Русская эмиграция - это не только дворянство, купече­ ство, интеллигенция. Это не только духовенство и русское воинство. Это представители всех сословий бывшей Рос­ сийской империи, в том числе и рабочие, и крестьяне. В эмиграции оказывались и убежденные противники большевизма, и люди растерявшиеся, и попавшие на чуж­ бину волей случая.

«философский пароход» начало 20-х

Русская литература тоже раскололась на «здесь» и «там». В России остались символисты Блок и Брюсов, вернулся в Москву живший в начале 20-х гг. в Берлине Андрей Белый. За рубежом оказались Мережковский и Гиппиус, Бальмонт и - с 1924 г. - Вячеслав Иванов. Пы­ тавшийся поначалу выехать за границу Федор Сологуб после смерти жены утрачивает всякий интерес к своей судьбе и живет «внутренним эмигрантом».

Акмеисты в основном остались в россии уехали близко знавшие Гу­ милева Георгий Иванов с Ириной Одоевцевой и Георгий Адамович. Из футуристов наиболее крупной фигурой за пределами России был Игорь Северянин, живший в Эсто­ нии. Покинули Россию виднейшие прозаики: Бунин, Ку­ прин, Ремизов, Шмелев, Зайцев. Прожив некоторое время за границей, вернулись Алексей Толстой и Максим Горь­ кий. Леонид Андреев доживал последние годы на своей даче в Финляндии, где и умер в 1919 г., не примирившись с большевизмом.

Это: Берлин, Париж, Прага, Белград, Варшава, София, Константинополь и «русский Китай» - города Харбин и Шанхай. Константинополь - город, куда отка­ тились остатки разбитой армии Врангеля - для большин­ ства представителей русской культуры оказался лишь временным пристанищем. Наиболее важными для русской литературы оказались Берлин и Париж.

Берлин (начало 20-х)

Литературная жизнь Берлина превращается в своеобразный диалог эмиграции и метрополии. Здесь возникает Дом искусств по образцу Дома литераторов в Петербурге.

Литературному многолюдью русского Берлина сопут­ствовал и невиданный издательский бум.

Здесь печатается русская классика: от Пушкина до Тол­ стого. Многие известные русские прозаики (Бунин, Реми­ зов, Зайцев и др.) издают собрания сочинений. Выходит детская, медицинская литература, научные книги.

Париж

все очевиднее становилась горькая истина: эмиграция - это надолго

эмиграции. Теперь он становится и литературной столи­ цей русского зарубежья. Здесь живут Бунин, Куприн, Гиппиус, Мережковский, Ремизов, Зайцев, Ходасевич, Геор­ гий Иванов, Тэффи и многие известнейшие поэты, про­ заики, публицисты. Здесь выходит самый известный лите­ ратурно-художественный журнал русского зарубежья «Сов­ ременные записки».

Сменовеховство и евразийство

Летом 1921 г. в Праге вышел сборник «Смена вех». Уже в названии сборника звучал полемический выпад в

адрес знаменитого сборника 1909 г. «Вехи».

Вслед за сборником в Париже начал выходить журнал

«Смена вех» под редакцией Ключникова, а в 1922 г. жур­ нал сменила газета «Накануне». Идеи сменовеховства са­ мые разные политические круги эмиграции единодушно встретили в штыки.

1921 Г. В Софии вышел еще один сборник: «Исход к Востоку: Предчувствия и свершения. Утверждения евра­ зийцев».

Близок к евразий­ цам был журнал «Версты», названный по одной из цвета­ евских поэтических книг и печатавший произведения Цветае­вой

ОЩУЩЕНИЕ КРИЗИСА

И сменовеховство, и евразийство были проявлением общего ощущения кризиса - не только русского, но и ев­ ропейского.

Все искали опору. Среди литераторов можно было встретить и буддиста, и приверженца персидского религиозно-философского учения маздакизма. Многие вступали в масонские ложи. И все-таки самым заметным движением было возвращение к право­славию - не только среди известных писателей старшего поко­ления, таких, как Шмелев или Зайцев, но и среди молодежи.

