учебный год 2023 / Kommentariy-k-normam-GK-o-nedeystvitelnosti-izvlechenie-iz-vtorogo-toma-Glossyi

даже если это выбор между смертью и совершением сделки. В такой ситуации говорят о принуждении психическом, компульсивном (vis compulsiva).

Российский закон (при буквальном прочтении п. 1 ст. 179 ГК РФ) исходит из того, что если имеется внешнее выражение воли (письменный или электронный документ, акт устной коммуникации, по своему внешнему проявлению выраженные как волеизъявления), то избавиться от правовых последствий такого волеизъявления из-за очевидного порока волеобразования жертва может лишь путем оспаривания сделки даже в таких крайних случаях применения

кстороне сделки насилия или угроз. Соответственно, если в течение срока давности иск не будет подан, правопорядок будет продолжать рассматривать это волеизъявление, добытое таким откровенно преступным путем и не отражающее реальную волю стороны, в качестве порождающего действительную сделку. Данная идея применительно

кслучаям прямого насилия (особенно физического) кажется несколько дискуссионной. Есть сомнения в том, что логично признание действительной и всего лишь оспоримой сделкой согласия передать вещь в собственность или принять на себя чужой долг, полученное в результате пыток? Придавать серьезное значение тому, что у жертвы была формально свобода выбора (терпеть пытки дальше или совершить сделку), кажется несколько циничным. Но не меньше вопросов вызывает признание действительной, но лишь оспоримой сделкой заявление лица, совершенное без применения к нему предварительного физического насилия ради избегания материализации реальной и прямой угрозы применения такого насилия в будущем (по модели «кошелек или жизнь»).

Применение режима оспоримости к столь откровенно преступным практикам прямого физического насилия или угроз его применения хотя и является достаточно традиционным для континентально-ев- ропейского права, встречается во многих правопорядках и международных актах унификации частного права (см. ст. II.-7:206 Модельных правил европейского частного права, ст. 3.2.6 Принципов УНИДРУА), но может быть поставлено под сомнение. И если применение режима оспоримости к обману или кабальности кажется вполне оправданным (а возможно и к случаям угроз совершения иных правомерных или даже неправомерных действий, не связанных с насилием), то не переходит ли прямое физическое насилие (или реальные угрозы его применения) ту черту, за которой сделки просто нет в принципе и должен применяться режим ничтожности? Данный вопрос заслуживает дополнительного серьезного изучения.

775

Как бы то ни было, несправедливость этого решения в контексте российского права проявляется в том, что оно возлагает на жертву откровенного насилия бремя возбуждения судебного процесса и риск пропуска очень короткого срока исковой давности, равного одному году. В контексте ряда других зарубежных стран и указанных выше актов унификации частного права издержки реализации режима оспоримости для жертвы не столь чувствительны, так как в них оспаривание предполагается в форме одностороннего внесудебного заявления, а не

всудебном порядке, а сроки давности на внесудебное оспаривание носят, как правило, более продолжительный характер.

Решение, основанное на необходимости для жертвы возбуждать судебный процесс для аннулирования волеизъявления на совершение сделки, добытого, например, под пытками, несколько контринтуитивно, противоречит разумным ожиданиям большинства участников оборота. Допустим, что некто (агрессор), лишая жертву свободы и обрекая на голод и жажду, либо прямо угрожая расправой, вынуждает жертву заключить договор купли-продажи, принять на себя поручительство и т.п. Далее после возбуждения уголовного дела по данному факту агрессор был приговорен к тюремному заключению, или угроза применения насилия отпала по иным основаниям (например, агрессор скончался). Представляется, что подавляющее число жертв такого насилия будут в таких ситуациях уверены в том, что инцидент себя исчерпал, и никакого гражданского иска об оспаривании сделки подавать не будет. Далее представим, что по прошествии года после прекращения угрозы насилия находящийся в тюрьме агрессор в лице своего представителя или наследники умершего агрессора предъявляют к жертве иск, основанный на неисполнении вытекающих из данной «сделки» обязательств (например, требуют исполнения обязательства в натуре, взыскания убытков или договорного штрафа). Раз по ГК РФ сделка, совершенная под влиянием насилия или угроз, является оспоримой, а срок давности на оспаривание прошел, она оказывается бесповоротно действительной, и суд, казалось бы, должен такой иск удовлетворить, что представляется в случае насилия или угроз его применения в корне несправедливым и нелогичным.

