r2

ским, что в дальнейшем способствовало ее восприятию не только как официального восхваления, но и как формы выражения сложнейших философско-религиозных идей.

Вопросы и задания

1.Как проявляется воздействие канона религиозно-мистической поэзии у разных авторов XII в.?

2.Какие мотивы и образы суфийской лирики приобрели наибольшую популярность среди придворных поэтов?

3.Какие поэты из числа религиозных мистиков оказали наиболее сильное воздействие на развитие поэзии при дворе в XII в.?

4.Как проявился синтез светской и религиозно-мистической традиции в касыде?

5.Как проявился синтез светской и религиозно-мистической традиции в газели?

Литература

Крымский А.Е. Низами и его современники / А.Е. Крымский. – Баку:

Элм, 1981. – С. 389–436.

Рейснер М.Л. Эволюция классической газели на фарси (X–XIV в.) /

М.Л. Рейснер. – М.: Наука, ГРВЛ, 1989. – С. 96–52.

Рейснер М.Л. Персидская лироэпическая поэзия Х – начала XIII века. Генезис и эволюция классической касыды / М.Л. Рейснер. –

М.: Наталис, 2006. – С. 314–324.

Рейснер М.Л. Образ поэзии в поэзии: литературная рефлексия в персидской классической поэзии X–XIVвв. (касыда и маснави) /М.Л. Рейснер, Н.Ю. Чалисова // М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2010. – С. 200–208.

121

Тема 8

РАЗВИТИЕ ЖАНРА СУФИЙСКОЙ ДИДАКТИЧЕСКОЙ ПОЭМЫ – САНАИ, АТТАР, РУМИ

Началом развития религиозно-дидактического эпоса на персидском языке следует считать творчество поэтов XI в., причем не только суфиев, но и исмаилита Насир-и Хусрава. Ставя перед литературой новые, прежде всего проповеднические задачи, ранние мистики и проповедники бурно развивавшихся религиозных доктрин искали наиболее действенные способы общения с аудиторией. На первом этапе это была публичная проповедь (маджлис), в которой религиозные постулаты и морально-этические сентенции снабжались приличествующими случаю иллюстрациями, в том числе примерами из Священного писания (Коран) и преданий (хадисы), эпизодами из жизни легендарных мудрецов, правителей, житийными историями о святых, наставниках и отшельниках. Почерпнутые из разных источников, эти иллюстрации часто были именно тем материалом, который возбуждал наибольший интерес слушателей, создавал необходимый проповеднику эмоциональный настрой

иоблегчал восприятие базовых положений проповеди. Первыми сочинениями такого рода можно считать прозопоэтические произведения Ансари, в которых использовались и коранические сюжеты, и комментарии к хадисам, и авторские стихотворные произведения. Форма рифмованной и ритмизованной прозы (садж‘), в которую облечены сочинения Ансари, с одной стороны, связывала традицию религиозной проповеди с Кораном, а с другой – давала простор для перенесения мотивов религиозной проповеди в поэзию. На том же этапе создаются и первые чисто поэтические образцы религиозно-дидактического эпоса – это небольшие поэмы «Книга счастья» (Са‘дат-нама). В этих поэмах безраздельно господствует дидактика и гномика (афористические высказывания), повествовательный элемент практически отсутствует. Тем не менее рубрикация и распределение дидактико-философского материала по разделам

иглавам уже напоминают будущую структуру классических дидактических поэм, прежде всего поэм Санаи.

Если прижизненная слава Санаи была в основном связана с его деятельностью на поприще светской поэзии, то посмертную славу ему принесли именно религиозно-мистические сочинения, прежде всего поэма

122

«Сад истин», вызвавшая массу литературных подражаний. Автор заложил основы жанра философско-дидактической поэмы и положил начало традиции их арабоязычных названий. Отметим, что, по всей видимости, именно Санаи впервые озаглавил таким же образом и философскую касыду «Тасбих ат-туйур» – «Молитва птиц». С этого времени состоящее из двух слов арабское название становится указанием на философскодидактический характер стихотворного сочинения на персидском языке.

