Сафонов А.И. Эволюционное учение. Классики и современники

уникальной гидроксильной группой кортизола, которая отсутствует у других стероидных гормонов. Вторая замена произошла как раз в 111-й позиции и привела к тому, что молекула кортизола стала прикрепляться к активному центру рецептора дополнительной водородной связью. В дальнейшем произошло еще три замены, которые усилили новую функцию ГР (избирательное связывание кортизола), снизив его сродство к минералокортикоидам. У этих трех замен, однако, был вредный побочный эффект: они снизили стабильность пространственной конфигурации белка. Чтобы они смогли зафиксироваться, должно было произойти еще две замены, которые авторы назвали «разрешающими» – в том смысле, что они сгладили вредные эффекты других замен и позволили им закрепиться.

Таким образом, для смены функции ГР понадобилось семь аминокислотных замен – две «ключевые», три «оптимизирующие» и две «разрешающие». Эксперименты подтвердили, что, если внести в белок AncGR1 соответствующие семь изменений, белок приобретает новую функцию: начинает избирательно связывать кортизол и перестает реагировать на минералокортикоиды. Такой белок (AncGR1 с семью заменами) функционирует почти так же, как AncGR2, который, как мы помним, отличается от AncGR1 не семью, а 37 заменами. Остальные 30 замен либо являются нейтральными, либо чуть-чуть оптимизируют белок.

Однако дальнейшие исследования показали, что некоторые из этих 30 «не очень нужных» замен, без которых белок ГР вполне мог бы обойтись, имели важный побочный эффект. Они закрыли для белка возможность возврата к исходной функции, т. е. сделали произошедшее ранее изменение необратимым!

Пока новая функция ГР обеспечивалась только семью аминокислотными заменами («ключевыми», «оптимизирующими» и «разрешающими»), эволюция ГР еще могла повернуть вспять. Для этого было достаточно изменить направленность отбора. Допустим, древним позвоночным – предкам костных рыб и тетрапод – вдруг стало бы выгодно, чтобы их ГР снова начал реагировать на минералокортикоиды. В этом случае могли бы сначала вернуться в исходное состояние «оптимизирующие» мутации. Это привело бы к небольшому увеличению чувствительности ГР к минералокортикоидам, и поэтому такое изменение могло быть поддержано отбором. В дальнейшем можно было бы ожидать обращения вспять двух «ключевых» мутаций – это привело бы к полному восстановлению прежней функции.

Итак, если внести в белок AncGR1 семь мутаций, он меняет функцию: начинает избирательно реагировать на кортизол и перестает обращать внимание на минералокортикоиды. Если вернуть эти семь аминокислот в исходное состояние, белок вернется к своей исходной функции. На этом этапе эволюция еще обратима. Однако когда авторы вернули в исходное состояние те же семь аминокислот в белке AncGR2, возврата к прежней функции не произошло. Вместо этого получился абсолютно бесполезный белок, который не реагировал ни на кортизол, ни на минералокортикоиды. Причина, очевидно, в тех 30 «дополнительных» мутациях, которые отличают AncGR2 от AncGR1.

Детальный анализ показал, что как минимум пять из этих 30 аминокислотных замен мешают возврату белковой молекулы к исходной конфигурации, необходимой для связывания минералокортикоидов. Пользы от этих замен было не очень много: они лишь слегка повысили стабильность новой конфигурации, необходимой для связывания кортизола. Но они тем не менее зафиксировались, потому что естественный отбор «видит» только сиюминутную выгоду, пусть и небольшую, и не может заглянуть на шаг вперед. Таким образом, отрезание пути к отступлению – своеобразное эволюционное сжигание мостов – оказалось случайным побочным эффектом мелких, второстепенных улучшений новой функции.

