ТГП_сайт_итог_3_2022

Теория государства и права

Во-вторых, обеспечение необходимого объема учебного времени, отводимого на практические занятия. Ретроспективный анализ национальной системы подготовки юристов показывает, что эта проблема остро стояла уже тогда, в пореформенное время.

В-третьих, предпочтение в проведении практических занятий отдавалось практикующим юристам.

В-четвертых, цель практических занятий сводилась к синтезу научных достижений и подготовки к прикладной деятельности в области права.

Прямым продолжением формирования прикладных навыков у студентов виделось учреждение на базе каждого университета юридической клиники. Впервые проект об организации подобных клиник был инициирован юридическим факультетом Казанского университета и вынесен на утверждение Министерства народного просвещения в 1860 г.

Студенты, занятые работой в юридических клиниках, должны были оказывать непосредственную правовую помощь населению в области публичного и частного права. А. Люблинский подчеркивал, что привлечение студента-юриста к клиническим занятиям, имеющего уже должную теоретическую подготовку, «будет способствовать познанию юридической практики через разрешение конкретных дел, взятых из действительности», предоставит «возможность студентам познакомиться, до некоторой степени, с наиболее употребительными формальностями судебной и административной практики» [6, с. 176].

Из всего вышеизложенного можно сделать вывод о том, что в конце XIX в. в России формировалась новая образовательная парадигма подготовки юристов. Стремясь привлечь внимание к качеству юридического образования и поставить его на один уровень с западноевропейским (а во многом и опередить), в Российской Империи наблюдалась тенденция организационной и содержательной модернизации университетского юридического образования, направленная на формирование новой модели преподавания, сочетающей теоретическую и прикладную основы подготовки специалиста.

Библиографический список

1.Белогриц-Котляревский А. К вопросу о высшем юридическом преподавании // Юридический вестник. – 1886. –Т. 8. – С. 563–580.

2.Герасимов В. М. Устранение чтения лекций в академической или университетской системе преподавания наук. – СПб, 1881. – 92 с.

3.Дудырев Ф.Ф. Российское юридическое образование в эпоху реформ (опыт сравни- тельно-исторического анализа) // Государство и право. – 2005. – № 1. – С. 88–91.

4.Захаров В.В. Эволюция содержания русского юридического образования во второй половине XVIII – начале XX века // Ежегодник российского образовательного законодательства. – 2007. – Т. 2. – С. 314–347.

5.Казанский П.Е. К вопросу о постановке преподавания на юридических факультетах. – Одесса: Экономическая типография, 1901. – 80 с.

6.Люблинский А. О «юридических клиниках». Российское понимание термина «юридическая клиника» // Журнал Министерства юстиции. – 1901. Январь. –С. 175–181.

7.Комаров С.А. Образовательная политика в сфере подготовки юридических кадров

вРоссии: Ноябрь // Правовая политика и правовая жизнь: ноябрь. – М., Саратов, 2000. – С. 51–60; Морозова Л.А. Российская концепция юридического образования: от истоков к современности // Историко-правовые проблемы: новый ракурс. – 2019. – № 3. – С. 41–52.

180

Theory of State and Law

8.Российский государственный исторический архив. Ф. 733. Оп. 25. Д. 81; Ф. 733.

Оп. 88. Д. 144.

9.Университетский Устав от 23 августа 1884 // Полное собрание законов Российской Империи.Собр. 3-е. Т. IV.– СПб.: Государственная типография, 1887. – 1257 с.

10.Учреждение Судебных установлений // Судебные уставы 20 ноября 1864 года. – [Б. м. : Б. и., 1864]. – 455с.

Для цитирования: Пыльцина М.В. Оптимизация подготовки юридических кадров в отечественных университетах конца XIX в.: статья // Теория государства и права. – 2022. – № 3 (28). – С. 177–181.

