Лебедев И.Б. История психологии. Хрестоматия

221

Неудивительно, что, когда мы слышим мелодию во второй раз, мы благодаря памяти узнаем ее. Однако от одного очень простого вопроса положение вещей вдруг стало полно непонятного: Эренфельс пришел к заключению,

присоединяясь здесь к Маху и к другим, что мелодия узнается также и тогда,

когда она транспонируется на другие элементы. Состав элементов изменился, а

я все-таки узнаю мелодию как ту же самую, я ведь не знаю вовсе о том, что мне представляются другие элементы; например, при транспонировании C-dur в Cis-dur совсем не замечают, что по набору элементов это что-то другое, чем то,

которое было. В чем дело? На этот счет имелись различные мнения. Пытались спасти ситуацию с помощью разных тезисов: Эренфельс – глубоким, другие психологи – иными, менее глубокими способами. Из чего, строго говоря,

исходил Эренфельс? Если мелодия состоит из шести тонов, и я повторяю ее, в

то время как она исполняется в другой тональности, и она все же узнается, что вообще остается? Эти шесть элементов являются сначала некоторой суммой, но наряду с этими шестью элементами предполагается седьмой, это Gestaltqualitat

– качество формы. Седьмой элемент и есть тот, который делает возможным узнавание мелодии. Это решение для нас неожиданно. В истории науки, в

частности в истории физики, имеются большие примеры, когда ученый отважно берется за яркую, кажущуюся очевидной, ясную гипотезу и защищает ее со всей ответственностью. В науке нередко имеют место такие ситуации,

которые в будущем приводят к большим результатам, хотя бы впоследствии и обнаружилось, что то конкретное, буквальное, что заключено в них, еще не продвигает нас в решении той проблемы, которая здесь содержится. Были и другие решения факта, описанного Эренфельсом.

Одно из них таково: при правильном транспонировании что-то все-таки сохраняется, а именно интервалы, отношения. Утверждают, что наряду с элементами существуют «отношения» как еще один элемент. Но это предположение в действительности не помогает, потому что, например,

основной закон для указанного положения вещей, согласно которому можно изменить что-то во всех элементах – и явление останется тем же самым; и

222

наоборот: можно изменить очень мало – и получится тотальное изменение, –

этот основной закон вновь повторяется и применительно к отношениям. Можно также изменить отношения, и каждый почувствует ту же самую мелодию, и

можно очень незначительно изменить отношения – и каждый услышит, что стало что-то другое и не узнает ее. Все это такие вещи, на которые я могу здесь указать лишь кратко.

Можно «ухватиться» за другие вспомогательные понятия – все это знакомые способы, которые в подобных положениях часто повторяются во всех науках и в истории философии: к данным, к сумме элементов, присоединяется еще что-то, какие-то «высшие процессы», которые надстраиваются над элементами и действуют на них.

Таким было положение до тех пор, пока гештальттеория не поставила

радикальный вопрос: правильно ли вообще думать, что, когда я слышу мелодию, дело обстоит каждый раз следующим образом: первичными являются отдельные тоны, которые выступают в качестве элементов, а потом появляется

сумма этих отдельных тонов? Не может ли быть наоборот: то, что я вообще имею в сознании, – это касается также и восприятия отдельных тонов – является частью целого, и свойства части определяются характером этого целого? То, что дано мне в мелодии, не строится каким-то образом (с помощью каких-то вспомогательных средств) вторично из суммы отдельных элементов,

но то, что имеется в отдельном, возникает в радикальной зависимости от того,

что есть целое. Характер тона в мелодии зависит от его роли в мелодии, так что тон «Си», будучи связанным с тоном «До», есть что-то совершенно иное, чем

«Си» как отдельный звук. К плоти и крови составляющих принадлежит то, как,

в какой роли, в какой функции они выступают в целом.

Наметим кратко, к каким проблемам ведет такая постановка вопроса.

Начнем с самой простой психологической проблемы – с проблемы порога.

