292334

Чувашский государственный институт гуманитарных наук

Научные доклады Выпуск 2

Г.А. Николаев

МИР СРЕДНЕВОЛЖСКОЙ ПОЛИКОНФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕРЕВНИ В АСПЕКТЕ ОТНОШЕНИЙ «СВОЙ» И «ЧУЖОЙ»:

ВТОРАЯ ПОЛОВИНА XIX – НАЧАЛО XX ВЕКА

Доклад на научной сессии Чувашского государственного института гуманитарных наук по итогам работы за 2010 год

Чебоксары – 2011

1

ÓÄÊ 94(47) ÁÁÊ 63.3(0)5

Í63

Г.А. Николаев. Мир средневолжской поликонфессиональной деревни в аспекте отношений «свой» и «чужой»: вторая половина XIX – начало XX века.

Чебоксары, 2011. 36 с. (Научные доклады / Чувашский государственный институт гуманитарных наук. Вып. 2.)

В работе дан анализ повседневной действительности крестьянства в средневолжской деревне в эпоху капиталистической модернизации в аспекте отношений «свой» и «чужой» по конфессиональному признаку.

© Г.А. Николаев, 2011 © Чувашский государственный

институт гуманитарных наук, 2011

2

ВВЕДЕНИЕ

Изучениюконфессиональнойситуациина Средней Волге в эпоху капиталистической модернизации в региональной историографии посвящено солидное число исследований. Свет на данный сюжет проливают в первую очередь труды, отражающие процесс христианизации и христианского просвещения волжских народов1. Названная проблематика отчасти получила раскрытие также в работах, где в качестве объекта анализа выступают этнические и религиозные общностирегиона2.Вместе с тем было бы преувеличением считать, что все аспекты данной обширной темы, на которую словно бусинки на нить нанизывается множество проблемных блоков вопросов – этническая и конфессиональная идентичность, диалог культур, ментальность членов религиозных общин и их культура повседневности, государственно-конфессиональные отношения и т.д. – в выполненных на сегодня сочинениях разработаны с необходимой глубиной и полнотой. К их числу в первую оче- редь, пожалуй, следует отнести вопрос о взаимоотношениях религиозных общин в средневолжской деревне. Он, если и ставился в историко-этнологической литературе, то лишь в общем плане. Между тем в углубленной его разработке существует настоятельнаянеобходимость. Названный исследовательский ракурс позволяет приоткрыть завесу над многими процессами, шедшими в сельском социуме исподволь в течение долгого времени. Принимая данное обстоятельство во внимание, автор намерен осветить жизнь поликонфессиональной деревни Казанской и Симбирской губерний во второй половине XIX – начале XX в. в аспекте отношений «свой» и «чу- жой». В основу настоящего доклада положены главным образом этнографические записки и очерки современников, источники личного происхождения, историко-статистические описания церквей и приходов, церковные летописи, миссио-

3

нерская периодика, а также делопроизводственная документация духовных и светских учреждений.

ЭТНОКОНФЕССИОНАЛЬНАЯ КАРТА

Религиозное многообразие – исторически сложившаяся характерная особенность жизненного пространства средневолжской многонациональной деревни. В эпоху капитализма она являлась «общим домом» для приверженцев самых разных конфессий и конфессиональных групп. В своем абсолютном большинстве сельское народонаселение региона было представлено тремя религиозными общинами – христианами, магометанами и язычниками. В зеркале статистических характеристик всеобщей переписи населения 1897 г. в деревне Казанской и Симбирской губерний наблюдаем следующую картину. Русские: православные и единоверцы – 97,2%, старообрядцы и уклонившиеся от православия – 2,8%, прочие – 0,0%. Мордва: православные и единоверцы – 98,8%, старообрядцы и уклонившиеся от православия – 1,2%, прочие – 0,0%. Марийцы: православные и единоверцы – 97,3%, язычники – 2,7%, про- чие – 0,0%. Чуваши: православные и единоверцы – 98,9%, язычники – 1,1%, прочие – 0,0%. Татары: мусульмане – 94,5%, православные и единоверцы – 5,5%, прочие – 0,0%. Удмурты: православные и единоверцы – 76,5%, язычники – 23,4%, мусульмане – 0,2%3.

