Культура — это память. Л. Лазарев. Шестой этаж. Книга воспоминаний (80
.pdfКультура — это память
Л. Лазарев. Шестой этаж. Книга воспоминаний
Когда-то, прочитав «Шестой этаж» Л. Лазарева еще в журнальном варианте, я остро позавидовала автору. Такая вот странная реакция, на которую автор, конечно же, ни в коей мере не рассчитывал. Речь-то в воспоминаниях шла о временах пусть и не самых кровожадных, но отнюдь не идиллических – о «кочетовском» и сменивших его «смирновском» и «симоновском» периодах в истории «Литературки», о всяческих цензурных и прочих препонах, о том, с каким тележным скрипом проходили честные статьи, как сражались тогдашние молодые «лштазетовцы» даже не за что-то «антисоветское» (об этом и подумать невозможно), а просто – за право писать о реальности, а не о фантомах. Сейчас, когда 50 —60-е годы ушли в довольно далекое прошлое
имногие вспоминают их — чего греха таить — не всегда добрым словом, тогдашнее рыцарство молодых защитников правды и чести кажется сродни прекрасному декабристскому братству. Чем-то представало оно до крайности романтичним, задорным, рисковым: чего только не приукрасят наслоившиеся десятилетия!
Идругая тоска накатывалась по прочтении воспоминаний Л. Лазарева: тоска по временам, когда литература и впрямь была нашим всем. Боюсь, что чувство это тоже было безудержно романтическим, ибо сегодняшний день беспощадно обнажил истинные литературные пристрастия большинства. Говорить об истоках явления этого можно долго, и возможно, что исковерканность литературной жизни прошедших десятилетий тут играет роль не последнюю. Недавний взлет литературного романтизма – перестроечная эйфория – был, видимо, последним периодом, когда интеллигенция шумно восторгалась собственным народом, сквозь все тянущимся к прекрасному, к настоящей литературе.
Сейчас воспоминания Л. Лазарева вышли в дополненном виде. К рассказу о «литгазетовской» молодости добавились очерки об ушедших друзьях автора — о Викторе Некрасове, Константине Симонове, Анатолии Аграновском, Борисе Слуцком, Алесе Адамовиче, Борисе Балтере, Андрее Тарковском, Марке Галлае. Здесь же — и «Записки пожилого человека»: оказывается, пишет автор, что «незаметно для себя перекочевал я в эту почтенную возрастную группу», вот и возникла потребность рассказать нам, «из другого поколенья», какие-то жизненные эпизоды, истории, вспомнить чьи-то рассказы, но крупицам воссоздать черточки былого.
Ивот сейчас-то, читая эту книгу, в первую очередь осознаешь — уже не «романтически», а трезво и объективно, — что эта благодарная память об ушедших друзьях, о тяжелой их жизни, нередко искалеченной и исковерканной (а ведь этого частенько и знать не хотят расплодившиеся ортодоксы от демократии!), — что все это и есть наша культура. Потому что настоящая культура — это прежде всего память. Ни на миг нельзя забывать, что нынешняя свобода, которую мы уже, увы, мало ценим, не с неба свалилась, не подарена была добрыми правителями, а завоевыва лась лучшими людьми предыдущих поколений. Что за нее — все по-разному — боролись Б. Балтер
иАлесь Адамович, Андрей Тарковский и В. Некрасов, и об этом-то и рассказывает Л. Лазарев. За порыв к свободе и за право писать правду, пусть даже часть ее (а всю правду, как сказал как-то Ф. Искандер, если кто и знает, так только Бог), кто поплатился изгнанием из страны, кто – лишением возможности печататься, кто –
исковерканными строками, а кто – и жизнью. Знать обо всем |
этом для |
нравственного здоровья нации, равно как и для развития ее культуры, |
не менее |
- 2 -
необходимо, чем об особенностях режиссуры А. Тарковского или военной прозы В. Некрасова.
Л. Лазарев рассказывает о своем времени и своих друзьях предельно честно. Он ничуть не обеляет, например, К. Симонова, в чьей биографии были и моменты не самые, скажем так, достойные. К. Симонов, например, с откровенно охранительных, ретроградных позиций отнесся к «Оттепели» Ильи Эренбурга, чем смертельно обидел знаменитого писателя и публициста. И фотографию сталинского монумента на Волго-Доне поставил у себя в кабинете, видимо, как откровенный вызов «тем карьеристам, — написано в книге, — которые прежде изо всех сил курили Сталину фимиам, а теперь торопливо отрекались от него». Но для автора важно тут другое: то, что К. Симонов не просто нашел в себе силы признать собственную неправоту, а стал делом искупать ошибки. И даже, пишет Л. Лазарев, в столь, казалось бы, неподходящий момент — на собственном юбилейном вечере в ЦДЛ, когда праздновалось его 50-летие, он, юбиляр, честно и открыто сказал: «...не все мне в моей жизни нравится, не все я делал хорошо, — это я понимаю, — не всегда был на высоте. На высоте гражданственности, на высоте человеческой».