Издавна считали так: раздражению соответствует определенное ощущение, это ощущение есть константа по отношению к раздражению: если есть определенный раздражитель, то я имею определенное, соответствующее ему

223

ощущение; если раздражители меняются, я получаю два в определенной степени различных ощущения. Этому вопросу было посвящено много исследований; они принадлежат к самым основным и в то же время наиболее скучным разделам старой психологии. Во многих исследованиях все сильнее выступали трудности, которые пытались разрешить таким способом: явление зависит от всевозможных факторов высокого порядка, от каких-то причин,

суждений, заблуждений, от внимания и т. д. Эти факторы выступали во всех построениях старой психологии. Так было до тех пор, пока не был поставлен радикальный вопрос: не является ли совершенно неверным положение,

согласно которому, определенному раздражению соответствует определенное ощущение? Не ближе ли к истине другое положение: возникающее ощущение

является результатом воздействия раздражителя как части какого-то целого?

Это простая формулировка. Она приводит к эксперименту. В точном эксперименте обнаружилось, что вопрос, вижу ли я два цвета или один ответ,

зависит от структурных и других условий целого – поля. При одних и тех же раздражителях можно получить полностью одинаковые цвета, гомогенные – в

случае таких определенных структурных условий целого, которые изнутри оказывают влияние на единство раздражителей; при других структурных условиях целого, которые оказывают влияние на разъединение, на разделение этого целого, мы видим два различных цвета. Отсюда возникает задача исследования характера каждого «условия целого» в их действенности.

Возникает вопрос: нельзя ли исследовать, зависит ли то, что я вижу в одной части поля, от того, частью какого целого оно является? От того, как оно расположено в целом и какую роль оно играет как часть внутри этого целого?

Эксперимент позволяет дать утвердительный ответ. Каждый хороший художник знает эти вещи по чувству, все это не ново, хотя ни один ученый хорошо не обдумывал такие результаты; эта зависимость становится настолько бросающейся в глаза, что, если, например, мы имеем две части поля, можно превратить одну из них в более светлую, другую – в более темную, причем при тех же самых элементах благодаря только тому, что изменяются условия

225

Неправильно было бы описывать это поле как сумму первичных ощущений. Здесь опять повторяется то же самое положение: якобы прежде должны быть элементы, должны быть ощущения. Если рассматривать положение вещей таким образом, тогда следует весьма странный вывод, что у детей, у примитивных народов, у животных сначала должны быть отдельные ощущения, к ним присоединяется что-то высшее, затем еще более высокое и т.

п. Исследования же всюду показывают противоположное. Лишь некоторые психологи, занимающиеся, например психологией народов еще находятся в плену представлении о какой-то разрозненной элементной основе психологического, теперь вынуждены признать: действительно, живое психологическое – это поток событий уже в первичных ощущениях; но <...>

если мы хотим заниматься наукой, то должны анализировать, т. е. заниматься элементами; кто захотел бы тогда попытаться научно разобраться в таком текущем, движущемся материале? Физика постоянно делает это! Это старый теоретический предрассудок: считать, что физика работает с элементами! Как раз текущее, движущееся с преобладанием закономерностей целого – вот область работы физики в течение уже многих десятилетий.

Если исходить из этого, напрашивается мысль о том, что то, что является примитивным, то, что является исходным, имеет мало отношения к нашему позднейшему образованию – к ощущению как продукту нашей культуры.

Романтики понимали это в тысячу раз лучше, когда говорили об ощущениях в своем смысле и при этом действительно не думали об оттенках красного цвета.

Имеет ли ребенок как природное существо красный цвет в смысле качества ощущения? Возбуждающее, радующее, сильное, движущееся гораздо ближе к тому, что имеется у самого примитивного человека в его реакции.

