Обсуждение лекции 2

— Вы упомянули, что натурфилософы применяют к природе антропоморфные понятия. Но не профанируется ли научное исследование при использовании такого понятия, как "агрессия", в отношении живой и даже неживой природы?

— Понятия человеческого языка насквозь "антропоморфны" — на это указывали классические философы, об этому свидетельствуют специальные исследования по этимологии. Л.Фейербах писал, что мы способны "понять дела природы, только переведя их на свой язык. Не будем сейчас обсуждать, насколько внелингвистичны или чужды тому же "антроморфизму" альтернативные методы познания типа "вчувствования", медитаций. Современные успехи в области логики и методологии науки помогли ученым очень ясно осознать, что они работают не непосредственно с объективной реальностью, а с моделями, выработанными в культурном опыте и построенными в культурном коде. Это дало как бы дополнительную "легитимизацию" человеческим аналогиям в естествознании.

Когда мы говорим: "порядок", "закон", "причина", "информация", "сила" и т.д. и т.п.,— мы обычно забываем, что все подобные понятия отражали первоначально свойства и отношения людей. Чтобы легче забыть об этом, ученые часто используют аналогичные слова латинского или греческого корня например, "активность", "энергия" вместо "деятельность", но, конечно, суть дела от этого не меняется. Поэтому проблема не в том, насколько антропоморфна форма того или иного термина (и не стоит ли перевести его на какой-нибудь более экзотический язык), а в том, насколько он помогает объяснить или понять изучаемую реальность.

Термин "агрессия" происходит от adgradi: gradus — шаг, ad — на, т.е. на-ступать, наступление, экспансия. Я говорил, что в зоопсихологии, этологии (науке о поведении животных) он употребляется давно и продуктивно. Использование аналогичного понятия в еще более далеких от человеческой реальности областях знания сопряжено с глубокой философской идей о субъектных качествах материи.

— Вы отталкиваетесь от синергетики, и основное понятие устойчивого неравновесия оттуда. Значит, ваш взгляд на культуру, мораль будет частным приложением синергетики?

_ Предложенный Г.Хакеном термин "синергетика" (от греч. synergeia — совместная деятельность) уже утвердился как обобщенное название научных концепций самоорганизации. Обычно они более или менее откровенно претендуют и на статус общей концепции эволюции, включая ее доорганические биологические и социальные стадии. Для этого есть некоторые основания, поскольку сегодня удалось в принципе раскрыть механизмы спонтанного образования из хаоса упорядоченных, далеких от равновесия структур. Понятие устойчивого неравновесия оказалось весьма продуктивным, дав импульс нетривиальным идеям в различных областях.

Однако, на мой взгляд, "классическая" синергетика не готова на роль общей теории развития, главным образом потому, что в своих концептуальных основаниях недостаточно освободилась от физикалистических, редукционистских установок. Соответственно ее аппарат отторгает категорию субъектности: говоря о конкуренции, отборе, игре, ценности (информации), исследователь вынужден избегать всяких упоминаний о субъекте взаимодействия, и эта внутренняя непоследовательность мешает даже поставить целый ряд узловых для эволюционизма вопросов.

Например, мы говорили, что неравновесная система удерживает свое выделенное состояние только благодаря постоянной работе против уравновешивающего давления среды — без работы все системы возвращались бы к равновесию и ни какая качественная эволюция была бы немыслима. Но почему они столь активно борются за самосохранение, отчего, скажем, живому организму небезразлично собственное состояние? В чем причины, истоки выраженной целенаправленности, «пристрастности" его поведения и отношения к миру? Концепция эволюции, игнорирующая вопросы такого рода, остается кардинально неполной, а качественные новообразования эволюции — такие как психика, разум, культура — выглядят в ее рамках лишь эпифеноменами (побочными явлениями) имманентного процесса усложнения структур, лишенными какой-либо самостоятельной роли.

Синергетическое мировоззрение обретает большую последовательность и полноту, когда опирается на отрефлексированную методологию "элевационизма". Суть этой общенаучной антитезы редукционизму в том, что аналогии строятся не сенизу вверх, от механики к психологии, а сверху вниз, в элементарных взаимодействиях ищутся латентные предпосылки более сложных явлений, и субъектное мышление восстанавливает права гражданства от гуманитарных дисциплин до естествознания. (Такая смена установки находится в русле новейших тенденций науки; ближе познакомиться с современным состоянием и историей этого методологического вопроса можёно по книге "Интеллект во Вселенной".)

