Обсуждение лекции 10

— Ваша последняя лекция хрестоматийно иллюстрирует: отказ от божественного есть отказ от человеческого. Ради того, чтобы подготовить пришествие нелюдя, заменить жизнь автоматом, человека компьютером, не стоит ни работать, ни "выживать".

— Когда-то в ходу была известная фраза: "Лучше умереть стоя, чем жить на коленях". Так вот, в ответ на такую картину будущего невольно подумаешь: лучше умереть в естестве...

— Боюсь, мы попадаем в ловушку словесных коннотаций. Жизнь когда-то определяли (вспомним Ф.Энгельса) как способ существования белковых тел. Человека некоторые антропологи до сих пор определяют через анатомические характеристики — форма, объем черепа и т.д. Но кроме субстратных имеются и функциональные определения, более емкие и гибкие. Не хотелось бы играть в слова, но, между прочим, на санскрите понятие "человек" тождественно понятию "разум". Можно, постаравшись, найти такую дефиницию, которая охватит категорией "человек" и питекантропов, и гипотетических инопланетян, и ненавистных "киборгов". И говорить не об "отказе от человеческого", но о расширении меры. человеческого, ибо реальная бесконечность есть бесконечность мер. Мне представляется интересной предложенная известным физиком проф. Л.В.Лесковым формулировка о перерастании биологического вида homo sapiens в сверхбиологический вид homo sapiens autocreator — человек разумный самосозидающий. Что же касается существа дела, в обозримом будущем речь идет не о вытеснении человека компьютером, а о становлении человеко-машинной цивилизации. Вероятно, в отдаленной перспективе встречные процессы "денатурализации" живого тела и "психо-логизации" информационных систем действительно поведут к последовательному освобождению от биотических компонентов, однако это уже будут совершенно иные эпохи, иные психологии, культуры, ценности. И понятие жизни станет иным...

Насчет того, что лучше — жить или не жить,— мы уже говорили. Но коль скоро вам вспомнились слова знаменитой Пассионарии (Долорес Ибарури), я вспомню другого испаноязычного автора, поэта Рубена Дарио (простите, в моем кустарном переводе):

Счастливы бесчувственные камни,

Счастливы едва чувствующие деревья,

Нет в мире худшего проклятия, чем жизнь,

И не знает он бремени ужасней, чем сознание...

Вообще-то поэт слыл жизнелюбом, но и такие вот случаются состояния души. Ежегодно тысячи людей кончают самоубийством, утомившись от жизни. Миллионы людей в патриархальном обществе относятся к ней не столь активно-отрицательно, но приблизительно так, как предлагаете вы, с покорной обреченностью перед естественным (божественным) течением событий. Когда врачи приходили в охваченные эпидемией села, крестьяне отказывались принимать помощь, подчас даже, под науськивание попов, калечили "безбожников" и продолжали, вопреки предупреждениям, по очереди целовать крест, распространяя инфекцию. Так бывало в старой России, чуть раньше в Европе и теперь еще происходит в восточных странах. Я был почти свидетелем эпизода (потом он описан в "Комсомольской правде"), когда советский рабочий в одной исламской стране, рискуя жизнью, вытащил из реки тонущего мальчика, сумел с трудом "откачать" его на берегу. Появившиеся, наконец, родители обрушили на спасителя град проклятий: Аллах призвал ребенка к себе, а подлый гяур посмел воспрепятствовать Его воле! Русского парня пришлось срочно эвакуировать, спасая от возможного возмездия, а что сталось потом с ребенком — не знаю...

Это последовательно религиозная позиция, нормативное отношение патриархальных людей к жизни и смерти: Бог дал — Бог взял. Я уже предупреждал, что не могу "научно" доказать преимущество бытия перед небытием. Факты же напомнил просто для того, чтобы сориентировать ваш тезис в системе ценностных координат. Повторю, я совершенно согласен, что человеческое достоинство ценнее физического выживания. Но, по-моему, идея о подчиненности человеческой судьбы воле Хозяина более унизительна, нежели перспектива сознательных целенаправленных преобразований, симбиозных цивилизаций. Человек, осознавший, что он не создан по чужому образу и подобию, приходит теперь к пониманию того, что он силою своего ума и духа способен творить нечто более совершенное, чем его первичная, "богоданная" форма...

