Belov_V_A_Zanimatelnaya_tsivilistika_Vypusk_1

«живому» и платежеспособному участнику векселя — «Газэнергобанку».

Сказать, что калужане были удивлены184 —это значит не сказать ничего; цинизмом поступка они были потрясены и ошарашены, отчего первое время пребывали в растерянности и смятении. После неудачных попыток вернуть обратно свое требование к «Путьмашу» или, хотя бы, получить с него какой-нибудь иной эквивалент185 платить по вексе лям лицу, заведомо недобросовестному, им казалось как-то не совсем справедливо. Ну и, естественно, «Газэнергобанк» прекрасно понимал, что оплатив эти векселя, он оказался бы лицом к лицу с единственным должником — векселедателем, о банкротстве которого все к тому времени были прекрасно осведомлены. Как же так? — спросите Вы, — почему? ведь ОАО «Калугапутьмаш» само было обязано перед «Га-зэнергобанком» по первому индоссаменту? Видимо, потому, что «Газэнергобанк» не питал особенных надежд на успех в деле доказывания времени появления в индоссаменте «Пу-тьмаша» безоборотной оговорки. А, может быть, прекрасно зная, что она там вовсе не появилась за время нахождения векселей в руках ОАО «Калугапутьмаш», а существовала всегда, просто не решился на откровенное вранье и фальсификацию доказательств.

2. Что делать, когда никто не виноват, а на душе все равно погано и Кто виноват, если уже ничего

не поделаешь?

Если верно, что право — это искусство добра и справедливости, то также должно быть верно и то, что когда у кого-нибудь возникает ощущенье, что вокруг бесцеремонно попирается справедливость, то право, по его представлению, должно изыскать какие-то средства справедливость восстановить, а возникшее чувство притупить и постепенно свести к нулю.

Иными словами, если кто-то считает, что с ним поступили несправедливо, то ему нужно обратиться к праву — в нем он непременно найдет средства для восстановления попранной справедливости. Если же, вопреки чаянию, не найдет — значит, либо плохо искал, либо напрасно переживал и все что случилось суть воплощение высшей справедливости, либо, наконец, была неверной исходная посылка (о том, что право — искусство добра и справедливости).

Настроения, царившие в «Гаэнергобанке» мы уже обрисовали. Ощущалось не просто «попрание справедливости» — на душе было, мягко говоря, погано. Случившееся отбивало всякую охоту заниматься каким-либо бизнесом, погружало в состояние хандры, поддержки отечественных производителей спиртных напитков, философских размышлений о несовершенстве мира и, к тому же, навевало сомнения в божественности человеческой природы. Виноватых, однако, не находилось; первый извечный русский вопрос («Кто виноват?») пришлось оставить без ответа, и заняться другим, не менее вечным и сложным— «Что делать?». По части фактических действий ответ нашелся быстро — не платить, иска не признавать, стоять в суде, что называется, не на жизнь, а на смерть. Но как сражаться? Судебные баталии — баталии юридические; «замочить адвоката противной стороны» (был и такой совет) вряд ли поможет. Какие юридические аргументы использовать? Ограничиться заявлением, типа «Исковые требования не признаем, потому что не хотим платить», или «потому что нам кажется, что с нами кто-то поступил несправедливо», — этого очень мало. С такими «возражениями» в российском арбитражном суде делать просто нечего — уж лучше вовсе не ходить на заседания, надеясь, что истец проколется и сам все испортит. В данном случае и на это рассчитывать не приходилось.

Оправившись от первого изумления юристы засучили рукава и проанализировали ситуацию. Откуда исходит ощущенье несправедливости? Кто поступил несправедливо? «Калугапутьмаш»? Несомненно. Но и «Арт-Плюс ГМБХ» тоже не столь уж белый и пушистый. Зачем он скупал векселя, прямой должник по которым — банкрот? Может быть, чтобы получить «контрольный пакет» на собрании кредиторов? Но зачем? Рассчитывал на удовлетворение своих требований? Явно нет — вексельные требования относятся у нас к самой последней очереди, так что такой расчет, как минимум, наивен. Значит, злоумышлял именно на требование и иск к кому-то из индоссантов; нетрудно догадаться, к кому. При этом, тот факт, что удовлетворение иска оставит индоссанта лицом к лицу с банкротом и, соответственно, что индоссант понесет убытки, приобретателя векселя не смутил. Значит, вырисовывалась ситуация, кратко описанная в ст. 17 Положения: приобретатель, приобретая вексель, сознательно действовал в ущерб должнику.

Единственному платежеспособному должнику — «Газэнергобанку».

Вот отсюда-то и вырос естественный вопрос, который с течением времени остался тем столпом,

на котором держалось все дело в целом: а может ли вообще простой вексель передаваться и приобретаться по индоссаменту после того, как векселедатель (прямой должник по нему)

признан несостоятельным (банкротом)! Прямого ответа на него в вексельном законодательстве не нашли. Законодательство о банкротстве (п. 1 ст. 98 Закона186) указывало лишь, что с того момента, когда арбитражный суд признал должника банкротом и открыл конкурсное производство, срок исполнения всех его денежных обязательств считается наступившим.

Значит, 30 июля 1998 г. — ъ день объявления «Моснацбанка» банкротом — по всем его векселям наступил срок платежа. Понятно, что векселедержатели более могли не ждать наступления срока платежа по векселям (ждать уже нечего, срок наступил), а могли предъявить требования о платеже немедленно в рамках конкурсного производства. Но оставалось неясным другое — а могли ли векселедержатели воспользоваться другой своей возможностью — индоссировать векселя?

