Выпуск 8

вались в журнале «Бунгакукаш, созданном в октябре 1933 г. Кобаяси Хидэо (1902-1983) и Хаяси Фусао (1903-1975).

Именно эти писатели, в частности, призывали к возрождению «чи­ стой» японской литературы; по их мнению, она фактически исчезла под влиянием марксистских идей, пропагандировавшихся представителями «пролетарской литературы» — одного из доминирующих литературных направлений 1920-1930-х гг. Непосредственной реакцией Танидзаки на призыв вернуться к истокам традиционной культуры можно считать зна­ менитое эссе «Похвала тени» («Инъэй райсан», 1933) в котором писатель анализирует различия между наследием японской и западной культур.

Также необходимо отметить, что в 1938 г. поэт Хагивара Сакутаро (1886-1942) опубликовал эссе «Возврат к Японии» («Нихон э но кайки»),

вкотором призывал соотечественников перестать с неуемным энтузиаз­ мом подражать Западу и вернуться в лоно японской традиции. Многие исследователи высказывают сомнения, что данное произведение отра­ жает истинные убеждения Хагивара — одного из реформаторов япон­ ской поэзии, который модернизировал традиционные поэтические фор­ мы, основываясь на западной поэтической традиции. Эссе было создано

впериод, когда представители культуры испытывали сильное давление со стороны ультра-националистов. В любом случае, поскольку Танидзаки не имел прямого отношения ни к деятельности журнала «Бунгакукай», ни к националистическим идеям, которые явились основой эссе Хагивара термин «Нилгон кайки» в контексте периодизации его творчества исполь­ зуется условно.

Во-вторых, об условности понятия «Нихон кайки» в отношении твор­ чества Танидзаки говорит и тот факт, что писатель никогда не отрекался от национальной художественной традиции в пользу влияния западной культ)фы. Даже в его первом рассказе «Татуировка» который был встре­ чен критикой как новаторское произведение, пронизанное влиянием за­ падноевропейского неоромантизма (в частности, его лидера Оскара Уайльда), фоном для развития сюжета является городская среда Эдо, а главными героями являются ожник-татуировщик и молодая гейша. По мнению Судзуки Садами, Танидзаки и вовсе идеализирует культуру эпохи Эдо3.

Особенностью творчества Танидзаки является синтез влияний япон­ ской и западной литератур — Стивен Додд называет данный синтез «со­ знательным эклектизмом литературных влияний»4, а Цурута Кинъя утверждает, что для Танидзаки «Восток и Запад никогда не являлись по­ лярно противопоставленными друг другу понятиями»5. Цурута отмеча­ ет, что «когда представитель современной японской литературы перехо­

3 Suzuki Sadami Tknizakl Junichiro as Cultural Critic // Japan Review. 7 (1996). P. 26.

4DoddS, Op. cit. P. 165.

5TsurutaKinycL Tknizaki Junichiro’s Piligrimage and Return // Comparative Lite­ rature Studies. 37:2 (2000). R 247.

Танидзаки преодолел ступень ”илиили“ и поднялся на гораздо более про­ грессивную ступень ”и-и“ в контексте взаимоотношений Японии и Запада»6. Писатель никогда категорически не отказывался от связи с японской традицией, даже на том этапе своего творчества, когда он был увлечен западной литературой и культурой. По этой причине термин «Возврат к Японии» относительно его творчества достаточно условен.

1Ъворя о переезде Танидзаки в район Кансай, необходимо упомянуть, что на протяжении всей своей жизни он в основном проживал либо в рай­ оне Канто (Токио, Одавара и Иокогама), либо в районе Кансай (Киото, Окамото и Асия). Наиболее продуктивным творчество писателя было именно тогда, когда он жил в Токио, Йокогаме и районе Кансай. Токийский период творчества продлился с 1910 по 1921 г., когда Танидзаки пе­ реехал в Иокагаму. В 1923 г. Танидзаки переезжает в район Кансай, где живет до начала 1950-х гг. это самый длительный и продуктивный пе­ риод в жизни писателя.