Споры о литературе

Главной задачей жизни на чужбине стало стремление сохранить русскую культуру для будущего.

Можно было услышать непререкаемое утверждение, что на чужбине ничего путного написать нельзя: писателю в эмиграции не хватает не только читателей, но и самого воздуха родины, без которого он задыхается. Но не менее часто звучали голоса, настойчиво рисующие безотрадные перспективы развития советской литературы: цензурный гнет душит свободное слово, в таких условиях настоящая литература вообще не может существовать.

Внимание к советской литературе не ограничивалось спорами. На страницах эмигрантских газет постоянно пе- репечатывались произведения советских авторов.

Молодые

Из нескольких попыток организовать специальный журнал, где могли бы печататься молодые литераторы, самым знаменитым стал журнал «Числа», выходивший в первой половине тридцатых годов. Это было роскошное издание, воспроизводившее цветные репродукции, кото­рое существовало благодаря меценатам.

Организаторы былим: «Цеху поэтов» Георгий Адамович, Геор­ гий Иванов

Литература русской эмиграции первой волны как еди­ное целое существовала до начала 1940-х гг., т. е. до окон­ чательной победы фашизма в Европе. Затем одним выпа­ ло на долю искать пристанище за океаном, в США, дру­ гим - пережить немецкую оккупацию, третьим - погибнуть в рядах французских ополченцев или в концла­ гере.

Он все потерял - и остался один на один с этой вечностью над головой. Это было общим почти для всех эмигрантов. Когда почва ушла из-под ног, они обратили взоры к небу. Вместе с тем очевидна попытка обнаружить «твердую землю» в глубинах русской культуры.

Отсутствие родной земли и нехватку русской речи восполняла великая рус­ ская литература и ее культурная традиция. И за всем этим слышна тоска по родине, желание за Россией имперской и советской разглядеть вечную, непреходящую Россию.

Поэзия

В эмиграции продолжалось творчество поэтов старше­ го поколения: Константина Бальмонта, Вячеслава Ивано­ ва, Зинаиды Гиппиус и др. Наибольшего расцвета в 20-е и 30-е гг. переживает поэзия Марины Цветаевой, Владисла­ ва Ходасевича и Георгия Иванова.

«ПАРИЖСКАЯ НОТА» И «ПЕРЕКРЕСТОК»

Георгий Адамович аскетизм- ничего лишнего высокая содержательность, скупость средств

Как поэт он старался следовать тем же требованиям: выразительной силы стихи должны достигать не изысканными сравнениями и не ритмическими новшествами. Стихам нужна особенная точность слова и та сдержанная интонация, с которой об­ ращаются только к человеку, который поймет все с полу­ намека.

Молодые последователи «Парижская нота»- штейгер, лидия чурвинская – дневниковые стихи, человеческий документ, интонация наедине с собой.

Другие поэты

Поплавский (мистик)

Цветаева

ВНЕ ДОМА

В мае 1922 г. Марина Цветаева с дочкой выехали из России. Главной ценностью, которую она увозила с собой,

был сундучок с рукописями. В Берлине встретилась с му­ жем, и в августе семья переехала в Прагу. В Чехии она прожила более трех лет.

В 1925 г., после рождения сына Георгия (в семье его бу­ дут звать Мур), Цветаева переехала в Париж и сразу за­ воевала симпатии стихами из неопубликованной книги «Лебединый стан». В ней готовы были видеть поэта «белой идеи». Но Цветаева не могла быть глашатаем по­ литических идей.

1928 г. в газете «Евразия» она напечатала при­ ветствие приехавшему в Париж Маяковскому, после чего получила отставку от газеты «Последние новости».

Ее очень хвалил Святополк-Мирский.

1928 г. в Париже вышла книга стихов «После России. 1922-1925». Она оказалась последней...