Обращение к Закону о банкротстве, как оказалось, помогло привести ситуацию к общему с вексельным законодательством, знаменателю. В ч. 1 ст. 20 Положения о векселях прочитали: «Индоссамент, совершенный после срока платежа, имеет те же последствия, что и предшествующий ин доссамент». Итак, ответ на мучивший вопрос наконец-то был найден: да,

индоссирована векселя после срока платежа (по-слесрочное индоссирование) возможно. Причем,

такой, после-срочный, в широком смысле слова, индоссамент переносит право собственности на вексель и удостоверенные векселем права на индоссата также, как если бы речь шла об индоссаменте, совершенном до наступления срока платежа. Ответ, таким образом, оказался для «Газэнергобанка» неутешительным: получалось, что индоссаменты в пользу «Союза» и «АртПлюс ГМБХ» законны и производят свое неприятное «вексельное» действие.

Но, к счастью для себя, «Газэнергобанк» дочитал норму ч. 1 ст. 20 Положения о векселях до конца: «Однако индоссамент, совершенный после протеста в неплатеже, или после истечения срока, установленного для совершения протеста, (т. е. послесрочный индоссамент в собственном,

узком смысле этого слова, — В. Б.) имеет последствия лишь обыкновенной цессии». И в этой норме заключалось, понятное дело, спасение «Газэнергобанка». Ведь «обыкновенная цессия», как известно, переносит на приобретателя право требования со всеми недостатками, характерными для прав предыдущих держателей (ст. 386 ГК), в частности — для прав ОАО «Калугапутьмаш».

Все было бы прекрасно, если бы «Газэнергобанку» удалось доказать, что данная норма подлежит применению в его ситуации. А доказывать надо было, как минимум, три обстоятельства — два юридических и одно фактическое:

1) во-первых, что индоссамент, совершенный после объявления векселедателя несостоятельным, по своим последствиям приравнивается к индоссаменту, совершенному после протеста, а не просто после наступления срока платежа, т. е. является послесрочным в узком смысле слова;

2) во-вторых, что индоссаменты на «Союз» и «Арт-Плюс ГМБХ» были совершены именно после банкротства векселедателя (они не были датированы, а по ч. 2 ст. 20 По ложения

предполагается, что недатированный индоссамент не является послесрочным); и, наконец 3) что пресловутые «последствия обыкновенной цессии» распространяются не только на

лицо, учинившее после-срочный индоссамент, но и на всех иных регрессных вексельных должников, т, е, что послесрочный индоссамент превращает держателя векселя в цессионария по отношению ко всем регрессным вексельным должникам.

Как ни странно, но не возникло особенных затруднений с доказыванием второго (фактического) обстоятельства. Должно быть, ни истец, — ООО «Арт-Плюс ГМБХ», — ни его сообщник «Союз», просто не оценили в полной мере его юридического значения, ибо в первых же судебных заседаниях они сказали правду: да, индоссаменты в их пользу были совершены

примерно в мае 1999 г., т.е. спустя 9 с лишним месяцев после банкротства векселедателя. Кроме того, в процесс были привлечены свидетели — сотрудники ОАО «Калугапутьмаш», — показания которых однозначно подтвердили этот факт. Уже потом, в кассационной инстанции, истец пытался подвергнуть это обстоятельство сомнению, но судебного сочувствия не встретил. В общем, думать, как говорится, всегда полезно, но иногда бывает поздно.

3. De jure ...

Настоящая же борьба разгорелась вокруг двух юридических вопросов. Позиция истца была понятна и, надо сказать, весьма приятна для суда: ст. 20 Положения говорит только об индоссаменте, совершенном после протеста или после истечения срока для его совершения187, но ни словом не упоминает об индоссаменте, совершенном после банкротства векселедателя. Позиция, полученная посредством буквального толкования нормы. «Газэнергобанк» же настаивал (и совершенно, по нашему мнению, справедливо) на том, что необходимо выяснить — а соответствует ли действительный заложенный в норму смысл, буквальному значению тех слов, которыми она выражена?

Для выяснения этого вопроса специалистами банка было предложено следующее рассуждение (юристы по достоинству его оценят).

Почему индоссамент, совершенный после срока платежа, но до протеста — это еще «нормальный» индоссамент, а вот после протеста — уже нет? В чем смысл такого различения? Очевидно, потому, что до протеста вексель еще не несет в себе информации о том, исполнено ли или нет удостоверенное им обязательство прямого должника. Даже уже наступил срок платежа, но вексель все еще находится на руках у кредитора, — это само по себе ни о чем не говорит. Скорее всего, кредитор просто не пытался предъявить векселя к платежу — только и всего. Но если на векселе появляется отметка о протесте в неплатеже (такой вексель именуется преюдицированным), то ясно, что всякие лица имеют возможность установить посредством простого внешнего осмотра векселя тот факт, что удостоверенное им вексельное обязательство нарушено.

В чем заключается содержание обязательства индоссанта? «Индоссант, поскольку не оговорено обратное, отвечает за акцепт и платеж» — постановляет ч. 1 ст. 15 Положения о векселях. В «переводе» на «юридический язык» это означает: задача индоссанта состоит в том, чтобы

обеспечить вексельное обращение без эксцессов, и в частности — сделать так, чтобы вексель был оплачен. Если индоссант не смог этого обеспечить, и факт эксцесса удостоверен протестом (ст. 44 Положения о векселях), то векселедержатель вправе предложить индоссанту произвести платеж (выкупить вексель) (ст. 45 Положения) и, при отказе индоссанта от этого, — обратиться к нему с иском о вексельном взыскании (ст. 47 и 48 Положения). Если же индоссамент совершается на преюдицированном векселе, т. е. в момент, когда нарушение вексельного обязательства прямым должником уже состоялось и о нем достоверно известно всякому лицу, в том числе и приобретающему вексель, то спрашивается: в чем же в таком случае будет заключаться обязательство индоссанта? На него возлагается невыполнимая задача — предохранить обращение векселя от эксцессов, в то время, когда эксцесс уже состоялся! Но разве допустимо обязывать к совершению невозможного? Допустимо ли, к примеру, устанавливать залог или поручительство по обязательству, которое уже нарушено? страховать от риска, который уже реализовался? обеспечивать отсутствие недостатков товара, заранее известных покупателю? Разумеется, нет.