Изначально Танидзаки планировал переехать в район Кансай на вре­ мя, пока не будут ликвидированы последствия Великого землетрясения Канто, однако результаты восстановительных работ не устроили писате­ ля. По его мнению, Токио стал еще уродливее, чем был до землетрясе­ ния. В эссе «Вспоминая Токио» («Токе о омоу», 1934) Танидзаки пишет о своих мечтах, в которые он погрузился сразу же после новости о зем­ летрясении, — писатель думал, что когда столицу отстроят заново, это будет сияющий огнями мегаполис. Танидзаки даже считал, что появится новый тип японской женщины: «Перемены будут настолько велики, что будет казаться, будто они принадлежат к другой расе. Их фигуры, цвет их кожи и глаз изменятся — они будут похожи на европеек, даже япон­ ский язык, на котором они будут говорить, будет напоминать европей­ ские языки»7.

Поскольку эссе было написано десять лет спустя после землетрясения, Танидзаки возможно, преувеличивает размах надежд, которыми он был исполнен в 1923 г. Однако безусловен тот факт, что в 1934 г., глядя на вновь отстроенный район Канто, он уже не ждет с нетерпением полной вестернизации Японии: «Теперь, когда Токио наконец выглядит как за­ падный город, мне все больше и больше не нравится Запад. Вместо того, чтобы с надеждой смотреть на Токио будущего, я с тоской вспоминаю о Токио, в котором прошло мое детство»8. ^

Когда многие из его знакомых из Токио и Йокогамы, тоже переселив­ шихся в Кансай после землетрясения, начали возвращаться в заново от­ строенный Канто, Танидзаки остался в районе Кансай. Частично он не хотел возвращаться из-за боязни новых землетрясений, но основной при­

6TsurutaKinya Op. cit Р. 254.

7Танидзаки Дзюньитиро дзэнсю (Полное собрание сочинений Танидзаки Дзюнъитиро). Токио: Ъоо Коронся, 1966-1970. Т. 21.С .15.

8Там же. С. 23.

чиной было то, что «район Кансай — и я имею ввиду не Кобэ, а Осаку; Кио­ то и Нара, — завоевал мое сердце задолго до того, как я это осознал»9.

Еще одним фактором, повлиявшим на развитие творчества Танидзаки в контексте «Возврата к Японии», стало знакомство в марте 1927 г. с уро­ женкой Осаки Нэдзу Мацуко. В 1933 г. Танидзаки и Мацуко поженились. Роль Мацуко в жизни и творчестве Танидзаки огромна— после двух разво­ дов писатель наконец-то встретил свою идеальную спутницу жизни. Мацу­ ко была не только его супругой, но и музой, живым воплощением культуры района Кансай; именно она является прототипом многихженских образов, которые писатель создал в период своего «Возврата кЯпонии». В частности, Мацуко и ее сестры Сигэко и Нобуко являются прототипами образов сестер Макиока в романе «Мелкий снег» {«Сасамэ юкш 1947)10.

Водном из своих многочисленных писем к Мацуко Танидзаки пишет: «То, что я чувствую по отношению к тебе, — это не любовь, это предан­ ность, преклонение, схожее с тем, что испытывают верующие. Я никогда прежде не испытывал подобных чувств. В некоторых западных романах

ячитал о благородных дамах, покоряющих мужские сердца, но я никогда не думал, что встречу женщину, подобную тебе. Пока мне дозволено нахо­ диться рядом с тобой, я больше не испытываю никаких потребностей и нужд. Я никогда не покину свое место рядом с тобой, поэтому прошу; что­ бы ты держала меня подле себя как своего слугу. Если я не смогу угодить тебе, ты можешь наказать меня сколь угодно жестоко, ведь единственное, чего я боюсь, это того, что ты скажешь: Я больше не хочу иметь с тобой ничего общего, уходи44»11.

Вдругом письме Танидзаки прямо указывает на роль Мацуко в его творческой жизни: «Я всегда замечал за собой то, что я совершенно не могу писать, когда влюблен. Насколько же я был поражен тем, что, думая о тебе, я могу так много писать. Благодаря тебе мое желание писать не ис­ сякнет до самой смерти. Ты моя муза, и я не Moiy в достаточной мере выразить свою признательность за такое благословение»12. Однако в по­ вести «Мандзи», публиковавшейся частями в журнале «Кайдзо» с марта 1928 г. по апрель 1930 г” образы героинь не имеют прямого отношения к Мацуко, хотя обе они являются уроженками Осаки. Более того, в преди­ словии к первому изданию повести Танидзаки отрицал и распространив­ шиеся слухи о том, что повесть является не оригинальным произведени­ ем, а переводом или адаптацией французского романа: «Все слухи безосновательны. Это произведение является абсолютным плодом вооб­ ражения автора, и у повести нет ни прототипов, ни источников»13.

