4. Автономное понятие "семейная жизнь" в практике

Европейского суда

С учетом представленных выше выводов анализ практики Европейского суда по ст. 8 Конвенции предстает в новом свете, во многом, если не полностью, исключающем критику позиции Суда как "активистской", а также подрывающем критику нормативной модели "европейской" семьи как искусственно навязываемой некоторым государствам-членам.

Несмотря на то что различные аспекты права на уважение семейной жизни были в разных формах затронуты в нескольких тысячах постановлений и решений, Европейский суд, вслед за текстом самой Конвенции, не сформулировал единого определения понятия "семейная жизнь" и не предложил какой-либо нормативной модели семьи и ее роли в обществе. Толкуя Конвенцию и применяя ее положения в конкретных делах, Суд занял прагматическую позицию, в рамках которой он руководствуется как формальными, так и материальными критериями при разрешении соответствующих вопросов.

В деле Abdulaziz, Cabales and Balkandali v. the United Kingdom, затрагивающем право членов семей иммигранта въехать на территорию третьей страны для совместного проживания, Суд, по сути, сформулировал свою позицию относительно признания семейной жизни в формально зарегистрированных отношениях: "Какое бы еще значение ни имело слово "семья", оно в любом случае включает в себя отношения, основанные на законном и подлинном браке" <1>. Таким образом, с точки зрения ст. 8 Конвенции сам факт заключения брака дает достаточные основания для презумпции наличия семейной жизни, что вполне соответствует как практике большинства государств-членов, так и отчасти структурно-функциональному подходу в социологии. При этом с точки зрения Суда данная презумпция может быть опровергнута в случае, если заключенный брак был лишен какого-либо субстантивного содержания <2>.

--------------------------------

<1> Abdulaziz, Cabales and Balkandali v. the United Kingdom, N 9214/80, 9473/81, 9474/81, 28 May 1985, § 62.

<2> В деле Benes v. Austria ((dec.), N 18643/91, 6 January 1992) отношения, возникшие в результате брака по расчету, были рассмотрены с точки зрения "частной", а не "семейной" жизни заявителя.

Аналогичная презумпция ipso jure существования семейной жизни действует в отношении детей и их биологических родителей, причем данная связь возникает с момента рождения и в результате данного факта, даже в ситуациях раздельного проживания родителей <1>. В данном случае толкование ст. 8 Конвенции в целом соответствует структурно-функциональным представлениям о семье и, по сути, санкционирует автоматическое признание юридической значимости существования нуклеарной семьи. При этом позиция Суда становится менее однозначной в случаях, когда родители ребенка не проживают совместно, причем уровень доказывания наличия семейной жизни существенно разнится для матери и отца. Если наличие семейной жизни между матерью и ребенком подтверждается самим фактом рождения <2>, то наличие семейных связей между отцом (не состоящим в браке с матерью ребенка) и ребенком обычно обосновывается Судом совместным проживанием на протяжении какого-либо периода, периодичностью визитов, участием в воспитании ребенка <3>. Таким образом, в данном аспекте можно установить концептуальное расхождение в понимании семейной жизни между матерью, отцом и их детьми соответственно. В случае с матерью ребенка Суд следует парадигме нуклеарной семьи, основанной на рождении и социализации детей, а в случае с отцом склоняется к синтезу функциональной и интеракционистской парадигмы, в которой межличностное взаимодействие главенствует над формальностью. Справедливости ради стоит подчеркнуть, что в подавляющем большинстве случаев Суд признает наличие семейной жизни между ребенком и отцом, если существуют хотя бы минимальные указания на эмоциональную связь или эпизодические контакты <4>.

--------------------------------

<1> Berrehab v. the Netherlands, N 10730/84, 21 June 1988, § 21.

<2> Marckx v. Belgium, N 6833/74, 13 June 1979.

<3> Например, в деле Berrehab v. the Netherlands (N 10730/84, 21 June 1988, § 21) такими факторами стали регулярность и частота визитов.

<4> В деле Kroon and Others v. the Netherlands (N 18535/91, 27 October 1994, § 30) факт рождения еще четырех детей впоследствии стал достаточным доказательством семейных связей, несмотря на неоднозначное участие отца в заботе и воспитании ребенка.

Столкнувшись в деле Marckx v. Belgium <1> с необходимостью разрешить вопрос о применимости права на уважение семейной жизни к отношениям с незаконнорожденными детьми, Суд занял жесткую позицию, основанную по большому счету на структурно-функциональном подходе. Бельгийское законодательство на момент рассмотрения данного дела существенно разграничивало отношения между родителями и детьми в зависимости от того, были они рождены в законном браке или вне брака. Во-первых, в противоречие с юридической максимой mater certa sempre est женщина не признавалась автоматически матерью незаконнорожденного ребенка, а становилась таковой только после добровольного признания или судебного решения <2>. Более того, даже в случае признания или усыновления незаконнорожденный ребенок признавался членом семьи лишь своей матери, но не каких-либо прочих родственников, включая бабушек и дедушек. Анализируя применимость положений Конвенции, Суд указал, что ст. 8 гарантирует "каждому" уважение семейной жизни, а потому она не знает разграничения между законной и незаконной семьей (структурный компонент). Причем тот факт, что заявительница с самого рождения приняла на себя ответственность за свою дочь и продолжает заботиться о ней, свидетельствует о наличии между ними действительной (реальной) семейной жизни (real family life) (функциональный компонент). При этом на государстве лежит позитивное обязательство осуществлять правовое регулирование так, чтобы оно позволяло заинтересованным лицам вести "нормальную семейную жизнь" и ребенку "интегрироваться в свою семью с момента рождения" <3>. Противоположная позиция в отношении отцовства была изложена в деле L. v. the Netherlands, в котором Суд прямо указал, что "самого по себе биологического родства, в отсутствие других юридических и фактических элементов, указывающих на существование близких личных отношений", недостаточно для применимости ст. 8 Конвенции <4>.

--------------------------------

<1> Marckx v. Belgium, N 6833/74, 13 June 1979.

<2> Накладываемые законодательством ограничения шли дальше, и даже признанные незаконнорожденные дети были существенно ограничены в правах наследования и вступления в брак. Заявительнице в данном деле пришлось формально "удочерить" свою собственную дочь в попытке хотя бы отчасти улучшить ее статус.

<3> Marckx v. Belgium, § 31.

<4> L. v. the Netherlands, N 45582/99, 1 June 2004, § 37. Но все же, несмотря на то что отец никогда не проживал с ребенком и не пытался его официально признать, наличие семейной жизни было установлено благодаря присутствию отца при родах, регулярным визитам, эпизодическому участию в пеленании, а также контактам с матерью относительно проблем со слухом у ребенка.

Нюансированный подход к наличию семейных связей между детьми, рожденными вне брака, и отцами демонстрирует прагматический подход Суда к решению вопросов сферы действия конвенционной защиты, основанный на переходе в необходимых случаях от концепции нуклеарной семьи к интеракционистской оценке семейных отношений. Как было продемонстрировано выше, автономные понятия в системе Конвенции служат цели унификации уровня защиты права во всех государствах-членах, при условии их совместимости и субстантивной предпочтительности по отношению к иным возможным толкованиям. Представляется, что в рамках чрезвычайного разнообразия правового регулирования вопросов семьи в 47 национальных правовых системах, а также необходимости эволютивного толкования Конвенции переход к интеракционизму в вопросах защиты семейной жизни был неизбежным.

