Каменный век

Щелкнуло крепко плетью, конь пересыпал дробью и взял галопом. Безрукий прильнул к окошку.

Верховой вынесся к дороге, попридержал, послушал – к Перевалу, поднял коня и понесся книзу.

Камень с души свалился.

Безрукий признал объездчика-лесника с Таушан-Балки, под чатырДагом.

–Вместе ночными делами занимались… На кого-то попал под Перевалом!..

И его придавило страхом:

–А ну, захватят?!. Бежать надо…

ветром, хлестнуло светом. Он пригнулся и головой кинулся к задворкам.

Бабуганом, но уже шел к закату. Хворост трепало ветром, черные его

сарайчике было пусто. Пошел к обрыву, долго шумел кустами, – не закричат ли куры? Швырнул камнем. Веиер сорвал панаму и унес за кусты

деревья, мерцали, серебрились. Тускло светились камни. Долина курилас ь мутью, молочной мглою. За ней Бабуган дымился.

Черная труба качалась, тарахтела. Теплушка рвалась с запора. Ветер плясал в казарме, гонял бумажки.

Безрукого охватило жутью, словно попал в могилу.

–Самовар… у него… ведерный… Подошел к двери, постоял, подумал…

–Не донести… В хворосте спрятать разве? И не решился.

Он долго искал паяльник, весь пол обшарил. Не мог оставить. Нашел

наконец, паяльник лежал на кошке. Мелькнуло в мыслях:

– Хоть чего-нибудь детям будет… Оглядел при свете на пороге. Худящая была кошка, черная, плоская,

как тряпка. Посомневался: брать ли?.. Сунул в мешок, растерянно поглядел к теплушке, – не подождать лм утра?.. Перекрестился, сказал теплушке:

– Прощай, Григорий!..

И головой побежал к дороге.

Его схватило и задушило ветром, швырнуло в камни. В страхе, он поглядел к казарме… Уходить ли?.. Толкнула его от себя казарма – черная дыра, в ней ветер… Осеребрясь краями, тополя ходили над ней столбами, выли.

камни, дождаться утра.

XII

Его заливало, топило ветром, крутило за полы сюртука, швыряло от

степной, разлетный. Он бился о горы грудью, не знавшей камня, –

обвисшим брюхом: вот-вот ударит о Чатыр-Даг и лопнет, – накроет снегом. Безрукий ее не видел.

Дорога тянула в горы, крутила петли. На заворотах чернели камни – стояли, ждали. Сбросив свои короны, черные буки качались в балках, из

жутко храпело зверем… Швырнуло на камни страхом. Безрукий присел, послушал: ясно,

храпело зверем? Выглянул из за камня… Лошадь? Черная голова вздымалась, мчало по ветру гриву…

На дороге лежала лошадь.

–Это по ней стреляли… – вспомнил Безрукий верхового, кто-то еще

стем ехал…

Выступил из-за камня и стал обходить лошадь.

Она увидела человека. Она забилась, блеснула зубами в храпе и рухнула головой в дорогу. Он уловил ее взгляд молящий, застывший в вывернутом глазу ужас, черную лужу на дороге, блеск месяца на ребрах, – и побежал от нее на ветер. Его свалило. Он повернулся спиною к ветру и

Безрукий ее не видел.

Он миновал теснину, с железным мостом, – глухое место. Не вспомнил даже, что где-то на буках – трое. Они висели, покачивались в ветре.

Выступил башней камень.

Знакомое было место. В пологой балке – с дороги видно – лежала глыба. Выласкало ее дождем и ветром, и стала она похожа на могильный

могильный камень: стояли на ней три крестика, черной краской. Безрукий узнал глыбу.

– Пережду до утра, зароюсь в листья… Узнал и тропку.

Внизу, в дубняке и грабе, под сенью глухих орешин, было совсем

…В солнечный, жаркий день, – все дни тогда были солнечные и жаркие, – спускались весело от пещер верхами и тут выезжали на дорогу.