Думается, что основанием для отказа в иске в такой ситуации будут нормы п. 4 ст. 1 ГК РФ (запрет на извлечение преимуществ из своего неправомерного поведения) и п. 1 ст. 10 ГК РФ (запрет на злоупотребление правом). Такое развитие событий более затруднительно обосновать в отношении иных пороков воли (например, введения

взаблуждения, обмана, сговора, злоупотребления полномочиями и, вероятно, даже угроз, не связанных с возможным применением насилия,

776

и т.п.), ибо это во многом выхолостит законодательное разграничение оспоримых и ничтожных сделок. Но в тех случаях, когда речь идет об откровенном физическом насилии или угрозах его применения, суд просто не может позволить себе защищать основанный на такой сделке интерес агрессора в исполнении договора и потакать преступнику, даже если ответчик замешкался с оспариванием сделки по ст. 179 ГК РФ и пропустил срок давности. Сделанный выше вывод справедлив в той степени, в которой российское право продолжит придерживаться буквального толкования п. 1 ст. 179 ГК РФ и относить волеизъявления,

совершенные под влиянием насилия, к категории оспоримых сделок. 1.3. Уголовный аспект. По интересному совпадению в УК РФ имеет-

ся ст. 179, которая устанавливает уголовную ответственность за принуждение к совершению сделки. Согласно УК РФ, если сделка совершена «под угрозой применения насилия, уничтожения или повреждения чужого имущества, а равно распространения сведений, которые могут причинить существенный вред правам и законным интересам потерпевшего или его близких», соответствующее лицо, осуществляющее принуждение, подлежит уголовному преследованию.

Если придерживаться буквального прочтения п. 1 ст. 179 ГК РФ и считать совершенную под влиянием насилия или угрозы насилия сделку действительной, но лишь оспоримой (о дискуссионности этого вопроса см. п. 1.1 комментария к настоящей статье), возникает интересный вопрос: нужно ли оспаривать такую сделку для того, чтобы вернуть имущество, переданное под принуждением, в порядке реституции или это имущество будет возвращено в рамках уголовного дела без необходимости предварительного оспаривания сделки? Данный вопрос явно выходит за рамки настоящего комментария, но представляется, что, если соответствующее имущество, которое было получено обвиняемым у потерпевшего под принуждением, было обнаружено у обвиняемого, изъято у него в качестве вещественного доказательства (что возможно в отношении движимых вещей) и после вынесения уголовного приговора передано потерпевшему в порядке ст. 81 УПК РФ, необходимость оспаривания сделки с целью обоснования именно реституции исчезает. Но какова судьба самой сделки и возникших из нее обязательств? Отменяет ли уголовный приговор и возврат потерпевшему отчужденного имущества в порядке ст. 81 УПК РФ необходимость вынесения отдельного решения суда

опризнании сделки недействительной? Может ли преступник после возврата вещи потерпевшему в рамках ст. 81 УПК РФ и исчезновения у последнего стимула оспаривать сделку заявить кондикционный иск

овозврате уплаченной цены по правилам гл. 60 ГК РФ? У кого будет

777

собственность на возвращенную в уголовно-процессуальном порядке вещь (ведь если отчуждение не признано недействительной сделкой судебным решением, такая сделка по логике ГК РФ вполне действительна и порождает распорядительный правовой эффект)?

Ответы на эти и некоторые другие вопросы на стыке двух указанных совпадающих в нумерации статей ГК РФ и УК РФ не вполне очевидны.

Как бы то ни было, в некоторых ситуациях попытки недобросовестного «агрессора» привести в исполнение такую не оспоренную в течение срока давности сделку в судебном порядке могут блокироваться за счет правил п. 4 ст. 1 ГК РФ (запрет на извлечение преимуществ из своего незаконного поведения) и п. 1 ст. 10 ГК РФ (запрет на злоупотребление правом). Подробнее см. п. 1.2 комментария к настоящей

статье.