DOI: 10.47905/MATGIP.2022.28.3.012

Marina V. Pyltcina*

OPTIMIZATION OF THE TRAINING OF LAW SCHOLARS IN DOMESTIC UNIVERSITIES AT THE END OF THE 19TH CENTURY

Annotation. The article analyzes the system of law scholars’ training in Russian universities that had developed by the end of the 19th century. It is noted that the approval of the new educational standard of 1884 and the development of a new educational trajectory in the period under review were facilitated, first of all, by the liberal reforms of the 1860s and 1870s and subsequent socio-political changes. An analysis is made of various points of view of pre-revolutionary jurists on the issue of finding optimal forms and methods for studying jurisprudence in Russian universities.

The author concludes that at the end of the XIX century in the Russian Empire, there was considerable attention to the quality of legal education, which was based on the principle of combining fundamentalismand utilitarianism.

Keywords: history of law, legal education, university, lecture, practical training, law scholars.

In modern realities, scientific and public discourse on the reform of legal education, the prospects of its development will undoubtedly continue, and the demand for highly qualified specialists in the field of law will only increase. Such trends are not new for Russian legal education, similar processes were observed in the Russian Empire at the end of the XIX century.

It should be noted that at present, the issues related to the educational policy, the training of specialists-laws in the pore-form of Russia are reflected in a significant number of scientific research, however, this problem often became the object of the subsequent study and in pre -revolutionary period.

Bourgeois reforms of the second half of the XIX century in Russia, they caused an acute need to reorganize the humanitarian and legal education in order to adapt it to the changed political and economic conditions. Undoubtedly, the praint previously sought to react in a timely manner to a change in the general political situation, not only in the country, but also abroad. It is enough to recall, for example, for the abolition of almost a decade

* Pyltcina Marina Viktorovna, Associate Professor of the Department of Legal Disciplines of the Voronezh State Guide Agrarian University named after Emperor Peter I, candidate of historical sciences, associate professor. E-mail: pmvistoria@mail.ru

181

Теория государства и права

(1849–1857) at Russian universities of state law of foreign countries in a bonds with revolutionary upheavals that have covered a number of European states [8].

In the 1860–1870s in the Russian Empire, there was an increase in the popularity of law faculties, which were an important component for the training of qualified personnel for public service. Thus, according to the trials of 1864, the replacement of vacant posts in court was carried out “... only from among persons who have certificates of universities or other higher educational institutions about the end of the course of legal sciences ...” [10, Art. 202]. According to the fair remark of the modern researcher, F.F. Dudyrev, “liberal reforms first opened wide scope for the activities of lawyers; and this specialty has become one of the most popular and in demand in Russian society” [3, p. 88].

By the end of the XIX century there were 10 domestic universities in which jurisprudence was taught, and the geography of these educational institutions was as follows: Moscow, Yuryevsky, Kazan, Kharkov, Petersburg, Aleksandrovsky, Kyiv, Warsaw, Novorossiysk, Tomsk. Later, at the beginning of the 20th century, three more universities were established.

All of the above factors served as an incentive to discuss in the scientific and pedagogical environment of new methods of teaching legal discs and the search for optimal forms and techniques for studying legal science, which not only did not lose relevance today, but also acquired special importance. The “eternal” problems of domestic legal education, of course, include the meaningful fullness of the educational process: what to teach the future lawyer, to what volume, what should become the main component of a particular training course [7].

The new regulatory act in the field of education – the university charter of 1884, which replaced the charter of 1863 – confirmed the mandatory presence of law faculties at the university [9, No. 2404]. The university program, focused on the training of high-class specialists in the field of jurisprudence, lawyers of the new generation, affected a wide layer of theoretical and practical training of a lawyer: domestic law and its multi-level analysis in comparison with other legal systems, history of law, philosophy of law, political legal exercises and their practical aspects. In this regard, the number of legal departments at universities was 12 [9, No. 2404], and their ratio now looked as follows: the theoretical and historical accounted for 25%, industry – 67%, total humanitarian – 8% [4, p. 324–324].

