Каменный век

VI

Высокий достал чурек, разломил надвое и дал монголу. Срезал с шомпола шашлыки.

Монгол забрал на кинжал и понес за камень. Ноги опять заерзали.

–Ты по-нашему понимаешь, знаю… – почмокивая, сказал, высокий.

–Понимаю. Сколько с татарами жил… бывало, водил приезжих, показывал пещеры…

–Татар обманывали, знаю!

–Нет, от меня татары доход имели... гостем принимали. Безрукого-

–Врешь, собака!.. – вскричал монгол. – Хаджи Мамут!

–Молчи! – оборвал джигит, налил вина и понес за камень. И опять Безрукому показалось, что где-то его он видел.

Ттаары кончили есть и закурили. Солнце зашло за гребень, балку

покрыло тенью.

–Идти мне надо!.. – опять попросил Безрукий. – Братцы!.. Татары не слыхали.

–Душа горит, попить отыщу… дозвольте!..

–Пойдешь к Сшибку? – спросил джигит.

–Некуда мне больше… помираем…

–Трудно тебе из Ай-Балки выйти! – сказал монгол. – Шайтан не пустит. Идем вместе!..

Он вытер кинжал о шапку и сунул в ножны.

В страхе, смотрел на него Безрукий: сузил монгол глаза, – поблескивало из них беловатой искрой.

– Дайте! – крикнул Безрукий и заплакал.

Он ткнулся в гальку, бился в нее лицом, крутился.

–Барашка хочет!.. – засмеялся монгол, встряхивая его за плечи. – Барашка… хочешь?..

Безрукий взглянул, не понимая… – снится?

–барашка хочешь? – спросил высокий и показал пустой шомпол. – Гостя-то и забыли!.. – А чурека… хочешь?..

И показал кусок белого чурека.

Безрукий вытянул к огню шею…

–Дайте! – крикнул он не по-человечьи, приложил руку к сердцу и поклонился.

Голова закружилась, он качнулся и повалился навзничь. Татары засмеялись.

–Надо ему… в дорогу! – мигнул высокий.

обнюхал, сдул приставший песок и мусор и стал обдирать зубами. Зубы у него были плохи и шатались, но тут окрепли. Он рвал жилы, давился и взглядывал по-собачьи, исподлобья. Татары смотрели на него с усмешкой,

–И будем звери! – сказала татарин. – Вот, и будем! по своему закону! своим правом!.. Ну?! – крикнул он, вспомнив что-то, – идешь… к Сшибку?!

–Дозвольте сказать… На берегу меня встретил… требует, – достань мне новые брюки, на родину уеду…

–На родину уедет?! Так и сказал – на родину уеду?!..

Татары переглянулись что-то.

– Уеду… И говорит… последнего барашка для прощанья буду резать… хочу с тобой требушинкой поменяться… Чтобы доставал я брюки... Вот и пошел я к нему… мучки, думаю, выменяю… А Мамут Асафов мне… поразил… говорит нынче… всю пшеницу у него из камней забрали, будто.. черный весь теперь ходит…

–Черный ходит?.. – повторил татарин. – Мамут Асафов?!. Говорил тебе… Мамут Асафов?!. Когда говорил тебе Мамут Асафов?.. – быстро спросил татарин.

–Да на заре сегодня… в Шуме видел.. у самой его кофейни, под орехом?..

– Врешь, кривая душа!.. – крикнул монгол, выхватывая кинжал. – Умер хаджи, тихий ветер его душе!..

– Как, умер?! – оторопел Безрукий. – Нет… не умер… я его на

–Постойте!.. – вскрикнул Безрукий, стараясь схватить винтовку. – Не убили! видел!!.. Не убивайте!.. видел!..

–Не мог ты видеть! Почтенный Мамут умер!..

–Видел! Живой Мамут! Сам говорил мне сегодня.. коней у него взяли!

–То раньше было! А после… последнее на Перевале взяли, бандиты ваши!..

Джигит опустил винтовку.

–Когда ты видел почтенного Мамута? Говори правду… или – пуля!..

–…Полный уж день был… под его орехом… ясно видел…

–Ты… ясно видел?.. – впивался в глаза татарин, – ясно видел!?..

–Да… как тебя вижу… ясно видел?!.. – растерянно повторил Безрукий.

И вспомнил, что и Сшибка видел, и пшеницу… и серую курицу в ажине?

Да что же он верно видел?