Но то же самое явление наблюдается и в случае ин-доссирования векселя после банкротства прямого должника. Банкротство — процедура публичная; об объявлении банкротом производится публикация. Значит, об объявлении векселедателя — КБ «Моснацбаик» — несостоятельным в момент совершения индоссамента приказу ООО «Арт-Плюс ГМБХ» знали и должны были достоверно знать любые добросовестные заинтересованные лица. По законодательству о банкротстве данный факт означает лишь наступление сроков по обязательствам банкрота, а по вексельному законодательству—еще и свидетельствует о том, что выданные им

вексельные обязательства являются нарушенными. Банкротство прямого вексельного должника — это тоже эксцесс вексельного обращения, да еще к тому же и такой, который можно не удостоверять протестом. Об этом более чем определенно свидетельствуют ст. 43 и 44 Положения о векселях.

Таким образом выходило, что буквальный смысл ст. 20 Положения существенно уже действительного. Если верно, что назначение института послесрочного индоссамента состоит в том, чтобы избежать несообразностей в правовом статусе вексельных регрессных должников в отношении к послесрочному приобретателю, то получается следующий вывод: послесроч-ным должен считаться не только индоссамент, совершенный после протеста, но и индоссамент,

совершенный после объявления несостоятельным прямого вексельного должника, и, более того

— после всякого вообще юридического факта, дающего векселедержателю право на вексельный иск.

Осталось разъяснить третий вопрос, состоящий из двух частей: в чем заключаются и

(самое главное) на кого распространяются предусмотренные ст. 20 Положения о векселях «последствия обыкновенной цессии»? «Арт-Плюс ГМБХ» предпочел этого вопроса попросту не замечать, что, впрочем, было логично. Ведь по его мнению узаконивающий его индоссамент вовсе не относился к категории послесрочных, ну, а коли так — то и обсуждать нечего: перед нами нормальный индоссамент, а значит норма о «последствиях цессии» к нашей ситуации не относится. «Газэнергобанку» же предстояла нелегкая задача — установить смысл нормы самому и разъяснить его судьям.

Банковские юристы продолжили изложенное выше рассуждение о назначении института послесрочного индоссамента следующим образом.

Лицо, которое зная о нарушении прямого вексельного обязательства, тем не менее, все равно приобретает вексель, демонстрирует этим своим поступком то, что исправность и платежеспособность прямого вексельного должника не имеют для него большого значения. Но это противоречит самому назначению векселя как инструменту оформления кредитных отношений, охраны и защиты интересов их активных участников — кредиторов. Коль скоро лицо соглашается стать держателем заведомо ненадежной ценной бумаги, значит, для него не очень-то и важны ее вексельные свойства. Срабатывает принцип юридической экономии: права и преимущества, которые лицу не нужны, по наступлении определенного события либо вовсе перестают за ним признаваться (считаются прекращенными), либо теряют способность к принудительной реализации (защите) . Приобретатель векселя по послесрочному индоссаменту расписывается в том, что ему неинтересны его вексельные свойства. Раз так, то эти свойства документ должен потерять. Значит, фраза ст. 20 Положения о том, что послесроч ный индоссамент имеет последствия лишь обыкновенной цессии, означает, что он не имеет тех последствий, которые характерны для обыкновенного вексельного индоссамента, попросту говоря, не является индоссаментом. Следовательно, на лицо, легитимируемое послесрочным индоссаментом, не распространяются правила Положения о векселях о правах кредитора, получившего вексель по индоссаменту (законного держателя), в частности — правила ст. ст. 16, 17, 47 и др. Правовое положение таких лиц (цессионариев) определяется общегражданскими нормами о цессии (в частности — ст. ст. 386 и 390 ГК), а не нормами вексельного законодательства.

Применив этот вывод получаем следующие результаты. Статьей 16 Положения векселедержатель определяется как лицо, которое легитимировано именно индоссаментом, а не

надписью, имеющей последствия обыкновенной цессии. Но коль скоро ООО «Арт-Плюс ГМБХ» было легитимировано не индоссаментом, а передаточной надписью, имеющей последствия обыкновенной цессии, оно не может быть признано законным векселедержателем. Если это так, то лица, индоссировавшие вексель, не несут перед ним каких-либо обязанностей, ведь в силу ст. 47 Положения, они обязаны только перед векселедержателем, каковым ООО «Арт-~ Плюс ГМБХ» не являлось. А ст. 17 Положения установлено, что «лица, к которым предъявлен иск по ...

векселю, не могут противопоставлять векселедержателю возражения, основанные на их личных отношениях ... к предшествующим держателям... ». Коль скоро ООО «Арт-Плюс ГМБХ» не является векселедержателем, как это было доказано выше, то «Газэнергобанк» вправе противопоставить ему возражения, основанные на его отношениях с любым из предшествующих истцу векселедержателей, в частности — возражения, касающиеся его отношений с ОАО «Калугапутьмаш».

Сказанное позволяет правильно ответить и на вторую часть вопроса: «последствия обыкновенной цессии», о которых говорит ст. 20 Положения о векселях, относятся к приобретателю векселя по послесрочному индоссаменту и зна чит, ссылаться на них может не только его непосредственный контрагент (индоссант послесрочного индоссамента), но и все иные индоссанты, и, более того —

все вообще регрессные вексельные должники (индоссанты, авалисты, а в переводном векселе — также и трассант). Они продолжают быть обязаны перед лицами, приобретшими документ именно как вексель, т. е. лицами, легитимированными непрерывным рядом индоссаментов (законными векселедержателями), но не становятся обязанными в отношении его послесрочных приобретателей, ибо после протеста векселя в неплатеже или иного равнозначного эксцесса они лишены возможности принять на себя какую-либо «вексельную» обязанность.