According to the educational standard of 1884, the main forms of university teaching remained audit classes-workshops and lectures. Moreover, the latter was assigned a dominant position in educational chickens and, paradoxically, caused the greatest rejection among bourgeois professors. According to contemporaries, no matter how eloquent (it was clarified that not all legal sciences allow the “eloquence” of the presentation of individual issues) was a professor-class, lectures did not develop the abilities and skills of students, accustomed them to passive followed by other people's thoughts, and killed their ability To independent thinking and work, and often completely torn from life. The thesis was even nominated that “many truly scientists are bad speakers, while good speakers are often empty and bad scientists” [5, p. 18].

With a sharp criticism of the lecture method of teaching, the teaching of the university V. Gerasimov was made by the derogatory judgments of which, according to the author of the article, deserve attention: "Lecture reading ... tires, dull, destroys." “Lecture is not not attended by ... a protest ... against that apathy in which the lecture system of students along with the teachers themselves is immersed.” “Listening to lectures for the student is a very hard work fromthenecessity,whichismadeinthemostconstrainedandtediousposition”[2].

182

Theory of State and Law

However, not all teachers of higher education shared these pessimistic moods. Supporters of an alternative position in the lectures saw a “living word” that may interest the listener, convey the new one that is in science to establish a spiritual connection between the lecturer and the student. Based on their own experience and relying on the latest achievements of Western European science, the exit from the “lecture routine”, in their opinion, could serve the publication of brief guidelines for a particular subject of study. So, A. Belogritz-Kotlyarevsky wrote that “such a leadership should be published at the beginning of the school year, so that the student, going to the lecture, had it in his hands, and, having learned, or getting acquainted with the main provisions of science, could get them at a lecture More complete clarification, illustration and strengthening in memory ”[1, p. 564].

Undoubtedly, this approach was aimed not only in a more fruitful process of cognition, but also by the development of independent students' education skills. In general, it should be noted that independent work was seen as an important element of the educational trajectory of pre-revolutionary law universities, which was reduced not only to the generalization of theoretical and legal material, but also to the analysis of regulatory and regulatory experience, study the legal framework, and conduct their own scientific research . At the same time, the subject could act as common, i.e. The development of issues on jurisprudence in general, and special problems devoted to any branch of law.

Without abandoning the established fundamentalism of legal education, an important component of the organization of the educational process is the presence of practical classes in which paramount attention was paid to the study of sources of law and capital scientific works. Already from the first courses, attempts were made to reveal the applied aspects of jurisprudence. A deep assimilation of the subject began when a student could apply theoretical provisions or laws with concrete examples.

Long before the liberal reforms of the 1860–1870s. In government circles it was noted that legal education at Russian universities a priori is aimed at training theoretical lawyers, whilethe state needs graduates withpractical skills. In this regard,it wasproposed to increase the number of training lawyers, and providing senior students to provide an opportunity undertheguidanceofprofessorstofamiliarizethemselveswithcriminalandcivilcases.

Attempts by individual progressive professors of the right to vary methodological approaches to training, in particular, diversify practical classes, were supported by the professional legal community, since they could significantly affect the general content of legal education. In general, the merit of the pre -revolutionary system of legal education is that it has developed uniform criteria for the effectiveness of practical classes that are successfully implemented in modern education. The following are the following approaches.

Firstly, the content of practical classes should be correlated with a continuous part of the theoretical course.

Secondly, ensuring the required volume of educational time allotted to practical classes. A retrospective analysis of the national training system of lawyers shows that this problem was acutely then, in post -reform time.

Thirdly, preference in practical classes was given to practicing lawyers.

Fourth, the goal of practical classes was reduced to the synthesis of scientific achievements and preparation for applied activities in the field of law.