1.4. Угроза совершения неправомерных действий. Для целей применения п. 1 ст. 179 ГК РФ угроза имеет место тогда, когда одно лицо шантажирует другое, угрожая оказать физическое насилие, причинить имущественный или моральный вред. Когда угроза предстает в форме угрозы применения насилия, нарушения договора, распространения порочащей недостоверной информации или совершения иных неправомерных действий в отношении соответствующей стороны, сомнений в наличии оснований для объявления такой сделки оспоримой нет ни у кого. Так, например, если сторона договора вынудила другую сторону пойти на пролонгацию действия договора, снижение цены или конвертацию валютного долга в российские рубли, угрожая в обратном случае нарушить свои обязательства по этому или иному договору, имеются основания для применения п. 1 ст. 179 ГК РФ.

Классический пример: после заключения договора подряда, осуществления заказчиком значительных так называемых специфических инвестиций в процесс подготовки к исполнению и отпадения возможности оперативно переориентироваться на другого подрядчика, заказчик может оказаться в положении потенциальной жертвы шантажа со стороны подрядчика. Последний может потребовать от заказчика согласия на повышение цены под угрозой циничного срыва всего проекта и причинения заказчику куда больших убытков. Переговорные возможности заказчика в такой ситуации после того, как процесс исполнения договора зашел достаточно далеко, оказываются очень низкими, и он становится относительно беззащитным перед лицом такого откровенного шантажа. В институциональной экономической теории эта ситуация обозначается как проблема hold-up. Подобные недобросовестные, оппортунистические практики абсолютно недопустимы. Иначе любой из потенциальных участников сделки опасался

778

бы вступать в нее и осуществлять значительные инвестиции в ее исполнение (например, исполнять договор первым по очереди). Такие инвестиции могут привязать его к контрагенту и превратить в жертву шантажа последнего, нацеленного на перераспределение того баланса взаимных выгод, который был согласован сторонами изначально. Если бы право не позволяло аннулировать сделки при применении подобных рычагов давления, снижалась бы готовность многих контрагентов вступать в сложные и долгосрочные сделки, исполнять свои обязательства первыми, предоставлять кредит, что в конечном итоге подавляло бы интенсивность оборота.

Здесь, так же как и в случае с насилием, наличие уголовного приговора (в том числе по ст. 179 УК РФ) не является обязательным, необходимым условием для признания сделки недействительной (п. 99 Постановления Пленума ВС РФ от 23 июня 2015 г. № 25).

В то же время возникает один непростой вопрос. Соответствующий переговорный рычаг должен характеризоваться недобросовестностью для того, чтобы его можно было признать угрозой по смыслу п. 1 ст. 179 ГК РФ. Недобросовестная угроза совершения неправомерных действий имеет место тогда, когда сторона имеет дискрецию совершить неправомерное действие или не совершать его, а не вынуждается к совершению таких действий силой обстоятельств. Так, например, если сторона просто сообщает другой стороне о том, что она не сможет уложиться в изначально согласованный срок исполнения обязательства из-за возникших форс-мажорных обстоятельств, достроить корабль по изначально согласованной смете из-за роста издержек, выполнять свои обязательства по обслуживанию кредита с учетом изначально согласованной процентной ставки из-за спада продаж или выплачивать арендные платежи с учетом согласованного условия о валютной оговорке из-за резкой и сильной девальвации рубля, и предлагает партнеру во избежание нарушения договора со своей стороны и банкротства скорректировать условия договора, вряд ли разумно говорить об угрозе

впонимании п. 1 ст. 179 ГК РФ и допускать оспаривание соглашения об изменении изначальных условий договора. Угроза по смыслу п. 1 ст. 179 ГК РФ имеет место тогда, когда сторона угрожает нарушить договор в ситуации, когда у нее есть возможности его исполнить.