ВЛАДИСЛАВ ХОДАСЕВИЧ (1886-1939)

Именно в Париже определилось его место в русской литературе и как поэта, и как критика, и как автора замечательной ме­ муарной прозы и историко-литературных исследований.

Мысль о том, что в нем нет русской крови и он не пра­ вославный, заставляла Ходасевича ревностно доказывать - прежде всего самому себе - свою связь с Россией. «Не матерью, но тульскою крестьянкой»

Обожал Пушкина

Был суперпатриот, имперец.

все-таки ни первый сборник «Молодость», посвященный первой жене, неза­ долго до того покинувшей его, ни второй - «Счастливый домик» - не позволяли говорить о Ходасевиче как боль­ шом поэте.

Его привлекал «неоклассицизм» нового направления, но разочаровали разговоры в «Цехе поэтов»: все о мастерстве и ни слова - о содержании.

дно стихотворение!

В таком долготерпении поэта сказалось его понимание

творчества: появление произведения нельзя торопить, оно должно само родиться, автор только помогает ему появиться на свет («Ручей»)

Сб и стих «Путем зерна» («Затем, что мудрость нам единая дана: Всему живущему идти путем зерна.»)

Речь: Здесь изжиты прежние иллюзии. Поэт ясно понял необратимость времени. Пушкинской России боль­ ше не будет. Сам Пушкин становится новому поколению непонятен, как уже многим непонятен его язык. Человек, прошедший через кровь и пороховой дым, через ужасы войн и революций, никогда не обретет той внутренней гармонии, без которой неощутима гармония пушкинского слова. Великому поэту, «солнцу русской поэзии» Пушкину тоже предстоит идти путем зерна: умереть в сознании но­ вого поколения, чтобы после снова воскреснуть. А пока... Последние строки статьи-речи Ходасевича «Колеблемый треножник» наполнены воодушевлением, родственным пафосу пушкинского «Пророка»:

«То, о чем я говорил, должно ощутиться многими как жгучая тоска, как нечто жуткое, от чего, может быть, хо­ чется спрятаться. Может быть, и мне больно, и мне тоже хочется спрятаться, - но что делать? История вообще не­ уютна. "И от судеб защиты нет".

«Петербург»

И каждый стих гоня сквозь прозу,

Вывихивая каждую строку, Привил таки классическую розу К советскому дичку.

«Баллада»

Сижу, освещаемый сверху, Я в комнате круглой моей. Смотрю в штукатурное небо На солнце в шестнадцать свечей

-

О, косная, нищая скудость Безвыходной жизни моей! Кому мне поведать, как жалко Себя и всех этих вещей?

И я начинаю качаться, Колени обнявши свои, И вдруг начинаю стихами С собой говорить в забытьи.

-

Как пению дикому внемлют Несчастные вещи мои.

И в плавный, вращательный танец Вся комната мерно идет, И кто-то тяжелую лиру Мне в руки сквозь ветер дает.»

Жизнь Ходасевича в первые годы эмиграции - это не­скончаемые переезды: Прага, Венеция, Рим, Турин, Париж, Лондон, Белфаст, Неаполь, Сорренто. В 1925 г. в советской печати его обвинили в «бело- гвардейщине». Путь назад стал немыслим. эти годы создаются, быть может, самые сильные и мрачные стихи цикла «Европейская ночь», который, вме­ сте с большей частью «Путем зерна» и «Тяжелой лиры» составил последнее «Собрание стихов» (1928) поэта. Эта книга стала итоговой в жизни Ходасевича.

Раздраженный чрезмерными похвалами и сравнения­ ми, Георгий Иванов написал остроумную, ироничней­ шую статью «В защиту Ходасевича», наполовину пере­ черкнувшую все услышанные поэтом похвалы: «Конеч­ но, стихи его - все-таки поэзия. Но и какая-нибудь тунд­ ра, где только болото и мох, - "все-таки" природа, и не ее вина, что бывает другая природа, скажем - побережье Средиземного моря...» Иванов был не первый, кто под­ черкнул строгую «скудость» поэзии Ходасевича.