A direct continuation of the formation of applied skills among students visited an institution based on each university of a legal clinic. For the first time, the project on the organization of such clinics was initiated by the legal faculty of Kazan University and was submitted for approval by the Ministry of People's Enlightenment in 1860.

183

Теория государства и права

Students engaged in work in legal clinics were supposed to provide direct legal assistance to the population in the field of public and frequent law. A. Lublinsky emphasized that the involvement of a legal student to clinical classes, which has already due to proper theoretical training, “will contribute to the knowledge of legal practice through the resolution of specific cases taken from reality”, and will provide “the opportunity for students to meet, to some extent, to some extent, to some extent, to some extent, to some extent, to some extent, to some extent, to some extent With the most used formalities of su-child and administrative practice” [6, p. 176].

From all of the foregoing, we can conclude that at the end of the XIX century. In Russia, a new educational paradigm of training of lawyers was formed. In an effort to draw attention to the quality of legal education and put it on one level with Western European (and in many respects to get ahead), the Russian Empire contained a tendency of organizational and substantive modernization of university legal education, aimed at the formation of a new model of teaching, combining the theoretical and applied basis for the training of a specialist.

Conflict of interest.

The authors confirm the absence of a conflict of interest.

Bibliographic list

1.Belogritz-Kotlyarevsky A. On the issue of higher legal teaching // Legal Bulletin. 1886. T. 8. P. 563–580.

2.Gerasimov V.M. Elimination of lecture lectures in the academic or university system of teaching sciences. St. Petersburg, 1881. 92 p.

3.Dudyrev F.F. Russian legal education in the era of reforms (experience of comparative historical analysis) // State and Law. 2005.No. 1. P. 88–91.

4.Zakharov V.V. The evolution of the content of Russian legal education in the second half of the XVIII – beginning of the XX century // Yearbook of Russian educational legislation. 2007. T. 2. P. 314–347.

5.Kazan P.E. To the question of teaching at law faculties. Odessa: Economic printing house, 1901. 80 p.

6.Lublinsky A. About "Legal Clinics". The Russian understanding of the term "Yuri-Dicked Clinic" // Journal of the Ministry of Justice. 1901. January. P. 175–181.

7.Komarov S.A. Educational policy in the field of training of legal personnel in Russia: November // Legal policy and legal life: November. Moscow, Saratov, 2000. P. 51–60; Morozova

L.A. Russian concept of legal education: from the origins to modernity // Historical and legal problems: new angle. 2019. No. 3. P. 41–52.

8.The Russian State Historical Archive. F. 733. Op. 25. D. 81; F. 733. Op. 88. D. 144.

9.The university charter of August 23, 1884 // Complete collection of the laws of the Russian Empire. Sobr. 3rd.T.IV. St. Petersburg: State printing house, 1887. 1257 p.

10.The institution of court establishments // Judicial Charters on November 20, 1864. [B. M.: B. and., 1864].455 p.

For citation: Pyltcina M.V. Optimization of the training of law scholars in domestic universities at the end of the 19th century: article // Theory of State and Law.2022. No. 3 (28). P. 181–184.

DOI: 10.47905/MATGIP.2022.28.3.012

184

Theory of State and Law

Научная статья

УДК 340.0 ББК67.0

DOI: 10.47905/MATGIP.2022.28.3.013

М.Б. Ревнова* Б.А. Ревнов**

ПРАВО НА ПЕРЕМЕНУ ИМЕНИ:

БАЛАНС ПУБЛИЧНЫХ И ЧАСТНЫХ ИНТЕРЕСОВ

Аннотация. В статье исследуется порядок перемены имени в соответствии с законодательством Российской Федерации, анализируются подходы других стран к вопросу перемены имени, рассматривается статус имени гражданина, права гражданина на имя. Изучается публично-правовой и частно-правовой аспектыюридическогофактапеременыимени.

Ключевые слова: право на перемену имени, право на имя, процедура переменыимени,актыгражданскогосостояния,защитаправанаимя.