«Сад истин» представляет собой первое бессюжетное поэтическое произведение назидательного характера. Композиция этой поэмы обнаруживает явное сходство со структурой прозаических сочинений дидактической направленности, поскольку умозрительные сентенции

инаставления сопровождаются в ней иллюстрациями в виде притч и коротких анекдотов, соответствующих теме и пафосу назидания. В предисловии к поэме Санаи говорит о высокой миссии поэта, сравнивая его с пророками и святыми. Такая позиция автора не случайна. Он опирался в своей концепции поэзии на опыт предшественников, прежде всего Насир-и Хусрава, отстаивавшего в стихах божественное происхождении дара истинного поэта и стремление его речей к пределу пророческой мудрости и правдивости.

Поэма распадается на десять глав, каждая из которых в свою очередьделитсянаболеемелкиеразделы.Перваяглавапосвященапрославлению единства Божьего (таухид). Вставных притч в ней немного, но именно эта глава содержит знаменитый рассказ о трех слепцах, ощупывавших слона и сообщивших три различных мнения о том, как он выглядит. Этот анекдот позже повторялся многими поэтами, в том числе

иавтором «Маснави-йи ма‘нави».

Вторая глава посвящена восхвалению пророка Мухаммада, его преемников (праведных халифов), а также его потомков. Особым пафосом отличается панегирик ‘Али и его сыну-мученику Хусайну, что в целом свидетельствует о благосклонном отношении поэта к шиизму.

В третьей главе дается характеристика Разума (‘акл). В трактовке понятия разума Санаи исходит как из философского понятия Перворазума, принятого в среде неоплатоников, так и из древней традиции восхваления Духа Разума, восходящей к зороастризму и представленной в раннем иранском эпосе (Абу Шукур Балхи, Фирдауси) и дидактике (Насир-и Хусрав).

123

Четвертая глава посвящена восхвалению знания (‘илм). Повидимому, и в данной главе поэт пользуется опытом предшественника Насир-и Хусрава, который трактует знание и науку как познание Истины (Бога). В этой главе в поэме впервые возникает тема осуждения гордыни и показного благочестия, которая, так или иначе, проходит через все остальныеглавы.Знаниедолжносочетатьсяскротостью(хилм),служить благим целям, а не личной выгоде. В поэме Санаи продолжается линия осуждениялицемеров,котораябыланачатавперсидскойпоэзии‘Абдаллахом Ансари и Насир-и Хусравом и нашла свое блестящее воплощение в лирике Хафиза. Все поэты в своем неприятии двуличия опирались на соответствующие коранические мотивы порицания лицемеров (мунафикун), принявших ислам ради безопасности и личной выгоды. В главе «О знании» Санаи об этом говорит так:

Всякий, кто ищет от науки искренности (садак), побеждает, Тот же, кто в ней ищет лукавства, погибает.

Знания искреннего человека – в его сердце, Знания двуличного – только на его языке.

Пятая глава поэмы посвящена любви и содержит характеристику любимого и любящего. Эта часть «Сада истин» в наибольшей степени окрашена суфийскими настроениями, поскольку именно любовь признается универсальным средством познания Бога и сотворенного им мира. Отдавая предпочтение озарению перед логическим размышлением, поэт говорит:

Разум в квартале любви – незряч, Умствование – это дело Бу ‘Али Сины.

Признавая силу разума и логики, Санаи считает, что она имеет значительные ограничения в познании сущего, и лишь любовь открывает человеку тайны, которые недоступны разуму. Подлинная любовь рассматривается поэтом как самоотречение, отсутствие себялюбия, растворение в объекте поклонения. В одной из притч этой главы можно найти отголосок античного сюжета о любви Геро и Леандра. В ней рассказывается о влюбленном, много раз переплывавшем реку Тигр, чтобы встретиться с любимой. Однажды он заметил пятнышко на лице подруги, и после этого не смог переплыть реку и утонул. Повышенное внимание к деталям, обнаруживающее изъяны в объекте любви,

124

по мнению Санаи, является признаком исчезновения божественного экстаза, который и помогал юноше ранее безопасно преодолевать препятствия на пути любви.