Оса, муравей, гусеница:

«Я, я, я. Что за дикое слово!

Неужели вон тот - это я?

Разве мама любила такого,

Желто-серого, полуседого

И всезнающего, как змея?»

Несговорчивый и очень болной.

Мечтал написать биографию Пушкина, но надо ыбло зарабатывать деньги ерундой. Из немногих отрад последних лет - сочинение о якобы существовавшем поэте пушкинского времени «Жизнь Ва­ силия Травникова», которым он многих ввел в заблужде­ ние

Не­ задолго до кончины вышла книга мемуарной прозы «Некрополь», поразившая точностью языка и, временами,

чрезмерной

желчностью

в

изображении

отдельных

«персонажей» литературной жизни России начала века

«Счастлив, к т о падает вниз головой: Мир для него хоть на миг - а иной.» (европейская ночь сб)

Адамович «Пушкинская оболочка и темный смысл».

ГЕОРГИЙ ИВАНОВ (1894-1958)

Беспокойно сегодня мое одиночество, У портрета стою - и томит тишина... Мой прапрадед Василий - не вспомню я отчества –

Как живой, прямо в душу - глядит с полотна.

Уже в детские годы он мог ощутить недолговечность всего, что от рождения казалось прочным и незыблемым: рано умер отец, имение сгорело после невероятной силы пожара.

1912 г. вышел первый стихотворный сборник поэта «Отплытье на о.Цитеру». В 1912 г. Иванов входит в круг акмеистов, следуя и в сти­ хах, и статьях лозунгам этого направления. Иванов и в последующих сборниках - «Горница» и «Ве­ реск» - остается верен стихотворной «живописи».

Иванове поражала внешняя безукоризненность при отсутствии внутренней сути. В стихах «как будто вовсе нет личности», это стихи и только стихи.

Мемуары Георгия Иванова принято считать недостовер­ными. За всякого рода выдумки на него сердились Ахматова, Цветаева, Северянин. Но Иванов и не скрывал, что его вос­ поминания это, скорее, художественная проза, чем документ. (петербургские зимы»- атмосфера умирающей столицы)

О жизни Иванова за границей известно очень немного. После Берлина был Париж, где он с женой, писательницей Ириной Одоевцевой, прожил большую часть жизни. Жили богато.

Эта «поэма в прозе» большинству совре­ менников казалась верхом неприличия и цинизма. Лишь не­ многие увидели подлинное ее содержание: «Распад атома» - это состояние современной цивилизации, распад культуры и распад человеческого сознания.

Превращение авто­ ра «Отплытье на о. Цитеру» (1912) в автора «Отплытие на остров Цитеру» (1937) для современников было чудом ред­ ким и ошеломительным.

Мне больше не страшно. Мне томно.

Я медленно в пропасть лечу

И вашей России не помню

И помнить ее не хочу.

И не отзываются дрожью

Банальной и сладкой тоски

Поля с колосящейся рожью, Березки, дымки, огоньки...

(грязь вперемежку с нежностью, грусть, переходя­ щая в издевательство – адамович)

Иное дело, если сказать о страшном, «не нажимая педаль»:

Ну мало ли что бывает?.. Мало ли что бывало - Вот облако проплывает, Проплывает, как проплывало,

Дере вья, автомобили, Лягушки в пруду поют. ... Сегодня меня убили. Завтра тебя убьют.

Синеватое облако

(Холодок у виска) Синеватое облако И еще облака... И старинная яблоня (Может быть, подождать?) Простодушная яблоня Зацветает опять.

Все какое-то русское - (Улыбнись и нажми!) Это облако узкое, Словно лодка с детьми

И особенно синяя

(С первым боем часов...) Безнадежная линия Бесконечных лесов.

Это - мир глазами человека перед самоубийством. Облако, яблоня, леса - блуждание глаз перед тем, как нажать на спус­ ковой крючок. Не показывает а намекает и оттого еще отчетливее.