По итогам этих рассуждения всплыло новое обстоятельство, ненадолго смутившее юристов. Как же так? Неужели же по опротестованному векселю можно приобрести только требования к прямому должнику, но нельзя получить регрессных прав? Поиск ответа в вексельном законодательстве был коротким: конечно же, можно. Только для этого приобретателю векселя

нужно выступить посредником в платеже за кого-либо из регрессных должников (ст. 63 Положения о векселях). Так, если бы ООО «Арт-Плюс ГМБХ» хотело бы приобрести требования к «Газэнергобанку» после наступления срока платежа (после объявления векселедателя несостоятельным), ему нужно было бы оплатить вексель за «Газэнергобанк» в порядке посредничества — тогда бы оно и вправду приобрело требования и к «Газэнергобан-ку» и к лицам, которые обязаны перед ним. Таким образом, невозможность приобретения вексельных прав к индоссантам посредством послесрочного индоссамента получила еще одно, хотя и косвенное подтверждение — для этой цели служит специальная процедура, не совпадающая с послесрочным индоссаментом — оплата векселя в порядке посредничества.

Итак, российское право на сей раз не подвело. Средства удовлетворения чувства попранной справедливости нашлись.

Оставалось только убедить арбитражный суд применить эти средства.

4. . . . и de facto, или «Кашу маслом не испортишь», но «Не всяко дело — каша, не всяка бумажка —масло»

Убеждать пришлось Арбитражный суд г. Москвы.

Возможно, неискушенный читатель удивится — почему? Ведь иск о взыскании предъявляется по месту нахождения ответчика, а «Газэнергобанк» находился в Калуге. Ответ прост: иск был предъявлен не только к байку но и ... к «Столичной трастовой компании „Союз"», находившейся, как можно понять по названию, в Москве. Стало понятно, что в этом и состояла единственная функция «Союза». Стало также понятно, что если истец столь заблаговременно позаботился перевести судебную игру на свое «поле», то это что-нибудь, да значит. Увы, самые пессимистические прогнозы «Газэнергобанка» оказались весьма далеки от действительности.

Несмотря на то, что вексельных дел было несколько, причем, рассматривали их различные судьи188, сценарий происходящего во всех случаях был идентичным. Общей чертой всех судебных заседаний было откровенно пренебрежительное, можно даже сказать, никакое отношений судей к патетическим выступлениям представителей ответчика; да и вообще поведение судей говорило только об одном — как вы мне все надоели, побыстрее бы от вас отделаться189. «Ну хотя бы вид делали, что пытаются в чем-то разобраться, а то ведь даже этого нет!» —возмущался калужский адвокат.

К счастью представительница «Арт-Плюса» более-менее честно рассказала о том, как они приобрели векселя, что сыграло калужанам на руку — не пришлось доказывать, что недатированные индоссаменты поставлены после банкротства, о котором истец в момент приобретения векселей знал. Под стать поведению судей были и их решения.

«Истец является законным векселедержателем, предг ставленный подлинный вексель не имеет дефекта формы. Векселедатель ... признан банкротом, и это обстоятельство ... влечет последствия совершения акта протеста векселя в неплатеже... ». В соответствии со ст. 47 Положения о векселях, все лица, поставившие на векселях индоссаменты, являются солидарно обязанными перед векселедержателем. .., — ну и так далее — коллеги, мы думаем, повидали немало решений по подобным спорам о «солидарном взыскании с обоих ответчиков»190.

Кратковременные монологи противоборствующих сторон по вопросу о «последствиях обыкновенной цессии» — что это за последствия и кого они касаются — не оставили и тени следа ни в судейских головах, ни в судебных решениях. Исчерпываются ли пресловутые «последствия» одним только тем, что на индоссанта не возлагается вексельного обязательства, как утверждал истец, или же нужно читать весь параграф ГК о цессии полностью, как на том настаивает ответчик? Касаются ли «последствия» только участников послесрочного индоссамента, или же означают отпадение всех регрессных обязательств правопредшественников? Можно ли вообще говорить в данном случае о послесрочном индоссаменте? Ка залось бы, как можно было пройти мимо этих вопросов? Оказывается, можно: «Доводы ответчика суд находит не заслуживающими внимания».

В заседаниях апелляционной инстанции «Арт-Плюс ГМВХ» и вовсе отказался от иска к «Столичной трастовой компании «Союз». С точки зрения буквоеда-законоведа — все безупречно, на взгляд типичного российского адвоката — это просто высший шик, и только с позиции юриста, помнящего о праве как об искусстве достижения справедливости, такое действо составляет верх цинизма. Итог — решения изменены, но так, что уж лучше бы и не

изменялись: производство по делам в части «Союза» было прекращено, а взыскание из солидарного превратилось в единоличное — «Газэнергобанк» сделали единственным «козлом отпущения».

«Суд находит исковые требования ... подлежащими удовлетворению за счет «Газэнергобанка» ... (поскольку) передаточная надпись, совершенная в пользу истца после признания векселедателя банкротом ... имеет последствия обыкновенной цессии. К истцу перешли права предыдущего индоссанта в том объеме и на тех условиях, которые существовали к моменту перехода права ... первоначальный кредитор, уступивший требование, отвечает перед новым кредитором за недействительность переданного ему требования, но не отвечает за неисполнение этого требования должником. Таким образом, у суда первой инстанции не имелось оснований для освобождения «Газэнергобанка» от исполнения обязательств по векселю». Если у читателя хватит внимания и терпенья дочитать до конца этот процитированный бред, то он наверняка будет пребывать в недоумении — и это мотивировка? Да разве хотя бы из чего-нибудь сказанного следует вывод о долге «Газэнергобанка»?!