Самую внушительную по численности общность в рассматриваемом регионе составляли православные. Их культурное поле объединяло чуть ли не все сельское население проживавших здесь народов, за исключением татар. Но данный конфессиональный «сплав» включал в свой состав качественно неоднородный компонент, ибо пройденный русским этносом и волжскими народами в христианстве исторический путь имел разную протяженность. По степени приверженности вере, освоению и принятию ее основных догматов, ткань жизненного пространства православия в средневолжской деревне распадалась на ряд лоскутков. Основную социальную опору православия в ней являли собой русские хлебопашцы, в синкретическом религиозном мировоззрении и повседневном быте которых христианское начало стало основополагающим компонентом. Православное вероисповедание в ходе многовкового пребыванияэтносавлонехристианствавызрело вмаркер и

4

важнейшую составляющую русской национальной идентич- ности. В нерусской же деревне к концу XIX в. в приверженце православия язычник менее проступал у мордвы, жившей со стародавнихвремен втесномсоприкосновениис русскими.Врелигиозном сознании и культовой практике мордвы издавна складывались синтетические формы религии, сочетавшие мордовское язычество с язычеством восточнославянским, а затем и с русским православием4. В среде чувашей, марийцев и удмуртов к рубежу двух веков христиане являли собой преимущественно «двоеверов» и «язычествующих» православных. В комплексе их синкретизированных религиозных представлений и обрядов архаический пласт первобытных верований был более устойчив и внушителен, чем у мордвы5 . И замыкали этот ряд крещеные татары: если многие «старокрещены» (крестившиеся до 1740 г.), сохраняя остатки язычества и тягу к исламу, все же были относительно тверды в православии, то «новокрещены» (крестившиеся после 1740 г.) в значительной массе своей лишь номинально являлись таковыми6 . В Казанской губернии в составе крещеных татар в 60 – 90-х годах XIX в. численно преобладали «старокрещены» – 34072 чел. (75,1%) из 45377 чел., в Симбирской, напротив, большинство составляли «новокрещены» – 2251 чел. (86,6%) из 2599 чел.7

Христиане, кто не нашел себя в лоне официальной церкви, на Средней Волге были представлены главным образом русскими хлебопашцами. Согласно данным всеобщей переписи населения 1897 г., в селах и деревнях Казанской и Симбирской губерний проживало 48266 старообрядцев и уклонистов от православия. В их числе русских насчитывалось 45543 чел. (94,4%), мордвы – 2601 чел. (5,4%) и чувашей – 122 чел. (0,3%)8 . Населенных мест, «зараженных» расколом, в рассматриваемых административно-территориальных единицах было сравнительно немного. В них старообрядцы и уклонисты от православия проживали, как правило, группами до нескольких десятков человек9 . Но встречались и настоящие «гнезда» раскола, с общественными молельнями и большим числом сторонников «древнего благочестия»: Казанская губерния, Цивильский уезд – с. Можарки (православные – 2306 чел., раскольники – 1831 чел.); Симбирская губерния, Алатырский уезд – с. Кладбищи (православные – 2306 чел, раскольники – 1831 чел.)10.

5

Как и повсеместно в Российской империи, старообрядчество в средневолжской деревне в эпоху капитализма не представляло единое религиозное движение. Оно включало в себя разные конфессиональные группы в лице поповцев и беспоповцев. Каждое из названных направлений в свою очередь по вероучительным признакам делилось на разные группировки: федосеевцев, поморцев брачного и безбрачного толков, староспасовцев, новоспасовцев, спасовцев-белоризцев, спасовцев, не приемлющих водного крещения, поповцев австрийского толка, беглопоповцев и др.11 Причем даже в рамках одного населенного пункта приверженцы раскола иногда принадлежали к нескольким течениям, толкам и согласиям. В частности, именно такая картина наблюдалась в начале XX в. в с. Подгоры Сызранского уезда Симбирской губернии. Согласно рапорту уездного исправника от 23 июня 1904 г., в нем проживали: поморцы – 90 чел., беглопоповцы – 23 чел., поповцы австрийского толка – 8 чел. и спасовцы – 401 чел.12 Знала деревня региона и небольшие по численности секты нестарообрядческого характера – молокан, хлыстов, штундистов, жидовствующих, евангелистов, толстовцев, кугусортинцев и прочих. Молокане были представлены в ней главным образом мордвой, а отчасти – русскими. Данные национальные группы хлебопашцев составляли также главную социальную опору жидовствующих. Секта «Кугу сорта» («Большая свеча») полу- чила прописку в марийской среде. Членами остальных вышеперечисленных конфессиональных групп старообрядческого и нестарообрядческого характера являлись, за редким исключе- нием, жители русских деревень13.