Иванова часто называют «цитатным поэтом».

Россия - особая тема в поэзии Иванова. Она ощущается в его стихах даже тогда, когда имя ее не произнесено:

Замело тебя, счастье, снегами, Унесло на столетья назад, Затоптало тебя сапогами Отступающих в вечность солдат...

Проза

Первые годы на чужбине даже известным писателям дались трудно. Они не только испытывали денежные за­труднения, но многих в первое время постигло и творче­ское молчание. Легче писалась публицистика. Взяться же после всех испытаний за рассказ или за повесть было не­ просто.

Но уже к середине 20-х гг. стало очевидным, что боль­шинство писателей не утратили своего дара.

Бунин

Первым прозаиком русского зарубежья был Иван Бунин. Он поражал современников не только совершенством своей

Нобелевская премия, полученная Буниным в

1933 г., стала для эмиграции фактом признания самих рус­ ских изгнанников, этих «людей без отечества». Поэтому Бу- нинские торжества стали своего рода всеэмигрантским праздником.

АЛЕКСЕЙ ТОЛСТОЙ В ЭМИГРАЦИИ

Алексей Николаевич Толстой пробыл в эмиграции с

1919 по 1923 гг. Во время гражданской войны он работал в Отделе пропаганды Добровольческой армии, в первое время жизни на чужбине к новой власти в России относил­ ся крайне отрицательно. Его личная «смена вех» не могла не отразиться на его творчестве. В России он редактирует первую часть своей эпопеи «Хождение по му­ кам», написанную за рубежом, согласно новым воззрениям. + детство никиты

По-настоящему, как значи­ тельные прозаики, состоялись только Владимир Набоков, писавший д о своей второй эмиграции в Америку п о д псев­ донимом Владимир Сирин, и Гайто Газданов.

Иван Шмелев

Богомолье, Лето Господне (гимн чудесному мастеровому люду)

вот в 1911 г. наступил звездный час дореволюцион­ ного творчества: появляется повесть «Человек из рестора­ на». Повесть представляла собой монолог главного дейст­

вующего лица, официанта преклонного возраста, речь ко­ торого со всеми ее профессионализмами была воспроиз­ ведена безукоризненно. Такой тип повествования, когда оно не просто ведется от лица героя, но и в словах, в са­ мом строении фраз запечатлевает характернейшие черты рассказчика, называется "сказ".

Это был городской сказ.

Октябрь, с его воинствующим безбожием, писатель принять уже не мог.

В 1918 г. Шмелев с семьей приезжает в Алушту, надеясь трудное время переждать в Крыму. Здесь из-под его пера выходит повесть «Неупиваемая Чаша».

тоже сказ, но не бытовой, как в «Человеке из ресторана», и не «затейный», как в знамени­ том лесковском «Левше». Здесь сказ возвышенный, жи­ тийный.

Писатель кончил эту вещь не смертью художника, но жизнью чудодейственного творения. Он на Божью милость надеялся: выздоровеет еще больная, любимая им родина...

Сына расстреляли.

И летом 1923 г., в Грас- се у Буниных, Шмелев закончил первое эмигрантское свое произведение «Солнце мертвых», не побоявшись вещь все­ го в полтораста страниц назвать «эпопеей».

«Лето Господне» и «Богомолье» - наиболее важные произведения Шмелева. Давно определена главная осо­ бенность этих книг: Шмелеву удалось наиболее органично совместить религиозное и художественное начала своего творчества.

«Лето Господне», как и «Богомолье», - сказ.

Речь взрослых героев преломляется сквозь речь ребенка, и потому нас не покида­ ет ощущение, что не только действия взрослых мы видим детскими глазами, но и слышим их ушами мальчика.

АЛЕКСЕЙ РЕМИЗОВ (1877-1957)

Мир «чертячий» и мир волшебный войдут в большинство его произведений. Тк родился в купальскую ночь