Глава V. Максимум — един

Из вышесказанного [...] с ясностью вытекает, что абсолют­ный максимум может быть познан непостигаемо и может быть назван неизреченно [...]. Ничто не может быть наимено­вано или названо, что не было бы дано в большей или мень­шей степени, потому что названия присваиваются усилием рассудка вещам. [...]

Множественность бытия не может встречаться без числа. Отнимите число, и не будет тогда возможности различать вещи, и не будет порядка, пропорции, гармонии и даже са­мой множественности бытия. [...] Единица есть начало всяко­го числа, так как она — минимум; она — конец всякого числа, так как она — максимум. Она, следовательно, абсолютное единство; ничто ей не противостоит; она есть сама абсолют­ная максимальность: всеблагой Бог. [...]

Взглянем, к чему нас привело число: для нас понятно, что именно к Богу, которого мы не сумеем наименовать, весьма точно подходит понятие абсолютного единства и что Бог един таким образом, что действительно является всем, что может быть. [...|

Глава VI. Максимум есть абсолютная необходимость

[..] Абсолютным бытием не может быть ничто иное, кро­ме абсолютного максимума. Так, нельзя понять ничего, что существовало бы без максимума. [...]

Глава VII. О троичности и единой вечности

Никогда не существовало ни одной нации, которая не чтила бы Бога и не признавала бы Его за абсолютный макси­мум.

Итак, единство, равенство и связь есть одно и тоже. Это есть то тройственное единство, которому Пифагор, первый из всех философов, гордость Италии и Греции, учил покло­няться. [...]

Глава VIII. О вечном рождении

Покажем теперь, [...] что посредством единства неравен­ство порождено из единства и, больше того, что связь возни­кает из единства и равенство из единства. Единство есть си­ноним от греческого слова on, которое по-латыни перево­дится ens (лат.: «сущий»), единство и сущность. Бог есть действительно сама сущность вещей, ибо Он — принцип бы­тия и потому является сущностью.

Глава XI. О могущественной помощи математики в усвоении

РАЗЛИЧНЫХ БОЖЕСТВЕННЫХ ИСТИН

Все наши мудрейшие и святейшие ученые согласны меж­ду собой в утверждении, что видимые вещи суть доподлин­но образы невидимых вещей и что Создатель наш может быть видим и познаваем через создания, как в зеркале и в за­гадке (чувственном символе). [...] Все вещи находятся между собой в связи, скрытой, без сомнения, от нас и непостижи­мой, но такой, что из всех вещей проистекает одна-единственная Вселенная и что все вещи суть самое единство в единственном максимуме. [...] Если производить исследо­вание при помощи образа, необходимо, чтобы не было ни­чего, что возбуждало бы то или иное сомнение в образе [...]. Так, все чувственные вещи беспрерывно неустойчивы вследствие материальной возможности колебаний, изоби­лующих в них. Напротив, если взять более абстрактные образы, чем первые, в которых вещи рассматриваются таким образом, что, не будучи лишены совершенно материальных средств, без коих их нельзя было бы представить себе, они не полностью подвержены колебаниям возможного, мы ви­дим, что эти образы очень стойки и хорошо нам известны. Так обстоит дело в математике. И вот почему мудрецы с большим рвением искали и математике примеров, чтобы разумом проследить эти пещи, и ни один из великих умов древности не научал трудных не щей при помощи иного ка­кого-либо сходства, кроме как математического. [...] Разве Пифагор, первый из философов по достоинству и на деле, не направил искание истины на числа? Так, платоники и да­же первые из наших мыслителей следовали математике на­столько строго, что св.Августин и вслед за ним Боэций ут­верждали, что число неоспоримо было в мысли Творца Его основным образцом для создания вещей.

[...] Мы можем ныне избрать себе путеводителем матема­тические знаки вследствие их не подлежащей спору убеди­тельности.