Стало ясно, что убедить московских судей ни в чем не удастся. Ни на что уже, можно сказать, не надеясь, «для чистоты эксперимента», обратились в кассационную инстанцию — Федеральный арбитражный суд Московского окру га с жалобами по делам судьи Шевелевой191. Пессимистические прогнозы подтвердились — кассационная жалоба осталась без удовлетворения, акты нижестоящих судов — в силе.

Неофициальная информация, полученная «из недр» суда, с одной стороны, вселяла надежду, с другой — еще более удручала. «Когда они остались на совещание, все в один голос сказали: решение неправильное, его надо отменять!» — делилась после «конфиденциальной» информацией знакомая особа, «приближенная» к судейскому составу. Это походило на правду

— уж слишком долго (более часа) судьи совещались (для сравнения: первая инстанция и апелляция не тратили на «совещание» более десяти минут). Но почему же все-таки решение не отменили? Через некоторое время от той же самой «приближенной особы» был получен ответ: потому что уже вынесены и вступили в силу просто-таки несметное множество решений но векселям «Моснацбанка», в пользу их послесрочных приобретателей (в том числе и знакомого нам «Арт-Плюс ГМБХ») и отменять наше решение — значит «ломать» всю практику. Ну и, конечно ... (тут последовал недвусмысленный намек на весьма тесные отношения руководства «Арт-Плюс ГМБХ» с одним господином, ранее занимавшим весьма высокие посты в системе арбитражных судов).

Оставался последний резерв — Высший Арбитражный суд. В срочном порядке представители «Газэнергобанка» добились приема влиятельного судейского чина.

Судья внимательно выслушал ходатаев, пришел в негодование от незаконности решения и действий нижестоящих коллег, заявил, что он все понял, готов поддержать позицию «Газэнергобанка» и оказать ему всяческое содействие. «Ну какой тут может быть иск к индоссанту, когда отказ в платеже не удостоверен протестом? когда давность истекала?» — возмущался он.

После такой тирады ходоки, ясное дело, насторожились; постарались тактично объяснить, что дело, наверное, все-таки не в отсутствии протеста и уж, тем более, не в давности (самое слово «давность» в связи с этими делами ранее вообще не звучало) — что при банкротстве протест не нужен, и что если считать с даты объявления векселедателя банкротом, то иски предъявлены вполне в пределах давности, ну и т. д.

—Нетгнет, — возразил собеседник, — Вы меня не понимаете. Вы же говорите, что векселя предъявлялись заводом векселедателю?

—Да, предъявлялись.

—В первый же день, в который можно было потребовать платежа?

—Да, 30 января 1998 г.

—Значит, в этот день векселя находились у векселедателя?

—Да, в этот день они поступили в банк и лежали там. . .

—Ну вот. Значит, в первый же день векселя были предъявлены к платежу. Банкротом «Моснацбанк» тогда еще не был. Раз векселя не были оплачены — то должен был быть протест в неплатеже. Правильно?

Ходоки так не думали, но, по вполне понятным причинам согласились: да, мол, конечно правильно; еще и пеплом головы посыпали — «ах, как же мы-то не додумались до этого сами!». А довольная собой надежда и опора закончила свою мысль:

— Со дня неоплаты — с 30 января 1998 г. и надо считать годичную давность. Когда они там иски

предъявили-то? В мае и июне 1999 г. Явно пропустили.

Наверное, большинство российских юристов посчитали бы такой визит просто-таки невиданной удачей, супер-успехом (особенно на фоне всего происходившего ранее) . Может быть, оно и правильно, — не надо требовать слишком многого. Но, с другой стороны, если не поняли на таком уровне, то чего же хотеть от судей мосгорарбитража? Но это полде ла: ведь предстояло принять решение по вопросу о том, что же написать в заявлении о принесении протеста. То ли продолжать долбить стену с помощью пресловутого послесроч-ного индоссамента, опустив все предложения добровольного «помощника» как откровенную ерунду, то ли прекратить умничать, и сделать, «как знающие люди советуют». Принимать же решение предстояло быстро — акты о взыскании с «Газэнергобанка» вступили в законную силу и грозили в любой момент обернуться исполнением. Приняли «соломоново решение» — написать и то, и другое. Кашу маслом не испортишь, а уж позицию на суде лишним аргументом — тем более.

Исполнение судебных актов было почти немедленно (в начале декабря 1999 г.) было приостановлено192; через некоторое время принесены и протесты. Оставалось терпеливо ждать назначенного для рассмотрения майского дня 2000 г. Дождались. Дело вызвало живейший интерес и бурное обсуждение. По высказываемым репликам создавалось, однако, впечатление, что судьи просто не были подготовлены к обсуждению остро-специальных, узких юридических вопросов, да еще и из такой экзотической области, как вексельное право. В итоге рассмотрение не закончилось ничем — его перенесли на другое заседание Президиума, на 5 декабря 2000 г.

Увы, нам не пришлось принять в нем участия. Как это ни горько признавать, но после отложения рассмотрения протестов на декабрь «Газэнергобанк» перестал верить в правильность занимаемой им позиции, а значит — утратил доверие и к юристам, которые ее выработали. Хорошо известная пословица о конях и переправе была забыта. Естественно, все происходило не в одночасье, а постепенно. Некоторое время все было спокойно, а потом вдруг «Га зэнергобанк» сообщил, что обратился за консультацией к другому юристу и тот дал заключение...

