но «продюсер» в философии, в том смысле, в каком гово­ рят о продюсере в кино. Но как раз в кино многие режис­ серы хотели бы установить новые способы «продюсерства», руководства. То, что я хочу показать, очень бегло, — это желание Шатле не заменило ему философию, но, на­ против, предполагало ее, весьма оригинальную и точную. Остается вопрос о дружбе. Он является интерьером фило­ софии, потому что философ — это не мудрец, но «друг», чей? кому? Кожев, Бланшо, Масколо89 вновь поставили этот вопрос о дружбе, в самом сердце философии. Нельзя узнать, что такое философия, не пережив этот темный во­ прос и не ответив на него, даже если это трудно. Вы за­ даете также вопрос о музыке, так как Шатле жил музы­ кой. Музыка, не ей ли философия является другом? Я почти уверен, что философия — это настоящая песня, это песня без голоса, и у философии то же самое чувство дви­ жения, что и у музыки. Это уже приемлемо для Лейбни­ ца, который, даже во времена музыки барокко, сделал из Гармонии фундаментальный концепт. Он делает из фи­ лософии производство аккордов. Друг ли это, аккорд, до­ ходящий до диссонанса? Речь не идет о том, чтобы раз­ местить философию в музыке, как и наоборот. Здесь, скорее, еще одна операция сгибания: «складка благодаря складке», как у Булеза и Малларме.

«Либерасьон». 22 сентября 1988 г. (беседа с Робером Маггиори).

ПИСЬМО О СПИНОЗЕ

Я поражен крайне высоким уровнем статей, которые здесь мне посвящены и которые делают честь проекту «Lendemains». Я хотел бы ответить, поместив весь проект

89 Дионис Масколо — французский философ.

211

под обращением к Спинозе и рассказав вам, если позво­ лите, какая проблема занимает меня в связи с ним. Это был бы вариант моего «участия».

Я полагаю, что великие философы являются также и великими стилистами. И хотя философский словарь яв­ ляется стороной стиля, потому что иногда он предполага­ ет обращение к новым словам, а иногда — необычное по­ вышение значимости обычных слов, стиль — это всегда вопрос синтаксиса. Но синтаксис есть напряженное со­ стояние по отношению к чему-то, что не является син­ таксисом, и даже не принадлежит языку (внешней сторо­ не языка). В философии синтаксис находится в напряже­ нии по отношению к движению концепта. Так, концепт не движется только в самом себе (философское позна­ ние), он движется также в вещах и в наших умах: он вдох­ новляет нас новыми перцептами и новыми аффектами, которые образует не-философское понимание самой фи­ лософии. И философия нуждается в не-философском по­ нимании так же, как и в философском. Поэтому филосо­ фия находится в существенном отношении к не-филосо- фам и обращается также и к ним. Может даже случиться, что они обладали непосредственным пониманием фило­ софии, не проходя через ее философское понимание. Стиль в философии находится в напряжении к трем по­ люсам: концепту или новому способу мыслить, перцепту или новому способу видеть и слышать, аффекту или но­ вому способу ощущать. Это философская троица, фило­ софия как опера: необходимы все три, чтобы осущест­ вить движение.

При чем здесь Спиноза? Скорее, можно сказать, что у него нет стиля, он использует в «Этике» схоластическую латынь. Но следует не доверять тем, о ком говорят «у них нет стиля», это заметил уже Пруст, это часто самые вы­ дающиеся стилисты. «Этика» предстает как непрерывный поток дефиниций, предположений, доказательств, выво­ дов, за которым мы узнаем чрезвычайное развитие кон­ цепта. Это неотразимый, непрерывный поток грандиоз­ ной ясности. Но в то же самое время в нем появляются и

212

«случайности» под именем схолий, обрывчатых, самостоя­ тельных, ссылающихся одна на другую, воздействующих с необычайной силой, образующих собой разорванную вулканическую цепь, клокочущую всеми страстями в войне радости против грусти. Можно сказать, что эти схолии включаются в общее движение концепта, но этого нет: скорее, это характерно для второй «Этики», которая существует рядом с первой в совершенно ином ритме, в совершенно иной тональности и которая удваивает дви­ жение концепта со всей силой аффекта.

И кроме того, есть еще и третья «Этика», когда подхо­ дишь к «Пятой Книге». Действительно, Спиноза сообща­ ет нам, что до сих пор он говорил с точки зрения концеп­ та, но теперь он намерен изменить стиль и разговаривать

снами чистыми перцептами, интуитивными и непосред­ ственными. Еще можно поверить, что доказательства продолжаются, но уже, разумеется, не тем же самым спо­ собом. Движение доказательств выстраивается теперь в ослепительном ракурсе, они действуют по эллипсу, через намеки и сокращения, сверкая как пронзительные душе­ раздирающие молнии. Это уже не река и не туннель, это — огонь. Это третья «Этика» и, хотя она появляется к концу, она была и с самого начала и существовала рядом

сдвумя другими.

Таков стиль Спинозы, скрывающийся под его спокой­ ной на первый взгляд латынью. Он заставляет вибриро­ вать сразу три языка в этом по-видимости вялом языке, сообщает ему тройное напряжение. «Этика» — это книга концепта (второй вид познания), а также аффекта (пер­ вый вид) и перцепта (третий вид). Еще один парадокс Спинозы состоит в том, чтобы быть философом среди философов, т. е. в каком-то смысле чистым философом, но в то же самое время он обращается в большей степени к не-философам и заботится больше о познании не-фи- лософском. Поэтому весь мир способен читать Спинозу и получать от этого чтения много эмоций, полностью об­ новлять свое восприятие, даже если он и плохо понимает концепты спинозизма. И наоборот, у историка филосо-

213