Стремясь к толкованию Конвенции в соответствии с ее объектом и целями, Суд последовательно придерживался мнения, что понятие семьи в ст. 8 не ограничивается отношениями, основанными на браке, и может включать другие de facto семейные связи, в которых лица проживают друг с другом вне брака <1>. Фокусируясь на содержании семейных отношений, а не на их форме, т.е., по сути, пользуясь концепциями интеракционизма, сфера действия права на уважение семейной жизни справедливо включает в себя самые разные отношения помимо рассмотренных выше, такие как отношения братьев и сестер <2>, усыновителей и усыновленных <3>, приемных детей и родителей <4>.

--------------------------------

<1> Keegan v. Ireland, N 16969/90, 26 May 1994, § 44.

<2> Olsson v. Sweden, N 10465/83, 24 March 1988.

<3> Ageyevy v. Russia, N 7075/10, 18 April 2013.

<4> Gaskin v. the United Kingdom, N 10454/83, 7 July 1989.

Развитие автономного понятия "семейная жизнь" в отношении тех пар, которые не вступили в брак, привело к формулированию ряда критериев для оценки применимости ст. 8 Конвенции. В деле X., Y. and Z. v. the United Kingdom Суд установил, что "при решении вопроса о том, являются ли отношения "семейной жизнью", ряд факторов может иметь значение, включая: проживает ли пара вместе, насколько длительны их отношения, а также проявили ли они приверженность данным отношениям, заведя детей или любым иным образом" <1>. При этом важно, что совместное проживание, хотя и является важным фактором анализа, с точки зрения Конвенции не обязательно ни для женатых пар, ни для пар, не состоящих в браке <2>. Наличие семейной жизни с точки зрения содержания и восприятие себя семейной парой также были расценены Судом как достаточные основания для признания применимости ст. 8, даже несмотря на то, что заключенный брак не был признан законным <3>. Очевидно, что данный подход полностью соответствует интеракционистскому пониманию семьи в современной социологии, где семья - это система отношений, основанных на взаимозависимости, взаимодействии и близости, создающая собственную социальную реальность и понимание общности жизни, а также поддерживающая свое существование продолжающейся приверженностью ее членов друг другу.

--------------------------------

<1> X., Y. and Z. v. the United Kingdom, N 21830/93, 22 April 1997, § 36.

<2> Boyle and Rice v. the United Kingdom, N 9659/82, 9658/82, 27 April 1988, § 43.

<3> Abdulaziz, Cabales and Balkandali v. the United Kingdom, § 63.

На протяжении долгого времени данная логика не применялась к однополым парам <1>, но в деле Schalk and Kopf v. Austria Суд отошел от данного разграничения, признав его "искусственным" <2>, указав, что устойчивые отношения совместно проживающих пар составляют семейную жизнь и для разнополых, и для однополых пар. В качестве контекстуального аргумента Европейский суд сослался на изменяющееся восприятие понятия "семья" в современном мире, а также на юридическое признание однополых отношений во многих странах Европы <3>. Очевидно, что данный аргумент был приведен Судом, чтобы обеспечить дополнительную легитимность своей позиции, которая была в любом случае обоснована с точки зрения автономного толкования Конвенции. В практике Суда фундаментальной основой для решения вопроса о существовании семейной жизни между индивидами является наличие de jure или de facto семейных связей, которые, как было показано выше, определяются их продолжительностью, совместным проживанием, взаимной заботой и прочими факторами. Признание применимости ст. 8 Конвенции к однополым отношениям полностью оправданно и даже необходимо с точки зрения критериев совместимости и субстантивной предпочтительности автономного толкования. В случае если отношения между людьми одного пола аналогичны отношениям между людьми разного пола, которые признаются семейной жизнью, любой отказ Суда от применения единых принципов к жизни разнополых и однополых пар был бы неизбежно основан на определенной системе ценностей и взглядов, т.е. фактически на том самом судейском активизме и ангажированности. По сути, единственной логически и системно оправданной возможностью сужения сферы действия права на уважение семейной жизни в данном направлении был бы отказ от интеракционистского подхода к оценке семейных связей. Но возврат к защите исключительно нуклеарной семьи, при соблюдении запрета на дискриминацию, должен был бы быть распространен и на все прочие формы семейной жизни, включая незарегистрированные разнополые пары, отцов, проживающих отдельно от детей и вне брака с их матерью, усыновляемых до формального окончания процесса усыновления, и т.д. Подобное радикальное сокращение сферы действия права не может быть признано соответствующим требованиям совместимости и субстантивной предпочтительности, предъявляемым к автономным понятиям, а также было бы необоснованным с точки зрения современной социологии.

--------------------------------

<1> Mata Estevez v. Spain (dec.), N 56501/00, 10 May 2001.

<2> Schalk and Kopf v. Austria, N 30141/04, 24 June 2010, § 94.

<3> Ibid. § 92, 93.

С учетом всего вышесказанного можно прийти к выводу, что практика Европейского суда по автономному толкованию понятия "семейная жизнь" в рамках ст. 8 Конвенции основывается на прагматическом интерпретационном переходе от структурно-функциональной социологической парадигмы к интеракционистской. Неизбежность подобного перехода была вызвана необходимостью обеспечения унифицированного уровня защиты во всех 47 национальных правовых системах Совета Европы, а также стремлением к обеспечению совместимости и субстантивной предпочтительности автономного толкования с эволютивным толкованием и толкованием Конвенции в соответствии с ее объектом и задачами. Не отрицая важности структурных и функциональных компонентов семейной жизни, автономное понятие "семья" выстраивается в первую очередь вокруг содержания, качества и природы отношений между индивидами, а также их взаимной эмоциональной связанности и приверженности отношениям друг с другом.

Заключение

Предложенный в данной статье анализ демонстрирует, что практика Европейского суда по толкованию понятия "семейная жизнь" не может быть охарактеризована как активистская или необоснованная. Напротив, автономное толкование является легитимной органической функцией Суда, обеспечивающей единство применимых стандартов защиты прав человека во всех национальных правовых системах, входящих в сферу действия Конвенции. Автономные понятия являются результатом выявления существующих правовых стандартов, заложенных в Конвенции, а потому фундаментально гармоничных ее теоретической и практической парадигме.

Исходя из того что на формальном текстуальном уровне Европейская конвенция, с одной стороны, предоставляет защиту "семейной жизни" без установления какой-либо нормативной модели семьи и ее роли в обществе, а с другой - функционально разграничивает защиту брака и семейной жизни, позиция Суда по отказу от попытки установить такую модель является полностью обоснованной. В то же время необходимость применения Конвенции к разнообразным фактическим и юридическим обстоятельствам требует выработки интерпретационной парадигмы, способной охватить правоотношения во всех государствах - членах Конвенции в условиях стремительно изменяющейся социальной реальности.