Возврат этих пяти мутаций в исходное состояние крайне маловероятен, потому что организм не получает от этого никакой мгновенной выгоды: новая функция начинает выполняться чуть хуже, старая не восстанавливается. А пока эти пять мутаций не вернутся в исходное состояние, остается невозможной (т. е. однозначно вредной) реверсия тех семи аминокислотных замен, которые обеспечили смену функции белка. Таким образом, перед

201

нами нагляднейший пример эпистаза, превращающего ландшафт приспособленности в труднопроходимый лабиринт, о чем мы говорили в главе 1.

Сколько интересных возможностей было безвозвратно потеряно в ходе эволюции из-за недальновидности ее главного распорядителя – естественного отбора? Точного ответа нет, но очень может быть, что потерянных возможностей было больше, чем реализованных.

КАК МУХИ РАЗУЧИЛИСЬ ЖИТЬ БЕЗ КАКТУСОВ Многие организмы приспособлены к узким экологическим нишам, т. е. могут жить

только в крайне ограниченном диапазоне условий. Помимо общих и неочевидных соображений о том, что «узкая специализация – путь к совершенству», о механизмах эволюционного становления специалистов известно не так уж много. Мухи-дрозофилиды являются хорошим объектом для таких исследований по двум причинам. Во-первых, к ним относится изученная вдоль и поперек Drosophila melanogaster, для которой разработаны эффективные исследовательские методики. Во-вторых, среди видов этого семейства есть как непритязательные генералисты, способные жить в разнообразных условиях, так и узкие специалисты.

Ярким представителем последних является Drosophila pachea. Личинки этих мух живут только на одном виде кактуса – Lophocereus schottii . В лаборатории они отказываются расти на стандартных питательных средах, но, если добавить в корм экстракт кактуса, развитие происходит нормально. Генетики из Франции, США и Японии выяснили причину столь удивительной кактусозависимости и, следовательно, генетическую подоплеку узкой специализации (Lang et al., 2012).

Рост насекомых регулируется стероидным гормоном экдизоном. Чтобы синтезировать экдизон, сначала нужно превратить холестерол в 7-дегидрохолестерол (7DHC). Кактусовые мухи D. pachea не способны осуществлять эту реакцию. Именно поэтому они и погибают на стандартном корме. Если же добавить в корм 7DHC, личинки развиваются нормально, и никаких кактусов им уже не требуется.

В кактусе L. schottii (рис. 27) содержится несколько специфических стеролов, в том числе латостерол, которого нет ни в одном другом растении пустыни Сонора. Логично предположить, что именно эти стеролы необходимы мухам. Может быть, мухи используют их вместо холестерола в качестве сырья для синтеза экдизона? Эксперименты подтвердили это предположение.

Превращение холестерола в 7DHC у насекомых катализируется ферментом NVD. Оказалось, что у кактусовых мух этот фермент отличается от своих аналогов у других насекомых. В том числе отличаются пять консервативных аминокислот, которые у всех или почти всех других насекомых одинаковы. Сложные эксперименты с трансгенными мухами показали, что версия фермента, характерная для кактусовых мух, успешно синтезирует 7DHC из латостерола, но не из холестерола. «Стандартная» версия фермента может превращать в 7DHC оба вещества: и холестерол, и латостерол.

Судя по всему, предки кактусовых мух D. pachea имели «стандартную» версию фермента NVD, которая синтезировала 7DHC из холестерола. Фермент мог работать и с латостеролом, но эта способность оставалась невостребованной, пока мухи не начали осваивать кактус в качестве субстрата для развития личинок. Переход на новое кормовое растение позволил мухам уйти от конкуренции с близкими видами и предоставил в их распоряжение альтернативное сырье для производства 7DHC – латостерол. После этого в генофонде D. pachea закрепились мутации, лишившие NVD способности работать с холестеролом. Так мухи попали в зависимость от кактуса.

Немаловажный вопрос: почему эти мутации закрепились? Здесь возможно два сценария. Мутации могли быть нейтральными, т. е. не приносящими ни вреда, ни пользы. Например, они могли «подпортить» фермент, лишив его способности работать с холестеролом, но сохранив возможность работы с латостеролом. В условиях изобилия латостерола такое повреждение не принесло бы вреда. В этом случае мутации могли

202

закрепиться случайно – за счет генетического дрейфа. Второй, более интересный сценарий предполагает, что мутации были полезными, что они повысили приспособленность кактусовых мух. В этом случае они должны были закрепиться под действием отбора, т. е. не случайно, а закономерно.