Добавлю, что элевационистски ориентированная синергетика действительно становится мощным объяснительным инструментом. В ее рамках разум, культура, мораль становятся уже не "сферой приложения", а фундаментальными категориями, составляющими органический компонент общей теории эволюции.

— Вы все время говорите о неравновесии. Но приходится читать об устойчивом равновесии природы, о гомеостазисе. Это что, две версии, пртивоположные друг другу?

— Нет, конечно, хотя в этом пункте часто происходит путаница. А речь идет о двух сторонах одной медали. В любом организме, пока он жив, поддерживается состояние внутреннего динамического равновесия. Тонкая увязка органических функций и состояний, взаимодополнительность, взаимокомпенсации органов — все это создает целостность организма. В норме внутренним динамическим равновесием обладает и биоценоз, и биосфера в целом, так что каждый отдельный организм остается элементом живой природы, находясь с ней в динамическом равновесии. Но сохранять внутреннее равновесие система может до тех пор, пока она выделена из физического мира, поддерживает относительную независимость от его колебаний. Организм, биоценоз, биосфера находятся в отношении внешнего неравновесия с физическим миром, о чем мы и говорили. Со смертью организма многие процессы продолжаются, некоторые даже интенсифицируются, но утрачивается их взаимоувязанность, цельность, тело перестает целенаправленно сопротивляться давлению физической среды и переходит к состоянию внешнего равновесия.

Может быть, здесь стоит еще раз отметить, что предпосылки антиэнтропийной активности обнаруживаются и в доорганической природе — в микромире, в астрофизических, географических системах, в образованиях высшего химизма, но это — качественно иные уровни... '

— То, что физическая работа требует разрушений, понятно. Но не ясно, как это относится к духовной деятельности. Что я разрушаю, создавая научную теорию или музыкальную симфонию?

— Здесь три аспекта. Первый, так сказать, сугубо "термодинамический": работа нервной системы, мозга или, скажем, ЭВМ тоже требует расхода энергии. Кто-то подсчитал, что математик в момент интенсивного творчества затрачивает столько же энергии, сколько горнолыжник при скорое спуске. Не знаю, насколько достоверен этот расчет. Обычно мозговая работа требует значительно меньше физической энергии, чем мышечная, ЭВМ потребляет значительно меньше энергии, чем силовая установка (и при правильной организации способна решительно сэкономить полезный энергетический расход). Но то, что и при этом свободная энергия расходуется - грубо говоря, мыслитель тоже должен есть,— думаю, долго доказывать не надо.

Второй, "эффекторный", аспект связан с материальным выражением психического процесса. Если это творчество полковдца или инженера-строителя, то их разрушительный момент виден. Но когда вы рисуете проект воображаемого здания, пишите картину, формулу, стихи, произносите речь, исполняете сонату, здесь тоже присутствует мышечная работа с неизбежным расходом энергии и вещества. Я упоминал, что закон возрастания энтропии составляет основу необратимости — векторности, асимметрии — физического времени. Есть специальные исследования, демонстрирующие, что необратимость культурно-исторического времени также связана с материальной фиксацией духовных процессов, которая вовлекает их в сферу действия этого закона. (То есть, если бы люди не фиксировали мысли, образы в материальных продуктах труда, в устной, змеиной речи и т.д., то культура лишилась бы преемственности, синхронной и диахронной связности.)