Конфессиональная карта ислама на Средней Волге во второй половине XIX – начале XX в. почти во всех очертаниях повторяла территориальное размещение татарского этноса. Незначительную брешь в ней составляли лишь селения крещеных татар (кряшен). В 1897 г. в селах и деревнях Казанской и Симбирской губерний конфессиональная общность последних объединяла 42478 чел.14 В действительности их численность была еще меньшей, ибо часть кряшен де-факто принадлежала культурному полю мухаммеданства и вскоре после появления в начале XX в. законодательных актов о веротерпимости деюре перешла в его лоно. В ходе всеобщей переписи населения 1897 г. приверженцами ислама в среде сельских жителей двух

6

рассматриваемых губерний зарегистрировались 209 русских, 140 чувашей, 21 удмурт и 13 марийцев15. Численность «ино- родцев»-мусульман де-факто была более внушительной. Как и кряшены, многие скрытые приверженцы ислама из чувашей, марийцев и удмуртов в начале XX в., изменив свою конфессиональную принадлежность, как склонны были отмечать современники, «ушли в татары».

«Истинное язычество» в деревне Казанской и Симбирской губерний имело нерусское лицо (по переписи 1897 г.): чуваши – 7018 чел., марийцы – 3354 чел., удмурты – 2244 чел. Наиболее устойчивыми в «старой» вере в их среде являлись марийцы и удмурты. Удельный вес названной конфессиональной группы в составе сельского населения был невелик и лишь в трех уездах Казанской губернии к концу XIX в. переваливал за один процент: Царевококшайский – 1,9%, Чистопольский – 1,7% и Мамадышский – 1,6%16. Малочисленные группы приверженцев других конфессий – католики, иудеи, лютеране, англикане, меннониты и прочие – в средневолжской деревне были представлены поздними поселенцами, уроженцами различных губерний Российской империи и иностранными подданными (литовцы, эстонцы, латыши, евреи, поляки, немцы и др.)17.

Подобно расходящимся кругам, порожденным на поверхности воды брошенным в нее камнем, наличие в нерусской деревне разных групп верующих послужило основанием для появления ряда условных конфессионимов для их обозна- чения. Во второй половине XIX – начале XX в. в среде крещеных татар православные миссионеры выделяли, в частности, следующие группы верующих: 1) «таза кряшен», «чиста кряшен» (буквально: чистый крещеный) или «чей кряшен» (буквально: невареный, сырой крещеный) – «татарин крещеный, но не просвещенный, не наученный вполне истинам новой религии, не забывший прежней религии, не оставивший язы ческих обрядов и суеверий»; 2) «кара кряшен» (буквально: черный крещеный) или «уруссымак» (буквально: крещеный, похожий на русского, обрусевший) – татарин, «характеризующийся сравнительно большей преданностью христианской вере, православно-русским обычаям»; 3) «ак кряшен» (буквально: белый крещеный) или «татарсымак» (буквально: крещеный, похожий на татарина, отатарившийся) – «более всего

7

предан мухаммеданству, вполне проникнут татаро-мухамме- данским духом, держится мухаммеданских обрядов и суеверий, постоянно совершает омовения, следит за чистотою тела, носит чистую одежду»18 . В ряде местностей региона чувашские хлебопашцы своих некрещеных соплеменников выделяли в группу «¸=â ÷=âàø» (варианты: «¸\â ÷=âàø», «¸ó ÷=âàø»)19. В д. Большой Ашламаш Царевококшайского уезда Казанской губернии приверженцы традиционных верований своих православных однодеревенцев-соплеменников именовали«руссковерами»20.

КОНЦЕПТЫ «СВОЙ» И «ЧУЖОЙ» В ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ СЕЛЬСКОГО СОЦИУМА

Оппозиция «свой»/«чужой» являлась неотъемлемой частью повседневной социальной жизни средневолжской деревни второй половины XIX – начала XX в. Основанием для подобной дифференциации членов сообщества в ней с давних пор служили признаки разного порядка: костюм, обычаи и традиции, диалект языка, строй хозяйственной жизни, соци- ально-имущественное и правовое положение, родство, адми- нистративно-территориальное деление, сословная и этническая принадлежность, подданство и т.д.21 Названная ситуация имела своим естественным следствием одновременное пребывание крестьян в полярных социокультурных «личинах»: «свой» по этнической принадлежности, но «чужой» по месту жительства; «свой» по диалекту языка, но «чужой» по родству и т.д. Частота, теснота и характер социальных отношений в среде хлебопашцев определялись, в числе прочих, и данным концептом. В среде марийцев, в частности, не было принято брать в жены девушку из тех населенных мест, где бытовал иной женский головной убор, чем в собственной деревне22.Молодой- чувашский парень, как следует из этнографических записок современника, редко когда находил теплый прием у сверстни- ков-соплеменников в соседней деревне. Если он был здоровым, высоким, статным, веселым и хорошо одетым, то ему, как «хвальбишке», могли нанести побои, что часто и случа- лось. В случае же, когда «чужак» был «невзрачным», то с ним обходились относительно мягче – он становился только объектом насмешек23. От глаз наблюдательного современника не ускользнула проявляемая крещеными татарами при общении с

8

русскими осторожность: «Когда крещеные замечают, что русский, присутствующий между ними, понимает по-татарски, то тотчас стараются предупредить друг друга следующей фразой: «чеботасы тишек» (чеботы – лапти; тишек – äûðà)24.