Устанавливая статус граждан (физических лиц), как субъектов гражданских правоотношений, Гражданский кодекс Российской Федерации, в частности определяет и права граждан на имя. Каждый гражданин приобретает и осуществляет права

иобязанности под своим именем, включающим фамилию и собственно имя, а также отчество, если иное не вытекает из закона или национального обычая [3, п. 1 ст. 19]. Значение права на имя сложно переоценить. Под своим именем гражданин выступает в общественных отношениях и обособляет себя в обществе. Имя индивидуализирует гражданина и имеет значение для обеспечения и защиты его субъективных гражданских прав [21, с. 51].

Правила «первичного» приобретения имени установлены Семейным кодексом Российской Федерации, в соответствии с которым имя ребенку дается по соглашению родителей. В течение длительного времени в Российской Федерации вообще отсутствовали какие-либо ограничения по выбору родителями имени ребенку, однако в 2017 году [6, ст. 1 и 2] с целью найти способ правового обеспечения баланса между правом родителей в возможности выбрать имя для ребенка и правом их ребенка на имя, которое бы не нарушало его собственные интересы, в законодательство были введены ограничения, согласно которым было запрещено использование в имени ребёнка цифр, буквенно-цифровых обозначений, числительных, символов

ине являющихся буквами знаков, за исключением знака «дефис», или их любой комбинациилибобранныхслов,указанийнаранги,должности,титулы[4,п.2ст.58].

Подобные ограничения отчасти разрешили некоторые единичные, но тем не менее, экзотические случаи, так к примеру, повторение нашумевшей истории мальчика с именем БОЧ рВФ 260602 (Биологический объект человека рода Ворониных – Фро-

* Ревнова Мария Борисовна, ректор ЧОУ ВО «Юридический институт» (Санкт-Петербург), кан-

дидат юридических наук. E-mail: lawinst-spb@mail.ru

**Ревнов Борис Александрович, доцент кафедры конституционного и административного пра-

ва Юридического института (г. Санкт-Петербург). ORCID: https://orcid.org/0000-0001-6668-6760. E- mail: akziz07@yandex.ru

185

Теория государства и права

ловых, родившийся 26 июня 2002 года), после принятия указанных ограничений пересталобытьвозможным. Втоже времяпо-прежнемуродителинелишены возможности дать своему чаду редкое имя: согласно статистике органов ЗАГС города Москвы, в период с 1998 по 2017 года, среди самых необычных имен, которые получили мальчики, были следующие: Николай-Никита-Нил, Христамрирадос, Дельфин, Ярослав-Лютобор, Лука-Счастье Саммерсет Оушен. За указанный период были зафиксированы следующие необычные имена у девочек: Апрель, Полина-Полина, Принцесса Даниэлла, ЗаряЗаряница, Алёша-Каприна, Океана, София-Солнышко. За пределами Москвы также встречаются неординарные случаи: к примеру, в Пермском крае родители назвали своего новорожденного ребенка Люцефером [20] и именно этот резонансный случай заставилобществокрепкозадуматьсяобобоснованностиприоритетаправародителей на выбор совсем уж любого имени своему ребенку перед его собственным правом на имя, (а заодно и о праве органов опеки и попечительства как-либо реагировать на подобные случаи, и праве органов ЗАГС отказывать в регистрации совсем уж экзотическихимен,весьманеоднозначновоспринимающихсявобществе)[28].