Всполошный крик из-за камня вспугнул тишину Ай-Балки. Татары оглянулись. Крик перелился в стоны. Джигит поглядел за камень. Стихло…

Безрукий смотрел, как бились-крутились ноги.

А это – верно?..

А это – верно?..

Безрукий потер глаза, – лежала на глазах сетка. Или во сне – всё это?

Опять стоял перед ним джигит, опять говорил тревожно:

–Ты… видел?!.

–Я тебя… вижу? – сбрасывая сонливость, слабость, спросил Безрукий странно глядевшего на него джигита. – Как… живого видел.. Сидел на порожке, у кофейни… руку всё прижимал, к сердцу… Совсем живого… – как во сне бормотал Безрукий.

–Руку прижимал... к сердцу?!. – крикнул джигит, пугая.

Безрукого оглушило криком.

– Господи! Я же тебя… вижу? Ясно видел.. руку держал, всё потирал

усердца… жаловался, что болит сердце…

–Болит сердце? – издалека, будто, – сказал татарин. – А ты… почему ты знаешь… про сердце?!.. Прижимал руку?.. Две недели, как хаджи умер… Лжешь ты! – крикнул татарин исступленно, – ты его не мог видеть!..

–Видел… – прошептал Безрукий, ощупывая камни. – Мамут умер?.. Что же это... душа его мне явилась?

Плыли на глаза пятна, сливались, накрывали. Безрукий быстро потер глаза… – всё то же: балка, дымок, татары…

–Душа… явилась?! – всматриваясь в кого-то, тихо сказал татарин, и лицо его стало мягким. – Тебе… явилась?!

–Собаку слушай! – крикнул монгол, – айда!..

–Сиди!.. – крикнул ему татарин. – Ты... видел?!. – схватил он Безрукого за плечи, – как ты видел?.. Говори правду, нужно! Тебе нужно!.. Как ты видел?..

И он опустился рядом, скрестил ноги.

–Не трону тебя… скажи правду... видел?..

–Да я же… самую правду… видел!.. – во сне говорил Безрукий. – Как же ты говоришь… Мамут умер?

–Сейчас говори… видел?!..

Татарин вскочил и опять побледнел до пепла.

–Не мог ты видеть!..

–Я тебе говорю! – крикнул – вскочил монгол, – на Перевал ему надо!.. Оба они собаки!.. Идем!..

–За…чем?! – закричал, вне себя, Безрукий. – Зачем неправду!.. Я почитал хаджи, святого человека… такого по горам не знаю…

Справедливый хаджи!.. На самой заре, у кофейни видел!.. говорил! Да что же это… душа мне его явилась?

– Как тебе говорил хаджи? какой был хаджи?..

И Безрукий сказал, как видел Мамута под орехом и о чем говорил с Мамутом.

–Как вот… живого видел!.. Постарел только шибко и похудал... и скучный…

–Скучный? – тревожно спросил татарин.

– Скорбный… – повторил Безрукий и увидал: голову преклонил татарин.

Почтенный хаджи от черного горя помер… – тихо сказал монгол и тоже преклонил голову. – Черное горе сердце его убило…

Татары сидели молча, преклонив головы. В глухой тишине Ай-Балки явственно отдавались стоны, тянулись из-за камня; да

вугасавшем костре потрескивали угли.

–Всех убило… – сказал Безрукий.

угасло, потемнело, между бровями легла морщина, – и тут-то Безрукий

вырос теперь в джигита, – не узнаешь.

Признал Безрукий. Но что-то ему сказало, что узнавать не надо.

– Идешь к Сшибку… – нарушил молчание татарин, будто на свои мысли.

– Некуда мне больше… Чую, не даст он хлеба…

–Не даст хлеба? – усмехнулся нехорошо татарин. – Чуешь?.. Ну… даст мяса!

–Обещал… требушинкой поделиться…

–Требушинокй? А требушинки не даст?

–Не знаю… – растерянно поглядел Безрукий.

кинжалу пальцем, Безрукого пронзало дрожью. Он с мольбой кинулся к джигиту, но джигит оттолкнул и погрозил монголу:

– Без тебя выйдет!

Монгол вздернул плечами, осмотрелся…

–Собака идет по следу!.. убей собаку!.. – яростно закричал монгол и погрозил на море. – Из одной стаи падаль!..

Джигит думал.

–Знаю! – сказал он властно. – Сиди, знаю.