Два факта указывают на то, что события развивались по второму сценарию (мутации были полезными). Во-первых, трансгенные D. melanogaster, которым их собственный ген nvd заменили на его аналог, заимствованный у D. pachea, развивались на корме с латостеролом лучше, чем контрольные мухи. Это значит, что вариант nvd, характерный для D. pachea, дает мухам преимущество при наличии в среде латостерола. Во-вторых, у D. pachea тот участок хромосомы, где находится ген nvd, несет следы действия положительного отбора, с которыми мы ознакомились в главе 2 (см. раздел «Следы естественного отбора»).

Рис. 27 – Кактус Lophocereus schottii и муха Drosophila pachea, которая не может без него жить

Lang et al., 2012

Исследование показало, что для развития узкой экологической специализации, а также для появления нового структурного компонента экосистемы – неразрывной связи мухи с кактусом – достаточно изменения одного-единственного белка.

В какой момент появилось нечто новое – новый специализированный вид, новая экологическая связь? Может быть, это произошло, когда муха-прародительница случайно отложила яйца на кактус, а личинки ухитрились выжить и запомнили запах родного растения? Или когда у более поздних прародителей зарепилась первая мутация, затруднившая синтез 7DHC из холестерола? Вряд ли на такой вопрос можно дать однозначный ответ. Новое зарождается исподволь, из цепочки крошечных, пустяковых изменений. Так же и в человеческих делах – трудно отследить момент, когда и как появляется изобретение: может, тогда, когда в случайном разговоре мелькнула нужная фраза, или в окне соседнего дома ученый увидел намек на нужную форму, или приятель подсказал хорошую идею совсем из другой области… и вот уже ученый вовсю работает, улучшает, подлаживает, ищет лучшие решения для воплощения идеи во всей своей красе.

Изменения регуляции генов

Не всякое новшество требует изменений белок-кодирующих участков ДНК. В основе многих эволюционных преобразований лежат мутации регуляторных некодирующих участков, от которых зависит, где, когда, при каких условиях и с какой интенсивностью будет работать близлежащий ген. Изучать такие эволюционные изменения технически намного труднее, но и на этом фронте биологи в последние годы добились важных успехов.

203

могло бы определяться своим собственным регуляторным элементом). Первый из обнаруженных элементов авторы назвали vs (vein spot – «пятна на жилках»), второй – iv (intervein shade – «тени между жилками»). Эти элементы действуют как переключатели. Первый из них срабатывает там, где должны сформироваться пятна, второй – в местах образования будущих «теней».

Таким образом, «нижняя» часть регуляторного каскада была в общих чертах расшифрована. Распределение пятен по крылу определяется элементами vs и iv. Срабатывание переключателей vs и iv активирует ген yellow. Ген yellow включает синтез меланина. Синтез меланина приводит к формированию пятна на крыле.

Этого уже было бы достаточно для хорошей статьи. Но авторы не остановились на достигнутом и продвинулись еще на один шаг вверх по регуляторному каскаду. Им удалось выяснить, на какой сигнал реагирует переключатель vs – что заставляет его включаться в нужном месте и в нужное время.

Не имея никаких подсказок, подступиться к такой задаче непросто, ведь в принципе присоединяться к элементу vs, запуская экспрессию yellow, мог бы любой из многих сотен регуляторных белков (транскрипционных факторов), а на работу этого неизвестного белка наверняка влияют еще какие-то факторы. Авторы, однако, добыли подсказку, изучая отклонения от нормального хода развития в лабораторной популяции мух D. guttifera . Они заметили, что пятна жестко привязаны к определенным опорным точкам на крыловой пластинке. Такими опорными точками являются поперечные жилки и места их соединения с продольными жилками, окончания продольных жилок, а также колоколовидные сенсиллы – рецепторы, расположенные на продольных жилках. Если у мутантной мухи на крыле появляется новая сенсилла или новое место соединения жилок, это всегда приводит к формированию нового пятна. Если, наоборот, сенсилла теряется, то исчезает и соответствующее пятно.