Такой парадигмой в практике Суда по ст. 8 Конвенции стал прагматический переход от структурно-функционального (формального) понимания семьи к интеракционистскому (содержательному) пониманию, в этих рамках вопрос о наличии семейных отношений решается с опорой на факторы, подтверждающие их реальное существование и качественное содержание. Каким бы новым ни казалось видение "европейской семьи" в конвенционном понимании, оно, безусловно, обосновано с точки зрения как теории права, так и современной социологии. И главное, что можно сказать в защиту "европейской семьи", - это то, что она реально и значимо существует в ежедневной жизни миллионов людей во всех странах Совета Европы, а потому достойна быть защищенной правами человека.

Д.Ю. МАТВЕЕВ, Т.А. НИКОЛАЕВА

ПРАВО НА УВАЖЕНИЕ ЧАСТНОЙ И СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ В УСЛОВИЯХ

ВООРУЖЕННОГО КОНФЛИКТА. ТОЛКОВАНИЕ ПРАВА В СВЕТЕ ПОНИМАНИЯ

КОНВЕНЦИИ КАК "ЖИВОГО ИНСТРУМЕНТА"

Матвеев Дмитрий Юрьевич.

Кандидат юридических наук (диссертация на тему "Европейские правовые стандарты в правовой системе Российской Федерации").

Ведет преподавательскую и научную деятельность, руководит Центром правового регулирования межгосударственных отношений Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ. Является автором ряда монографий, статей и докладов по вопросам деятельности Европейского суда по правам человека.

Директор Евразийского института международного права, судья ad hoc от Российской Федерации в Европейском суде по правам человека, адвокат, управляющий партнер адвокатского бюро "Дмитрий Матвеев и партнеры".

Николаева Татьяна Александровна.

Кандидат юридических наук (диссертация на тему "Расследование хищений, совершаемых иностранными гражданами на территории Российской Федерации").

Адвокат адвокатского бюро "Дмитрий Матвеев и партнеры".

Дипломированный переводчик с английского языка на русский язык по гуманитарным специальностям.

В 2015 г. в соавторстве подготовила переводы Руководств по статье 6 Конвенции "Право на справедливое судебное разбирательство" в гражданско-правовом и уголовно-правовом аспектах, которые размещены на официальном сайте Европейского суда.

Статья посвящена особенностям защиты права на уважение частной и семейной жизни в условиях вооруженного конфликта. Особый упор делается на анализе судебной практики Европейского суда по ст. 8 Европейской конвенции по правам человека. В рамках статьи авторами освещаются такие аспекты гарантий, предоставляемых ст. 8 Конвенции, как защита права на уважение личной и семейной жизни, а также защита права на уважение жилища.

The Right to Respect for Private and Family Life in the Circumstances of Armed Conflict. Interpretation of the Right within the Meaning of the Convention as "Alive Instrument".

D. Matveev, T. Nikolaeva

The article is dedicated to special features of protecting the right to respect for private and family life in the circumstances of armed conflicts. Special emphasis is made on analysis of judicial practice of the European Court of Human Rights under Article 8 of the European Convention on Human Rights. Within the article authors cover such aspects of the guarantees provided by Article 8 of the Convention as protection of the right to respect for private and family life, and also protection of the right to respect for home.

Введение

Любой вооруженный конфликт характеризуется высокой вовлеченностью в него и уязвимостью мирного населения. В связи с этим в условиях вооруженных конфликтов задача обеспечения соблюдения прав мирных жителей приобретает особое значение.

Практику Европейского суда по правам человека по рассматриваемой проблематике нельзя признать обширной. Между тем на настоящий момент Суду уже удалось сформировать некоторые стандарты защиты прав мирных жителей, применяемые к оценке действий государств в условиях вооруженных конфликтов.

Прежде всего рассматриваемые стандарты защиты были выработаны применительно к такому фундаментальному праву человека, как право на жизнь, гарантированное ст. 2 Европейской конвенции по правам человека <1>. Между тем в ходе вооруженных конфликтов имеют место также многочисленные ограничения прав мирных жителей, попадающих в сферу действия ст. 8 Конвенции.

--------------------------------

<1> Матвеев Д.Ю. Право на жизнь в условиях вооруженного конфликта // Российский ежегодник Европейской конвенции по правам человека = Russian Yearbook of the European Convention on Human Rights. N 1 (2015): Европейская конвенция: новые "старые" права. М.: Статут, 2015. С. 123 - 139.

Как и применительно к ст. 2 Конвенции, в практике Европейского суда можно особо выделить следующие группы дел, в ходе рассмотрения которых на протяжении последних лет вырабатывались стандарты защиты права на уважение частной и семейной жизни в условиях вооруженных конфликтов:

- "турецкие дела" (Cyprus v. Turkey <1>, Kaya v. Turkey <2>, Aksoy v. Turkey <3>, Akdivar v. Turkey <4>), касающиеся нарушений прав заявителей в условиях проведения вооруженных операций в районах с режимом чрезвычайного положения;

--------------------------------

<1> Cyprus v. Turkey, application N 25781/94, judgment of the Grand Chamber of 10 May 2001.

<2> Kaya v. Turkey, application N 22729/93, judgment of 19 February 1998.

<3> Aksoy v. Turkey, application N 21987/93, judgment of 18 December 1996.

<4> Akdivar v. Turkey, application N 21893/93, judgment of 16 September 1996.

- "чеченские дела" (Khashiyev and Akayeva v. the Russian Federation <1>, Isayeva, Yusupova and Bazayeva v. the Russian Federation <2>, Isayeva v. the Russian Federation <3>, Abuyeva and Others v. the Russian Federation <4>), представляющие собой жалобы российских граждан - жителей Чеченской Республики о нарушении прав мирных жителей в ходе внутреннего вооруженного конфликта на Северном Кавказе.

--------------------------------

<1> Khashiyev and Akayeva v. the Russian Federation, applications N 57942/00, 57945/00, judgment of 24 February 2005.

<2> Isayeva, Yusupova and Bazayeva v. the Russian Federation, applications N 57947/00, 57948/00, 57949/00, judgment of 24 February 2005.

<3> Isayeva v. the Russian Federation, application N 57950/00, judgment of 24 February 2005.

<4> Abuyeva and Others v. the Russian Federation, application N 27065/05, judgment of 2 December 2010.

Кроме того, следует отметить, что в настоящее время в Европейском Суде ожидают своего рассмотрения несколько сотен жалоб жителей Южной Осетии против Грузии в отношении событий августа 2008 г., а также жалобы мирных жителей Донбасса против Украины, касающиеся проведения киевскими властями "антитеррористической операции" на юго-востоке страны в 2014 - 2015 гг.

Указанные группы дел могут также иметь практическую ценность с точки зрения выработки стандартов защиты прав мирных жителей в условиях вооруженных конфликтов.

В свою очередь, ст. 8 Европейской конвенции по правам человека гласит:

"1. Каждый имеет право на уважение его личной и семейной жизни, его жилища и его корреспонденции.

2. Не допускается вмешательство со стороны публичных властей в осуществление этого права, за исключением случаев, когда такое вмешательство предусмотрено законом и необходимо в демократическом обществе в интересах национальной безопасности и общественного порядка, экономического благосостояния страны, в целях предотвращения беспорядков или преступлений, для охраны здоровья или нравственности или защиты прав и свобод других лиц".

Положения ст. 8 Конвенции распространяются на случаи, когда речь идет о действиях самого государства, а не о действиях частных лиц, в связи с чем рассматриваемая гарантия получила широкое применение в тех делах, когда нарушение прав заявителя становится следствием продолжающегося на определенной территории вооруженного конфликта, который, в свою очередь, как правило, является следствием официальной политики государства-ответчика.