Завершает главу о любви великолепное описание ночи с перечислением различных звезд. Описание звездного неба широко представлено как в лироэпических, так и в эпических жанрах. В касыде оно являлось неотъемлемым атрибутом васфа, присутствующего в рахил (странствие по пустыне), а в эпосе, прежде всего в «Шах-нама» – одним из типов стандартного зачина, открывающего дастан (повесть). Однако лишь у поэтов религиозно-философского направления это описание приобретает черты аллегорической картины, смысл которой должен указать на искусство Творца и величие сотворенной им вселенной. Так, в касыде Насир-и Хусрава, открывающейся описанием звездной ночи, говорится

отом, что все сущее – это язык Господа, на котором он говорит с людьми. Описание ночи, включенное в поэму Санаи, несомненно, произвело огромное впечатление на Низами и оказало влияние на соответствующую главу поэмы «Сокровищница тайн» (Махзан ал-асрар).

Шестая глава «Сада истин» – об «универсальной душе» (ан-нафс ал-кулли). «Универсальная душа» в этой главе иногда выступает в облике старца-наставника. В этой главе речь идет главным образом о преодолении мирских страстей и обращении к духовному началу. Говоря

оприроде плотского, материального мира, Санаи обращается к тому же мотиву, что и Насир-и Хусрав, сравнивая мир с матерью, с которой сын не должен заключать брачного договора, если он не гебр (т. е. зороастриец). В одной из касыд Насира можно прочитать такие стихи:

Мир земной есть недобрая старая мать, ею Не обольщайся, если ты достоин райских гурий. Не протягивай к ней руку, ведь для тебя

Мать запретна, если ты из людей праведной веры.

Санаи повторяет этот мотив практически дословно, что, впрочем, как и многие другие примеры, свидетельствует о прямой преемственности Санаи по отношению к Насир-и Хусраву, чьим проповедническим и художественным опытом он воспользовался и в поэмах, и в касыдах. Санаи говорит об этом так:

125

Раз мир – мать, а ты – его сын, Можешь ли ты заключать с ним брачный договор, если ты не гебр?

Мотив и в том, и в другом случае построен на осуждении мусульманами («людьми праведной веры») зороастрийского обычая кровнородственного брака (хветукдас).

Далее в поэме тематика распределена по главам следующим образом: седьмая – о бренности земного бытия, восьмая – об астрологии, девятая – «Притчи о друзьях и врагах». Десятая рассказывает об авторе и о причинах его ухода от мира. В последней главе автор вновь обращается

квопросу о назначении слова и призвании совершенного стихотворца, демонстрируя приверженность концепции поэта-пророка. Возвращаясь

кмотиваминтродукции,поэтсравниваетсвоетворениесКораном,правда, делает это с известными оговорками, приличествующими случаю:

Если бы не я написал ее (поэму), То див назвал бы ее «персидским Кораном».

Поэт утверждает, что демонические силы так же боятся его слов, как священных айатов, но не могут так назвать «Сад истин», поскольку он есть речь человека, тогда как Коран есть слово Божье. Продолжая традиционное самовосхваление в завершающей главе книги, Санаи вновь уподобляет себя Мухаммаду – «Печати пророков», который завершает эру ниспослания священных книг:

Довел я свои речи до совершенства, Боюсь, что приблизился упадок.

Когда слово в мире достигает высшей точки, Быстро в том слове проявляется изъян… «Печатью пророков» был Мухаммад, Я – «Печать поэтов», [во мне] вся прибыль.

Заканчивается поэма развернутым панегириком в адрес Бахрам-ша- ха и его малолетнего наследника.

В поэме, созданной Санаи, впервые заданы основные параметры жанра религиозно-дидактического эпоса, которому была суждена долгая жизнь не только в персидской литературе, но и в тех литературных традициях Ближнего и Среднего Востока, которые были ориентированы на нее как на классический образец. Четкое содержательное и формаль-

126

ное выделение вводных глав и заключения, единообразное оформление разделов, сочетание рефлективного и повествовательного начал – вот те черты, которые позже станут эталонными и уже как элементы канона будут использованы Низами при создании одной из поэм «Пятерицы» – «Сокровищницы тайн». При этом следует отметить, что сам Санаи развивал некоторые черты, присутствовавшие в ранних произведениях бессюжетного дидактического эпоса, которые принадлежали перу Насир-и Хусрава – «Книга просветления» (Раушанаи-нама) и «Книга счастья» (Са‘дат-нама). Об этом свидетельствует, прежде всего, общность тематических рубрик, представленных в соответствующих главах поэм Санаи и Насир-и Хусрава. Приведем для сравнения названия некоторых глав в поэме Насир-и Хусрава «Книга счастья»: глава третья названа «В разъяснение отшельничества», четвертая – «В разъяснение молчания», пятая – «В разъяснение дружбы»,шестая,седьмая,восьмая и девятая главы посвящены алчности и щедрости, счастью и несчастью. Есть в поэме также главы, посвященные милосердию, нищенству, доброте, гордыне, довольству малым. Последняя глава содержит объяснение причины окончания книги. Очевидно, что рубрикация глав дидактической поэмы по тематике начала складываться уже в творчестве Насир-и Хусрава. Санаи развивал начинания предшественника в направлении усиления повествовательного элемента за счет введения иллюстративного материала. После появления «Сада истин» канон религиозно-дидакти- ческого эпоса можно считать вполне сложившимся.