– «Ну, понятно… они это… для народного, как сказать, блага…» Слушатели загадочно молчали… Он смотрел на черные крестики, как сонный. И вырвалось у него

беззвучно:

– Проклятые.. сбежали… подыхаем!..

Крестики показались ему – на дальней дали, загадочным сном мелькнули…

– Пировали тогда… Новая жизнь будет!.. Всё открыли! Всё убили!.. Было ли когда это?

Бульканьем из-за камня повторяло: было… было…

восстало ярко, как весело пили эту воду, и так же в груди ломило… Пил жадно, долго…

И вот, встало над ним неслышно, вспыхнуло ярким светом, и погасло.

– Ты что за птица?!. Крикнул командный голос.

Безрукий вскрикнул… Снова сверкнуло в струйке, озарило гнилые листья и чьи-то ноги… Крепкие сапоги мелькнули, – и погасло.

–Красив молодчик!. – сказал человек с винтовкой. – Ты кто такое? Откуда?..

Погас фонарик.

Безрукий молчал от страха. В глазах осталось: баранья куртка, баранья шапка, патроны, штаны с кантом…

–С тобой говорят, болван? Кто? откуда?..

–Попить… спустился… – стуча зубами, проговорил Безрукий.

И так и остался, на коленях.

–Нашел время!.. Бумаги? Не понимаешь, совсем младенец?.. от вашей, болван, собачьей власти?.. Документы!..

Безрукий, как-будто, понял, кто перед ним с винтовкой. Он протянул, было, руку, – просить о чем-то? – но человек крикнул строго:

–Бумаги, от собачьей власти… имеешь? Через горы боятся сами.. вам, болванам, носить дают, собаки! Документы?!.

Теперь он понял.

–Поешь складно. В мешке чего у тебя?

–Ничего-с… глядите…

Рука осветила лампочкой, рванула мешок, встряхнула…

–Кошка?! Зачем – кошка?..

–Кошка… – уныло сказал Безрукий, смотря на кошку.

Прыгнло пятно света, блеснули оскаленные зубы, выдутые глаза, как стекла, и тут увидал Безрукий, как исполосовал он кошку.

–А зачем это вам, товарищ, кошка?! – насмешливо спросил голос. – Ходили на охоту?..

–Детям добыл…

–На котлетки… Прекрасно. Пшено – не надо. Рубаха… – берем рубаху. Поручений собачьих не имеешь? Документы!..

–Законный имею пачпорт… царский…

– Имей. И кошку можешь. Рубаху покупаем. В раю рубахи не полагаются. Чей-то еще и сюртучок имеешь? – прыгнуло пятно света. – Хоть и однорукий, а реквизнул, мерзавец! Шелковые когда-то отвороты назывались!..

–Берите-с… покорно сказал Безрукий и отложил рубаху.

–Ну, как… живется в раю сладко? Сколько, небось, просилсядобивался… – таки впустили? С кошечками играешь… Ну, забирай свою блиманжу, и – марш! – ткнул невидимый человек в кошку.

–Ваше… благородие… – задохнулся Безрукий, поперхнулся, – ко…ньяк?!. Знаю… я всю культуру!..

–Понимает культуру, шельма! – сказал Вахабин. – И чего расточаешь бисер перед свиньею!..

–Всю культуру… с профессорами обходился… из древнего времени… всегда гуляли… культуру признавали… Знаменитая была куль…тура!.. все хлеб имели…

– Пей, культура! – сказал капитан и налил другой стаканчик.

– Господи… из древнего времени!..

– Ай хорошего чего есть? – крикнуло из-за камня басом, и вышел бородатый казак в папахе.

–Да вот, купил тебе рубаху, Иван Коныч… теперь щеголяй на все! – сказал Вахабин, давая казаку рубаху. – Даешь ему чего… сала, хлеба!

–Живем! – усмехнулся казак, зевая. – Баловать их, сволочь.. В боях, почтенный, потерял руку?