Естественно, содержимое своего родного социально-куль- турного пространства во всех отношениях: и в социально-эко- номическом, и социально-культурном, и в духовно-нравствен- ном плане и т.д. для крестьян было, за редким исключением, лучше чужого. В этнографических записках современника-чу- ваша находим: «Самих всегда и во всех отношениях ставят выше. Что у них и народ добрый и смирный, и разговор правильный, и одежда у них красивее, и походка хорошая, и «пу¸а ка¸=ртса ¸ъреместп\р»(не высокомерные). Народ рабо- чий: есть у них плотники, столяры и кузнецы; их село богаче; из их села есть священники, учителя; есть бакалейные лавки, торгуют красным товаром, столько-то ветрянок, круподерок»25.

«СВОЯ» И «ЧУЖАЯ» ВЕРА

Наличие оппозиции «свой»/«чужой» по вероисповедному признаку в социальном пространстве региона второй половины XIX – начала XX в. – естественное следствие поликонфессиональности его народонаселения. Вера составляла образ жизни крестьянского сообщества, его духовно-нравственный скреп. Она являлась стержневой основой мировоззрения, мировосприятия и мироощущения крестьянства, определяла отношение хлебопашцев к земле, природе, ближним, жизненным ценностям, наполняла их хозяйственно-бытовые, семей- но-брачные обряды и традиции. Хозяйственно-экономическая деятельность крестьян, их досуг, этика, мораль, обычное право

также были пронизаны ею. В силу подобной высокой значи- мости для идентификации культурного поля, вероисповедание объективно являлось дифференцирующим социальную среду началом. И православие, и ислам, и староверство, и «истинное» язычество в основной массе своей в средневолжской деревне были представлены стойкими приверженцами, строго ориентированными на собственное культурное пространство. И сторонники разных течений, толков и согласий «древнего благочестия», и прочие религиозные группы региона жили в своих малых мирах, образуя относительно обособленные общности. Каждая конфессиональная общность – и крупная,

9

и малая – считала, что именно ее система религиозных взглядов составляет истинную веру. Так, взаимные отношения сектантов и православных в Симбирской губернии в начале XX в. в свете наблюдений епархиального миссионера Владимира Садовского являли следующую картину: «Сектанты, зараженные чувством неизмеримой гордости и фарисейского превозношения своей мнимой праведности, относятся к православным, как к существам низшего порядка, считая всех их погибшими духовно. При всяком удобном случае сектант старается уколоть православного его «греховностью» и «идолопоклонством», за что православные искренне ненавидят этих «святых» фарисеев»26. Согласно свидетельству современника, в на- чале XX в. в д. Новые Шимкусы Тетюшского уезда Казанской губернии принявшие мусульманство чувашские крестьяне находили своих соплеменников-христиан в вероисповедном отношении недругами27. Тон в неприятии иной конфессии в сельских обществах задавали истинные ревнители веры. Таковым в с. Подлесное Цивильского уезда Казанской губернии, к примеру, являлся местный учитель В.И. Соловьев. Всякий стойкий приверженец язычества в его восприятии являлся либо пьяницей и конокрадом, либо вором и прелюбодеем28.

Вероисповедание, являясь дифференцирующим социальную среду признаком, объективно служило для жителей средневолжской деревни оценочным и комплиментарным критерием при восприятии реальной действительности в зеркале ритяжения/отторжения, определяло их поведенческий стереотип. Так, в 1860-х годах жители татарской д. Улуяз Казанского уезда одноименной губернии водили «знакомство и хлебосольство» с русскими крестьянами близлежащих сел и деревень. В «русские праздники» татары ходили в гости к православным, а в «татарские праздники» – православные к татарам. При этом не обходилось и без обильных возлияний спиртного – обычно со стороны русских хлебопашцев. В летние праздники иные из них, случалось, и вовсе валялись в д. Улуяз «около забора в холодке». Многие местные правоверные мусульмане склонны были квалифицировать наблюдаемое как следствие культурно-нравственного превосходства своего вероисповедания: «наши татары íå ïüþò òàê»29. И не менее примечательный пример подобного же ряда. Лишение жизни «всякого человека» в обычном праве чувашей на рубеже XIX – XX вв. квалифицировалось как тяжкое преступление, но вме-

10