При обычных обстоятельствах при рассмотрении жалоб, предметом которых является нарушение прав заявителей в ходе вооруженных конфликтов и при проведении боевых операций, Европейский суд проверяет, составляют ли действия государства-ответчика нарушение ст. 8 Конвенции, выражающееся в нарушении двух самостоятельных прав заявителя:

1) права на уважение личной и семейной жизни;

2) права на уважение жилища.

Оба указанных права будут подробно освещаться в рамках настоящей статьи, в то время как аспект защиты права на уважение корреспонденции, который также является составной частью гарантий, предоставляемых п. 1 ст. 8 Конвенции, намеренно оставляется авторами за кадром, как не имеющий особой специфики применительно к тематике статьи.

Право на уважение личной и семейной жизни

В соответствии с прецедентной практикой Суда по ст. 8 Конвенции понятия "личная жизнь" и "семейная жизнь" являются широкими и не подлежат исчерпывающему определению (Pretty v. the United Kingdom <1>, § 61, Maskhadova and Others v. Russia <2>, § 208, Zalov and Khakulova v. Russia <3>, § 67). При этом понятие "личная жизнь" включает в себя как физическую, так и моральную сторону жизни индивида (Xand Yv. the Netherlands <4>, § 22), а также физическую и психологическую неприкосновенность (Von Hannover v. Germany <5>, § 50).

--------------------------------

<1> Pretty v. the United Kingdom, application N 2346/02, judgment of 29 April 2002.

<2> Maskhadova and Others v. Russia, application N 18071/05, judgment of 6 June 2013.

<3> Zalov and Khakulova v. Russia, application N 7988/09, judgment of 16 January 2014.

<4> X. and Y. v. the Netherlands, application N 21830/93, judgment of 22 April 1997.

<5> Von Hannover v. Germany, application N 59320/00, judgment of 24 June 2004.

Уважение личной жизни также предусматривает право устанавливать и развивать отношения с другими людьми и внешним миром и иногда может затрагивать вопросы социальной идентичности лица (Niemietz v. Germany <1>, § 29, Shimovolos v. Russia <2>, § 64, Alim v. Russia <3>, § 68). Гарантия, предоставляемая п. 1 ст. 8 Конвенции, в первую очередь направлена на обеспечение развития, без внешнего вмешательства, личности каждого человека в его отношениях с другими людьми (Von Hannover v. Germany, § 50). Таким образом, защита личной жизни распространяется за пределы частного семейного круга и включает в себя также социальный аспект (Von Hannoverv. Germany, § 69).

--------------------------------

<1> Niemietz v. Germany, application N 13710/88, judgment of 16 December 1992.

<2> Shimovolos v. Russia, application N 30194/09, judgment of 21 June 2011.

<3> Alim v. Russia, application N 39417/07, judgment of 27 September 2011.

Понятие "личная жизнь" включает в себя также деятельность профессионального и делового характера, поскольку именно в процессе работы большинство людей имеют значительную, если не наибольшую, возможность развивать отношения с внешним миром (Niemietz v. Germany, § 29, Halford v. the United Kingdom <1>, § 42 - 46). Соответственно, личная жизнь включает в себя и отношения с другими людьми в профессиональной области (Burgharz v. Switzerland <2>, § 47).

--------------------------------

<1> Halford v. the United Kingdom, application N 20605/92, judgment of 25 June 1997.

<2> Burgharz v. Switzerland, judgment of 22 February 1994, Series A N 280-B.

Пункт 1 ст. 8 Конвенции гарантирует право на уважение семейной жизни исходя из предположения существования семьи. При этом не проводится различия между разными типами семейных отношений. Суд расширил понятие "семейная жизнь" с учетом современных изменений социальных и культурных моделей семейной жизни и не ограничивает его отношениями, основанными на браке, - оно может включать в себя другие de facto "семейные" узы, когда стороны живут совместно вне брака (Keegan v. Ireland <1>, § 44). По мнению Суда, члены "незаконной" семьи пользуются гарантиями по ст. 8 Конвенции наравне с членами традиционной семьи. Определяющее значение для принятия такого решения имеют устойчивый характер взаимоотношений заявителей и тот факт, что, проживая вместе, они не отличались от семьи, основанной на браке (Johnston and Others v. Ireland <2>, § 55).

--------------------------------

<1> Keegan v. Ireland, application N 28867/03, judgment of 18 July 2006.

<2> Johnston and Others v. Ireland, application N 9697/82, judgment of 18 December 1986.

Таким образом, наличие или отсутствие "семейной жизни" для целей ст. 8 Конвенции является, по существу, вопросом факта, зависящим от реального существования на практике близких личных связей (К. and Т. v. Finland <1>, Alim v. Russia, § 70). Такие связи в том числе возникают между родителями и детьми, поскольку для родителей и детей быть вместе - это основа семейной жизни (Olsson v. Sweden (N 1) <2> § 59). Кроме того, личные связи имеют место между иными ближайшими родственниками, например, между дедушками, бабушками и внуками, поскольку такого рода отношения могут играть существенную роль в семейной жизни (Marckx v. Belgium <3>, § 45, Bronda v. Italy <4>, § 51). Родные братья и сестры также имеют право на семейную жизнь в рамках отношений между собой независимо от отношений между детьми и родителями (Moustaquim v. Belgium <5>, § 36, Mustafa and Armagan Akin v. Turkey <6>, § 19). Отношения между тетями/дядями и племянниками/племянницами также могут быть квалифицированы как семейная жизнь ( v. Russia <7>, § 27).

--------------------------------

<1> K. and T. v. Finland, application N 25702/94, judgment of 12 July 2001.

<2> Olsson v. Sweden, application N 10465/83, judgment of 24 March 1988.

<3> Marckx v. Belgium, application N 6833/74, judgment of 13 June 1979.

<4> Bronda v. Italy, application N 22430/93, judgment of 9 June 1998.

<5> Moustaquim v. Belgium, application N 12313/86, judgment of 18 February 1991.

<6> Mustafa and Armagan Akin v. Turkey, application N 4694/03, judgment of 6 April 2010.

<7> v. Russia, application N 77785/01, judgment of 2 June 2005.

Приведенные примеры свидетельствуют о стремлении Европейского суда к расширительному толкованию п. 1 ст. 8 Конвенции, с тем чтобы распространить его действие на максимальное количество общественных отношений, так или иначе связанных с семейной жизнью.

Сам Суд отмечал развивающееся толкование Конвенции, называя ее "живым инструментом, который должен толковаться в свете современных условий" (E.B. v. France [G.C.] <1>, § 92). Рассматривая Конвенцию как "живой инструмент", следует оценивать содержание в ней прав не в свете намерений ее разработчиков в 1950 г., а в свете условий сегодняшнего дня, что имеет огромное значение в быстро меняющемся современном мире.

--------------------------------

<1> E.B. v. France, application N 43546/02, judgment of the Grand Chamber of 22 January 2008.