Следовательно, сложный рисунок на крыльях связан с предшествующей «разметкой» крыловой пластины, которая определяет ее структуру. Это позволило сузить круг поиска. Генетическая разметка развивающегося эмбриона или куколки осуществляется небольшим набором генов – ключевых регуляторов развития. Возможно, какой-то из них взаимодействует – прямо или опосредованно – с переключателем vs .

Чтобы найти искомый ген, авторы пересадили элемент vs, присоединенный к гену GFP, в геном мухи D. melanogaster – классического лабораторного объекта, чья генетика развития изучена гораздо лучше, чем у D. guttifera. Оказалось, что у D. melanogaster элемент vs срабатывает у основания крыла и на поперечных жилках, но не работает вблизи колоколовидных сенсилл. Точно так же распределены у этого вида и области экспрессии гена wingless – одного из важнейших регуляторов индивидуального развития. На ранних этапах онтогенеза членистоногих wingless участвует в глобальной разметке туловища, формировании конечностей, определяет границы сегментов. На поздних стадиях развития куколки wingless занят менее грандиозными проектами, участвуя в том числе в оформлении некоторых деталей строения крыльев.

Пересаженный от D. guttifera элемент vs сработал в крыле куколки D. melanogaster

сходится: у вида с пятнистыми крыльями wingless на стадии куколки работает как раз в тех

заимствованным у дрожжей. Смысл заключался в том, чтобы получить трансгенных мух D. guttifera , у которых области экспрессии wingless в крыльях были бы расположены как-то

205

иначе. В конце концов такие мухи были получены: у них возникла новая область экспрессии wingless вдоль одной из продольных жилок. В полном соответствии с теоретическими ожиданиями у этих мух появилась и новая темная полоса на крыльях, идущая вдоль этой жилки (рис. 28). Авторы также проанализировали пигментацию крыльев, экспрессию wingless и наличие или отсутствие регуляторного элемента vs у других видов дрозофил. В итоге удалось восстановить ход эволюции узора на крыльях.

Рис. 28 – Слева – эволюционное дерево, показывающее родственные отношения между видами дрозофил с различными узорами на крыльях. Самый

сложный орнамент – у D. guttifera. Справа – схема эволюции узора.

Из Werner et al., 2010

Исходно у дрозофил ген wingless экспрессировался вдоль поперечных жилок, но не работал у концов продольных жилок и в колоколовидных сенсиллах (рис. 29). В гене yellow не было регуляторного элемента vs, способного реагировать на wingless, а крылья не имели орнамента. Это исходное состояние сохранилось у D. melanogaster. Затем в одной из групп дрозофил появился элемент vs, что привело к формированию связи между экспрессией

wingless и пятнами на крыльях69.

69 Регуляторные элементы, подобные vs , могут иметь достаточно простое строение, обычно это некий расплывчатый, нестрогий нуклеотидный «мотив». Такие простые мотивы время от времени могут возникать в результате мутаций «из ничего», т. е. из случайных последовательностей нуклеотидов в нефункциональных (и потому не контролируемых очищающим отбором) участках ДНК. Впрочем, чаще они, по-видимому, возникают в результате дупликаций и транслокаций (перемещений) уже имеющихся регуляторов. Деятельность мобильных генетических элементов (о которых мы рассказывали в «Рождении сложности») резко повышает вероятность таких событий.

206

Первые темные пятна поэтому появились там, где исходно экспрессировался wingless, – вдоль поперечных жилок.

