Лекция 3. Место теории повседневности в современной теории культуры

1. Теория повседневности в культуре ХХ века.

2. Структура повседневности в постмодернистской культуре России ХХ века.

1. Повседневный мир – это мир, в котором мы живём каждый день и час. В нем мы рождаемся и в нем умираем. Именно здесь мы радуемся и плачем, соримся и миримся, любим и ненавидим, оттого повседневность как бы и вовсе не замечается людьми, словно воздух которым дышишь. Наверное, поэтому философия веками игнорировала повседневную жизнь, отдавая предпочтение вещам более сложным и проблематичным: истине, добру, красоте, сущностным определениям бытия. И только в культуре ХХ века повседневность одним из важнейших объектов внимания в то время, как претензии на доступ к высшим истинам, сущностями абсолютом объявляются иллюзиями и самообманом. С разных сторон мысли снова и снова подходят к утверждению, что мыслящий и духовный человек не способен контролировать сущности и сверхценности или рассчитывать на их помощь. С другой стороны выясняется, что именно повседневность следует рассматривать в качестве индикатора жизни общества, так как она связана с разными сферами общественной жизни (экономической, политической, художественной, социологической, сервисной и др.). Повседневная жизнь, по мнению теоретиков культуры ХХ века, - это то «сито», которое «просеивает» все внутренние взаимосвязи между важнейшими сферами культурного пространства ХХ века. Поэтому и мыслящий человек (гносеологический субъектов) рассматривается в тории повседневности, вопреки канонам классического знания, внутри объективного мира, а не за его пределами. Отсюда и вытекает определение понятия «повседневности» как процесса жизнедеятельности индивидов, развертывающийся в привычных общеизвестных ситуаций на базе самоочевидных ожиданий. Социальные взаимодействия в контексте повседневности зиждутся на предпосылке единообразия восприятия ситуаций взаимодействия всеми его участками.

Повседневность противопоставляется:

• как буднее – досугу и празднику;

• как общедоступные формы деятельности – высшим специализированным её формам;

• как жизненная рутина – мгновением острого психологического напряжения;

• как действительность – идеалу.

2. Существует огромное количество философских и социологических трактовок Повседневности. Так у Зиммеля рутина повседневности противопоставляется приключению как периода наивысшего напряжения сил и остроты переживания; момент приключения как бы изымается из повседневности и становится фрагментом пространства – времени, где действительными становятся иные, чем в повседневности, критерии оценки ситуаций, личностей, их мотивов и т.д.

У Хайдеггера повседневность считается неаутентичной формой существования.

В современной Марксисткой теории, в частности у Маркузе, повседневность оказывается на стороне цивилизации как рутинной технезированной деятельности, которой предстоит быть превзойденной культурой как праздником, творчеством, высшим напряжением духовных сил.

С другой стороны у А. Лефевра повседневность выступает как подлинный конус творчества, где создается как все человеческое, так и сам человек. Повседневность – это «место дел и трудов»; все «высшее» в зародыше содержится в повседневном и возвращается в повседневное, когда хочет доказать свою истинность. Ставится задача «критики повседневной жизни», которая мыслится как средство «реабилитации» повседневности, то есть восстановления роли повседневности как посредника и «соединителя» природы и культуры в непосредственности человеческой жизни.

Так же – как инстанция – посредник между природой и культурой – трактуется повседневность в работах А. Хеллер; с её точкой зрения, в повседневности происходит реализация естественных потребностей человека, которые при этом приобретают культурную форму и значение.

В отличие от Маркузе, ни Лефевр, ни Хеллер не считают, что нужно избегать повседневность. Они ставят задачу возвращения, нового обретения мира повседневности, в котором бы обрели ощутимый человеческий смысл, человеческие взгляды и действия. Фактически речь идет о «возвращении» в жизненный мир.

Согласно Гуссерно, отцу идеи «жизненного мира», он есть мир опыта живого деятельного субъекта. Именно в нем можно найти основания рационального, научного знания, используя повседневный контекст сознания. Оказывается не «научная картина реальности», а сама реальность, сама повседневность, исполненная случайностей, несовременства, многообразной чувственной конкретики становится с начала ХХ века показателен для выражения сущности мира. Это мир «как он есть». «Мир теорий» - лишь часть нашей повседневности, вырастающей из неё и становящийся её собственной составной.

3. Повседневность – источник и вместилище любых других вариантов реальности.

Составляющими повседневности могут быть и её вариативные формы:

• «мир искусства»;

• «мир мечты и грезы»;

• «мир потустороннего»;

• «мир природы»;

• «мир частичной реальности»;

• «внутренний мир человека»;

• «социальный мир»;

• «виртуальные миры» и многие другие формы.

1. Причины трансформации из мира повседневности заложены в следующих основных принципах:

1. Является синиретическим процессом, включающим в себя существование всех иных известных человеку «миров», повседневная жизнь представляет собой единый университет, обладающий собственными внутренними законами и характеристиками Выдающийся немецкий социолог Альфред Шюц выделяет шесть особых элементов, характеризующих когнитивный стиль повседневности:

1. активная трудовая деятельность, ориентированная на преобразование внешнего мира;

2. воздержание от всякого сомнения в том, что этот мир может быть не таким, каким он является активнодействующему индивиду;

3. напряженное отношение к жизни;

4. специфическое восприятие времени трудовых ритмов;

5. личностная определенность индивида;

6. деятельная реализация личности в повседневности.