Наконец, третий, собственно духовный и самый важный аспект. Вы никогда не задумывались, отчего все подлинно новое в искусстве, науке, идеологии, религии с таким трудом пробивает дорогу, подчас ценой достоинства, здоровья и жизни людей? Отчего "ни одно благое деяние в истории человечества не осталось безнаказанным"? Конечно, новое обычно так или иначе затрагивает чей-то престиж, социальные, экономические интересы, но имеются и более глубокие психологические мотивы. Ведь всякое утверждение есть одновременно и отрицание. Оригинальная художественная форма, образ, идея вторгаются всегда в уже заполненное духовное пространство. Как и в природе, заполнение новой "экологической ниши" в ценозе духовной культуры — активный процесс, перестраивающий всю систему. Поэтому творческая работа ума преодолевает сопротивление устоявшихся деловых структур, оскорбляет вкусы, воспринимается как агрессивный разрушительный фактор (и в известном отношении действительно является таковым), вызывая ответную реакцию вплоть до ненависти. Можно различать культуры, эпохи по степени восприимчивости к инновациям. Тем не менее, изучая биографии канонизированных впоследствии классиков науки и искусства, изобретателей, политиков, религиозных мессий, мы неизменно убеждаемся, с каким трудом внедрялось в культуру все то, что теперь представляется самоочевидным.

Между прочим, психологи знают, что высокий творческий потенциал личности часто сочетается с высоким уровнем агрессивности. Мы потом вернемся к этому вопросу. Пока же закончу соображением, которое одинаково касается материальной и духовной деятельности. Бесполезно и неграмотно ставить воппрос: "Как созидать не разрушая?". Конструктивно вопрос должен формулироваться иначе: "Как добиться того, чтобы созидать больше, разрушая при этом меньше?"...

— Обязательно ли усложнение системы повышает ее эффективность, "интеллектуальность"?

— При наращивании однородных по функциям элементов система может стать громоздкой, эффективность управленческих связей падает. Поэтому специалисты по кибернетике, теории систем, теории эволюции используют понятия "аддитивного" и "неаддитивного" усложнения, а также "вторичной упрощенности" — когда количество элементов сокращается, но разнообразие взаимосвязанных функций возрастает. Неаддитивное (продуктивное) усложнение характеризует то, что разнообразия на верхнем иерархическом уровне обеспечивается ограничением разнообразия на предыдущих уровнях, и об этом мы поговорим позже.

Но вернется к агрессии. По-вашему выходит, чем более агрессивное, хищное животное, тем умнее. Тогда человек действительно должен был произойти от хорька или, по крайней мере, от тигра?..

— Между интеллектуальными способностями и степенью "хищности" действительно наблюдается корреляция (конечно, в пределах одного класса — например, млекопитающие или птицы), хотя и не жесткая. Однако наиболее развитый интеллект демонстрируют неспециализированные виды, которые не четко зафиксированы в экологической нише, а потому поведенчески мобильны. Кинологи — зоологи, изучающие собак, - рассказывают, что дворняжки обычно умнее, адаптивнее, легче обучаемы, чем чистопородные псы, выведенные для в выполнения конкретных — сторожевых, охотничьих или каких-либо иных функций. В дикой природе наилучшие интеллектуальные способности демонстрируют не "профессиональные» хищники, а такие экологически многофункциональные виды, как дельфин, обезьяна, ворона...

Расскажу об одной занятной гипотезе. В биологии известен такой специфический признак, который называется "коэффициентом цефализации"; это отношение веса мозга к общему весу тела, считающееся коррелятом интеллектуальности позвоночных. Так вот, по этому признаку австралопитеков — животных, стоящих у основания семейства гоминид, к которому принадлежит и вид неоантропов,— превосходили дельфины. По ряду причин, о которых можно только догадываться, они не вступил путь технологического развития, оставив формировавшуюся в биосфере нишу открытой для других претендентов. Гипотеза же состоит в том, что, если бы австралопитеки также не вписались в новую нишу, то следующим претендентом были птицы семейства врановых — вороны, сороки, галки... Тогда носители цивилизации на нашей планете были бы сильно непохожи на нас с вами, очень отличными были бы, конечно, ее формы. Хотя общее население развития едва ли существенно отличалось бы от того, какое мы наблюдаем...

— Если исходить из тезиса об агрессивности человека, то есть опасность, что в итоге получится циничная, антигуманная идеология. Фашизм ведь тоже строился на ницшеанской идее "воли к власти"...

.. .А большевизм — на идее всеобщего братства, и опять же вышло не здорово. В действительности достоинства и недостатки социальной теории или практики не так прямолинейно связаны с отдельными посылками.