Основная цель ст. 8 Конвенции состоит в защите лица от произвольного вмешательства со стороны публичных властей. Любое вмешательство в соответствии с п. 1 ст. 8 Конвенции должно быть оправданным с точки зрения п. 2 ст. 8 как "предусмотренное законом" и "необходимое в демократическом обществе" для одной или более целей, перечисленных в нем (V.C. v. Slovakia <1>, § 139, R.R. v. Poland <2>, § 183, Maslov v. Austria [G.C.] <3>, § 65).

--------------------------------

<1> V.C. v. Slovakia, application N 18968/07, judgment of 8 November 2011.

<2> R.R. v. Poland, application N 27617/04, judgment of 26 May 2011.

<3> Maslov v. Austria, application N 1638/03, judgment of the Grand Chamber of 23 June 2008.

Согласно прецедентной практике Суда понятие "предусмотрено законом" в значении п. 2 ст. 8 Конвенции, в частности означает, что данная мера или меры должны иметь определенную основу в национальном законодательстве (Aleksandra Dmitriyeva v. Russia <1>, § 104 - 107), но также затрагивает качество указанного закона, требуя, чтобы он был доступен заинтересованному лицу и предсказуем с точки зрения последствий, а также чтобы закон соответствовал принципу верховенства права (Kruslin v. France <2>, § 27, Lambert v. France <3>, § 23, Shimovolos v. Russia, § 67, Rotaru v. Romania <4>, § 52).

--------------------------------

<1> Aleksandra Dmitriyeva v. Russia, application N 9390/05, judgment of 3 November 2011.

<2> Kruslin v. France, application N 11801/85, judgment of 24 April 1990.

<3> Lambert v. France, application N 46043/14, judgment of 5 June 2015.

<4> Rotaru v. Romania, application N 28341/95, judgment of 4 May 2000.

Чтобы закон отвечал критерию предсказуемости, он должен излагать с достаточной точностью условия, при которых может применяться мера, чтобы заинтересованные лица, при необходимости с помощью соответствующей консультации, могли урегулировать свое поведение (Arkhestov and Others v. Russia <1>, § 79).

--------------------------------

<1> Arkhestov and Others v. Russia, application N 22089/07, judgment of 16 January 2014.

В отношении вопроса о "необходимости" вмешательства Суд постановил, что исключения, предусмотренные в п. 2 ст. 8 Конвенции, должны толковаться узко, а необходимость их применения в каждом деле должна быть убедительно доказана (Cremieux v. France <1>, § 38, Andre and Others v. France <2>, § 40). Вмешательство считается "необходимым в демократическом обществе" для законной цели, если оно отвечает "настоятельной (неотложной) общественной потребности" и, в частности, соразмерно преследуемой законной цели, а мотивы, выдвинутые национальными властями в его оправдание, являются "относимыми и достаточными" (A., B. and C. v. Ireland [G.C.] <3>, § 218 - 241, Coster v. United Kingdom <4>, § 104, V.C. v. Slovakia, § 139, Olsson v. Sweden (N 1), § 67).

--------------------------------

<1> Cremieux v. France, application N 11471/85, judgment of 25 February 1993.

<2> Andre and Others v. France, application N 18603/03, judgment of 24 July 2008.

<3> A., B. and C. v. Ireland, application N 25579/05, judgment of the Grand Chamber of 16 December 2010.

<4> Coster v. the United Kingdom, application N 24876/94, judgment of 18 January 2001.

Суд указал, что применение выбранной государством-ответчиком меры должно иметь убедительное объяснение и обоснование в каждом конкретном случае. Для того чтобы мера рассматривалась как пропорциональная и необходимая в демократическом обществе, должна исключаться возможность использования альтернативной меры, которая причиняет меньший ущерб данному фундаментальному праву при достижении той же цели (Nada v. Switzerland <1>, § 183, 186).

--------------------------------

<1> Nada v. Switzerland, application N 10593/08, judgment of 12 September 2012.

Кроме того, наряду с негативным обязательством по воздержанию от вмешательства в личную и семейную жизнь индивида на государства-участников возлагается позитивное обязательство обеспечивать право лиц, находящихся под их юрисдикцией, на эффективное уважение их прав на основании ст. 8 Конвенции (X. and Y. v. Netherlands, § 23, K.U. v. Finland <1>, § 42 - 51, Ageyevy v. Russia <2>, § 194). Согласно позиции Суда у лица есть "правомерное ожидание" защиты и уважения его частной жизни (Von Hannover v. Germany, § 51).

--------------------------------

<1> K.U. v. Finland, application N 2872/02, judgment of 2 December 2008.

<2> Ageyevy v. Russia, application N 7075/10, judgment of 18 April 2013.

Для оценки таких позитивных обязательств следует учитывать, что верховенство права, один из фундаментальных принципов демократического общества, присущ всем статьям Конвенции ( v. Lithuania <1>, § 38, and Zehnal v. Czech Republic (dec.) <2>). Соблюдение требований, налагаемых принципом верховенства права, предполагает, что нормы национального права должны обеспечивать меры правовой защиты от произвольного вмешательства публичных властей в права, гарантированные Конвенцией (V.C. v. Slovakia, § 140, Malone v. the United Kingdom <3>, § 67).

--------------------------------

<1> v. Lithuania, application N 36919/02, judgment of 25 November 2008.

<2> and Zehnal v. Czech Republic (dec.), application N 38621/97, ECHR 2002-V.

<3> Malone v. the United Kingdom, application N 8691/79, judgment of 26 April 1985.

Указанные принципы находят свое отражение в практике Европейского суда при рассмотрении жалоб о нарушении ст. 8 Конвенции в условиях вооруженного конфликта.

Все вооруженные конфликты сопровождаются массовой гибелью мирного населения. Также нередки случаи исчезновения лиц при проведении боевых операций.

Общение близких родственников (супругов, родителей и их детей) является ключевым моментом семейной жизни, охрана целостности семьи является важнейшим элементом права на уважение семейной жизни, гарантированного п. 1 ст. 8 Конвенции.

Разлука с близкими родственниками, в том числе с родителями, супругом, детьми (как следствие действий государственных органов), признается Судом вмешательством в семейную жизнь (Agraw v. Switzerland <1>), поскольку уважение семейной жизни предполагает обязательство государства действовать так, чтобы позволить семейным связям развиваться естественно. Когда имеет место гибель лица, вне всякого разумного сомнения находится тот факт, что такое вмешательство государства имеет значительные и невосполнимые последствия для его близких, причиняет им непосильные страдания и переживания, составляет нарушение п. 1 ст. 8 Конвенции (если неприменимы положения п. 2 ст. 8).

--------------------------------

<1> Agraw v. Switzerland, application N 3295/06, judgment of 29 July 2010.

Также Суд признает нарушение права на уважение семейной жизни в случае, когда лицо претерпевает страдания вследствие исчезновения близких родственников и невозможности выяснения их участи (Ismailov and Others v. Russia <1>).

--------------------------------

<1> Ismailov and Others v. Russia, application N 33947/05, judgment of 26 November 2009.

Следует отметить, что в ходе вооруженных конфликтов нередки ситуации, когда у лиц отсутствуют сведения о судьбе их родных и близких, особенно когда имеет место нахождение в зоне боевых действий, что также принимается Судом во внимание при рассмотрении указанной категории дел в контексте нарушений прав на уважение семейной жизни.