Но следует признать, что грань между этими ситуациями добросовестного сообщения контрагенту о неизбежности своего нарушения

всочетании с предложением изменить договор, с одной стороны, и недобросовестными угрозами сорвать исполнение договора, если другая сторона не пойдет на уступки и не согласится изменить договор, с другой стороны, очень тонка.

779

1.5. Угроза совершения правомерных действий: оценка позиции ВАС РФ. Но что если угроза состояла в совершении формально правомерных действий? Например, можно ли оспорить мировое соглашение, предусматривающее выплату истцу определенной компенсации за отказ от судебного преследования ответчика, если очевидно, что ответчик стоял перед выбором между тем, чтобы быть втянутым в дорогостоящий и длительный судебный процесс по иску истца, и согласием на предложение истца урегулировать конфликт мирным путем за счет выплаты компенсации?

Статья 3.2.6 Принципов УНИДРУА на этот счет указывает, что угроза может касаться не только неправомерного поведения; сделка может быть оспорена и тогда, когда речь идет о неправомерном использовании угроз совершения правомерных действий в качестве средства для заключения договора.

ГК РФ на этот счет молчит. Президиум ВАС РФ указал в Информационном письме от 10 декабря 2013 г. № 162 (п. 14), что угроза совершения правомерных действий может стать основанием для оспаривания сделки, если такая угроза искажает волю другой стороны и совершение таких действий, являющихся предметом угрозы, не связано напрямую с существом, содержанием или последствиями оспариваемого договора. В качестве примера в указанном Информационном письме приводится случай, когда одна из сторон принуждала другую сторону к заключению договора, грозя сообщить в правоохранительные органы о фактах неуплаты налогов, а также случай, когда речь шла об угрозе скупить дебиторскую задолженность другой стороны, заявить иск и арестовать имущество этой стороны в порядке мер обеспечения.

Использованная Президиумом ВАС РФ формулировка может вызывать сомнения. Дело в том, что она порождает риски отнесения к категории угроз, позволяющих оспорить сделку, многих принятых в деловой практике приемов ведения переговоров. Например, когда сторона договора заявляет, что в случае несогласия другой стороны совершить определенную сделку, ей придется отказаться от сотрудничества с этой стороной по другим перспективным проектам, переориентироваться в будущем на конкурента, реализовать те или иные свои права (например по отказу от договора) по другим заключенным с этим же контрагентом взаимосвязанным контрактам, мы имеем угрозу совершить действия, непосредственно не связанные с оспариваемым договором. Соответственно, такие случаи формально подпадают под гипотезу зафиксированного Президиумом ВАС РФ правила. В то же время есть большие сомнения в том, что аннуляция сделки в таких случаях оправданна. Это может серьезно затруднить нормальный процесс

780

переговоров, который нередко проходит в достаточно интенсивном и жестком формате с использованием различных «переговорных рычагов», которые в рамках деловой морали с точки зрения принципов добросовестности и честной деловой практики, а также в экономическом плане вполне приемлемы.

Например, покупатель может сообщить поставщику, что если тот не согласится на фиксацию курса в заключенном договоре с валютной оговоркой в ответ на резкое падение курса рубля, то он будет вынужден приостановить закупки у данного поставщика товара в будущем. В условиях свободы договора покупателя никто не обязывает закупать продукцию именно у данного поставщика. Соответственно, он угрожает совершить абсолютно правомерные действия, и при этом напрямую не связанные с данным соглашением об изменении формулы цены ранее заключенного договора. Если продавец соглашается на это предложение, значит, либо такое изменение формулы цены не приводит к тому, что сделка для него теряет статус взаимовыгодной, либо, даже если именно данная сделка такой статус теряет, для продавца перспектива получения выгоды от дальнейшего сотрудничества

сданным покупателем перекрывает ущерб от этой конкретной сделки в случае изменения в ней цены. В последнем случае при оценке всего комплекса обстоятельств решение продавца может быть вполне экономически оправданным.