ГЬворя о повести «Мандзгр, сразу же необходимо отметить проблему перевода названия. Иероглиф мандзи, использованный Танидзаки в на­

9 ТанидзакиДзюнъитиродзэнсю. Т. 21.С. 25.

10TsurataKinycL Op. cit. Pp. 250-252.

11ТанидзакиДзюнъитиродзэнсю. Т. 25. С. 130-131. 12Там же. С. 134-135.

13ТанидзакиДзюнъитиродзэнсю. Т. 23. С. 137.

звании повести, — это символ индуистской и буддистской свастики, крест с загнутыми концами, направленными против часовой стрелки, так называемая «левосторонняя свастика» [хидари мандзи, в некоторых источниках она называется «женской»). Наверняка нет необходимости напоминать, почему этот знак приобрел эмоционально-негативную окра­ ску. Несмотря на то, что Национал-социалистическая немецкая рабочая партия использовала в качестве своего символа не «левостороннюю», а «правостороннюю» свастику (или «мужскую»), у которой концы загнуты по часовой стрелке, повернутую на 45° и помещенную в белый круг на крас­ ном фоне, любой связанный с ней визуальный образ и само слово «сва­ стика» априори вызывает у западного читателя отторжение и смещает акценты в контексте самого произведения с таким заглавием.

При этом, даже невзирая на вышеописанную негативную окраску, слово мандзи фактически невозможно адекватно перевести на европейский язык, поскольку это в большей степени символ, чем лексическая единица. Поэтому при переводе названия возникают серьезные трудно­ сти. Например, Ховард Хиббетт, автор перевода «Мандзш на английский язык, использовал для названия повести английское слово «Quicksand» — «Зыбучие пески», полностью изменив смысл оригинального заглавия. В некоторых исследованиях встречается вариант «The Whirlpool» — «Водоворот»14, который также не имеет прямого отношения к исходному названию повести. Дональд Кин отмечает, что Танидзаки использовал

вназвании повести символ свастики скорее не из-за значения иерогли­ фа, а из-за его формы, символизирующей четырех главных героев пове­ сти, которые и представляют собой четыре конца свастики15. Поэтому да­ лее по тексту будет использоваться японское название повести.

«Мандзи» — не просто замечательное произведение, это своего рода веха на творческом пути Танидзаки, одно из первых произведений, озна­ меновавших отход писателя от культуры западной и его возвращение

влоно культуры традиционной. Тем не менее необходимо отметить, что сюжет произведения скорее всего был навеян романом английской писа­ тельницы Рэдклифф Холл «Колодец одиночества» («The Well of Loneliness», 1928) который Танидзаки прочел в оригинале, о чем он пишет в эссе «Чи­ тая критику Масамунэ Хакутё» [«Мас(шунэХакутё нохихё о ёндэ» 1932)16. Однако доподлинно не известно, в какой момент Танидзаки познакомил­ ся с данным произведением, и даже несмотря на возможное влияние ро­ мана Холл на выбор сюжета, Танидзаки создал произведение, отличаю­ щееся уникальной формой и особой атмосферой.

«Мандзш представляет собой своеобразную исповедь, повествование ведется от первого лица. Одна из героинь повести, Соноко, в письмах рас­

14Gangloff Е. J. Ttoizaki’s Use of Traditional Literature: A Comparison of Mcmji and Shinju Тёпло Amyima // Journal of the Association of Tbachers of Japanese. 11:2/3 (1976). P. 218.

15KeertD. Dawn to the West. Japanese Literature of the Modem Era. Fiction. New York: Henry Holt &Co., 1987. P. 758.

16ТанидзакиДзюньитиродзэнсю. Т. 20. С. 404.