Санаи в своем творчестве заложил основу и другой разновидности дидактического эпоса – сюжетной. Ему принадлежит ряд небольших маснави, среди которых выделяется поэма «Странствие рабов Божьих кместувозврата»(Сайрал-‘ибадила-л-ма‘ад).Пожанруэтапоэмапред- ставляет собой образец «хождения в загробный мир», а потому многие исследователи сравнивают ее с «Божественной комедией» Данте. В то же время совершенно ясно, что в персидской литературе такое произведение имело доисламские корни, поскольку в пехлевийской традиции существовала «Книга о праведном Виразе». Все произведения визионерского жанра роднит присутствие персонажа-проводника, который сопровождает героя в его странствиях (Сраоша и Рашну в пехлевийской книге, Вергилий в поэме Данте). В поэме Санаи в качестве такого проводника выступает «Светлый старец», в образе которого персонифициро-

127

вана «разумная душа» (нафс-и ‘акила) (ср. с персонификацией «универсальной души» в поэме «Сад истин»).

Начало поэмы, вопреки уже сложившейся традиции, не содержит хвалы Богу и развернутой картины сотворения мира, нет в нем и прославления Пророка и посвящения какому-либо адресату. Вводная часть представляет собой один из видов стандартного зачина, построенного на обращении к ветру (такие зачины широко использовались в касыдах и газелях), «царственному вестнику, чей престол из воды, а венец из пламени». Обращаясь к ветру как к одной из стихий, поэт просит его выслушать рассказ о тех силах, которые образуют природу человека. Они описываются в поэме в виде фантастических стран и городов, через которые предстоит пройти герою-путнику, так что весь сюжет приобретает характер мистической «книги путешествия». К примеру, животная природа человека рисуется как город, в котором три правителя – свет, пламя и мрак, и два коня – черный и белый (ночь и день). Обитатели города озабочены лишь сохранением потомства, правители думают только о собственной выгоде, а кони пожирают седоков. Последний мотив внесколькоинойвариации встречается в одной из касыдНасир-иХусра- ва, где понятие времени загадано в виде «пестрого коня», пожирающего сидящих на нем всадников.

Среди всеобщего мрака поэт видит «Светлого старца», который предлагает провести его по всем странам от низшего (земли) до высшего элемента (света). Путь странникам преграждают различные препятствия, символизирующие земные страсти – зависть, алчность, гнев. По дороге к стране света герой видит области, населенные людьми разных вероисповеданий, которые прекрасны, но слепы, ибо не видят дальше различий в вере. Далее в качестве примеров религиозной ограниченно- стипредстаютлюди,слепоследующиедогматамверы(арбаб-итаклид), убежденные в своей непогрешимости (арбаб-и занн), чтецы Корана (курра), не способные постичь суть писания, а знающие лишь букву закона. Пройдя через эти области, герой попадает в страну вечного света, где обитают странники мистического пути, познавшие высшие истины. Но и пребывание в их стране не является конечной целью путешествия. Поэту предстоит встреча с пророком Мухаммадом, «создателем шариата». Здесь поэма переходит в свою финальную часть, которая состоит из прославления Пророка.

128

Несмотря на то, что в классический период «хождения в загробный мир» в персидской литературе разрабатывались не часто, традиция жанра «мистического путешествия», заложенная Санаи, развивалась весьма плодотворно. По существу, знаменитая поэма Фарид ад-Дина ‘Аттара «Язык птиц» (или «Беседа птиц»), о которой речь пойдет ниже, представляла собой трансформацию этой жанровой модели. Общность поэм состоит в том, что дорожные тяготы и страхи, препятствия, подстерегающие путников, выступают в качестве аллегорического изображения человеческих страстей и пороков, которые странствующий в поисках Истины должен преодолеть ради достижения своих целей.