Могу добавить, что издревле находились личности, испытывавшие дискомфорт от чувства унизительной "обремененности" духовного бытия материальным телом, ими создавались мистические теории и практики аскезы, достигались поразительные эффекты в волевом контроле над физиологическими процессами. Этот мотив пробивается из древних пластов культуры и в будущем может достичь кульминационного звучания.

— Но дает ли это основание говорить об "искусственном интеллекте", заведомо игнорируя кавычки? Многие психологи настаивают на том, что данное выражение некорректно.

— Я неоднократно обращал ваше внимание на подвижность грани между естественным и искусственным. Ведь если вдуматься, у нас не меньше оснований использовать кавычки при рассуждении о "естественном" интеллекте. Психический процесс у современного человека остается естественным в том отношении, что его материальную основу составляет природный белково-углеводный субстрат (мозг). И еще — он в значительной мере служит удовлетворению биологических потребностей. По этим признакам он действительно схож с интеллектом волка, обезьяны или дельфина. Вместе с тем масса данных, полученных особенно психологами культурно-исторической школы (последователи Л.С.Выготского), убеждают, что по содержанию и механизмам даже простейшие психические функции человека настолько опосредованы интериоризованной социальной коммуникацией, что давно уже являются продуктом культуры. Проще говоря, наш с вами интеллект — во многом уже интеллект "искусственный"...

— В прежних лекциях доказывалось, что цивилизация выживает тогда, когда культурные механизмы сдерживания приходят в соответствие с возросшим технологическим потенциалом. В последней лекции об этом законе упомянуто вскользь, зато вы доказывали, что разрешать и смягчать политические конфликты помогут информационные системы. Тогда непонятно, при чем тут совершенствование культуры, морали. И каким образом компьютер мог бы, например, искоренить войну?

— Во-первых, информационные системы — органическая часть современной и тем более будущей культуры. Во-вторых, те или иные моральные качества составляют свойство любого достаточно развитого интеллекта, независимо от его природы, происхождения или материальной основы. Симбиозная человеко-машинная цивилизация способна устранить насилие постольку, поскольку она обретет необходимые для этого психологические качества. Искусственные информационные системы усваивают установки своего создателя, и прежде чем они успеют обрести собственные субъектные качества, выработать автономные сдерживающие механизмы, люди могут истребить друг друга при их прямом участии. Новые угрозы возникнут и в том случае, если наши потомки узрят в искусственном интеллекте только пришельца, нелюдя и прочее.

Может ли компьютер "искоренить" войну? Если сформулировать этот вопрос не столь саркастически, то мы обнаружим, что за ним открывается нетривиальная тема. Я прежде задаю себе другой вопрос: способен ли человек нашего с вами "биологического" вида вырасти из своей военной истории без привлечения вспомогательных средств? И вынужден в том сильно усомниться. Дело не в подсчетах, сколько всего лет из тысячелетий писанной истории человечество провело без войн (кажется, 300 из 4000 лет), ибо все эти впечатляющие выкладки можно было бы объяснить, например, порочностью общественного устройства и т.д. И не в том, что во все века существовали индивиды с сильными садо-мазохистическими комплексами, откровенно предпочитающие полную захватывающих приключений боевую обстановку повседневности "созидательного труда". Важнее, что массы людей, искренне полагающих себя мирными, периодически испытывают фрустрацию от недостатка острых ощущений. Ни само это состояние, ни тем более его причины обычно не осознаются (большинство людей искренне не желают войны), но рационализация происходит в форме вскипающего возмущения поступками потенциального врага, пьянящего чувства групповой солидарности, поляризации образа "они — мы". Так складываются иррационально-психологические предпосылки социального конфликта, который способен приобрести весьма масштабный характер.