Кроме того, как неоднократно отмечал Суд, государства имеют также позитивное обязательство по предотвращению нарушений физической и психологической неприкосновенности лица со стороны иных лиц, когда власти знают или должны знать об этих нарушениях (X. and Y. v. Netherlands, § 22, 23, D.P. and J.C. v. the United Kingdom <1>, § 118, M.C. v. Bulgaria <2>, § 73, 149, Georgel and Georgeta Stoicescu v. Romania <3>, § 49). Суд также пришел к выводу о том, что существует позитивное обязательство государства по обеспечению уважения человеческого достоинства и качества жизни в определенных отношениях (L. v. Lithuania <4>, § 56, Pretty v. the United Kingdom, § 65, Georgel and Georgeta Stoicescu v. Romania, § 49).

--------------------------------

<1> D.P. and J.C. v. the United Kingdom, application N 38719/97, judgment of 10 October 2003.

<2> M.C. v. Bulgaria, application N 39272/98, judgment of 4 December 2003.

<3> Georgel and Georgeta Stoicescu v. Romania, application N 9718/03, judgment of 26 July 2011.

<4> L. v. Lithuania, application N 27527/03, judgment of 11 September 2007.

Обязательство по принятию необходимых мер должно толковаться способом, который не возлагает нереальное или несоразмерное бремя на власти. С точки зрения Суда, не каждая обжалуемая угроза физической неприкосновенности может повлечь предъявление к властям конвенционного требования о принятии практических мер для предотвращения реализации этой угрозы. Суд полагает, что должно быть установлено к его удовлетворению, что власти знали или должны были знать на тот момент о существовании реальной и непосредственной угрозы жизни или физической целостности конкретного лица и что они не приняли меры в рамках их полномочий, от которых, рассуждая разумно, могло ожидаться устранение этой угрозы ( and Okkan v. Turkey <1>, § 46, Osman v. the United Kingdom (N 1), § 116, 121, v. Turkey <2>, § 39, Georgel and Georgeta Stoicescu v. Romania, § 51).

--------------------------------

<1> and Okkan v. Turkey, applications N 54179/00, 54176/00, judgment of 20 November 2007.

<2> v. Turkey, application N 47304/07, judgment of 11 January 2011.

В частности, в случае, если власти располагают информацией о том, что конкретная территория, на которой проживают мирные жители, подвергается агрессии, и о той опасности, которую представляет эта агрессия для физической неприкосновенности и здоровья населения, на государстве-ответчике лежит позитивное обязательство принять все необходимые меры, чтобы исключить угрозу жизни населения и защитить здоровье и физическую неприкосновенность находящихся на этой территории лиц.

Уклонение властей государства-ответчика от защиты физической и психологической неприкосновенности мирных жителей должно рассматриваться как нарушение позитивных обязательств на основании п. 1 ст. 8 Конвенции по обеспечению уважения личной жизни.

Суд также не исключает возможности того, что позитивное обязательство государства, согласно ст. 8 Конвенции, гарантировать телесную неприкосновенность личности может распространяться на вопросы, касающиеся эффективности уголовного расследования (Osman v. the United Kingdom (N 1), § 128, Tyagunova v. Russia <1>, § 152).

--------------------------------

<1> Tyagunova v. Russia, application N 19433/07, judgment of 31 July 2012.

Нарушением права на уважение личной и семейной жизни признается также непредоставление информации, необходимой для оценки угрозы, которой подвергаются заявители и их семьи, оставаясь проживать в месте, подвергающемся опасности (Guerra and Others v. Italy <1>). Иными словами, государственные власти обязаны информировать граждан о наличии угрозы их личной и семейной жизни в связи с возможными действиями государства на определенной территории. У мирных жителей, проживающих на территории вооруженного конфликта, имеются все разумные основания ожидать, что они будут предупреждены о начале проведения боевой операции с применением летальной силы.

--------------------------------

<1> Guerra and Others v. Italy, application N 14967/89, judgment of 19 February 1998.

Право на уважение жилища

Понятие "жилище", согласно практике Суда, связано с охраной как имущественных, так и неимущественных интересов личности. Судом отмечается, что жилищем обычно является физически определенное пространство (помещение), в котором развивается личная и семейная жизнь человека, неприкосновенность которой гарантируется п. 1 ст. 8 Конвенции.

Право каждого на уважение его жилища означает право не только на конкретное физическое пространство (помещение), но и на спокойное (мирное) пользование им. Вмешательство в право на уважение жилища

влечет нарушение этого права, если такое вмешательство отрицательно влияет на возможность пользования удобствами жилища (Moreno Gomez v. Spain <1>, § 53, Giacomelli v. Italy <2>, § 76).

--------------------------------

<1> Moreno Gomez v. Spain, application N 4143/02, judgment of 16 November 2004.

<2> Giacomelli v. Italy, application N 59909/02, judgment of 2 November 2006.

Жилище по смыслу п. 1 ст. 8 Конвенции не ограничено местом, занимаемым лицом на законных основаниях, и не зависит от квалификации в национальном праве. Решение по вопросу, является ли место конкретного проживания жилищем, зависит от фактических обстоятельств дела, а именно от наличия достаточных продолжающихся связей с конкретным местом проживания (Prokopovich v. Russia <1>, § 36, Gillow v. the United Kingdom <2>, § 46, McKay-Kopecka v. Poland (dec.)).

--------------------------------

<1> Prokopovich v. Russia, application N 58255/00, judgment of 18 November 2004.

<2> Gillow v. the United Kingdom, application N 9063/80, judgment of 14 September 1987.

Применительно к ст. 8 Конвенции понятие "жилище" необязательно связано с правом собственности на конкретный объект недвижимости. "Жилище" может существовать, даже когда заявитель не имеет прав или интереса в отношении недвижимого имущества (Prokopovich v. Russia, § 35 - 39, Khamidov v. Russia <1>, § 128). В связи с этим Суд отмечал, что, поскольку заявитель и его брат всегда жили одной семьей и их дома построены очень близко друг к другу, дом брата заявителя, как и его собственный, может считаться "жилищем" заявителя для целей ст. 8 Конвенции (Khamidov v. Russia).

--------------------------------

<1> Khamidov v. Russia, application N 72118/01, judgment of 15 November 2007.

Вне зависимости от того, проживает или нет лицо в помещении, которое принадлежит ему на праве собственности, такое помещение также может считаться его жилищем. Право собственности на жилище является достаточным основанием для его охраны согласно п. 1 ст. 8 Конвенции (Gillow v. the United Kingdom, § 46). В одном из своих решений Суд постановил, что заявители имели в собственности дом, но не жили в нем на протяжении 19 лет. Однако этот дом может называться жилищем по смыслу п. 1 ст. 8 Конвенции. Несмотря на их длительное отсутствие, они имели желание туда вернуться, сохранив достаточно восприимчивую связь с имуществом, чего достаточно для того, чтобы считать его жилищем (Gillow v. the United Kingdom).

Понятие "жилище" может включать в себя и второй дом индивида, так как человеку вполне возможно развить в себе сильные эмоциональные связи и со вторым домом (Demades v. Turkey <1>, § 30 - 34).

--------------------------------

<1> Demades v. Turkey, application N 16219/90, judgment of 31 July 2003.

Указанные принципы находят свое отражение в практике Европейского суда при рассмотрении жалоб о нарушении ст. 8 Конвенции в условиях вооруженного конфликта.