«Другим юристом» оказался небезызвестный Ф. А. Гудков — автор многочисленных и, в общем, неплохих публикаций о векселях и складских свидетельствах. После ознакомления с его заключением, вставали дыбом волосы, ибо ничего более нелепого читать не приходилось. Общий смысл заключения сводился к следующему: да, послесрочный индоссамент— это все, конечно, хорошо, но не это главное. Главное же состоит совсем в другом: обязательства по спорным векселям давным-давно прекратились. Почему? на каком основании? Потому, — отвечал автор заключения, — что векселя с 30 января 1998 г. по 14 января 1999 г. находились у векселедателя, а

«как следует из ст. 408 ГК, нахождение долгового документа у должника удостоверяет, пока не доказано иное, прекращение обязательства»,

Со всей возможной эмоциональностью и страстью, которые передать в печатном виде невозможно, калужанам долго объясняли, что здесь имеет место обыкновенное заблуждение,

непонимание смысла нормы ст. 408 ГК. Да, пока долговой документ находится у должника,,

обязательство, удостоверенное этим документом, предполагается прекращенным. В период с 30 января 1998 по 14 января 1999 г. так оно и было. Но сейчас уже июнь 2000 г., сейчас спорные долговые документы уже не находятся у должника (и даже, строго говоря, не у кредитора), а лежат в материалах дела, будучи представленными туда кредитором. Когда ст. 408 ГК говорит о «нахождении долгового документа у должника», она имеет в виду нахождение в настоящем времени. По-другому ее смысл можно передать так: если долговой документ находится у должника, то удостоверенное им обязательство предполагается прекращенным, доколе не доказано иного. И это понятно, ибо предполагается, что ни один разумный кредитор никогда не расстался бы с документом о своем праве, тем более, никогда не отдал бы его должнику, — лицу, наименее всего заинтересованному в сохранении этого документа, если бы его интерес в обязательстве не был бы удовлетворен. Ф. А. Гудков же увидел в норме совершен но иной смысл; он прочитал ее так: если долговой документ находится или когда-либо находился у должника, то

... ну и далее по тексту (см. начало настоящей статьи).

Калужане слушали и соглашались — да, глупо получается. Стащил расписку, денек у себя подержал, а потом вернул — она, дескать, все равно уже ничего не удостоверяет, поскольку имело место «нахождение у должника». Глупее ничего не придумать. И .. . тем не менее просили: давайте напишем дополнение к нашему заявлению о принесении протеста. В соответствии с Заключением г-на Гудкова. Мало того, что мы и так обильно сдобрили наше заявление разными разностями про отсутствие протеста и давность, так теперь еще и «приправим» все это откровенным бредом? Ни за что.

— Тогда мы сами направим это заключение в суд. Ну не помешает лишняя бумажка, а? Ну

Вы же знаете, у нас всегда: чем больше бумаг — тем лучше. Ведь неизвестно, какой аргумент понравится судьям. Мы сами направим...

Признаюсь, в какой-то момент разубеждать надоело. И правда, — смалодушничал я, — кашу маслом не испортишь, а уж процесс бумажкой — и подавно. Тем более — такой бумажкой. Ладно, говорю, господа, Ваше дело. Если хотите — направляйте.

Как и следовало ожидать, через некоторое время после такого ответа обнаружилось взаимное непонимание в финансовых вопросах, потом осложнилась организация наших взаимоотношений

... «Газэнергобанк» не увидел в нас никого, кроме профессионального конкурента г-ну Гудкову — этим соображением они и объяснили для себя наше негативное отношение к заключению. Короче говоря, к 5 декабря 2000 г., когда проходило рассмотрение дела на Президиуме, я им уже не занимался.

Остальное читателям известно: с содержания постановления Президиума от 5 декабря 2000 г. мы и начали нашу статью. Все юридические аргументы, представляющие, с нашей точки зрения, если и не высший пилотаж, то, по крайней мере, достаточно высокий полет профессиональной юридиче ской мысли, померкли перед откровенно ошибочным, можно сказать — дилетантским толкованием п. 2 ст. 408 ГК.

Можно предположить, почему так произошло: Президиум просто не захотел «ковыряться» в специфических категориях вексельного права с его довольно тонким инструментарием, когда в его распоряжение было предоставлено относительно безобидное, да еще и «железное» по своим последствиям толкование нормы ГК193. Собственно, и толкованием-то это не назовешь; скорее речь идет о чисто формальной подстановке одноименного понятия из жизни в законодательную формулу. Ведь сказано же в Кодексе: «нахождение документа у должника»; «находился» вексель у должника? — да, находился. Значит, имело место то самое «нахождение», о котором говорит закон, и значит ... ну и далее по тексту. То, что в последующем имело место возвращение векселя в руки кредитору — это, дескать, ерунда; презумпция прекращения обязательств, установленная п. 2 ст. 408, этим фактом не опровергается (ведь там же такого «не записано»). Интересно, а чем же тогда опровергается? Дело было даже не в том, что все наши рассуждения оказались бесполезными (хоти и это вызывало, как минимум, досаду). Более всего удручало то, что даже в Высшем Арбитражном суде может сработать откровенная «туфта» и, в то же время, остаться без понимания юриспруденция. Но самое главное (и эти опасения удалось высказать по телефону бывшим клиентам), постановление Президиума могло быть чрезвычайно легко проигнорировано нижестоящими судами. Для сравнения можно сказать: если бы решение с такой мотивировкой принял в суд первой инстанции, то у него не было бы никаких шансов на то, чтобы устоять в апелляции и, тем более, в кассации. Это же классическое «неправильное применение норм материального права»! И пусть Арбитражный суд г. Москвы не может отменить акта Президиума ВАС, но на такой акт Президиума он может просто закрыть глаза.