Внекоторых государствах есть ограничения на выбор имени ребенка. Так,

с2011 года в Новой Зеландии существует список из 102 имен, которые нельзя давать детям; имя также не может состоять из цифр или одной буквы. В Италии запрещено называть мальчиков Венерди (в переводе «Пятница»), а также нельзя давать детям, которые являются друг другу братьями и сестрами, идентичные имена; также действует запрет на выбор ребенку имени, значение которого не соотносится

спонятиями приличия и морали [27, с. 28–29]. В Германии имя ребенка обязательно должно указывать на его половую принадлежность [18, с. 10], также имя не должно вызывать насмешки, ассоциации с общепринятыми понятиями зла (Каин или Иуда), ранить религиозные чувства сограждан (так, неприемлемо имя Христос). Не даются детям в качестве имен известные географические названия, названия торговых марок и титулы (принц, лорд) [23, с. 94]. В Дании Закон «Об именах собственных» содержит список из семи тысяч разрешенных имен. По статье 1 Закона Эстонии «Об именах» имя может состоять не более чем из трех пишущихся раздельно имен или двух имен, которые соединяются дефисом. Имя не может содержать цифры и несловесные знаки, противоречить общепринятым нормам добропорядочности. Запрещено присваивать необычные имена, имена, не соответствующие полу лица, имена известных личностей. В Мексике властями штата Сонора утвержден список из 61 имени, которыми запрещено называть детей, так как они могут их дискриминировать, вызывать психологическое и физическое насилие со стороны сверстников. В список, в частности, входят имена Бэтмен, Бургер Кинг, Гарри Поттер, Гермиона, Гитлер, Джеймс Бонд, Леди Ди, Роллинг Стоун, Фейсбук и др. [19].

Вопросы необходимости как-либо дополнительно урегулировать и ограничить право родителей на свободный выбор имени своему ребенку регулярно поднимаются различными правоведами [17; 22; 23; 24 и др.].

Вместе с тем есть универсальный способ «поправить» ошибку родителей, давших не слишком удачное, по мнению детей, имя, а заодно фамилию и отчество. В этом аспекте регулирования проблем чуть больше, хотя бы потому, что ко всем проблемам, связанным с первичной регистрации имени, добавляются новые, носящие более прикладной и практический характер.

По российскому законодательству гражданин вправе переменить свое имя в порядке, установленном законом, при этом перемена имени не является основани-

186

Theory of State and Law

ем для прекращения или изменения его прав и обязанностей, приобретенных под прежним именем. Кроме того, гражданин обязан принимать необходимые меры для уведомления своих должников и кредиторов о перемене своего имени, и несет риск последствий, вызванных отсутствием у этих лиц сведений о перемене его имени [3, п.2 ст. 19]. Имя, полученное гражданином при рождении, а также перемена имени подлежат регистрации в порядке, установленном для регистрации актов гражданского состояния [3, п. 3 ст. 19].

Конкретизируя данные положения, Федеральный закон «Об актах гражданского состояния» предусматривает, что перемена имени подлежит государственной регистрации в органах записи актов гражданского состояния [5, п. 5 ст. 58]. Названный Федеральный закон также предусматривает возможность мотивированного отказа в государственной регистрации перемены имени [5, п. 5 ст. 60]. Указанный Федеральный закон не содержит специальных оснований для отказа в государственной регистрации перемены имени, однако общие его нормы содержат положения о возможности отказа в государственной регистрации акта гражданского состояния в случаях, если государственная регистрация противоречит данному Федеральному закону, либо в случае, если документы, которые необходимо представить в уполномоченный орган, не соответствуют нормативным требованиям [5, п. 1 ст. 11].

Конституция Российской Федерации устанавливает неотъемлемое право каждого на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну, защиту своей чести и доброго имени [2, ч. 1 ст. 23]. При этом в качестве самостоятельного основного права Конституционным Судом Российской Федерации рассматривается [13] именно конституционное право на защиту чести и доброго имени [16, с. 169]. Таким образом, возможно сделать вывод, что непосредственно право на имя, на его изменение, Конституция Российской Федерации к основным правам не относит, тем более что, как было указано ранее, сам по себе факт перемены имени не влечет прекращения или изменения прав и обязанностей [3, п. 2 ст. 19].