Реальный объем эпического наследия ‘Аттара также очертить довольно трудно. Его перу, вне всякого сомнения, кроме знаменитой поэмы «Язык птиц», принадлежит целый ряд небольших поэм. Что касается таких малых поэм ‘Аттара, как «Божья книга» (Илахи-нама), «Книга мук» (Мусибат-нама), «Книга тайн» (Асрар-нама), «Книга соловья» (Булбул-нама), то они с большей или меньшей степенью убедительности также атрибутируются как подлинные сочинения ‘Аттара. Имеется, однако, целый ряд маснави, к которому принадлежит и якобы вызвавшая скандал поэма «Проявление чудес» (Мазхар ал-‘аджаиб), которые дают менее твердую атрибуцию. Шиитские настроения ‘Аттара выражены и еще в одной приписываемой ему небольшой поэме под названием «Язык тайн» (Лисан ал-гайб), в которой он с большим уважением отзывается о Насир-и Хусраве, говоря о том, что тот «для поисков смысла дал мне дорожный припас».

Славу великого поэта-мистика ‘Аттару принесла его самая крупная поэма «Язык птиц» (Мантик ат-тайр). Подобно Хакани, который использовал это выражение для названия касыды, ‘Аттар поместил его в заглавие маснави, связав, таким образом, весь текст с кораническим преданием о Сулеймане, которому было даровано знание «языка птиц». Конструкция поэмы проста и изящна, она позволила автору в доступной и легко запоминаемой форме изложить по существу все положения доктринального суфизма, придав им вид увлекательного повествования о том, как птицы отправились на поиски своего царя. Сюжет путешествия птиц в горную страну Каф, где обитает Птица Птиц – Симург, являющийся рамкой для многочисленных вставных рассказов, по всей вероятности, имел какой-то старый доисламский источник. В период

129

распространения ислама отголоски этого сюжета возникали в трактатах философов и мистиков – «Послания Братьев Чистоты», труды Ибн Сины, ал-Газали и др. Однако ‘Аттар скорее всего ориентировался на их поэтические обработки в касыдах предшественников, таких как Санаи и Хакани. Символика сюжета, по своему смыслу напоминающего поэму Санаи «Странствие благочестивых», просматривается гораздо более четко, чем в произведении предшественника. Птицам предстоит преодолеть семь долин (вади), символизирующих стоянки мистического пути – тариката. Им даны соответствующие названия – долина искания (талаб), долина любви (‘ишк), долина познания (му‘арифат), долина самодостаточности (истигна), долина единобожия (таухид), долинаизумления(хайрат),долинанищенства(факр).Мудрыйудод,вестник Сулеймана, уговоривший других птиц отправиться на поиски царя и ведущий их по этому пути, ассоциируется со старцем-наставником. В конце тяжкого пути в живых остаются лишь тридцать птиц (си мург). Они достигают дворца Симорга, где беседуют с привратником, который вручает им некое послание, содержащее рассказ о Йусуфе и его братьях, объясняющий птицам все, что с ними произошло в пути. Прочитав эту грамоту, птицы духовно прозревают и получают возможность лицезреть Симорга, который является им как зеркало, по своему сиянию сравнимое с солнцем:

Солнце близости [к Богу] с порога [дворца Истины] воссияло, От света его у всех [птиц] душа воссияла.

Обратив взор к Симоргу, тридцать птиц видят в нем самих себя, что должно иллюстрировать идею самопознания как пути к Богу и конечного слияния с его сущностью. Таким образом, сам сюжет рамочной истории поэмы призван нести символическую нагрузку.

По сравнению с поэмой Санаи «Сад истин» в поэме «Язык птиц» ‘Аттара гораздо более заметную роль играют иллюстративные рассказы. Из достаточно лапидарных и схематичных «эскизных набросков» (Е.Э. Бертельс) они превращаются в небольшие романы. Особенно популярен в Иране рассказ о шейхе Санаане и девушке-христианке, который исследователи считают кульминационным пунктом поэмы. Рассказ, который стали именовать «Аскет и христианка» (Парса у тарса), по существу представляет собой «поэму в поэме» и может считаться

130