А меж тем он, рассказывает Л. Лазарев, вступился за раннюю режиссерскую работу Александра Сокурова, чья творческая манера была ему чужда, хлопотал о делах Б. Балтера, Н. Коржавина, заступался за документальный фильм «Неизвестный солдат», снятый по сценарию В. Некрасова, вступался за уволенного из Ленкома режиссера Анатолия Эфроса и вообще хлопотал за многих и многих людей, порой вовсе ему не знакомых. Он был, пишет Л. Лазарев, «настоящим заступником — прекрасное слово это, увы, выветрилось из нашего обихода».
А каким бесстрашным рыцарем — при всей своей внешней застенчивости, мягкости, деликатности — предстает со страниц книги один из самых близких Л. Лазареву людей — Алесь Адамович! Он, не страшась ни цензуры, ни давления извечных литературных штампов в описании войны, пробивался, рассказывает автор, к самой сердцевине правды — о блокаде ли, о партизанщине, о нелюдях-карателях, выросших на собственной земле, об ужасах возможной атомной войны. Это нелегко ему давалось: по капле выдавливал он из себя прежнего советского «идеалиста», рассказывает о нем автор. «Он выступал против кровопролития и жестокости, в какой бы красочно-романтической упаковке они ни подавались, сумел восстановить против себя начальство сразу двух ведомств – военного и пропагандистского. Шутка сказать, предложил военнопатриотическое воспитание заменить антивоенно-патриотическим…» – написано в книге.
Он и председателю КГБ Крючкову в 1990 году не побоялся сказать, что именно его ведомство уничтожило сорок миллионов человек в своей же собственной стране. Но себя он отнюдь не героизировал: когда двадцать три года назад его таскали в КГБ, рассказывает автор, он признавался друзьям, что «на такое дерзкое выступление еще не был способен».
И почти некому уже – увы – сказать надо сегодня славным наследникам прошлого: бесхребетность ли тут наша сказывается, усталость ли, душевная лень… А деликатный и мягкий А. Адамович душевной этой лени не знал и бился за правду до последнего своего мгновения.
Но такие негромкие поступки порядочных людей, как, например, то, что на каком-то писательском съезде Марк Галлай, сидевший рядом с В. Быковым. Г. Баклановым и самим Л. Лазаревым, слыша ретроградное выступление вешенского «помещика», решительно сказал: «Не встаем, сидим!» — такие поступки требовали тогда не меньшего мужества.
Нам, «из другого поколения», забывать это – грех.
В справедливости утверждения Л. Лазарева о том, что именно Борис Слуцкий, о ком автор пишет с нежной любовью, есть «самый большой поэт последних десятилетий», мы нынче можем убедиться и сами: лишь спустя много лет со дня его кончины мы
- 3 -
получили наконец-то неискалеченные его стихи. Да и массу ненапечатанного прежде – тоже нынче получили. Правда торжествует, с пафосом произнесет кто-то из ортодоксов? Да, – только жизни у Бориса Слуцкого другой уже не будет, кроме той, искалеченной, искривленной. И про это забывать тоже нельзя.
Книга воспоминаний Л. Лазарева дает ключ не только к пониманию личностей высокой нравственности и большого таланта. Она, можно сказать, «имеет тень», помогает увидеть и понять другое: то, что «свято место пусто не бывает», что никуда, в сущности, не делись те, кто душил и загонял в подполье тогдашнюю честную литературу, кто пекся только о собственном благополучии и тщеславии, не забывая на словах ратовать за справедливость и честь страны. Они, вычитывается из книги, не идеологию сменили (да и не было ее у них: собственное брюхо – не идеология). Они сменили хозяев. Это осознаешь, когда читаешь, например, историю о том, как во времена окаменевшего застоя «зарублен» был трогательный, чуть ли не рождественский сценарий Ю. Визбора о спасении на арктической зимовке заболевшего мальчика. «Начальник Главсевморпути и командующий воздушно-десантными войсками, — объяснили в «верхах», — должны заниматься государственными делами, а не спасать какого-то сопливого младенца». Вот так. Не младенца, стало быть, спасать, а государственными делами заниматься.
…Но все-таки самое щемящее чувство осталось у меня после коротенького — трехстрочного — рассказа Л. Лазарева о вопросе внучки, учившей лермонтовское «Бородино»: «Дед, а тебя ранили на Бородинском поле?»