Пункт 1 ст. 8 Конвенции включает право каждого человека иметь жилище, защищенное от нападений со стороны государства и его представителей.

В одном из дел Суд постановил, что силы безопасности государства были ответственны за поджог жилища заявителей и потерю их домов, вследствие чего последние были вынуждены оставить деревню и поменять место жительства. Поскольку умышленное причинение вреда жилищу заявителя и находившемуся в нем имуществу представляет серьезное вмешательство в право индивида на уважение семейной жизни и жилища, Суд заключил, что была нарушена ст. 8 Конвенции (Akdivar and Others v. Turkey <1>).

--------------------------------

<1> Akdivar and Others v. Turkey, application N 28193/93, judgment of 1 April 1998.

Преднамеренное уничтожение (поджог) домов, в том числе в результате интенсивной стрельбы по территории населенного пункта, было также признано Судом нарушением прав, гарантированных п. 1 ст. 8 Конвенции (Ahmet Ozkan and Others v. Turkey <1>). В одном из дел Суд признал, что повреждение собственности заявителя и поджог его дома представляют собой акт насилия и преднамеренного разрушения при полном отсутствии внимания к безопасности и благосостоянию заявителя, который вместе со своей семьей остался без крова при обстоятельствах, причинивших ему унижение и страдание. Суд отметил, что заявитель является скромным человеком, в связи с чем причиненный ущерб повлиял на него в глубокой степени (Bilgin v. Turkey <2>, § 99, Dulas v. Turkey <3>, § 332).

--------------------------------

<1> Ahmet Ozkan and Others v. Turkey, application N 21689/93, judgment of 6 April 2004.

<2> Bilgin v. Turkey, application N 25659/94, judgment of 17 July 2001.

<3> Dulas v. Turkey, application N 25801/94, judgment of 30 January 2001.

Вооруженные конфликты, как правило, проводящиеся на густонаселенной территории, сопровождаются разрушением жилищ мирных жителей и находившегося в нем имущества.

Лишение жилища причиняет сильнейшие моральные страдания и переживания. Все, что было дорого владельцу, все вещи, которые были нажиты им на протяжении жизни и хранили воспоминания о событиях, составляющих его личную и семейную жизнь, безвозвратно утрачиваются.

В связи с разрушением жилища лицо на длительное время лишается возможности нормального проживания в нем и спокойных условий психического развития личности, что составляет нарушение п. 1 ст. 8 Конвенции.

По аналогии с правом на уважение личной и семейной жизни позитивное обязательство государства в соответствии с п. 1 ст. 8 Конвенции гарантировать реальное обеспечение права на уважение жилища включает в себя также обязательство по проведению эффективного уголовного расследования факта уничтожения/повреждения жилища.

Согласно позиции Суда преднамеренное уничтожение домов и находящегося в них имущества заявителей является одновременно нарушением как их права на личную жизнь и уважение жилища, так и права на беспрепятственное пользование своим имуществом, гарантированного ст. 1 Протокола N 1 к Конвенции (Akdivar and Others v. Turkey, Orhan v. Turkey <1>, § 379).

--------------------------------

<1> Orhan v. Turkey, application N 25656/94, judgment of 18 June 2002.

Заключение

Анализ практики Европейского суда показал, что при проведении вооруженных конфликтов права мирных жителей в контексте гарантий, предоставляемых п. 1 ст. 8 Конвенции, могут нарушаться в результате:

- разлуки с близкими родственниками (в связи с гибелью лица, его исчезновением);

- непринятия необходимых мер для исключения угрозы жизни и защиты здоровья и физической неприкосновенности;

- непредоставления информации, необходимой для оценки угрозы личной и семейной жизни в связи с проводимой боевой операцией;

- разрушения жилища (лишения крова);

- отсутствия эффективного расследования угрозы физической неприкосновенности, а также обстоятельств разрушения жилища.

При рассмотрении указанной категории дел для оценки вмешательства властей в права, предусмотренные п. 1 ст. 8 Конвенции, Судом также принимаются во внимание следующие обстоятельства:

- вынужденное покидание постоянного места жительства из-за прямой угрозы жизни и здоровью, лишение доступа к жилищу;

- отсутствие информации о судьбе близких родственников, находящихся в зоне боевых действий;

- лишение на длительный период возможности осуществления профессиональной деятельности и обучения.

К СТАТЬЕ 10 КОНВЕНЦИИ

М.Е. ГЛАЗКОВА

РАЗГРАНИЧЕНИЕ ПОНЯТИЙ "ОЦЕНОЧНОЕ СУЖДЕНИЕ" И "УТВЕРЖДЕНИЕ О

ФАКТАХ" ПРИ РАССМОТРЕНИИ ДЕЛ О ДИФФАМАЦИИ В КОНТЕКСТЕ

ПРЕЦЕДЕНТНОЙ ПРАКТИКИ ЕВРОПЕЙСКОГО СУДА ПО ПРАВАМ ЧЕЛОВЕКА

Глазкова Мария Евгеньевна.

В 2005 г. с отличием окончила Российскую правовую академию Министерства юстиции РФ.

Кандидат юридических наук (диссертация на тему "Применение европейских стандартов отправления правосудия в российском арбитражном процессе").

Научный работник с 2006 г. Сфера деятельности: теоретические и научно-практические исследования в области цивилистического процесса, судебного правоприменения в Российской Федерации, практики Европейского суда по правам человека, мониторинга правоприменения; научно-правовая экспертиза, участие в подготовке законопроектов в процессуальной сфере; тематические разработки по поручению Правительства РФ, Администрации Президента РФ; преподавательская деятельность.

Соавтор нескольких монографий ("Актуальные проблемы унификации гражданского процессуального и арбитражного процессуального законодательства", 2015; "Научные концепции развития российского законодательства", 2015; "Правосудие в современном мире", 2012 и др.), научно-практических пособий ("Защита деловой репутации в случаях ее диффамации или неправомерного использования (в сфере коммерческих отношений)", 2015; "Правовой мониторинг", 2009, и др.); автор ряда статей в научных изданиях.

Статья посвящена характеристике критериев, применяемых Европейским судом по правам человека для отграничения надлежащего осуществления свободы, гарантированной ст. 10 Европейской конвенции по правам человека, от диффамации, а также автономному значению понятий, используемых им для оценки диффамационных высказываний. Кроме того, приводятся примеры судейского активизма в выработке собственных критериев и понятий на внутригосударственном уровне.

Delineation of Concepts of a "Value Judgment" and "Statement of Facts" in the Cases of Defamation in the Practice of the European Court of Human Rights

M. Glazkova

The article is devoted to the criteria used by the European Court of Human Rights for distinguishing defamation from the proper implementation of the freedom guaranteed by Article 10 of the Convention, as well as value of the concepts used to assess the defamatory statements. In addition, the cases of judicial activism at the national level in the development of the own criteria and concepts are illustrated.

Проблема уяснения автономного значения понятий, формируемых практикой Европейского суда в ходе толкования положений Конвенции, дилемма между аутентичным применением этих понятий или проявлением активизма национальными судами достаточно ярко проявляются в судебной практике по делам о защите чести, достоинства или деловой репутации <1>.