Феномен «Возрата к Японии». • • ________________ 393

сказывает человеку, которого она называет сэнсэй, но чья личность оста­ ется неизвестной, о событиях, произошедших с ней, ее подругой Мицуко, мужем Соноко и женихом Мицуко — Ватануки. Эрик Шнглофф предпола­ гает, что адресат писем Соноко— либо сам автор повести, либо психиатр, а прием рассказа от первого лица— своеобразная пародия на исповедаль­ ный характер произведений в характерном для японского натурализма жанре «эгоромана» [ватакуси сёсэцу)17, ярым противником которого Та­ нидзаки являлся во времена господства натурализма в современной япон­ ской литературе. Учитывая, что Танидзаки на протяжении всей своей творческой жизни испытывал интерес к подсознательным мотивам чело­ веческого поведения18, рассказ от первого лица также дает возможность узнать о психологических мотивах поведения главных героев в ретроспек­ тиве. Соноко вспоминает о своем знакомстве и запутанных отношениях с Мицуко, прекрасной студенткой художественной школы, движение сюжета иногда принимает реверсивный характер, поскольку Соноко воз­ вращается к уже изложенным эпизодам, словно пытаясь проанализиро­ вать события прошлого с новой точки зрения.

Сюжет развивается на фоне современной Танидзаки Осаки, и главной особенностью «Мандзи», позволяющей говорить о «возврате к Японии», является то, что в повести писатель использовал осакский диалект (в осо­ бенности его женский вариант, поскольку рассказ ведется от лица жен­ щины и в тексте присутствует множество диалогов между главными ге­ роинями), чтобы придать произведению аутентичный характер. Первые опубликованные части повести были написаны на хёдзюнго, но спустя несколько месяцев после начала публикации Танидзаки стал издавать «Мандзи» уже на осакском диалекте. Писатель даже обратился за помо­ щью к двум молодым женщинам, уроженкам Осаки, которые помогали ему переписывать на Осака-бэн текст, написанный на хёдзюнго. Когда «Мандзи» была опубликована отдельной книгой, весь текст был написан на диалекте Осака. Благодаря использованию данного диалекта образы героев не просто становятся достоверными: они приобретают определен­ ный характер, присущий жителям района Кансай, который невозможно было бы отразить, используя хёдзюнго. Также использование Осака-бэн помогает связать события повести, разворачивающиеся в современной Осаке, с богатейшим, уникальным культурным наследием этого города, придавая рассказу Соноко, который представляет собой фактически не­ прерывный монолог, схожесть с выступлениями рассказчиков ракуго и л и гидаю в театре Бунраку, особенно популярными в районе Кансай19.

Необходимо отметить, что образ Мицуко является достаточно типич­ ным для произведений Танидзаки. Она — роковая женщина, femme fa­ tale, знакомство с которой полностью переворачивает существование

17GangloffE. J. Op. cit. Р. 219.

18UedaMakoto. Modem Japanese Writers and the Nature of Literature* Stanford: Stanford University Press, 1976. P. 60.

19KeenD. Op. cit. Pp. 757-758.

людей, вовлеченных в орбиту ее жизни. Мицуко искусно манипулирует людьми в своих целях, обманывает жениха, соблазняет и свою подругу, и

еемужа, причем все они прекрасно осведомлены об отношениях Мицуко

спрочими сторонами любовной «свастики». Их мучают ревность и подо­ зрения, но ни один из них не в силах избавиться от чар Мицуко. В конце концов поведение Мицуко ведет к шантажу со стороны ее обманутого в своих ожиданиях жениха и попытке тройного самоубийства, в результа­ те которой погибают Мицуко и муж Соноко.

Зачастую создается впечатление, что как бы ни вела себя Мицуко, окружающие видят в ней только ее ослепительную красоту, сравнивая ее то с бодхисаттвой Каннон20, то с солнцем21.И даже после всех трагиче­ ских событий, к которым привели отношения с Мицуко, выжившая после попытки самоубийства Соноко, как и прежде, испытывает самые нежные чувства к своей подруге: «Даже сейчас я не испытываю горечи или возму­ щения, когда думаю о Мицуко, — она по-прежнему дорога мне, я все так же люблю ее»22.