В повседневности, по Шюцу, действует закон интерсубъективности и типологизации мира социального действия и коммуникации. Иными словами, повседневность выступает как действительность, возникающая и формирующаяся лишь в общении в постоянно возобновленном контакте людей.

2. Повседневность занимает устойчивое, стабильное состояние до тех пор, пока какой – либо элемент не выйдет из состояния равновесия и не станет деструктором. Это может проявляться как на уровне жизни человека, так и на уровне восприятия текста и его интерпритация. В первом случае происходит нарушение стереотипов, в результате чего происходит изменение «обычных ритмов жизни», что влечет за собой трансформацию повседневности в другие ее формы. Ярким примером данного уровня деструкции является творчество Михаила Булгакова. Однако, рассмотрение текста сквозь призму деструкции и реконструкции представляем собой иной уровень деструктивного проявления повседневности. Данный уровень хорошо исследован современными философами Деррида, Фуко, Рортии составляет следующий основной принцип теории повседневности.

3. Повседневность, создаваемая в коммуникации, подвержена постоянным интерпретациям и переинтерпритациям. Все в ней толкуемо, прочитывается и перечитывается, создаются бесчисленные варианты понимания, прирастают и убывают смыслы. Поэтому главной проблемой межличностного общения, развартывающегося в пласте повседневности оказывается проблема понимания. Общение с текстом в этом случае предполагает наличие исходного пункта деконструкции – невозможность находиться вне текста. Всякая интерпретация и критика, допускающая внеположность исследователя тексту, считается заведомо несостоятельной.¹

Жак Деррида расширяет понятие текста, что в конечном счете язык в все остальное понимается как «письменность». Главное заблуждение метофизики, по мнению Деррида, заключается в том, что она всегда ищет основу и находит её в существующем. Таким образом, расширяя методологию поиска решений проблемной ситуации, Деррида обосновывает интерпретацию текста в поле деконструкции и затрагивает тем самым одну из ключевых категорий повседневности.

Мишель Фуко и Ригару Рорти также придерживаются установки рассмотрения языка как текста, что является общим следующим началом для критической деконструкции.

4. Обыденная действительность сплошь соткана из значений, которые мы придаем вещам и отношениям. Простой пример: «качество» и границы таких повседневных явлений, как «преступность», «порядочность», «любовь», «политическая власть» зависят от того, какие значения и в наших конкретных контекстах им приписываются.

5. Обыденный мир – мир прагматический. Живя в повседневности, люди заняты решением задач практической самореализацией в разных сферах деятельности. Здесь люди заботятся о приобщению к социальному статусу, дружбе, любви, признанию. Именно поэтому, живя повседневной жизнью, человек ищет и находит устоявшиеся рецепты поведения, кратчайшим путем приводя его к исходной цепи. Отсюда рецептурность и стандартность, являющиеся важнейшими чертами обыденного сознания, свойственного повседневности.

1.5 Принципы обыденного сознания.

Обыденное сознание, к которому причастен каждый из нас, будь он академик или дворник, - всепрощающий конститутивный момент повседневного мира:

1. обыденное сознание включает великое множество представлений, принимаемых человеком на веру (если пытаться проверить каждое представление, с которым сталкиваешься в быту и деятельности, то иногда не сдвинешься с места). «Общие места», «очевидности» – важная составляющая нашего сознания реальности. По словам А. Шюца, вера в определенный порядок мироустройства, доверие к сложившимся социально-культурным установлениям, признание разделяемых всеми фундаментальных допущений – предпосылка нормального человеческого поведения, органического включения в определенный социум.

2. обыденное сознание строится по принципу «вокруг субъекта». Нормы и ценности, рецепты и предписывающие формулы, призывы и запреты – все это арсенал обыденного сознания, «обслуживающего человеческую практику.

3. содержит, помимо застывших «рецептов» поведения, здравый смысл, помогающий оценить и приспособиться к изменяющимся ситуациям повседневности.

4. обыденное сознание пронизывается миром переживаний – эмоционально-окрашенное состояние внутреннего мира, которое дано человеку непосредственно.

2.Структура повседневности в постмодернистской культуре России 90-х годов является одним из интереснейших предметов изучения в рамах культуры ХХ века. Анализ структуры повседневности как индикатора жизни современного российского общества позволяет выявить глубинные причины затянувшегося кризиса.

В России в начале 90 – х годов произошла трансформация общества, связанное с потерей прежней единой идеологии, потерей идентичности общества повседневной жизни. Реальность становиться социальной апатией, уход от реального мира, что проявляется в негативном отношении россиян к труда, стремлении достичь поставленной цели, избежав при этом выполнения практических действий и прибегнув к помощи игры, случая, формулы и т.д.. В свою очередь социальная апатия стимулируется негативным воздействием новейших достижений в области передовой технологии. Это ведет к разрастанию повседневности. Ни секрет, что наиболее важные праздники отмечаются подавляющим большинством российских жителе перед экраном телевизоров. Увеличивается число пользователей персональным компьютером, что ведет также к уходу в виртуальный мир, иллюзорному общению, представлению мира под воздействием психотропных технологий. Изменение в сторону большей виртуальности, а также пассивности увеличивает стационарность повседневности и превращает её тем самым в настоящую трагедию.