Я уже говорил, что человек есть часть поля, но такая часть, которая характеризуется целостностью, так же как и его реакции. Вместо связи: реакция как отдельное возбуждение периферического нерва на одной стороне и отдельное ощущение – на другой – с необходимостью выступает другая связь:

выяснение условий поля, условий жизни, уяснение того, что составляет

226

сущность окружения; реакция понимается здесь не в смысле наличия каких-то содержаний и отдельных движений, но прежде всего как изменение привычек,

манеры поведения, воли, стремлений, чувств, и не в смысле суммы всего этого,

но взятых как целое.

Я мог бы, конечно, кратко указать на все эти трудные проблемы;

надеюсь, однако, что мне удастся прояснить, как все, что я здесь говорю,

связано с конкретным научным исследованием и экспериментальными данными. Человек не только является частью поля, но выступает частью и членом общества. Например, когда люди находятся вместе, скажем, заняты определенной работой, то самым неестественным поведением, которое проявляется лишь в особых или патологических случаях, будет такое, о

котором можно сказать, что несколько Я просто находятся вместе. На самом деле эти различные Я работают совместно, каждый как осмысленно функционирующая часть целого. Представьте себе совместный труд туземцев или совместные игры детей. Большей частью это очень специфические условия,

которые влияют на то, каким будет человек по сравнению и в противоположность другим людям. Если исходить из определенных предпосылок, которые следуют из гештальттеории, мы приходим к такому выводу, что если с теми людьми, с которыми человек сотрудничает, по некоторым причинам невозможно осуществить хорошие отношения,

отношения гармонии, то вместо этого возникает определенный их суррогат,

который изменяет психическое бытие человека. Это привело бы, например, к

гипотезе, что большая область психических заболеваний, для которой до сих пор не было, настоящей теории, может быть, является следствием такой основной закономерности. Этот реальный пример является доказательством того, что вопросы, о которых я говорю, связываются с конкретными решениями

ив каждом случае с помощью строгих научных методов.

Ямог бы продолжить этот ряд проблем. Он ведет очевидным образом к проблемам в области истории культуры, истории духа и далее к тому, что называется областью науки. Я хочу кратко проиллюстрировать другое

228

отношении биогенеза, развития живых существ. В этой связи становится ясным, что то, что выступило как принципиально важное в приведенных здесь отдельных психологических примерах, характерно и для других областей – биологической, органической и неорганической. Принимая во внимание эти факты, следует считать пустой отговоркой попытку решить проблему таким образом, когда говорят: да, это что-то специфически психологическое. Это только увертка, когда думают, что можно решить эту проблему методом разделения областей. Может быть, закономерности целого, которые существуют в области психического и отличаются от тех, которые действуют,

например, в электрическом поле. Но это не относится к сути дела. Основной вопрос состоит в следующем: определяется ли часть осмысленно, своим целым,

структурой целого или все происходит механически, слепо, случайно,

поэлементно, так что то, что имеет место в целом, строится на основе суммирования того, что происходит на отдельных участках? Это часто происходит в первую очередь в физике тогда, когда я связываю механизмы друг с другом, т. е. когда я занимаюсь физикой тел, сделанных человеком. Здесь находится пункт, где гештальттеория понимается труднее всего и именно потому, что в течение последних столетий существовало большое число предрассудков о природе: природа должна быть чем-то, чуждым закономерностям, так что то, что происходит в целом, рассматривается как чисто суммарная связь частей. Физика приложила много труда, чтобы освободиться от телеологизма. Телеология, конечно, не является решением проблемы. Сегодня мы вынуждены подойти иначе, другим путем к тому, что раньше пытались решить с помощью телеологизма с его коварным тезисом о целесообразности.

Далее, к вопросу о соотношении тела и души. Как обстоит дело с моими знаниями о душе другого человека? Существует давний догматический тезис,

который у всех у нас, так сказать, в крови: психическое и физическое полностью разнородны, между психическим и физическим существует полная разнородность. Это две области, которые полностью разделены. Из этого

229

разделения следует множество метафизических заключений, позволяющих сделать душу очень хорошей, а природу – очень плохой. И если я воспринимаю психические состояния другого человека, если я знаю, чувствую, что в нем происходит, обычно утверждают, что я могу иметь это только лишь благодаря аналогии. Ее основание можно кратко, но верно выразить следующим образом:

определенное психическое явление бессмысленно – совершенно «произвольно»

– связывается с определенным физическим процессом. Я вижу нечто физическое и заключаю о чем-то другом, чуждом ему по природе, – о

психическом. Все происходит по такой схеме: я вижу, что человек повернул какую-то черную вещь на стене и заключаю: он хочет, чтобы было светло.