– И я знаю! – крикнул монгол, сжимая больную руку, и сел у камня. Безрукий понял глаза монгола. Мысли его мутились. Он закрыл рукою

глаза и попросил чуть слышно:

–Не мучьте… водицы дайте… Джигит думал.

–На заре сегодня… ты говорил с Мамутом?

–Говорил…

– И хаджи сказал… – не даст тот хлеба? с усмешкой спросил татарин. – Так и сказал, – камень?!..

–Сказал… камень не даст хлеба…

–Камень?!.. И еще сказал?

–Да, камень. А еще… что сказал? Да… черный ходит, пшеницу у него всю…

–Так и сказал.. – черный?!..

–Так и сказал…

–И – всю пшеницу?

–Всё забрали…

–Святой хаджи!.. Помни! Святой хаджи!..

ноги. Вино бодрило. Балку налило солнцем. Хотелось сидеть на людях. Хоть и ругались, а ничего – жалеют. Раньше в солдатах были, теперь – бандиты… Теперь уж и все – другие! Свои, из Шумы… Что-нибудь и еще удалят.

Балка сходилась щелью, стены ее срывались. Он побежал по щели. Путались в ногах камни, намытый водою хворост. Узкая щель давила,

спавшего до зимы потока, споткнулся, упал на камни… Как-будто кричали сзади?

Он послушал: трещало в чаще? Страх погнал его дальше. Он

плескавшееся за кустами солнце, желтые сапоги джигита… Они

–Ты! – запалено крикнул, запахиваясь ружьем, татарин, – помни!.. слово скажешь, что видел… живым зарою!..

–Что ты… Усеин… что ты… – забормотал Безрукий, немея от его взгляда.

–Убью! – зубами крикнул татарин и замахнулся камнем.

выбросился на откос, пугаясь рухавшего за ним камня.

VII

Скоро он вышел опять на тропы.

Вровень встала золотистая Катерин-Гора, снизу и по щелям уж охваченная тенью. Леса пылали теперь внизу. Влево – отступала громада Чатыр-Дага. Край Великой Гробницы затягивало мутью. Россыпью синих камней лежали

и там золотистый гребень Горы-Царицы, за серые камни крылся. Да где-

отару хвастливого чабана: «моя отара весь Чатыр-Даг покроет!» Побил на

погнувшийся черный дуб, вытянувший на полдень побитую ветрами верхушку.

Это был Перевальный Дуб, – заветный, давний.

– Добрался!.. – с облегчением вздохнул Безрукий и лег на камне. В голове мешалось.

Его давно мучили кошмары, сливались с явью. Верное – что же было? Он ощупал мешок, паяльник… Вспомнил, что идет к Сшибку, на девятую казарму, на двадцать третью версту, за требушинкой, за хлебом… Когда же из дому вышел? Вчера? сегодня?.. Не мог припомнить. Стал соображать время… – давно вышел! И ночь шел, и день – всё шел. Ярко горели

пальцем… Или – во сне всё было? Бежал по щели?

–Бандиты были… На Перевале грабят… Побоялись, что выдам… знаю.. Живут в Шуме…

Стало страшно, – и он перестал думать.

–В горах еще хорошо живут… И хлеб, и барашка, и вино пьют… А –

там?

Он посмотрел через леса, книзу.

Там – было мутно, сине, – как облака. Он дремотно глядел в туманно-

сизую пустоту, где море мешалось с небом. И казалось ему: там – сны. Другая земля, не эта: – тот свет. Вспомнил, что там ждут дети, за этой

камень. Тысячи их лежали на черном поле, – дымные камни походного огнища, омываемые дождями, заласканные ветром, – всё нужные.

Ветер не позволял задерживаться здесь долго: к морю ли, в степь ли, куда-нибудь, – только не оставайся.

Безрукий не задержался.

Он сторонкой обошел дуб, место недавних веселых станов, оглядывая с жутью задымленные камни и головешки, раскиданные ветром. В этом

горела медью. Розовая была на ней корона – высоким гребнем, округлые щеки ее пылали, голая грудь и шея дышали тенью. Над золотившимися вечерними лесами дремотно глядела она в долины.

камни. Серые звери лежали за кустами – спали, – тугие бока, крутые

Башней выступил на дорогу камень.

Знакомое было место. В пологой балке – с дороги видно – лежала седая глыба. Выласкало ее дождями, и стала она похожа на могильный