Рис. 29 – Система преобразований орнамерна у дрозофил Из Werner et al., 2010

После того как пигментация стала зависеть от wingless, у эволюции появилась возможность создавать новые узоры, меняя экспрессию этого гена. Ген wingless имеет сложную и пока еще слабо изученную систему регуляции, но в целом его работа ориентируется на базовую разметку и ключевые «опорные точки» развивающегося организма. Эта привязанность wingless к опорным точкам сохранилась и в ходе дальнейших изменений его экспрессии в крыльях. У некоторых видов возникли новые области экспрессии wingless на концах продольных жилок, и там появились пятна. Только у одного вида – D. guttifera – орнамент крыльев усложнился еще сильнее за счет появления дополнительных областей экспрессии wingless в шести колоколовидных сенсиллах.

Получается, что замысловатый орнамент крыльев D. guttifera развился на основе существовавшего ранее плана строения крыла. Возможно, примерно таким же образом, отталкиваясь от опорных точек морфогенетической разметки крыла, сформировались узоры на крыльях и у других насекомых, включая бабочек. Но, чтобы это доказать, придется еще немало потрудиться.

207

Здесь мы видим, как изменение двух регуляторных участков одного гена (гена yellow) привело к формированию сложного признака. Изменение это было таково, что направило уже существующий регуляторный каскад по новому маршруту: старые персонажи в новой пьесе.

–––––

Как трехкамерное сердце стало четырехкамерным

Выход позвоночных на сушу был связан с развитием легочного дыхания, что потребовало радикальной перестройки кровеносной системы. У дышащих жабрами рыб один круг кровообращения, а сердце, соответственно, двухкамерное (состоит из одного предсердия и одного желудочка). У наземных позвоночных – трехили четырехкамерное сердце и два круга кровообращения. Один из них (малый) прогоняет кровь через легкие, где она насыщается кислородом. Затем кровь возвращается к сердцу и попадает в левое предсердие. Большой круг направляет обогащенную кислородом (артериальную) кровь ко всем прочим органам, где она отдает кислород и по венам возвращается к сердцу, попадая в правое предсердие.

У животных с трехкамерным сердцем кровь из обоих предсердий попадает в единый желудочек, откуда она затем направляется и к легким, и ко всем прочим органам. При этом артериальная кровь смешивается с венозной. У животных с четырехкамерным сердцем в ходе развития изначально единый желудочек подразделяется перегородкой на левую и правую половины. В результате два круга кровообращения оказываются полностью разделены: бедная кислородом кровь попадает из правого предсердия в правый желудочек и идет оттуда к легким, насыщенная кислородом – из левого предсердия только в левый желудочек и идет оттуда ко всем прочим органам.

Формирование четырехкамерного сердца было необходимой предпосылкой развития теплокровности у млекопитающих и птиц. Ткани теплокровных потребляют очень много кислорода, поэтому им необходима «чистая» артериальная кровь, максимально насыщенная кислородом. А смешанной артериально-венозной кровью могут довольствоваться холоднокровные позвоночные с трехкамерным сердцем. Трехкамерное сердце характерно для амфибий и большинства рептилий, хотя у последних намечается частичное разделение желудочка на две части (развивается неполная внутри-желудочковая перегородка). Настоящее четырехкамерное сердце развилось независимо в трех эволюционных линиях: у крокодилов, птиц и млекопитающих. Это яркий пример параллельной эволюции.

Биологам из США, Канады и Японии удалось частично расшифровать молекулярно-генетические основы этого важнейшего эволюционного события (Koshiba-Takeuchi et al., 2009). Ключевую роль в нем сыграли изменения в работе гена Tbx5. Этот ген, кодирующий регуляторный белок, по-разному экспрессируется в развивающемся сердце у амфибий (шпорцевой лягушки Xenopus ) и теплокровных (курицы и мыши). У первых он равномерно экспрессируется по всему будущему желудочку, у вторых его экспрессия максимальна в левой части зачатка (в будущем левом желудочке) и минимальна справа. А как обстоит дело у рептилий?