Такие связи могут иметь место: возникают ли они в результате связи только элементов этого чуждого – это можно не обсуждать. Есть целый ряд ученых как в этой области, так и в других областях, которые в большой степени чувствуют эту двойственность и все-таки принимают этот странный тезис, чтобы выйти из трудного положения. Неискушенного человека, когда он видит, что другой человек испытывает страх или гневается, трудно убедить, сказав: да, ты видишь определенные физические факты, которые по сути не имеют какого-либо отношения к психическому. Они лишь внешне связаны с тем, что происходит в психическом мире; ты часто видел, что то и другое сосуществовало, было связано. Пытались различными способами решить суть проблемы. Говорили об интуиции, считали, что иное здесь невозможно – ведь я вижу страх другого. Но это неверно, что я вижу только эти телесные изменения, с которыми лишь внешне связано нечто другое. Прелесть тезиса об интуиции в том, что в нем чувствуется, что дело-то обстоит иначе. Но слово «интуиция» не может дать ничего, кроме названия того, что хотят понять. Совершенно аналогично обстоит дело с тезисом, когда говорят: да, наряду с телесным зрением имеется психическое, духовное зрение. Точно так же, как непонятно, когда говорят, что при наличии длины волны 700 ммк ощущается красный цвет, непонятно, когда говорят, что я вижу страх человека – вижу его моим духовным зрением. Это положения, которые, таким образом, не продвигают нас вперед в научном

230

отношении. Когда говорят о науке, то речь всегда идет о плодотворном проникновении в сущность, а не о каталогизации и систематизации явлений.

Если посмотреть внимательней, можно обнаружить и еще один предрассудок. Речь идет о следующем: психологическое переживание, которое имеет человек, например, когда ему страшно, есть психически сознаваемый феномен. Как?! Представьте себе, что Вы видите, как некий человек благожелательно относится к другим людям или что этот человек благочестив в своей жизни. Думает ли кто-нибудь серьезно, что этот человек имеет в себе соответствующее чувство, что-то вроде чувства слащавости? Никто так не думает, а то, что является характерным в его поведении, в его духовном облике,

имеет мало общего с сознанием. Одним из самых удобных вспомогательных средств в философии была установка на то, чтобы просто связывать психику с сознанием. Сделаем здесь небольшое отступление. Говорят об идеализме в противоположность материализму, имея при этом в виду, что идеализм – это что-то прекрасное, а материализм – что-то туманное, сухое, неясное, ужасное.

Предполагается ли тут что-то сознаваемое в противоположность, например,

распускающемуся дереву? Если однажды хорошенько обдумать, чем плох материалистический, механистический взгляд и что, наоборот, хорошего есть в идеализме, то относится ли это различие в подходах к материальным свойствам элементов, которые связаны? Имеются психологические теории и учебники по психологии, которые хотя и пишут постоянно лишь об элементах сознания, на самом деле являются более бездуховными, чем живое дерево, которое не имеет в себе ничего от сознания. Не о том должна идти речь, из чего состоят элементы событий, нужно говорить о целом, о смысле целого. Если от этого целого перейти к конкретным проблемам, о которых я говорю, тогда очень скоро обнаруживается, что в психике есть очень много от телесных процессов.

Вообще, только мы, европейцы, в нашей поздней культуре пришли к идее такого разделения психического и физического. Представим, что человек танцует. В танце так много привлекательного, радостного. Действительно ли здесь, с одной стороны, есть сумма физических движений тела и его членов, а с