--------------------------------

<1> Понятие "диффамация" формально не определено российским законодательством, однако используется учеными и практиками в отношении упомянутой категории дел гражданского судопроизводства в контексте ссылок на прецеденты толкования Европейским судом положений ст. 10 Конвенции. Как отметил Верховный Суд РФ, "используемое Европейским судом по правам человека в его постановлениях понятие диффамации тождественно понятию распространения не соответствующих действительности порочащих сведений, содержащемуся в статье 152 Гражданского кодекса Российской Федерации" (Постановление Пленума от 24 февраля 2005 г. N 3 "О судебной практике по делам о защите чести и достоинства граждан, а также деловой репутации граждан и юридических лиц"). Вместе с тем это не ограничивает возможность анализа и учета соответствующих правовых позиций Европейского суда, высказанных в делах по уголовным обвинениям и раскрывающих критерии и понятия, используемые при квалификации диффамации.

Толкование и применение Европейским судом некоторых

критериев оценки свободного выражения мнения

Статья 10 Конвенции, провозглашая свободу выражения мнения, в том числе путем получения и распространения информации и идей, прямо оговаривает условия допустимого ограничения данной свободы в демократическом обществе: "2. Осуществление этих свобод, налагающее обязанности и ответственность, может быть сопряжено с определенными формальностями, условиями, ограничениями или санкциями, которые предусмотрены законом и необходимы... в интересах национальной безопасности, территориальной целостности или общественного порядка, в целях предотвращения беспорядков или преступлений, для охраны здоровья и нравственности, защиты репутации или прав других лиц, предотвращения разглашения информации, полученной конфиденциально, или обеспечения авторитета и беспристрастности правосудия".

В этом конвенционном положении обращает на себя внимание в первую очередь упоминание об обязанностях и ответственности, которые налагает на носителя данной свободы ее осуществление. Это обусловлено тем обстоятельством, что право на свободное выражение своего мнения не является абсолютным. Конвенция называет цели, которым может служить установление государством определенных границ реализации этой свободы. В их числе - защита репутации и прав иных лиц.

При рассмотрении жалоб на нарушение ст. 10 Конвенции Европейский суд не только устанавливает факт вмешательства в права заявителей, наличие в национальном праве законных оснований для него, оценивает правомерность преследуемой им цели, но и степень его необходимости в демократическом обществе. Европейский суд признает, что последний критерий требует выяснения следующих обстоятельств: 1) было ли обжалуемое вмешательство обусловлено "настоятельной общественной потребностью"; 2) было ли оно соразмерным преследуемой правомерной цели; 3) являются ли доводы, приведенные национальными властями в его оправдание, существенными, относимыми и достаточными <1>.

--------------------------------

<1> См.: п. 42 Постановления ЕСПЧ от 4 апреля 2013 г. по делу "Резник против России" [Reznik v. Russia] (жалоба N 4977/05); п. п. 35, 36 Постановления ЕСПЧ от 31 июля 2007 г. по делу "Дюльдин и Кислов против России" [Dyuldin and Kislov v. Russia] (жалоба N 25968/02); п. п. 48, 49, 63 Постановления ЕСПЧ от 19 июня 2003 г. по делу "Педерсен и Баадсгаард против Дании" [Pedersen and Baadsgaard v. Denmark] (жалоба N 49017/99); п. 62 Постановления ЕСПЧ от 26 апреля 1979 г. по делу "Санди таймс" против Соединенного Королевства (N 1)" [Sunday Times v. the United Kingdom (N 1)] (жалоба N 6538/74).

Из необходимости установления баланса интересов противостоящих сторон - "носителя" мнения и любого другого лица, право на частную жизнь или репутацию которого может затронуть выражение такого мнения, и исходит Европейский суд при оценке допустимости условий, ограничений или санкций, предусмотренных законом и подлежащих применению национальным судом при рассмотрении дел о диффамации.

В деле "Бладет Тромсо и Стенсаас против Норвегии" ЕСПЧ признал нарушение ст. 10 Конвенции на основе анализа таких обстоятельств дела, как соотношение общественного и частного интересов, степень взвешенности излагаемой позиции и, что важно, источники, на которых основана распространяемая информация. Высказанная в данном деле правовая позиция (впоследствии многократно воспроизведенная в его практике и воспринятая на национальном уровне) уравновесила "важность правомерности обсуждения критических точек зрения на вопросы, представляющие общественный интерес, с необходимостью защиты чести частных лиц, особенно когда сами они не искали огласки" <1>.

--------------------------------

<1> Йебенс С.Э. Как охотничья экспедиция по добыче тюленей повлияла на свободу прессы // Совесть Европы: 50 лет Европейскому суду по правам человека: Российское издание. М., 2012. С. 98.

Таким образом, свобода выражения мнения теснейшим образом связана с защитой частной жизни, что обусловливает необходимость учета прецедентов толкования положений и ст. 8, и ст. 10 Конвенции в совокупности для выявления признаков диффамации <1>.

--------------------------------

<1> Подтверждение этому выводу находим и в актах Европейского суда. См., например, п. 58 Постановления ЕСПЧ от 24 июня 2004 г. по делу "Фон Ганновер (Принцесса Ганноверская) против Германии" [Von Hannover v. Germany] (жалоба N 59320/00).

Европейский суд проводит разграничение между сообщением фактов, даже весьма спорных, способных оказать положительное влияние на обсуждение в демократическом обществе вопросов, касающихся, например, политических деятелей при исполнении ими своих функций, и сообщением подробностей частной жизни лица, которое не занимается никакой официальной деятельностью. Если в первом случае пресса исполняет функцию "сторожевого пса демократии" в деле "информирования общественности по вопросам, представляющим общественный интерес", то во втором такой роли она не играет <1>.

--------------------------------

<1> См. Постановление ЕСПЧ от 26 ноября 1991 г. по делу "Обсервер" и "Гардиан" против Великобритании" [Observer and Guardian v. the United Kingdom] (жалоба N 13585/88).

Так, в деле "Фон Ганновер (принцесса Ганноверская) против Германии" Суд указал, что решающим фактором при сопоставлении защиты частной жизни со свободой выражения должен являться вклад, который опубликованные фотографии и статьи вносят в обсуждение вопроса, представляющего общественный интерес. В данном деле такой вклад был признан "равным нулю", поскольку фотографии и статьи были посвящены исключительно подробностям частной жизни заявительницы, не выполнявшей при этом каких-либо официальных функций <1>.

--------------------------------

<1> См. Постановление ЕСПЧ по делу "Фон Ганновер (Принцесса Ганноверская) против Германии".

При этом ст. 10 Конвенции позволяет защищать репутацию каждого, в том числе и политика, даже когда он выступает не в личном качестве, но в таких случаях противовесом подобной защиты выступает интерес общества к открытой дискуссии по политическим вопросам <1>.

--------------------------------

<1> См. п. 42 Постановления ЕСПЧ от 8 июля 1986 г. по делу "Лингенс против Австрии" [Lingens v. Austria] (жалоба N 9815/82).

Для достижения справедливого равновесия между конкурирующими интересами требуются правильное установление и полное выяснение всех обстоятельств, имеющих значение для квалификации диффамации.

В прецедентной практике Европейского суда можно считать устоявшимися как минимум следующие критерии отграничения надлежащего осуществления свободы, гарантированной ст. 10 Конвенции, от диффамации: