Ланда Р. Г. - История Алжира. XX век - 1999

прочими "христианами и неверными", представить их просто гражданами одной из сверхдержав, да еще к которой у алжирцев поднакопилось претензий со времен существования СССР

(кстати, с 1990 г. в Алжире "не учитывается" долг бывшему

СССР в 4 млрд. долларов). Нападения на иностранцев, участившиеся с осени 1993 г., в основном — со стороны ВИГ, обрушились и на граждан России. "Если будет угодно Аллаху, все иностранцы, русские и французы, будут зарезаны как бараны" — гласило послание террористов, присланное в декабре 1993 г. в российское торгпредство. К этому времени уже были убиты трое россиян, в том числе два офицера-инструктора летной школы в Лагуате. Власти искали убийц среди "афганцев" в жилом комплексе близ столицы, прозванном "Пешавар" за обилие среди его жителей исламистов, обучавшихся в Пакистане и сражавшихся впоследствии в рядах афганских моджахедов. Большинство россиян осталось на месте, но убийства продолжались. Поэтому в августе 1994 г. МИД России призвал ускорить отъезд российских специалистов и их семей. 2600 из 3 тыс. чел уехали. Все три русские школы были закрыты. К этому времени уже погибли 9 россиян, 2 белоруса и 1 украинец, 5 россиян получили тяжелые ранения [21].

Однако, несмотря на крайне тяжелые условия российскоалжирское сотрудничество продолжается. Наши специалисты продолжают трудится на металлургическом комбинате ЭльХаджар, на химическом комбинате Асмидаль и плотине ЗитЭмба на востоке Алжира, на строительстве плотины Тилездит, которая обеспечит не двухразовое в неделк), как сейчас, а ежедневное снабжение водой столицы Алжира. В 1996-1997 гг. российская колония в Алжире даже увеличилась с 400 до 650 чел. В Алжире также живут 950 гражданок СНГ (в основном России), ранее вышедшие замуж за алжирцев. И хотя объем сотрудничества и торговли ныне - минимальный, стоит помнить, что алжирская армия на 90% оснащена советской техникой, следовательно испытывает постоянную потребность в российских инструкторах и советниках, в поддержании квалификации своих специалистов, в поставках запчастей и модернизации имеющегося вооружения. По данным прессы, военное сотрудничество значительно превышает по объему прочие внешнеторговые связи России и Алжира [22].

Нынешний трудный этап ранее столь плодотворно развивавшихся отношений между нашими странами — явление временное. Не только все правительства и правители независимого Алжира, но и многие деятели оппозиции, в частности —

вождь ИФС Аббаси Мадани, всегда высказывались за развитие и укрепление двусторонних связей. Думается, что каким бы ни был исход нынешней борьбы в Алжире, любая власть в этой стране, руководствующаяся национальными интересами, будет объективно стремится к налаживанию взаимодействия с Россией. Это определяется долгой историей наших отношений, наработанным потенциалом нашего экономического, культурного и военного сотрудничества, географией, исключающей какую-либо почву для территориальных или иных претензий и опасений, заинтересованностью Алжира в опоре на великую державу, не имеющую гегемонистских замыслов или колониальных поползновений в регионе Средиземноморья, заинтересованностью России в восстановлении своего исторического влияния в арабских странах, особенно - имеющих богатый опыт сотрудничества с нами.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

История Алжира XX в. — это сложный путь большой и многообразной страны, принадлежащей к арабо-исламской цивилизации, от бесправной колонии Франции к суверенному государству, играющему значительную роль в арабском мире, мире ислама, в Африке и бассейне Средиземноморья. Степень колониального подчинения Алжира в течение 132 лет, в том числе 62 лет XX в., была столь абсолютна, что заселившие Алжир в XIX в. европейцы "алжирцами" называли себя, а не коренных жителей. Даже накануне падения колониального режима, они считали, что в Алжире они — "у себя дома" и что, как говорил сам де Голль, "независимость — это насмешка... и мы хотим, чтобы здесь не было никакой независимости" [1]. Культура алжиро-европейцев, несмотря на преобладание среди них испанцев, итальянцев, евреев, мальтийцев, швейцарцев, в меньшей степени — эльзасцев, корсиканцев и басков, была все же специфической частью французской культуры. Сами они, даже сохраняя в быту язык предков и другие этносоциальные особенности, считали себя не только "французами в полной мере" (как по соображениям политической тактики назвал алжирцев в 1958 г. де Голль), но и "лучшей" их частью, всегда рьяно отстаивая свои права именно французских граждан.

Примерно к началу XX в. алжиро-европейцы консолидировались в особую этническую группу, существование которой само по себе явилось любопытным примером и результатом межцивилизационных контактов, характерных для Средиземноморья еще с древности. Самовыражение этой группы в литературе и искусстве, особенно в творчестве писателей "алжирианистов", провозглашавших свою "эстетическую автономию" в рамках т.н. Североафриканской школы 20-30-х годов, обогатило французскую литературу, дав ей Альбера Камю, Эмманюэля Роблеса, Робера Рандо ("французского Киплинга"), Жюля Руа. Вместе с тем "алжирианисты" объективно (а некоторые и лично) помогли становлению национальной литературы Алжира на французском языке, сыгравшей значительную роль в развитии национального и гражданского самосознания алжирцев, их взгляда на мир, их приобщения к идеалам свободы, демократии, гуманности и прогресса. Впоследствии отмечалось, что эта "антифранцузская литература на французском языке..., литература протеста и возмущения, хотя и вдохновляется французской литературной традицией, ...

глубоко оппозиционна французскому политическому и культурному колониализму" [2].

Однако это выяснилось позже, в 50-60-е годы, а в начале этого процесса, в 20-30-е годы, никто не ставил под сомнение укорененности европейцев в Алжире. Тогда многие из них с детства знали алжирский диалект арабского языка (особенно испанцы и итальянцы — в сельской местности, евреи и мальтийцы — в городах), французский язык становился языком образованных алжирцев, а в Орании многие из них знали еще и испанский, тем более что здесь были нередки смешанные браки алжирцев и испанцев. "Ныне 500 тыс. туземцев, — писал в 1930 г. алжиро-европеец Ф.Редон, — бегло говорят, читают, пишут по-французски, осваивают наши привычки, инструменты, даже лекарства". Всего же французским так или иначе владело не менее 1/6 алжирцев. Все это рождало иллюзии, подобные формуле 1935 г. алжиро-европейского литератора Габриэля Одизио о том, что в Алжире "создана Франция" из "синтеза прибрежных рас, скрепленных французской культурой", к каковым он относил "лангедокцев, провансальцев, каталонцев, корсиканцев, андалусцев, неаполитанцев, мальтийцев, арабов и берберов" [3]. Эта среда продолжала формироваться и далее, по мере распространения среди алжирцев франкоязычного образования. Она послужила если не основой, то каким-то оправданием упоминавшейся теории М.Тореза о якобы "единой алжирской нации", складывающейся "на основе двух десятков рас", в числе которых упоминались как арабы, берберы и турки, так и французы, испанцы и итальянцы. В 30- 40-е годы эта теория даже играла объективно положительную роль, подчеркивая самобытность алжирской нации (от которой тогда открещивались по тактическим соображениям многие будущие лидеры националистов типа Ф.Аббаса) и отвергая тезис: "Алжир — это Франция". К тому же она, как считала АКП даже в 1958 г., "открывала... оригинальный путь к решению проблемы европейского меньшинства" [4]. Однако жизнь показала, что такой путь избрали для себя после 1962 г. менее 8% алжиро-европейцев [5].

Тем не менее, длительное их пребывание на алжирской земле, а Алжира — в орбите многообразного влияния Франции, так же, как возникшие вследствие этого вполне реальные элементы культурного синтеза, не прошли даром. Степень ассимилированности французским влиянием для интеллигенции и вообще образованных алжирцев оказалась значительно выше, чем в соседних Тунисе и Марокко, где все французское усваи-

валось без утраты своего культурного наследия, своих традиций и связей с арабо-исламской цивилизацией. Читать и писать в 1962-1963 гг. по-французски могли 400 тыс. человек, а поарабски 200 тыс. человек. Даже в 1970 г. среди грамотных алжирцев были 712 тыс. франкоязычных, 466 тыс. арабоязычных и 841 тыс. двуязычных. Это не удивительно: только к 1980 г. удалось на 98,7% "алжиризировать" кадры учителей начальной школы, однако иностранцы продолжали составлять 23% преподавателей средней школы и 47% — высшей. В 1981-1982 гг. обучение на арабском языке в начальной школе вели 66704 человек (из 94216), в средней школе — 23516 человек (из 46196), в вузах — 1388 человек (из 9778) [6]. Иными словами, даже через 20 лет после получения независимости арабский литературный язык, в колониальные времена считавшийся "иностранным", так и не стал господствовать в культурной жизни страны и оставался недоступным как для получавших франкоязычное образование, так и для неграмотного большинства (75% населения в 1965 г., 63% - в 1975 г., 50% - в 1985 г.), говорившего на различных арабских (или берберских) диалектах и практически почти не понимавшего литературный арабский. В то же время функции языка межрегионального (например, уроженцев запада и востока, гор и пустынь) или межэтнического (арабов и берберов, алжирцев и неалжирцев) общения выполнял французский язык, на котором (не всегда правильно) говорила и часть неграмотного или малограмотного населения страны (в 1966 г. не менее 6 млн. из 11,5 млн. человек), еще чаще прибегавшая к "сабиру", т.е. к смеси арабо-ал- жирского диалекта с французским языком, иногда — с дополнением кабильских, испанских, итальянских слов и фраз [7].

Все это, безусловно, создавало у алжирцев своего рода комплекс "офранцуженности", от которого все они — от главы государства до человека с улицы — стремились избавиться с первых дней обретения независимости. Но реализовать это было не просто. За тридцать с небольшим лет нельзя было изжить последствия 132-летнего господства Франции. К тому же, весь период после 1962 г. был ознаменован лишь политической независимостью. Экономическая зависимость от Франции сохранялась, хотя и слабела. Даже в 1990 г. на долю Франции приходилось 24,7% импорта и 13,5% экспорта Алжира. Причем уменьшение доли Франции в основном шло за счет увеличения доли Италии (14,5% импорта и 20,3% экспорта Алжира в 1990 г.) и других партнеров Франции по Европейскому сообществу, которые в общем итоге контролировали

62,1% импорта и 61,7% экспорта Алжира, т.е. почти столько же, сколько контролировала Франция до 1962 г. Характерно,

Франция умело использовала сохранившиеся позиции французского языка и французской культуры в Алжире, добившись особого статуса для своей прессы (пресса в Алжире делилась на национальную, французскую и иностранную), широко распространяя в Алжире свою литературу, газеты, кинофильмы, телепередачи, присылая в страну своих специалистов, преподавателей, экспертов и советников, военных и полицейских инструкторов, одновременно уделяя большое внимание обучению, стажировке и переподготовке во Франции алжирских руководящих (и не только) кадров в таких решающих областях, как администрация, полиция, экономический менеджмент и военное дело, образование, искусство.

Таким образом, алжирцам не удалось избавиться от комплекса "офранцуженности", который слишком многие в стране воспринимали только как негативное "наследие колониализма", замалчивая позитивные аспекты роли французской культуры в Алжире. Только обладатели французских дипломов помнили, что благодаря Франции и французскому языку алжирцы познакомились с достижениями европейской культуры, науки и техники, открыли для себя многое в мировой цивилизации, что помогло им, кстати, осознать и свое место в мире. "Алжирская революция — говорил в 1984 г. министр культуры А.Мезиан — не только революция алжирцев, но и достояние всего человечества" [9]. Этот мондиалистский подход, противопоставлявшийся узкому национализму, был связан и с революционным романтизмом Бен Беллы, и с националпрагматизмом Бумедьена и с гибким оппортунизмом Шадли. "Речь не идет о том, чтобы отвергнуть французский язык, который Алжир считает окном в мир" — так изложил эту позицию видный идеолог исламского реформаторства и министр Ахмед Талеб аль-Ибрахими в 1970 г. Еще более откровенно руководство АНДР высказалось в 1975 г.: "Арабизация не ставит целью лишить средств к существованию целую категорию граждан, т.е. получивших образование на французском языке" [10].

Правящие круги Алжира, желая арабизации и в целом проводя ее, в то же время старались занимать взвешенную позицию, исходя из влиятельности франкоязычия в верхах

буржуазии и интеллигенции, его явного преобладания среди бюрократии и офицерства, хозяйственных и технических кадров, заинтересованности Алжира в быстрейшем усвоении достижений НТР и вообще современной техногенной цивилизации. Правда, были попытки использования в этой связи английского и русского языка, но они большого распространения не получили, ограничившись узкими сферами применения. Более того, в 70-е годы примирять универсализм и национализм, традиции и современность стало все более сложно. "Речь идет о том, чтобы... утвердить одновременно нашу приверженность к собственному культурному наследию и нашу веру в способность алжирского народа к адаптации и все более смелому восприятию современного мира" - провозглашала Национальная Хартия 1976 г. Однако реализовать этот тезис становилось все труднее по мере вытеснения насаждавшегося сверху национал-прагматизма более понятным социальным низам исламизмом снизу. При этом мало помогали попытки интерпретации ислама в духе "культурного прогрессизма" (например, высказывания министра по делам религии Мулуда Касима: "надо вернуть мечети ее главную функцию распространителя культуры и науки") [11].

Бумедьен еще мог противостоят^» исламизму, в том числе — упирая на враждебность мусульманских низов к спекулировавшим на исламизме представителям феодально-клерикальной и буржуазно-бюрократической элиты типа шейха Хайраддина (главы фундаменталистской ассоциации "Аль-Кыям") или Ахмеда Каида. "Если мечеть, — говорил Бумедьен, — используется для защиты несправедливости, эксплуатации и рабства, то она будет не мечетью ислама, а мечетью, разрушающей ислам". Шадли этого делать уже не мог, в основном ограничиваясь разговорами о "провозглашенной исламом социальной справедливости" [12]. К тому же, его непоследовательность и метания от попыток приспособиться к исламизму и даже обойти его "справа" к открытому с ним противоборству, лишь способствовали дальнейшему размыванию позиций официальной идеологии, и без того подорванных экономическим, политическим и моральным крахом режима.

Дальнейшее развитие событий окончательно дискредитировало ФНО, а вместе с ним — ту политическую модель общества, которую ФНО создал и называл "социализмом", в рамках которого, однако, авторитарный централизм возродившегося национального государства последовательно смещал акценты социальной ориентации с революционного демократизма к

национал-бонапартизму и, наконец, к бюрократическому капитализму. Образовавшийся вследствие банкротства ФНО идейный вакуум в обстановке все возраставшей социальной напряженности, экономического хаоса и политической дезориентации привел к небывалому и во многом неоправданному обострению противоречий между современной и традиционной частями общества, между стариной и новью в его духовной жизни, между наследием предков и надеждами потомков. Результатом такого обострения и стала предельная поляризация, достигшее высочайшего накала черно-белое размежевание социокультурных составляющих алжирского общества, выразившееся в непримиримом антагонизме исламизма и модернизма в Алжире.

Речь идет именно о модернизме, ибо противостоящая исламистам часть алжирского общества включает в себя не только "офранцуженных", но и армию, значительная часть кадров которой обучена арабскими специалистами (в Алжире и за рубежом), а также все возрастающую фракцию народа, получившую двуязычное арабо-французское образование. В то же время исламизм в Алжире, как выясняется, тоже не един не только в политическом, но и в социокультурном плане, охватывая, наряду с арабо-мусульманами, также и часть берберов, и часть (особенно неграмотную) обездоленных, не имеющих представления об арабской культуре и шариате, но пользующихся в быту "сабиром" и испорченным французским, а также — вполне современных и широко образованных людей, владеющих многими языками и дипломами университетов Европы и Америки.

Все это говорит о том, что гражданская война в Алжире — не классовая, не этническая, не религиозная и даже не "куль- турно-лингвистическая", как ее иногда представляют. Это — лишь по форме (и то не всегда и не во всем) конфликт культур. На деле — это доведенный до апогея ожесточения конфликт двух социальных блоков, конфликт идей, выражающих (а иногда вуалирующих) интересы элиты этих блоков. Каждый из них отстаивает свое политическое будущее, свою политическую модель общества. Но трагизм ситуации — в том, что алжирское общество конца XX в. не может существовать в рамках только одной из предлагаемых ему двух взаимоисключающих моделей, ибо ее реализация приведет к отторжению, маргинализации, ликвидации (по крайней мере, социокультурной и моральной) приверженцев другой модели. Поскольку это

катастрофично, да и вряд ли возможно, необходима интеграция обоих социальных блоков в единое общество.

Мучительные поиски форм и механизмов такой интеграции

— важнейший аспект социально-политического кризиса Алжира последнего десятилетия. На исходе века, как и в его начале, Алжир снова ищет свое лицо, надеясь обрести гражданский мир и политическую стабильность в новом равновесии социокультурных, этносоциальных, экономических и конфессиональных структур. Само возникновение этого равновесия будет еще одним шагом к обновлению политической культуры страны, ее постепенного избавления от негативных традиций политического насилия, конфронтационного мышления и экстремизма любой направленности.

Осознание этого постепенно пробивает себе дорогу. Об этом свидетельствует встреча 12-13 апреля 1997 г. в Мадриде партий алжирской оппозиции, включая ИФС, призвавших "создать условия для диалога в Алжире". В сентябре 1997 г. к "немедленному прекращению кровопролития и подготовке серьезного диалога" призвал освобожденный из тюрьмы лидер ИФС Аббаси Мадани [13]. Конечно, остановить войну гораздо труднее, чем ее начать. Тем не менее, важно то, что все стороны понимают все более острую необходимость примирения и, каждая по-своему, заинтересована в нем.

ПРИМЕЧАНИЯ

Квведению

1.Африка. Энциклопедический справочник. М., 1986, т.1, с.299.

2.История Алжира в новое и новейшее время. М., 1992, с.5; Eveno P. L'Algerie. Р., 1994, р. 100.

3.Шпажников Г.А. Религии стран Африки. М., 1981, с.54.

4.El Moudjahid. Alger. 21.12.1983.

5.Мусульманский мир. М., 1981, с.169.

6.Pecar Z. АШг do nezavisnosti. Beograd. 1967, s. 139.

7.Ruedy J. Land Policy in colonial Algeria. Los Angeles, 1967, p.7.

8.Monlati J. Les Etats barbaresques. P., 1973, p.37.

9.Boyer P. La vie quotidienne a Alger a la veille de l'intervention fran9aise. P., 1963, pp.49, 245.

10.Ageron Ch.-R. Histoire de l'Algerie contemporaine. P., 1974, pp.6,8.

11.Омар А.А. Западноевропейское политико-культурное влияние на развитие стран Магриба в новейшее время и этнокультурный фактор. М., 1994, с.24-25.

12.Julien Ch.-A. Histoire de l'Afrique du Nord. P., 1966, t.II, p.264; Revue d'histoire et de civilisation du Maghreb. Alger. 1974, № 11, p.48.

13.Majallat Et-Tarikh. Alger. 1985, № 20, pp.11,19.

14.Lacoste Y., Nouschi A., Prenant A. L'Algerie: passe et present. P., 1960, pp.219-220.

1.Hanotaux J. et Martineau A. Histoire des colonies fransaises et de l'expansion de la France dans le monde. P., 1930, t.2, p. 107.

2.Луцкий В.Б. Новая история арабских стран. М., 1965, с. 149.

3.Ageron Ch.-R. Histoire de l'Algerie contemporaine, p.9.

4.Эгрето M. Алжирская нация существует. M., 1958, с. 42-43.

5.Ageron Ch.-R. Op.cit., p.10.

6.Жансон К. и Ф. Алжир вне закона. М., 1957, с.36.

7.Ageron Ch.-R. Op.cit., p. 10.

8.Жансон К. и Ф. Указ. соч., с.40-41.

9.Ребаг Z. Alzir do nezavisnosti, s. 140.

10.Journal of African history. Cambridge (USA), 1964, № 2, p.229.

11.Арабские страны. История. M., 1963, с.199.

12.Богданович М.Н. Алжирия в новейшее время. СПб, 1849, с.24.

13.Луцкий В.Б. Указ.соч., с. 152.

14.Куропаткин А.Н. Алжирия. СПб., 1877, с.31.

15.Эгрето М. Указ.соч., с.47.