Выяснилось, что у рептилий – ящерицы и черепахи – на ранних эмбриональных стадиях ген Tbx5 экспрессируется так же, как у лягушки, т. е. равномерно по всему будущему желудочку. У ящерицы все так и остается до конца развития. Как и у лягушки, у ящерицы не формируется ничего похожего на перегородку (хотя бы частичную) между желудочками.

Что касается черепахи, то у нее на поздних стадиях формируется градиент экспрессии – такой же, как у цыпленка, только выраженный слабее. Иными словами, в правой части желудочка активность гена постепенно снижается, а в левой остается высокой. Таким образом, по характеру экспрессии Tbx5 черепаха занимает промежуточное положение между ящерицей и курицей. То же самое можно сказать и о строении сердца. У черепахи формируется неполная перегородка между желудочками, но на более поздних стадиях, чем у цыпленка.

208

Сердце черепахи занимает промежуточное положение между типичным трехкамерным (как у амфибий и ящериц) и четырехкамерным, как у крокодилов и теплокровных.

Чтобы подтвердить ведущую роль гена Tbx5 в эволюции сердца, были проведены опыты с модифицированными мышами. У этих мышей можно было по желанию экспериментатора отключать ген Tbx5 в той или иной части сердечного зачатка. Оказалось, что если выключить ген во всем зачатке желудочков, то зачаток даже не начинает подразделяться на две половинки: из него развивается единый желудочек без всяких следов перегородки. Получаются мышиные зародыши с трехкамерным сердцем! Такие зародыши погибают на 12-й день эмбрионального развития.

В другом эксперименте авторам удалось добиться, чтобы ген Tbx5 равномерно экспрессировался во всем зачатке желудочков мышиного эмбриона – так же как у лягушки и ящерицы. Это опять-таки привело к развитию мышиных эмбрионов с трехкамерным сердцем.

Конечно, было бы еще интереснее сконструировать таких генно-модифицированных ящериц или черепах, у которых Tbx5 экспрессировался бы как у мышей и кур, т. е. в левой части желудочка сильно, а в правой – слабо, и посмотреть, не станет ли у них от этого сердце больше похожим на четырехкамерное. Но это пока неосуществимо: генная инженерия рептилий еще не продвинулась так далеко.

Ясно, что эволюция для создания теплокровности и всего того, что обеспечивает это преображение (сердце, система кровообращения, покровы, система выделения и т. д.), пользовалась простыми инструментами: чем меньше требуется менять настроек, тем лучше. И если трехкамерное сердце можно превратить в четырехкамерное за один шаг, то нет причин этим не воспользоваться.

–––––

Дупликация генов

МНОГОФУНКЦИОНАЛЬНЫЕ ГЕНЫ – ОСНОВА ЭВОЛЮЦИОННЫХ НОВШЕСТВ Мысль о том, что дупликация генов служит важнейшим источником эволюционных

новшеств, была высказана еще в 1930-е годы выдающимся биологом Джоном Холдейном (Haldane, 1933). Сегодня в этом нет никаких сомнений. Идея проста. Появление в геноме «лишней» копии гена открывает свободу для эволюционного экспериментирования. Мутации, возникающие в одной из двух копий и ослабляющие исходную функцию гена, не будут отсеиваться отбором, потому что остается вторая копия, сохраняющая прежнюю функциональность. Отбор отсеивает только те мутации, которые снижают приспособленность организма, а для этого нужно, чтобы испортились сразу обе копии гена. Поэтому одна из копий, скорее всего, останется более или менее неизменной, а другая начнет свободно накапливать случайные мутации. С большой вероятностью эта меняющаяся копия будет безнадежно испорчена или вовсе потеряна. Однако есть шанс, что какая-нибудь мутация придаст меняющейся копии новое полезное свойство. Достаточно, чтобы это свойство поначалу было выражено в самой минимальной степени. Отбор «ухватится» за возникшее преимущество и начнет оптимизировать ген для выполнения новой функции.

