чабан докурил трубку, позвал собаку особым свистом и пошел не спеша к дороге. Овчарка повозилась, поглядела на старого чабана, к

страстный заливный лай, будто гонят собаки зверя. И с другого края, от

черной овчине, наружу шерстью, седой от снега. Он лгко подбежал к огню, будто на мягких лапах, отбил постолы от снега, встряхнулся пособачьи, сбросил бараньи рукавицы, задвинул на затылок белую баранью

огонь, приметил войлок… Слышались глухие стоны, тяжелое дыханье…

Чабан подбежал, послушал – и поднял войлок.

красная борода, как у шайтана. Он поглядел на спавшего чабана, подался и бросил войлок. Задумчиво отошел – и тут же забыл и замурлыкал песню.

потеплело сильно. На кустах, за светом, налипли шапки, розовым от

визгом, вываливая язык, оборвала визг стоном, словно болели у ней все

– Злая ночь… – сказал пришедший чабан, приваливаясь к огню.

– Злая…

Урли… урли… Урли-юрли-юрли – гайть…

Джиль-джиль… Слушал – слушал другой, – и в его горле заклокотала песня, бурливая,

как прыгающий в камнях источник… Урли… урли… Урли-юрли-юрли – гайть…

Джиль-джиль… Пел и огонек с ними, и уркающий ручей в балке, рожденный снегом.

–Были? – спросил мальчик.

–Два следа на дороге. Пошли книзу.

Сидели молча. Чабан стал набивать трубку.

– Кто пришел? – показал мальчик, смотря на войлок.

–Шайтан, греться…

–Кто, Алим?..

–Собаки нашли. Бекир знает. Долго сидели молча.

–С овцой баловал опять!.. Скажу Бекиру.

–Доил я… – сказал виновато мальчик. – Бекир сказал.

–Видел… Скажу.

–И я видел…

–Молчи, хорек! Я не порчу… Подбавь огня!

Метнулись красные языки, забило дымом. Песня опять журчала в затихшей ночи.

Давняя была песня эта. Знают ее чабаны, а слов не знают. Песня воды и камня, и песня ветра, и песня травы звенящей, и полыхающего костра – под ветром. Горлом играют ее чабаны – живой струною.

Урли… урли… Урли-юрли-юрли – гайть…

ветер, слышалось топотанье меинувшейся отары и за ним – беспокойный, назойливый лай.

–Чуял, внизу как гнали?

– Чуял… – оборвал песню мальчик. – У Гайды морда в крови.

отзывай собак, пусть их грызут до сердца. Теперь можно. Бекир сказал. Собака грызет волка…

–След к потоку?

–К потоку.

–А много крови?.. Погляжу утром.

– Заметет снегом… – сказал старший. – Вечером двое на конях барашка захватили... знаю! Съ Тауш-Балки, лесной. Устерегу ночью...

– Бекир ружье не даст.

–Мне не надо. Камнем. Козла уюил… И его убью. Это у тебя чья трубка?..

–Нашел в Ай-Балке, у Трех Камней… Те забыли…

–Это Амида трубка, я ее знаю… Курил, видел… показывал Бекиру. Отдай Бекиру! Все из Шумы ее знают…

–Знаю.

Дремали. Спали.

Донесло шорох, рокот… Камень катился в балку? Проснулись оба.

–Слышал?

–Слышал… к Дубовой Балке?

–Нет, к дороге. Ступай по кругу, через Чорохсу, где Большой камень… Наперерез, балкой, Сухой Водою... Твой черед.

–Знаю... пойду.

Собаки не отзывались – гнали. Бараны за обрывом тревожно ржали.

– Гайть! – крикнул чабан овчарке.

Овчарка выкинулась к дороге, повела шумно носом; глядела, словно

раскатисто свистнул в пальцы и загикал. Ему ответили сверху, снизу. И он ответил. Узнал, что нужно, накинул тяжелые овчины и сел к огоньку – слушал…

– А, злая сегодня ночь!.. – сказал он со вздохом в небо. Сидел, уставясь в огонь, недвижно.

Огонь приветно играл на его груди, расшитой шелками и каменьем, на серебре застежек мерлушчатого кафтана, в крупных, с яйцо, гремках, на чеканном серебре богатой опояски, на рукоятке ножа в коленях, на крепком глянце кожаного лица его, в черных и жарких еще глазах:

– А, злая ночь!..

Он набил черную, корневой черешни, выложенную затейливым сере бром и лазоревыми камнями трубку, привешенную на звонкой цепочке к поясу, достал из огня голой рукою уголь и прикурил неспешно. Сидел и курил, нахмурив черневшие мохрами брови, – сухой, горбоносый, зоркий. Смотрел на огонь и думал…

ним прибежали две овчарки: палевая, с подгаром, – и волчьей масти. Они поиграли, покрутились, метнулись к войлоку, вынюхали мешок и стали грызться.

Старый чабан кинул головешкой. Собаки отскочили с визгом.

– Положи на камень! – крикнул он мальчику-чабану. – Барашка чуют. Волки-воры…

Мальчик положил мешок на выступ.

– Опять были? – мотнул чабан в темноту, книзу.

–Были. От Большого Камня собаки гнали… У Яя в крови морда…

–Куда гнали?

– Через Сухую Воду... Алим подозвал Чорха…

–Шайтан! Через Сухую Воду?!. Пустая голова твой Алим!..

Надо было на пересечку, заслать с Ай-Балки!..

–Чорх побежал с Ай-Балки, Алим подозвал, погнал на Сухую Воду…

–Мой Чорх умней пустой головы Алима… Помни, Чорха слушай…

– Тепло будет. Завтра назад погоню, на яйлу… С шайтанами тут, с

волками! Держи огонь. Да больше по верху слушай... переломился ветер...

сонное мэканье в отаре, подкашливанье вожаков-баранов… Лизавшиеся у огня овчарки насторожились, вытянулись за круг света.

Сказало им в тишине что-то, – и они яро метнулись книзу. Чабан-мальчик проснулся, схватил палку и побежал за обрыв, к отаре.

Старый чабан отвалил овчины и послушал. Брови его насторожились, заиграли. Уши выпытывали у ночи, ждали...

И вот, – острый, сверлящий посвист, – тревоги-спешки, – похожий на злобный коекот, донесся снизу…