Существует мнение [15, с. 58], что право на имя следует рассматривать как одно из субъективных гражданских прав. Такой подход требует определения оснований и порядка его приобретения. К юридическим фактам, с которыми может быть связан этот процесс, относятся: 1) рождение ребенка; 2) усыновление (удочерение) ребенка; 3) заключение брака; 4) расторжение брака; 5) установление отцовства; 6) перемена имени. Это означает, что с правом на имя непосредственно связаны практически все (кроме смерти) акты гражданского состояния – действия граждан или события, влияющие на возникновение, изменение или прекращение прав и обязанностей, а также характеризующие правовое состояние физических лиц [5, ч. 1 ст. 3].

Форма [7, форма №20] заявления о перемене имени предусматривает обязательную [5, абз. 5 ч. 2 ст. 59] для заполнения графу о причинах перемены фамилии, собственно имени и (или) отчества. Действующее российское законодательство весьма лояльно [25, с. 58] относится к возможности перемены фамилии, собственно имени и/или отчества не содержит исчерпывающего перечня причин для перемены имени, равно как и не предусматривает ни обязанность уполномоченного органа оценивать степень уважительности таких причин, ни обязанность суда мотивированным решением закрепить перемену имени (фамилии и (или) отчества). При этом наиболее распространенными причинами для смены фамилии по своему желанию являются: неблагозвучность фамилии либо трудность ее произношения; желание супруга(и) носить общую с другим супругом(ой) фамилию, если при регистрации

187

Теория государства и права

брака они остались с добрачными фамилиями; желание супруги вернуть добрачную фамилию, если об этом не было заявлено при расторжении брака, и т.д. [29], при этом исчезновение обстоятельств, послуживших причиной перемены имени, не влечет недействительность произведенной актовой записи [14].

Таким образом, руководствуясь приведенными положениями российского законодательства, любое лицо по своему желанию может обратиться в органы ЗАГСа по поводу изменения имени, при этом уполномоченный орган не вправе отказать гражданину в удовлетворении требований, изложенных в подобном заявлении, по мотивам недостаточной их уважительности.

Законодательный опыт регулирования схожих правоотношений наших европейских партнеров несколько отличается. И, хотя единые международные стандарты и подходы к вопросу регулирования процедуры перемены имени (фамилии, отчества) отсутствуют, Европейский суд по правам человека отмечал [8, § 24; 10, § 37], что в ряде случаев им были отнесены споры, касающиеся фамилий и имен физических лиц, к категории дел, попадающих в сферу действия статьи 8 «Право на уважение частной и семейной жизни» Конвенции [1, ст. 8] о защите прав человека и основных свобод. Хотя указанная норма Конвенции не содержит прямого упоминания о праве на имя, как явствует из решений Европейского суда по правам человека, имя человека – как средство идентификации личности и связи с семьей – тем не менее касается его частной или семейной жизни [9, § 28].

Врешении от 22 февраля 1994 года по делу «Бургхарц против Швейцарии» Европейский суд признал, что имя человека как средство личной идентификации

исредство связи с семьей относится к сфере его частной и семейной жизни. Заинтересованность государства и общества в регулировании вопросов, связанных с использованием имен (фамилий), не противоречит данному обстоятельству, поскольку трактовка частной жизни, понимаемой как распространяющееся до определенной степени право устанавливать и поддерживать отношения с другими людьми, в том числе в профессиональной области и в сфере бизнеса, не исключает публичноправовые аспекты [8, § 24]. Суд признал положения швейцарского закона, в соответствии с которым право носить двойные фамилии предоставлялось только женщинам, состоящим в браке, и не распространялось на мужчин, дискриминационными, поскольку у мужей было меньше возможностей в отношении выбора фамилии, чем у жен (тот факт, что заявитель может неофициально носить ту фамилию, которую он предпочитает, существенного значения не имеет, поскольку в официальных документах указывается лишь юридически признанная фамилия) [8, § 26–28].