Чтобы удовлетворять периодически обостряющуюся потребность в острых переживаниях, избегая кровопролития, люди издревле совершенствовали замещающие формы активности: ритуальные игры, спортивные состязания, "массовое" и "высокое" искусство,— которые, однако, не могли полностью нейтрализовать инерцию практического насилия. Не дали пока радикального эффекта и новейшие коммуникационные технологии (кино, ТВ, компьютеры). Вместе с тем, как мы видели, в критические эпохи истории усиливалась роль "игровых" элементов самой войны, что позволяло относительно гуманизировать ее цели и формы. Мне представляется вероятным эффективное соединение обеих линий по мере неизбежного в будущем смещения значительных пластов социального бытия в сферу информационной, или так называемой виртуальной реальности.

Как это можно себе представить? Уже в 80-е годы "просчет" на имитационных моделях последствий тотального военного конфликта подтолкнул лидеров сверхдержав к очередному раунду переговоров о разоружении. В прошлой лекции я упоминал об этом, а также о наметившейся тенденции к переносу гонки вооружений в область компьютерных моделей без воплощения продукции "в металле". События в Кувейте и Ираке в январе 1991 года внесли новые штрихи в представление о "постмодернистской" войне. Десятки жертв в успешно наступавшей армии союзников против десятков тысяч погибших среди оборонявших территорию иракских солдат. Соотношение беспрецедентное, если иметь в виду, что сроки наступления были заранее широковещательно объявлены и что союзникам противостояли не первобытные воины с копьями, но бое способная армия, оснащенная оружием, морально устаревшим всего на полтора-два десятка лет. Этот результат наглядно продемонстрировал, насколько "щадящей" уже сегодня могла бы оказаться даже "горячая" война с обоюдно налаженным компьютерным обеспечением. (Конечно, "щадящей" относительно. Но давайте не будем ханжами: именно самоценность каждой человеческой жизни заставляет считать несомненным достижением тысячекратное сокращение количества жертв.)

Прослеживая эту тенденцию на десятилетия вперед, представим себе войны, которые будут начинаться и завершаться на "информационных полях", без физического насилия и кровопусканий. Миллионы людей на экранах домашних дисплеев смогут по желанию наблюдать за перипетиями сражений с непредсказуемым, но политически значимым исходом и даже по-своему участвовать в них. Сражения будут "просчитываться" на моделях, одновременно перекодируясь в стереовизуальные, звуковые, тактильные образы, и усовершенствованный экран сможет создать комплексный эффект присутствия, удовлетворяя естественную потребность в драматических событиях и острых переживаниях. Не исключено, что среди прочих параметров могут учитываться умственные и энергетические затраты участников, так что это причудливое (для нас) переплетение элементов войны, игры и плебисцита обеспечит отчетливое сознание сопричастности.

Все это, конечно, только одна сторона вопроса, но она представляется мне очень важной. Следует добавить, что, перемещаясь из вещественной в информационную сферу, станут приобретать новое содержание понятия собственности, товара, обмена, рынка и т.д. Изменятся формы экономической и политической конкуренции. В компьютерном пространстве плотность контактов между людьми все менее будет зависеть от физического расстояния, а значит и от территориальной общности, и все более — от сходства профессиональных интересов, увлечений, вкусов и т.д. Национальные государства и государства вообще с границами, таможнями, армиями в их классическом виде останутся достоянием истории.

В комплексе подобного рода факторы способны обеспечить промежуточный этап избавления цивилизации от извечного проклятия войн. Я думаю, единственная надежда, которая не является абсолютно утопической, состоит в том, что именно совокупный человеко-машинный интеллект адаптирует цивилизацию к могуществу постиндустриальной технологии...

— Выходит, людям суждено превратиться в психически деградирующих наркоманов, живущих в иллюзорном мире, в марионеток, манипулируемых из этого мира химер. Кем: искусственным интеллектом, группой информационных диктаторов? Такое "перемещение" из области действительных событий в область псевдособытий больше похоже не на симбиоз, а на катастрофу...

