Артур Цуциев

Осетинский контур в этнополитическом пространстве

(Источник: Научно-популярный альманах «Осетия. XX век». Выпуск 1. 1996 г.)

Целью настоящей статьи является попытка взглянуть на «поле самоопределения» Осетии в терминах некоторых этнополитических процессов и теорий. Или, иначе говоря, меня интересует, каковы «обещания» разных подходов (этнополитологии) в истолковании нашей судьбы и каковы «приговоры» разных тенденций в очерчивании ее контура.

1. Этнический подъем и вызов национальной состоятельности

Одной из характерных черт современности является так называемый «этнический подъем», «возрождение этничности». Существо этих процессов состоит в том, что этническая солидарность становится вновь одним из решающих факторов, определяющих контуры властных отношений, устойчивость государств и структуру подпирающих их обществ. Этнический подъем имеет общемировой характер и прослеживается как в развитых странах (от США и Канады до Бельгии и Франции), так и в развивающихся (Бирма, Индонезия, многие африканские страны). Ясно, что конкретные наборы факторов, стоящих за тем или иным сюжетом, всегда и существенно различаются, и каждый сюжет имеет как общие, так и специфические обстоятельства.

Среди общих обстоятельств безусловно присутствует превращение мира в некую целостность, если и не «глобальную деревню», то наверняка — в глобальную аудиторию, в которой, скажем, президент (необязательно вашей) страны превращается в вашего назойливого соседа, а далекий (или близкий) террор становится частью вашей рутинной повседневности. Вы думаете о наполнении ванны и привычно разглядываете трупы на площади, подсчитываете очки в турнирной таблице и участвуете в дискуссии о судьбе народов.

Средства массовой информации и массовая культура сделали этнические различия и нюансы потребными, значимыми ответами на угрозу всемирной культурной унификации (превратив эту унификацию в ограниченный «модус бытия»). Культурная специфика благодаря масс-медиа стала вполне ходовым и развлекающим (в том числе — самих носителей этой специфики) товаром. А медиа-присутствие политических лиц, наций и государств, конгрессов и «саммитов» делает их родной стихией для всех локальных элит, стихией-полем, где очерчивается «национально-политическая состоятельность». Быть — значит быть представленным, значит говорить и быть услышанным хотя бы на «уровне экрана» (или «эфира»). Плоскость экрана заставляет локальные элиты совершать гималайские усилия, чтобы соответствовать кондициям известности (состоятельности).

Нужно, однако, признать, что все эти усилия элит становятся понимаемыми в этнической среде и потому во многом успешными, в связи с тем, что сама эта «среда», сам «народ» также повседневно «знакомятся» с неким вызовом национальной состоятельности. Как остаться, быть собой в этой медиа-повседневной и глобальной панораме событий? Какие номинации-субъекты живут в этой панораме? Прежде всего, субъекты политические: нации как государства, государства как нации, этнические меньшинства, имеющие «голос», имеющие «лицо», «упоминаемые» (пусть даже в ходе футбольного репортажа). В конце концов речь идет не о музейном суверенитете чистого этнографического присутствия-в-мире, а о суверенитете, имеющем политическое (живое, властное) измерение.

Евроцентричный мир (мир «наций-государств») задает жесткую схему/иерархию этно-национальных общностей — состоявшихся в качестве (ядра) государственности и не состоявшихся в качестве таковых. Национальная государственность воспроизводится как критерий и фетиш состоятельности для «неогосударств-ленных» (не во власти находящихся) этнических элит, или находящихся во власти, но слишком назойливо или накладно опосредуемых и контролируемых властью «ино-этнического» государства.

Следствием этнического подъема в мире становится некоторое ослабление наличных национальных государств — этих институций, которые кажутся все более излишними посредниками между локальными элитами (этническими общностями) и всемирным теле-сообществом народов, миром как сценической и аудиторной целостностью. Во многих случаях там, где национальные государства ассоциируются с этнической историей/волей или «сконструированы» на выраженной этнической культуре (если даже такая связь чисто символическая) и где существует компактная ино-этническая периферия, на этой периферии возникает вопрос о легитимности такого опосредствованного (через «чужое государство») включения в мировой политический/культурный процесс.

Общемировые тенденции наложились на процессы, свойственные советскому строю, характерные для советской политической культуры. Основными моментами в советской национальной политике, в конце концов приведшими к разделению Союза, можно назвать вызревание этнических элит нерусской периферии, укрепление этничности как критерия политической стратификации.

Советская национальная политика вполне способствовала специфическому расцвету (суб)наций. Она форсировала их консолидацию, связывая этничность с властью и территорией. В условиях уже вызревших национальных элит единство страны обеспечивалось, во-первых, жесткой системой управления/подавления, когда ключевые звенья контролировались «представителями центра» (не обязательно этническими русскими), и, во-вторых, — сильной надэтнической идеологией. Кризис квазирелигиозной идеологии привел к разрушению всей клерикальной государственности и создаваемой ею советской надэтнической общности. И оказалось, что в основе этой общности лежала не столько гражданская приверженность отечеству (пусть читаемому как государство), сколько идеологическая приверженность советскому огосударствленному мифу.