Вто же время в деле в деле Стьерна против Финляндии [10], в котором заявитель оспаривал отказ властей разрешить ему поменять фамилию, Суд не установил нарушения ст. 8 Конвенция о защите прав человека и основных свобод в случае отказа заявителю в изменении его фамилии на фамилию его предка, жившего 200 лет назад. Суд отметил, что государства обладают достаточно большой свободой усмотрения в связи с тем, что в правовых системах стран – участниц Конвенции очень немного общих оснований, при которых возможно изменение имени и фамилии.

Европейский суд также обратил внимание на различие в ситуациях, когда государство не разрешает изменить имя (фамилию) или когда само государство требует перемены имени либо фамилии. По существу речь идет о различиях между позитивными и негативными обязательствами государства, связанными с Конвенцией. Суд признал, что имена сохраняют ключевую роль в идентификации человека,

188

Theory of State and Law

несмотря на то, что в государствах – участниках Конвенции все в большей степени применяются персональные идентификационные номера. Допустив возможность существования причин, которые заставляют стремиться к смене фамилии, судьи вместе с тем сочли, что введение правовых ограничений в отношении изменения имени (фамилии) может быть оправданно исходя из публичного интереса, например

вцелях обеспечения точности учета населения или охраны средств личной идентификации или связи с семьей. По мнению судей, в настоящее время отсутствуют общие подходы государств-участников в отношении условий изменения имени (фамилии), имеющего правовые последствия, и государства обладают в данной области широкой свободой усмотрения. Суд согласился [10, § 39] с позицией финских властей: в современных условиях, характеризующихся увеличением миграционных потоков между государствами и районами распространения языков, люди все чаще сталкиваются с трудностями, связанными с правописанием и произношением имен и фамилий [25, с. 57–58].

Несмотря на наличие различных подходов в вопросах свободы реализации права на перемену имени, представляется не совсем верным отсутствие привязки реализации субъективного права на перемену имени к конкретным юридическим фактам. Юридическая неизменность статуса гражданина, безотносительно реализации права на перемену имени, тем не менее, фактически порождает последствия,

восновном – технического характера, как для самого гражданина, так и для публичных образований. В первом случае речь идет о необходимости самостоятельной замены всех документов с предыдущим именем. Учитывая, что перемена имени – акт доброй воли лица, то указанные трудозатраты добровольны и его права не нарушают. Относительно же последствий со стороны публичных образований: достаточно много различных баз данных, которые ведутся уполномоченными органами, в основном в электронном виде, в которые также необходимо вносить изменения.

Кроме того, перемена имени гражданином может осуществляться с негативными целями, связанными со злоупотреблением своими гражданскими правами,

вчастности: с попытками ввести в заблуждение его контрагентов в рамках гражданских правоотношений, либо попытками подобными способами избежать ответственности за совершенные действия. И не смотря на отсутствие изменений правового статуса гражданина при смене имени (фамилии, отчества), определенные трудности при установлении истины в спорах реализация исследуемого субъективного права может создать.

Целью государственной регистрации, в частности: перемены имени, является охрана имущественных и личных неимущественных прав граждан, а также интересов государства [5, п. 1 ст. 6]. Само по себе правовое регулирование перемены имени направлено на обеспечение баланса между правами и законными интересами конкретного гражданина, желающего переменить имя, и других граждан и государства и все таки не предполагает, что соответствующее право может быть реализовано гражданином в безусловном порядке. К примеру, учитывая, что заявление о перемене имени подается в уполномоченный орган лично лицом, желающим переменить имя [5, ч. 1 ст. 59] – для граждан, содержащихся в местах лишения свободы, реализовывать гражданскую правоспособность в частности: изменять имя (фамилию, отчество) на общих условиях с другими гражданами не представляется возможным, поскольку лишение свободы как наказание, связанное с изоляцией от общества, объективно влечет подобные последствия в силу режима его отбывания [12].

189