Образ Мицуко является своеобразным наследием предыдущих эта­ пов творчества Танидзаки, от которого он не избавился и на этапе «Воз­ врата к Японии». Мицуко истинная уроженка района Кансай, высоко­ образованная девушка из достойной семьи, что не мешает ей быть жестокой, коварной красавицей, подчиняющей своим прихотям всё и вся, подобно героиням более ранних его произведений. Мицуко, пожалуй, одна из последних истинно демонических героинь в творчестве Та­ нидзаки. Ее образ — это своеобразная дань предыдущим этапам творче­ ской жизни писателя, когда больше всего Танидзаки интересовали «неверность, ревность, ненависть, жестокость и другие чувства негативного характера, которые, по его убеждению, были частью характера лю_ бой, даже самой добродетельной женщины, воспитанной по неоконфуцианским канонам»23.

Также хотелось бы заметить, что в повести «Мандзи» присутствуют мо­ тивы, в известной степени связанные с классической японской литерату­ рой, — например, несколько видоизмененный мотив самоубийства влюб_ ленных. Эрик Шнглофф высказывает мнение, что некоторые черты повести «Мандзи» схожи с теми, что присутствуют в классической пьесе Ъшамацу Мондзаэмона «Самоубийство на острове Небесных сетей» («Синдзю Тэнноамидзима», 1721).В частности, исследователь упоминает о любовном треугольнике и двойном самоубийстве24.

Данная пьеса наверняка имела определенное влияние на Танидзаки, поскольку это одно из наиболее известных произведений выдающегося представителя литературы эпохи Эдо, жившего в районе Кансай и писав­

20 ТанидзакиДзюнъитиро. Мандзи. Токио: Синтёся, 1996. С. 9-10. 21Там же. С. 188.

22 Там же. С. 194.

23UedaMokoto. Op. cit. Р. 58.

24GangbJfE. J. Op. cit. Р. 226.

шего пьесы для тамошних театров. Танидзаки был прекрасно знаком с творчеством Такамацу, более того, в повести «О вкусах не спорят» («Тадэ куу муси», 1929), которая публиковалась частями в одной из японских га­ зет фактически одновременно с «Мандзи», Танидзаки пишет об искусстве театров кукол Бунраку и Дзёрури. Такамацу на протяжении тридцати лет писал пьесы для театра Дзёрури «Дотонборы» в Осаке. В одной из сцен «О вкусах не спорят» главный герой смотрит представление именно по пьесе «Самоубийство на острове Небесных сетей» в театре Бунраку в Оса­ ке. Однако в повести «Мандзи» все же присутствует не треугольник, а четырехугольник, а самоубийство изначально является не двойным, а трой_ ным — просто Соноко остается в живых. Можно сказать, что Танидзаки определенным образом варьирует мотивы классической литературы, но сложно утверждать, что он использует их в первозданном виде.

Повесть «Мандзи» является этапным произведением в творчестве Та­ нидзаки Дзюнъитиро. Она символизирует его отход от увлечения куль­ турой и литературой Запада и обращение к национальной традиции, в частности к культуре района Кансай. Также в некоторых мотивах про­ слеживается опосредованная связь произведения с классической япон­ ской литературой (мотивы самоубийства влюбленных, любовный «четы­ рехугольник»). Тем не менее в повести все еще сохраняются черты характерные для предыдущих этапов творчества писателя, — образ де­ монической героини, возможное влияние на сюжет английского романа. На основании вышеизложенного можно заключить, что повесть «Манд­ зи» является одной из первых ступеней на этапе «возврата» писателя к японской традиции, шагом к произведениям, отразившим этот этап наиболее полно, — таким как повесть «О вкусах не спорят» эссе «Похва­ ла тени», роман «Мелкий снег».

Внедрение прояпонских настроений в колониальной Корее во второй половине 1930-х гг.

(по страницам служебных материалов японского генерал-губернаторства)

JI. В. Овчинникова

ИСААМГУ

Одним их важных источников изучения колониальной истории Япо­ нии и Кореи являются материалы для служебного пользования японского генерал-губернаторства, в частности, публикации японской тайной по­ лиции, суда, прокуратуры. Эти материалы раскрывают как положение

вКорее в довоенный период, так и методы управления и контроля япон­ ских властей в колонии.