«Человек нуждается в Боге» – сей старый тезис обрел в последние годы новую популярность в нашей стране, и это не удивительно, ибо после данного периода гонений церковь возрождается и все более берет в свои руки духовные бразды: Почитаешь, послушаешь, и кажется, будто россиянин конца ХХ века только и думает о потустороннем, пост и молитва – его любимое времяпроводение, а истовая духовная приверженность Господу до сегодняшнего дня просто вынужденно таилась и скрывалось под маской официозного атеизма. Если же не гнаться за «злобой дня», то стоит признать: массовое сознание в повседневности в России 90–х годов на самом деле в большинстве в своем безбожно, безрелигиозно. Согласно принципом теории повседневности, первичным и нужным, теоретичным и важным оказывается прежде всего отображаемый в сознании человека, «мир дольный» (земной), а не «мир горний» (небесный), так как повседневные мысли, чувства и переживания людей, непосредственно связанные с их физическим и социальным выживанием, с обыденными заботами и земными радостями выступающий в постмодернистской культуре России в 90 – е годы в качестве самоцели. Бог заглядывает в этот регион нашего внутреннего мира в основном как помощник и советчик. А порой не заглядывает вовсе. Считая себя приверженцем православной веры, россиянин ведет себя в сфере повседневности как атеист, «отделываясь» от запредельности покаянной молитвой и мелкими житейскими жертвоприношениями.

Такое сугубо мирское отношение к потустороннему находит выражение в народной речи, изобилующей поговорками типа: « На Бога надейся а сам не плошай», «Богу – богство, кесарю – кесарство», «не согрешишь, - не покаешься, не покаешься, - не спасешься», «твои слова – да Богу в уши» и т. д..

В связи с переходом от плановой экономики к рыночной, человек в России начинает бережно относиться ко времени, осознавая, что «время – деньги». Повседневность становиться проявлением ускорения временного параметра. Поэтому для российской повседневной жизни характерными становятся и изменения в области одного из главных «инструментариев» – речи, в которой:

1. сокращаются слова;

2. усиленно редуцируются звуки слов;

3. происходит стилевое смешение светской с диалектизмами и арго;

4. исчезает артикуляция букв.

Анализ русского языка и культуры речи показал, что в повседневную лексику в России в 90–е годы вошло много иностранных слов, что является негативным явлением поскольку теряется часть самобытности русской культуры, частым становится неправильное использование иностранных слов, что связано с незнанием точного их смысла. Нередко можно услышать в повседневной речи «странный парадокс» или «свободная вакансия», хотя парадокс – это и есть странное мнение, расходящееся с общепринятым, а слово вакансия означает «свободная, незамещенная должность» и т. д.

С потерей собственный ценностей в связи с исчезновением механизма идентификации начинается выбор, составление модели нового образца. Появляется многообразие способов организации образа жизни, выхода из состояния единообразия и обустройства повседневной жизни. На эмпирическом уровне это проявляется в решении проблемы жилья, которое становится в России показателем социальной дифференциации, символом материального достатка. Характерны эклектичность и смешение стилей: рядом с жалкими хибарами и клетушками воздвигнуты сияющие дерзким блеском роскошные особняки и культовые здания.

Таким образом российская повседневность смешивает с конца ХХ века социальные пространства.

Элементами повседневности становится и процесс принятия пищи. В еде россиянин космополит. Национальные кухни вытеснены в дорогие рестораны, а меню кафе оказывается жутким и невероятное сочетание хот – догов, шашлыка и гамбургеров. Россиянин стал потребителем полуфабрикатов. Это указывает вновь на увеличение скоростных тенденций повседневности. Качественные характеристики отнюдь не улучшаются.

Характерно для России 90 – х годов внедрение в повседневность социальной революции. Это находит выражение в деинтилизации человеческий отношений. Если до 90- х годов ХХ века в России интим оставался делом двух людей, то сейчас всё больше происходит институализация продукции эротической направленности на уровне масс. С другой стороны, сама сексуальная революция переосмыслила и внедрила в обыденное сознание россиян новое соотношение нормального и ненормальное в сексуальной сфере.

Повседневным чувством россиян становиться страх. Человек свыкается с тревогой и страхом и всегда осознает его как часть повседневности. Это связано с пониманием актуальности военной угрозы, экокатастрофы, криминализации российского общества, безработицы, голода, падения жизненного уровня и т. п..

Каждый из выделенных параметров очень многомерен и может быть отдельно раскрыт более подробно в ходе вдумчивого прочтения, а также привлечения индивидуального опыта, пригодного для характеристики теории повседневности на примере анализа её структуры в постмодернистской культуре России 90 – х годов ХХ века.