И вот — новое рассмотрение.

2 апреля 2001 г. судьи Арбитражного суда г. Москвы Г. В. Рожкова и Я. А. Кощеева, а 10 апреля — Т. В. Федори-нина поступают именно так, как мы и предполагали. Про п. 2 ст. 408 ГК не было сказано ни слова; только судья Рожкова коротко написала, что, дескать, суд проверил обстоятельства «отзыва» векселей от векселедателя и никаких нарушений не нашел. Все иные доводы «Газэнергобанка» были отвергнуты «аргументацией» типа «суд не усмотрел (не нашел)», «ответчик не подтвердил» и «представляются необоснованными». Через полтора месяца последовала апелляция — результат тот же: «суд первой инстанции правомерно, на основании ст. 47, 48 Положения (о векселях. — В. Б.) взыскал ... в пользу истца вексельную сумму..., проценты и пени...». Про п. 2. ст. 408 ГК и «обстоятельства возврата векселей» — ни малейшего намека.

На горизонте снова замаячил Малый Харитоньевский переулок. Как и в первый раз, ни на что особенно не надеясь, дабы отработать все возможные варианты борьбы, обратились в кассацию. Но случилось неожиданное: 5 июля 2001 г. Федеральный арбитражный суд Московского округа поставил в деле «жирную» точку. Вернее, три точки.

Первую— «по Гудкову»: векселя находились у «Моснац-банка» в тот момент, когда он был признан банкротом, а конкурсный управляющий не имел права их возвращать; следовательно, «возврат векселей конкурсным управляющим ... не основан на законе». А

вторую и третью — «по нам». Признав послесрочный характер индоссамента и «последствия обыкновенной цессии» (ст. 20 Положения о векселях), суд отметил необоснованность вывода суда о том, что право истца основано на непрерывном ряде индоссаментов (ст. 16

Положения). И затем, указав, что в момент приобретения векселей истцу было известно о банкротстве векселедателя, суд нашел, что истец действовал сознательно в ущерб должнику (ст. 17 Положения).

Итак, в исках «Арт-Плюс ГМБХ» было отказано. Опротестовывать это постановление истец не стал — видимо, не захо тел поднимать лишнего шума вокруг векселей «Моснацбан-ка» (которыми, по слухам, он забил целую комнату). Дело об индоссаменте и недобросовестности, самопроизвольно «преобразовавшееся» в дело о возвращении долгового документа, почти вернулось в свое «естественное» состояние.

Остается только согласиться с мнением, высказанным однажды известным СанктПетербургским юристом К. К. Лебедевым: «Правосудие в арбитражном суде торжествует. Но только в конечном счете».

Хотя бы в конечном. Спасибо и на этом.

1В этом смысле самым свободомыслящим и процивилистически настроенным ученым должен быть назван

... пролетарский красный профессор Петр Иванович Стучка. Не Д. И. Мейер, и не Г. Ф. Шершеневич, и даже не И. А. Покровский, а именно Стучка. Почему? А потому, что именно он записал в свой курс гражданского права фразу, которую пока никто не рискнул повторить: правом в собственном, истинном смысле этого слова, может считаться только гражданское право. Нормы всех остальных отраслей права

—пусть не обижаются их представители — направлены, строго говоря, только на то, чтобы включить или вернуть своих участников в лоно гражданско-правовых отношений.

2Кто-то из русских цивилистов — кажется, В. Д. Катков, — однажды метко, хотя и несколько двусмысленно, сравнил юридический взгляд на вещи со взглядом обкурившегося наркомана. Подобно тому, как последнему все представляется в совершенно ином, чем это есть на самом деле, свете, точно также и специалисту, вкусившему от юриспруденции, обыденные жизненные ситуации будут представляться совершенно иначе, чем лицу, не прибегающему к этому источнику наслаждений. Разумеется, мы всячески старались не уподобиться этому самому обкурившемуся наркоману; надеемся, что нам это все-таки удалось.

3 Работа Р. Иеринга «Юриспруденция обыденной жизни: Собрание мелких юридических вопросов, вытекающих из событий обыденной жизни» (Перевод с 4-го нем. изд.-я Н. Дерюжинскиого. М., 1881, 77 с.) представляет собой именно сборник вопросов, без какого бы то ни было рассуждения по ним. Схожую направленность с нашими очерками имеют статьи Г. Ф. Шершеневича по вопросу о юридической природе игральных карт в «Казанском телеграфе» (1896, 31 октября, 5 и 8 ноября).

4 Эти трудности замечательно преодолены в «юридическом детективе» К. К. Лебедева «Четыре инстанции» (СПБ., 1998): тем, кто не застал этой книги в продаже, горячо рекомендуем ее разыскать и прочесть.

5Приводя это изречение в статье «Занимательная цивилистика» (Законодательство. 2003. № 6. С. 6) мы указали, что оно заимствовано из работы Р. Иеринга «Юридическая техника». Сверившись, однако, с оригиналом этой публикации, мы ее там не обнаружили; не удалось разыскать ее нам и в других работах ученого. Между тем, то, что это высказывание у него имеется — совершенно точно. Возможно, читатели помогут нам вспомнить, где же мы его все-таки встречали.

6Часть этой статьи (пункты 1.1.-1.4, 2.1-2.6) опубликована в журнале «Законодательство» (2003. № 6. С. 6-14;

№7. С. 8-15). За основу пунктов 2.7-2.9 взят материал, опубликованный под названием «Черный бизнес „зеленых почтальонов"» в газете «ЭЖ-Юрист» (2002. № 42. С. 8-9).

7Часть I: Федеральный закон от 30 ноября 1994 г. № 51-ФЗ; с последующими изменениями и дополнениями // СЗ РФ. 1994. № 32. Ст. 3301; 1996. №> 9. Ст. 773; № 34. Ст. 4026; 1999. № 28. Ст. 3471; 2001.