Такой способ возникновения эволюционных новшеств называют неофункционализацией. Одна из копий удвоившегося гена остается под действием очищающего отбора, не меняется и сохраняет старую функцию, в то время как другая копия приобретает новую. Разумеется, в большинстве случаев новая функция будет родственна исходной: это будет некая вариация на старую тему (помните, мы говорили в главе 1 о трудности перехода с одной возвышенности ландшафта приспособленности на другую?).

Часто бывает и так, что белок, оптимизированный отбором для какой-то одной функции, способен с низкой эффективностью выполнять и другие, второстепенные или вовсе

209

ненужные организму функции – просто в качестве побочного эффекта. Например, большинство ферментов, специализированных для работы с каким-то одним субстратом, могут немножко работать и с другими молекулами, похожими на основной субстрат. Про такие ферменты можно сказать, что они преадаптированы к приобретению новой функции. Если условия изменятся таким образом, что эта дополнительная функция окажется полезной, белок может специализироваться на ней – превратить свое хобби в основную работу (Conant, Wolfe, 2008). Причем это будет особенно легко сделать, если ген данного белка случайно подвергнется дупликации. Ведь в этом случае одна из копий гена может сохранить старую специализацию, а другая – оптимизироваться для выполнения новой функции. Это называют субфункционализацией, или попросту разделением функций.

Ну а если основная функция белка по-прежнему полезна, дополнительная функция («хобби») тоже полезна, а разделения функций не происходит, потому что ген не дуплицировался? В этом случае отбор будет оптимизировать белок для выполнения обеих функций одновременно. Это самое обычное дело: многие гены действительно выполняют в организме не одну, а несколько полезных функций (для простоты изложения будем говорить о случае, когда функций две). Такой ген находится в состоянии адаптивного конфликта. Если в нем возникает мутация, улучшающая выполнение одной из функций, она окажется полезной только в том случае, если от этого не слишком пострадает вторая функция. В результате ген балансирует между двумя направлениями оптимизации, и его структура представляет собой компромисс между противоречивыми требованиями отбора. Понятно, что в такой ситуации ни одна из двух функций не может быть доведена до совершенства. Для таких генов дупликация может стать «долгожданным избавлением» от внутреннего конфликта. Если многофункциональный ген наконец дуплицируется, возникшие копии с большой вероятностью поделят между собой функции и быстро оптимизируются в разных направлениях. Такова схема ухода от адаптивного конфликта.

–––––

Классические примеры появления новых генов путем дупликации

Кристаллины – белки хрусталика глаза. Водорастворимость, прозрачность и устойчивость (долгий «срок хранения») – чуть ли не единственные обязательные требования, предъявляемые отбором к белкам-кристаллинам. Вероятно, именно поэтому разные типы кристаллинов у животных многократно формировались из самого разнообразного «подручного материала». Например, дельта-кристаллины птиц и рептилий произошли путем дупликации и субфункционализации от фермента аргининосукцинат-лиазы, тау-кристаллины – от энолазы, SIII-кристаллины – от глутатион-S-трансферазы, дзета-кристаллины – от хинон-оксидоредкутазы. Некоторые кристаллины даже сохранили свою ферментативную активность: такие белки могут в хрусталике работать

кристаллинами, а в других тканях – ферментами или шаперонами70. Так, эпсилон-кристаллин у птиц одновременно является ферментом лактат-дегидрогеназой (Wistow, Piatigorsky, 1987; True, Carroll, 2002). От такого

«совместительства» их часто освобождают генные дупликации и субфункционализация. Скажем, у человека кристаллин альфа-B совмещает функции кристаллина и шаперона, а у рыбки данио рерио соответствующий ген дуплицировался, причем одна из копий (альфа-B1) сосредоточилась на оптической функции в хрусталике, а вторая (альфа-В2) – на функции шаперона в других тканях

(Smith et al., 2006).

70 Напомним, что шапероны – это белки, помогающие другим белкам принять правильную трехмерную конфигурацию. Шапероны сглаживают вредные эффекты внешних воздействий (например, перегрева), а также мутаций, мешающих белкам правильно сворачиваться. Многие организмы начинают усиленно производить шапероны в ответ на стрессовые воздействия.

210