Идейные антиподы — англичанин Т.Гоббс и француз Ж.Руссо. Первый утверждал: человек по натуре порочен, каждый руководствуется ограниченным набором эгоистических мотивов, и чтобы люди могли сосуществовать, общество должно строиться по принципу взаимного контроля, гарантирующего нейтрализацию порока пороком... Нелицеприятная, даже циничная доктрина не сулит социальных идиллий. Но в ней исток многих продуктивных схем европейской демократии, включая то самое разделение властей, которого мы теперь так драматически добиваемся. Из гоббсовского "Левиафана" выросла н экономическая теория А.Смита: разумная организация общества состоит в том, чтобы каждый, преследуя свои эгоистические цели, приносил пользу окружающим.

Второй настаивал, что натура человека альтруистична, но искусственно извращена частнособственническим обществом. Ликвидируйте собственность, обнажите естество человека — и возродится счастливый мир первобытности. Восторженный эпигон Pycco, "неподкупный" М.Робеспьер и его товарищи якобинцы принесли на алтарь красивой идеи многотысячные жертвы.

Социалистическая утопия опиралась на представление о естественной человеческой добродетели, коллективизме. Соответствующая программа социального переустройства оказалась неожиданно созвучна восточным, в том числе православным религиозно-философским учениям, по крайней мере в одном очень созвучном аккорде. Православные мыслители верили в возможность идеальных правителей, а потому и мысли не допускали каких-либо устойчивых механизмах обуздания государственного произвола "снизу". Залогом процветания станет только безгрешный государь, о народе радеющий, истинной верой направляемый, одному Богу подсудный. (В еще большей мере подобная установка характерна для конфуцианской культуры Китая.) На такую мировоззренческую почву хорошо ложилась идея революционного правосознания, диктатура Единственно Верного Учения, персонифицированного партийным вождем "самый человечный человек", "отец народов"...

Говорят, что резонанс двух вроде бы чуждых друг другу мировоззрений — коммунистического и православного — стал чуть ли не главной причиной грандиозного социального взрыва. Я не хочу включаться в спекулятивные рассуждения о том, насколько неизбежен был тоталитарный строй именно в России (и в Kитае) забывая о том, что русская философия не сводится к православию и что Западная Европа пережила фашизм. Хочу только подчеркнуть: взвешенные, построенные на научном знании и адекватные человеческие самооценки социально полезнее благодушных деклараций; ибо первые помогают построить пусть не идеальную, но приемлемую систему общежития, а вторые способны втергнуть общество в саморазрушительный экстаз.

Кстати, действительные истоки фашистской идеологии указании на естественное происхождение агрессии, а в фетишизации естества, в тезисе о превосходстве естественного над искусственным. Поскольку культура, мораль, право — явления, разумеется, надприродные и в этом смысле "неестественные", то логичен призыв возродить закон джунглей, отказавшись от искусственных, вторичных наслоений. Мы потом ворвемся к этому непростому вопросу, и я еще раз покажу вам, что коммунизм и фашизм в данном отношении действительно выросли из единого корня — они по-разному трактуют естество, но единодушно поэтизируют его в ущерб "искусственной" культуре...

— Но вы перевели все в прагматический ракурс: как полезнее думать. А как быть с существом дела? Насколько доказательно утверждение, что человек по природе своей агрессивен? И значит, война составляет его естественную сущность, она неустранима?

—Я рассуждал "прагматически", потому что отвечал соответствующий вопрос. А является ли человек "по природе»; злым или добрым, агрессивным или дружелюбным, рациональным или иррациональным и т.д.— типично натурфилософский поворот темы. В науке вопрос ставится иначе. То, что люди бывают агрессивны, причем подчас иррационально агрессивны — это, используя выражение В.И.Вернадского, "эмпирическое обобщение". Равно как и то, что войны сопровождали всю их историю и предысторию. Почему? В какой мере это доступно контролю?

Над подобными вопросами уже триста лет напряженно думают философы, обществоведы, психологи. Умнейшие люди XVIII века полагали, что главная причина войн – чемтолюбие монархов, республиканские же правительства перестанут между собой воевать. Потом в моду вошло убеждение, что виновата частная собственность. А идеологи анархизма доказывали, что для достижения вечного мира необходимо разрушитьть "узлы мирового зла" — большие города.