№17. Ст. 1644; № 21. Ст. 2063; 2002. № 12. Ст. 1093; № 48. Ст. 4737, 4746; 2003. № 2. Ст. 167; № 52. Ч. I. Ст. 5034; 2004. № 27. Ст. 2711; № 31. Ст. 3233; 2005. № 1. Ч. I. Ст. 18, 39, 43; № 27. Ст. 2722; № 30. Ч. II. Ст. 3120; часть II: Федеральный закон от 26 января 1996 г. № 14-ФЗ; с последующими изменениями и дополнениями // СЗ РФ. 1996. № 5. Ст. 410; № 34. Ст. 4025; 1997. № 43. Ст. 4903; 1999. № 51. Ст. 6288; 2000. №

48.Ст. 4737; 2003. № 2. Ст. 160; № 13. Ст. 1179; № 46. Ч. I. Ст. 4434; № 52. Ч. I. Ст. 5034; 2005. X» 1. Ч. I. Ст. 15, 45; № 13. Ст. 1080; № 19. Ст. 11752; X* 30. Ч. I. Ст. 3100; часть III: Федеральный закон от 26 ноября 2001 г. № 146-ФЗ /./ СЗ РФ. 2001. № 49. Ст. 4552. 2004. № 49. Ст. 4855. Далее- «ГК».

8 То есть кроме сделок с личной заинтересованностью и сделок, влекущих безвозмездное уменьшение имущества подопечного.

9 Оценочное понятие, содержание которого подлежит выявлению в каждом конкретном случае.

10Не требующие ни нотариального удостоверения ни государственной регистрации и не представляющих собой получения денежных средств от третьего лица без согласия законного представителя.

11Денежными средствами.

12Разумеется, дорогие подарки дарятся детьми друг другу с согласия законных представителей; однако, не подлежит сомнению, что договоры дарения дети заключают в этих случаях самостоятельно (своими действиями).

13Документ не опубликован и обязательного применения, следовательно, не имеет.

14См.: Федеральный закон от 29 декабря 1995 г. К» 223-ФЗ // СЗ РФ. 1996. К» 1. Ст. 16; 1997. № 46. Ст. 5243; 1998. № 26. Ст. 3014; 2000. № 2. Ст. 153; 2004. № 35. Ст. 3607; 2005. № 1. Ч. I. Ст. 11. Далее- «СК».

15Разумеется, у каждого из супругов есть и имущество, принадлежащее лично ему (см. ст. 36 СК). С ним не возникает проблем в плане распоряжения, однако, весьма интересны последствия его приобретения (см. далее).

16 См. нашу статью о праве общей собственности в «Законодательстве» (2002. № 11).

17 Такие сделки встречаются чрезвычайно редко.

18 Это одна из немногих норм ГК РСФСР 1964 г., сохранивших силу до сего времени.

19 Об интересах какого «автора» и в отношении какого «произведения» может идти речь? Неужели П. Астахов всерьез считает В. В. Путина «автором» собственного внешнего облика? Если бы речь шла, например, об актере, создавшем некий сценический образ, наверное, можно было бы говорить о нарушении его исключительного права исполнителя. Так, например, созданный актерами Вицыным, Моргуновым и Никулиным сценический образ шайки Труса, Бывалого и Балбеса, был использован в мультипликационном фильме «Бременские музыканты», а также в рекламном ролике пива «Белый медведь». Но в случае с В. В. Путиным ни о чем подобном, конечно, и речи быть не может.

20 В этом свете вызывают некоторое недоумение действия профессора В. И. Громова, изготовившего робота Электроника с использованием внешнего облика мальчика Сергея Сыроежкина (см. повесть Е. С. Велтистова «Электроник — мальчик из чемодана»; см. также худ. фильм «Приключении Электроника») не только без согласия самого Сергея и его родителей (Сергей был несовершеннолетним), но даже и без их уведомления об этом. Конечно, профессор не использовал Электроника в коммерческих целях, но, тем не менее, нарваться на иск об убытках все равно рисковал; что было бы, к примеру, если бы в каком-нибудь ущербе, причиненном Электроником, обвинили бы Сергея Сыроежкина?

21 Внимательное изучение Закона позволяет установить, что борьбу с терроризмом осуществляет Российская Федерация в целом в лице федеральных органов исполнительной власти. Субъекты РФ несут лишь скромную обязанность содействия органам, осуществляющим борьбу с терроризмом (ст. 9). Не странно ли получается: с терроризмом борется РФ, а если борьба окажется неуспешной и теракт все-таки произойдет — все претензии ... к ее субъекту. Почему? С той же степенью основательности можно было бы обязать к возмещению террористического вреда, например, граждан, которые проживают поблизости от места совершения теракта.

22 Поэтому вопросы, типа «как можно оценить человеческие страдания?», «жизнь человека нельзя оценить на деньги» и т.п., столь часто задаваемые сегодня россиянами, в действительности оказываются бессодержательными. Сумма компенсации морального вреда —это не цена страданий, боли и утраты («вот тебе три раза „собака" по три рубля за каждого и „щенок" на рубль!»); это такая денежная сумма, поступление которой в собственность потерпевшего позволит ему забыть о своих страданиях или, по крайней мере, снизит их степень. С этой точки зрения вполне закономерно, что суммы предъявленных исков были довольно высоки — забыть о потери ребенка или родителя, мягко говоря, непросто, какие бы суммы для этого ни получать.

23 Не потому ли власти так старательно скрывают наименование газа, примененного при штурме? Не отсюда ли «свидетельства о смерти» заложников, в которых причиной смерти указан «террористический акт»? Как будто заложники были больны «террористическим актом»!