–Машиной оторвало, – сказал Безрукий, – из древнего времени, когда был слесарь…

–Сле-сарь?.. Знаю вас, сволочей… За слесарей вся завороха вышла, работать сукины сыны не захотели! – выругался казак и пошел за камень. – Дайте ему раза, ваше благородие! Са-ла… – услыхал Безрукий изза камня.

–Слыхал? – с усмешкой спросил Вахабин. – Кто говорит? На-

удовлетворенья!.. Сбежали сами… Я с ними обращался… по всем горам гуляли… всего открыли!.. Господи!

Коньяк разогрел его. Стаканчик с походной фляжки распахнул перед

приплюснутой фуражке, такой знакомой, в гороховой шинели, с биноклем на ремешке, – круил. Его заросшее бородой лицо, совсем еще молодое, на месяце было смертельно бледно, устало, грустно. Печально смоетрли его глаза, и Безрукому показалось, что человек этот его жалеет. И он пожалел его. Вдруг открылось, – отомкнуло ему вино? – что связывает его что-то с ними, что-то такое… – не назвал бы словом. Давнее?.. Чтоэто – у камня с

острой боли жаль и себя, и этих, ушедших в горы, леса и камни, – и всё, ни за что погибшее. Впервые за эти годы, за эти страшные дни метанья

горлу, хлестнуло в глаз правдой… Он вспомнил детей – у моря… – и зарыдал, заухал.

–Понимаю… висят трое…

–Три собаки! И пусть лучше не посылают сволочь, которая нищих

поручик Вахабин… снял! Татарин, скажи, Вахабин! Они знают… И еще за ними остается! Хорошо запомнил?..

–Помню… Казак вернулся.

–За рубаху больше ему не стоит, ношеная… – сказал он грубо. – Я б ему ни хера не дал, балуете их только…

–Пойдет ему на поминки! – ткнул Вахабин Безрукому чурек и сало. – Вспоминай, как... в аду едали! В раю расскажешь…

–Всё бы отдал! – вскрикнул Безрукий, хватая сало. – Последние вы…

вгоры ушли… за нашу Россию бьетесь!.. за правду бьетесь…

Было?..

Бурлил и бурлил источник: было… было…

– Эй! Красавец! – донесло ветром сверху. – Слушай, дурак… замерзнешь!.. За Перевалом… огонь!.. чабаны!.. Скажи.. по-ручик послал… мурзак, князь.. Вахабин!..

Безрукий невнятно крикнул… Месяц зашел за гребень, темнело в балке. Кресты померкли.

Было? И верил, и не верил. Шумели над ним деревья, бурлил и

В ушах стояло:

– За Перевалом огонь! чабаны!

XIII

Ветер уже не бился о каменную плотину Чатыр-Дага: теперь он нашел дорогу и рвался за Перевал прорывом.

Безрукого гнало в спину, низало стужей, – несло на тугих крыльях. Мотавшийся за спиной мешок не мог защитить от стужи, рука застыла.

Не набежит на огонь – замерзнет.

– С ними бы попроситься… дождаться утра… – вспомнилось ему о встрече. – Да нет, не верят… Хоронятся где-нибудь в пещере… огонь разложат… Хорошо в пещерах, тихо… И всякие припасы… никто не доберется… Детей бы перетащить.. жили бы себе да жили…

Зубами помнилось, как хрустело… И коньяком всё пахло. В ушах осталось:

–«За Перевалом огонь! чабаны!»

–И денег дали.. два пуда купить можно? Несло на тугих крыльях.

В глазах осталось – прыгающий круг света, сверканье струйки,

светлый стаканчик с фляжки, комок бумажек… Была встреча!..

И всё казалось, что это из давней жизни.

Черными полосами струились кусты и камни. Дорога меркла, – месяц ушел за горы. Сзади, из черноты, густо валила туча, клочья ее светились. Сеяло тонким снегом, но Безрукий его не слышал. Он даже и

– А где огонь?..

Дорога бежала книзу, черная пустота глотала, – и вот, глубоко во тьме, красновато мигнуло искрой.