— Когда наши далекие предки ушли от животного существования в мир вторичных реалий — мифов, культов, морали, идеологии, искусства,— это тоже было сопряжено с потерями. Все явления духовной (нефизической) сферы можно назвать иллюзиями и химерами, которыми люди жили и за которые отдавали жизни. Между тем на протяжении социальной истории неуклонно возрастала роль этих (псевдо?) явлений в переплетении мировых причинно-следственных зависимостей. Самые содержательные, продуктивные события мирового бытия последовательно смещались из мира объективной ("масс-энергетической") в мир субъективной ("информационной") реальности, и это — одна из граней той самой тенденции, которую я обозначил как "удаление от естества". Все, что происходило в царстве образов, идей, смысловых конструктов, ценностей и социальных установок, через материальную деятельность людей оказывало возрастающее влияние на ход физических процессов, ограничивая, соответственно, удельный вес стихийных, "не-антропогенных" возмущений. В результате идеальный дух обрел такую власть над материальными энергиями природы, что, давно уже став геологическим фактором, чреват теперь превращением в фактор космический. Короче говоря, погружение в мир "псевдо-событий" началось сотни тысяч лет назад, и перспектива, которая вас смутила, так же логично развивает сложившиеся исторические тенденции, как и искусственное вмешательство в генофонд и многое другое.

Кстати, сам термин, непроизвольно возникший в нашем разговоре, а англоязычной научной литературе (pseudo-events) утвердился еще с 50—60-х годов. Социологи И.Карпентер, Д.Бурстин, М.Маклюэн подробно исследовали, как с распространением ТВ интенсивно растет удельный вес псевдо-событий нового типа в общественной жизни, как индивиду становится все труднее различать спонтанный опыт практической жизни и организованный (другим субъектом!) опыт жизни на экране. При этом искусственные события — более яркие, динамичные, насыщенные — вытесняют события внеэкранной действительности, подобно тому как дешевые бумажные деньги легко вытесняют из обращения золотые монеты. Этот процесс ускорился с распространением видеотехники, персональных компьютеров.

Сами ученые оценивают тенденцию по-разному: у кого преобладает тревога, у кого — надежда. Ее и нельзя оценить однозначно, поскольку она несет с собой дополнительную опасность психонаркотизаций, манипуляций массовым сознанием, информационного (а с ним и политического) тоталитаризма. Противопоставить же этой опасности можно опять-таки только развитие общественного и индивидуального интеллекта, критического мышления, ответственности, совершенствование демократической организации...

То есть мы обнаруживаем все тот же закон эволюционных корреляций, которому, между прочим, мы обязаны едва ли не всем лучшим, что в нас есть. Но модные теперь консервативные настроения настолько довлеют над нашими умами, что все время приходится возвращаться к вопросу об издержках прогресса, игнорируя его достижения. Я представляю себе романтиков будущего, завидующим нашему с вами "естественному" бытию, зависимому от природных и социальных стихий — от врожденных, благоприобретенных болезней и эпидемий, от капризов погоды, солнечной радиации, от землетрясений и цунами, от периодически вспыхивающих войн, революций и вскипающих волн преступности. Мне кажется, что всем нам полезно иногда вспоминать о том, что желуди растут на Дубе...

— По вашим словам, и оптимисты от светской науки вынуждены были признавать неизбежное в будущем завершение эволюционного цикла. К числу невольных пессимистов вы отнесли даже В.И.Вернадского, автора светлой концепции ноосферы. Откуда же тогда идея беспредельности поступательного развития и на чем она основана?