Сдругой стороны, можно представить себе угрозы совершения правомерных действий, которые связаны с существом, содержанием или последствиями оспариваемой сделки, но при этом неприемлемы. Например, контрагент, не связанный законодательным режимом или соглашением о конфиденциальности, может угрожать клиенту распространением информации о факте совершения сделки, зная о том, что такая публичность может навредить бизнесу клиента, с целью вынудить последнего согласиться на пересмотр ее условий. Эта угроза связана

ссовершаемой сделкой, но при этом однозначно является недобросовестной и неприемлемой.

Иначе говоря, закрепленный ВАС РФ критерий связи угрозы с существом, содержанием или последствиями оспариваемой сделки, как представляется, не вполне точен.

В связи с этим более приемлемым представляется правило, при котором угроза правомерными действиями будет являться основанием для оспаривания сделки, если использование угрозы совершения правомерных действий в конкретных обстоятельствах будет признано недобросовестным. С учетом того что добросовестность презюмируется, сделку нельзя будет оспорить, если истец не докажет, что использо-

781

вание данной конкретной угрозы совершения правомерных действий было с учетом принципов добросовестности и честной деловой пра-

ктики ненадлежащим «переговорным рычагом».

1.6. Угроза совершения правомерных действий: раскрывая критерий добросовестности. Но что же следует понимать под недобросовестны-

ми угрозами совершения правомерных действий? Можно предложить следующий подход. Соответствующая угроза совершения правомерных действий может считаться добросовестной практикой ведения переговоров, если угроза состоит в совершении формально правомерных действий (бездействии), которые могут сами по себе принести угрожающей стороне определенную самостоятельную выгоду и в целом представляются вполне экономически оправданными. Например, когда кредитор угрожает должнику обратиться в суд за взысканием просроченных долгов по предыдущим договорам, чтобы добиться от него согласия на изменение цены некоего другого договора, то мы имеем угрозу совершения действия, имеющего для кредитора самостоятельный экономический резон. Взыскание долга соответствует экономическим интересам кредитора. В такой ситуации было бы неправильно выводить такие методы ведения переговоров вне закона, так как предмет угрозы состоит в совершении экономически рациональных действий (бездействии).

Там, где предмет угроз состоит в совершении экономически рациональных действий, происходит своего рода неформальный, но по сути вполне нормальный рыночный и взаимовыгодный обмен. Одна сторона идет на уступки на переговорах в обмен на воздержание угрожающей стороны от правомерного поведения, которое само по себе носит экономически рациональный характер и было бы оправданно с точки зрения интересов угрожающей стороны. Модель таких переговоров выглядит так: я не буду извлекать выгоду там, если ты уступишь мне в соответствующем вопросе на переговорах здесь. Более того, можно вовсе усомниться в том, что такого рода ситуации должны быть квалифицированы как угрозы в чистом виде. Ведь один и тот же «обмен» мог бы быть в равной степени предложен любой из сторон. По сути, мы здесь имеем дело не столько с угрозами, сколько со встречными уступками. Например, в вышеприведенном примере кредитор мог предложить должнику пойти на уступку по изменению цены заключенного договора в обмен на свое воздержание от подачи исков о погашении долгов по иным договорам. Но в равной степени то же самое мог вполне предложить и должник. Он мог поставить в качестве условия своего согласия на коррекцию цены обещание кредитора не торопиться с принудительным истребованием соот-

782

ветствующих долгов. Если бы право запрещало использование таких приемов переговоров, то оно просто обрекало бы жертву угроз на столкновение с совершением угрожающей стороной соответствующих правомерных действий к своей выгоде и к невыгоде для жертвы. Такая реакция судов пресекала бы возможность заключения взаимовыгодного соглашения и вставала бы на пути роста экономического благосостояния.

Другая картина открывается в ситуации, когда правомерные действия (бездействие), которые являются предметом угрозы, не приносят сами по себе угрожающей стороне какую-то выгоду и могут совершаться исключительно в целях навредить другой стороне (шикана). Здесь стоит говорить о недобросовестной практике ведения переговоров. Например, сторона, которая сообщит супругу и детям своего потенциального партнера о его измене, никакой выгоды от этого не получает. Здесь в предмет угроз входит совершение (с точки зрения интересов угрожающей стороны) иррациональных действий. В такой ситуации нет взаимных уступок. Угрожающая сторона ничего не уступает. У права нет резона стимулировать такие практики, так как подобные угрозы нацелены не на взаимовыгодный обмен, а на нечестное перераспределение имущества и откровенный шантаж.