Японские издания генерал-губернаторства представляют докумен­ тальные сведения о мерах, принимаемых колониальной администра­ цией. Неизменным средством при этом оставались репрессии, обеспе­ чиваемые мощным полицейским аппаратом. Во второй половине 1930-х гг. усиление милитаризации Японии, захват ею Маньчжурии, подготовка к большой войне в Китае усложняли положение в Корее. Шло дальнейшее превращение ее в военно-стратегический плацдарм для продвижения на материк. В стране вводились дополнительные меры по «успокоению» тыла. Ограничиваться репрессиями становилось все труднее, изыскивались новые пути поддержания «общественного порядка»; применявшиеся преимущественно карательные методы до­ полнялись новыми приемами. Японские служебные издания генералгубернаторства раскрывают все многообразие мер, их продуманность, изощренность, маневренность, учет меняющейся ситуации в стране и

взоне борьбы за освобождение. Система дополнительных приемов включала в себя меры по расколу и разобщению патриотических орга­ низаций, инспирирование и разжигание групповых распрей, насажде­

ние в массах недоверия, подозрительности, настороженности друг к другу. Но и этого оказалось недостаточно, в связи с чем был взят курс на идеологическую обработку населения колониальной Кореи и вне­ дрение прояпонских настроений.

Колониальная администрация разработала целую систему идеологи­ ческого воздействия на народные массы. Японское издание «30 лет управления Кореей» пишет, к примеру, что «основа политики управления Кореей заключается в том, чтобы корейский народ проникся идеей госу­ дарственного строя нашей Империи, чтобы он твердо осознавал, что он является подданным нашего императора и через полное слияние Япо­

Внедрение прояпонских настроений в колониальной Корее... _ 397

нии и Кореи прославил „путь императора**»1. Генерал-губернатор Мина­ ми в речи на конференции губернаторов провинций весной 1937 г. во главе Пяти основных принципов японской политики поставил прин­ цип «Кокупгай мэйтё:» («Разъяснение государственного строя»). В июле 1937 г. началась война в Китае, и Япония, как указано в этом издании, «стремительно пошла по пути строительства нового порядка в Восточ­ ной Азии»2, для чего требовалось мобилизовать все духовные и матери­ альные силы государства.

Положение Кореи как «передовой базы», являющейся частью импе­ рии на материке, приобрело еще большую важность. Необходимо, как указывалось в японских изданиях, чтобы «23 млн чел. соотечественни­ ков на материке оказали полное содействие осуществлению континен­ тальной политики. Для быстрейшего превращения корейцев в поддан­ ных императора и слияния с Японией самым лучшим является усиление ”Движения за мобилизацию национального духа“ [Кокумин сэйсин со:до:ин ундо:)»3. Задачами движения издание генерал-губернаторства «Обстановка в Корее» («Тё:сэн дзидзё:») называет единение цели, воспита­ ние стойкости, выносливости, подлинного патриотизма. При этом под­ черкивалось, что это движение является не временным явлением, а по­ литикой, рассчитанной на длительный срок. Постоянно проводились конференции губернаторов провинций, заседания Центрального совета, беседы с влиятельными лицами в народе; был создан Корейский цен­ тральный информационный комитет.

Колониальная администрация хотела придать «Движению за мобили­ зацию национального духа» форму народных организаций. Служебные японские издания приводят их структуру: во главе стояла центральная организация — Корейский союз; затем шли провинциальные союзы и па­ триотические группы в их составе; далее шли производственные союзы.

С началом китайских событий, как неоднократно указывают служеб­ ные издания генерал-губернаторства, велась работа по подъему «япон­ ского духа», осознания происходящих событий и мобилизации «народно­ го духа».Как указывает издание «30 лет управления Кореей»,для усиления единства тыла и контроля над народным движением нужно было создать практически эффективную «народную» организацию под руководством правительства. Так, в июле 1938 г. был создан Кокумин сэйсин со:до:ин тё:сэн рэммэй (Союз всеобщей мобилизации национального духа; в 1940 г. эта организация была переименована в Кокумин со:рёку рэм­ мэй Союз общенациональных сил). У руководства в союзе стояли воен­ ные, главы правительственных учреждений, финансисты, ученые; по­

1Сисэй савдзюнэнси (30 лет управления Кореей). Сеул, 1940. С. 827.

2Там же.

3См. также: Тё:сэн дзидзё: (Обстановка в Корее). Сеул, 1943. С. 272.