Марксистская философия истории объясняла причину войн «по Руссо", сводя их в конечном счете к экономическим задачам: борьба за материальные ценности, за рынки и т.д. Такая парадигма действительно помогает разобраться с некоторыми конкретными ситуациями. Как, впрочем, и "антимонархическая», и "анархическая" теории. Но государства, ликвидировавшие монархию, даже построившие "полностью и окончательно» социализм, отнюдь не стали менее воинственными. А тщетность надежд на гарантированное лесное братство продемонстрировали эксперименты хоть и не столь масштабные, но достаточно наглядные, типа массового исхода на городов французских студентов в конце 60-х. Наконец, выяснилось, что кровопролитные, в высшей степени бескомпромиссные распри между племенами характерны уже для палеолита, когда городов, политической власти или частной собственности не существовало и в помине.

Всe сказанное делает неубедительными попытки объяснить причину войны как таковой исключительно внешними, "предметными" обстоятельствами. Добавлю: к большому сожалению. Как подчеркивал К.Лоренц, если бы все дело ограничивалось несовершенством социальных отношений, справиться с войной было бы несравненно легче.

Но вот характерная выдержка из статьи историка: "Монгольские завоеватели, ведомые Чингисханом и Батыем, тащили бесконечное множество взятых в бою и утилитарно совершенно бесполезных трофеев. Они мешали быстрому продвижению войска, и их бросали, чтобы пополнить свои бесконечные богатства во вновь покоренных городах. Сокровища эти только в относительно малой доле достигали своей центрально-азиатской "метрополии". В конце XIV и в XV веках люди по Монголии кочевали по преимуществу все с тем же нехитрым способом, что и накануне мировых завоеваний"⁵.

Внимательный анализ ситуаций подобного рода заставляет заподозрить, что сам процесс сражения, грабежа, насилия, острое ощущение опасности, риска и преодоления, радость ратного единения и самопожертвования, наконец, чувство сопричастности, осмысленности бытия — все это может служить реальной мотивацией военных действий, нежели предметные задачи, которые при этом декларируются или подразумеваются. Сами же эти задачи: добыть новые сокровища, расширить жизненное пространство, отвоевать Гроб Господен защитить единородных братьев, отомстить неразумным хазарам и т.п.— скорее, "рационализации", включающие полинные мотивы в принятую систему ценностей.

Здесь хотелось бы избежать недоразумений. Каждая конкретная война имеет вполне объективные причины — экономические, экологические, политические,— но не ограничивается ими. Исследования психологов дали убедительные доказательства того, что основу деятельности вообще составлют не предметные, а функциональные потребности. Физическая активность, впечатления, общение самоценны и несводимы каким-либо предметным нуждам, но в норме переплетены ними в сложный мотивационный узел: я двигаюсь, воспринимаю информацию, контактирую с людьми, видя перед собой предметные цели. Только в особых жизненных ситуациях или специальных экспериментах, когда при наличии как будто бы всего необходимого для нормальной жизнедеятельности недостает "всего лишь" общения или событий или физических нагрузок, отчетливо обнаруживается фундаментальная и обычно неосознаваемая роль функциональных потребностей. Но игнорируя их, мы не сможем по-настоящему понять мотивы поведения.

Со своей стороны, учет функциональных мотивов решающим образом усложняет общую картину, поскольку колебания их напряженности подчинены внутренним маятникообразным зависимостям, а также подвержены внешним влияниям со cтopоны солнечной, геофизической активности и т.д. Все это превращает совокупность иррациональных, трудно поддающихся рефлексии факторов социальной мотивации в существенный компонент причудливой причинно-следственной мозаики.

Война как феномен и как "институт" оказывается чрезвычайно живучей прежде всего именно потому, что отвечает базовым функциональным потребностям людей. Но ycтранить ее из социальной действительности сегодня уже жизненно необходимо, и далее эта проблема будет у нас с вами одной из стержневых. Разумеется, ничего похожего на исчерпывающий ответ не обещаю, тем не менее попробуем разобраться, почему и как эволюционные кризисы совершенствовали механизмы сдерживания агрессии в прошлом и какие возможности раскрываются сегодня. Я твердо убежден в одном: чтобы военные мероприятия были эффективны, "нас возвышающий обман" должен уступить место трезвой оценке причин столь глубокой укорененности войны в человеческом прошлом и настоящем...