Проиллюстрировать это различие можно на следующем примере. Представим, что истец, подавший иск о нарушении своих исключительных прав, предлагает ответчику пойти на мировую, выплатив значительную компенсацию, и ответчик соглашается, подписывая мировое соглашение. В такой ситуации нельзя говорить о недобросовестном шантаже, если иск имел определенные перспективы. В таком случае реализация «угрозы» в виде продолжения судебного преследования была бы вполне рациональной стратегией истца, соответственно, речь идет о вполне нормальной практике взаимных уступок. Совсем иная ситуация имеет место, когда одно лицо узнает о готовящейся продаже некой компании, решает подать против нее очевидно необоснованный крупный иск о взыскании компенсаций за нарушение исключительных прав, дабы создать инструмент шантажа. Расчет истца в подобных нередких ситуациях примерно такой: контролирующий акционер компании столкнется со сложностями при продаже из-за этого судебного спора и будет вынужден, дабы разблокировать сделку по продаже компании, поддаться на шантаж истца и простимулировать менеджмент компании пойти с недобросовестным истцом на мировую, выплатив ту или иную компенсацию. Здесь право должно реагировать и давать ответчику возможность впоследствии оспорить данное мировое соглашение по правилам п. 1 ст. 179 ГК РФ.

783

1.7.Серьезность угроз или насилия. При применении нормы комментируемого пункта следует оценивать серьезность угроз или насилия через призму стандарта разумного, среднестатистического, не сильно пугливого, но и не стоически храброго лица, обладающего сходными характеристиками (возрастом, опытом, материальными возможностями и т.п.), что и конкретный потерпевший. Так, например, вряд ли разумно воспринимать легкий шлепок достаточно серьезным насилием, а угрозу перестать дружить – юридически значимой угрозой

вотношении займодавца, которые заставили бы нормального участника оборота предоставить заем. Соответственно, в таких случаях оспаривание сделки невозможно. Угроза не должна быть мнимой.

Подлежит также установлению то, насколько реалистичной была реализация угроз. Так, например, угроза обрушить на другую сторону казни египетские или наложить смертельное заклятье вряд ли может быть рассмотрена как достаточная для аннуляции сделки, как минимум если не доказано, что жертва такого шантажа действительно верит

впаранормальные явления такого рода.

1.8.Причинно-следственная связь. Сторона, оспаривающая сделку,

должна доказать не только то, что угроза или насилие действительно имели место и не носили мнимый характер, но также и то, что эти факторы действительно могли серьезно повлиять на процесс формирования ее воли, и что с ее стороны было вполне разумно совершить сделку на соответствующих условиях под таким давлением, и она бы не совершила сделку на таких условиях, если бы не подвергалась такому давлению (критерий причинности).

Здесь можно упомянуть ст. 3.2.6 Принципов УНИДРУА, согласно которой «сторона может заявить о недействительности договора, если договор был заключен ею в результате последовавшей от другой стороны неоправданной угрозы, которая с учетом конкретных обстоятельств является настолько реальной и серьезной, что не оставляет

другой стороне разумной альтернативы» (курсив наш. – А.К.).

1.9. Чьи угрозы или насилие имеют значение? Закон не проясняет, может ли сделка оспариваться в ситуации, когда насилие или угрозы применяет не сторона договора (или адресат односторонней сделки), а третьи лица.

Нет никаких сомнений в том, что применение таких методов ведения переговоров лицом, уполномоченным совершить сделку и допущенным до ведения переговоров, а также лицом, хотя и не уполномоченным совершить сделку, но допущенным стороной к ведению переговоров от ее лица или сотрудником юридического лица подпадает под действие этой нормы ГК РФ. Здесь вполне можно применять по аналогии положение

784