— Я думаю, что родоначальниками идеи "антифинализма" (как ее иногда обозначают в литературе) были философы и мечтатели, принадлежавшие к направлению, которое называется несколько расплывчатым понятием "русский космизм". Как я уже говорил, западные мыслители материалистического толка обычно полагали современную им науку близкой к завершенному знанию и не позволяли себе отрываться в технологических фантазиях от ее твердой почвы. Восточная философия была слишком абстрактной, чтобы опускаться до "технических" проблем. Евразийская же культура России создала адекватную среду для созревания гениальных фантазеров типа В.Ф.Одоевского, Н.Ф.Федорова, К.Э.Циолковского. Не скованные академической солидностью, страхом перед мистикой, они сочли любые ограничения, накладываемые наукой, свидетельством временной ограниченности актуального знания, а технологические возможности разума — в принципе беспредельными. Сегодня имеется масса осязаемых подтверждений их правоты: большинство жестких ограничений, наложенных наукой XIX века (а роман Одоевского "4338 год: Петербургские письма" написан еще в 30-х годах), в конце XX века кажутся даже несколько наивными, при том, что законы природы, на которых такие ограничения основывались, никто не опроверг. Многотонные лайнеры часами удерживаются в воздухе, не отменяя закона тяготения; наблюдая по ТВ некоторое событие одновременно из любой точки Земли, мы не сомневаемся ни в ее шарообразности, ни в справедливости законов оптики, акустики или геометрии (которые, кажется, абсолютно исключают такую возможность); сотню лет назад ученые мужи имели все основания считать пустым фантазером человека, допускавшего техническую возможность посылки искусственных аппаратов на Луну и многое другое, что для нас уже вчерашний день.

Разумеется, доказательность наглядных примеров не следует преувеличивать, ибо прежний технологический прогресс сам по себе — еще не гарантия последующего прогресса. Более важны аргументы методологического порядка, построенные на общей теории систем, кибернетике, психологии и философии и свидетельствующие о потенциально безграничных возможностях технологического творчества. Я говорил об этом в прошлой лекции и ссылался на специальную работу. Обрисую суть дела — как я сам ее понимаю — очень кратко и лишь в самом общем виде.

Материальный мир качественно неисчерпаем, причем неисчерпаемость его связей и отношений проявляется в каждой точке пространства-времени. Поэтому свойства, закономерности, которые мы полагаем абсолютными, являются таковыми постольку, поскольку наше видение объективных связей ограничено некоторой концептуальной системой, заданной в предыдущем (практическом и теоретическом) опыте. Но стоит расширить концептуальные рамки, "выйти в метасистему" — и, как правило, те параметры ситуации, что в прежнем контексте оставались неуправляемыми константами, превращаются в управляемые переменные. Нужен для этого "всего лишь" более емкий, динамичный, подчас просто свежий ум, который способен переструктурировать модель таким образом, чтобы увидеть мир в новых, непривычных связях. И тогда, не дисквалифицируя и тем более не нарушая уже известных законов природы, субъект научается обходить ограничения, накладываемые ими на деятельность.

Этот творческий механизм мышления и позволял людям находить каждый раз более эффективные отношения с природой, когда прежние себя исчерпывали. Теоретическое же выявление его делает вывод о потенциально безграничных возможностях интеллектуального управления прямым следствием качественной неисчерпаемости материального мира. И позволяет экстраполировать из прошлого в будущее мощную эволюционную тенденцию — последовательно возрастающую роль иерархической регуляции. В природе это выражалось совершенствованием нервной системы, передачей регуляторных функций организма головному мозгу, его развивавшейся коре (так называемая "кортикализация функций"). В обществе — усиливающимся влиянием общественного и индивидуального сознания, информационной компоненты деятельности на ход событий. Наконец, становлением и, в перспективе,— распространением за пределы планеты той самой ноосферы, о которой одновременно с Э.Леруа, П.Тейяром де Шарденом писал Вернадский.

Этот великий ученый был воспитан в традициях русского космизма и, в отличие от Тейяра, не устанавливал "точку Омега", знаменующую конечный пункт развития. Вместе с тем он до конца жизни был верен моделям классической, дореля-тивистской науки, полагал вселенную стационарной, бесконечной, однородной во времени и пространстве, удивительным образом игнорируя тот факт, что за время его жизни космологические представления успели круто измениться (теория расширяющейся Вселенной, Большой взрыв и т.д.).

Принятая за единственно мыслимую космологическая модель сказалась и на эволюционных представлениях Вернадского. Много сделавший для становления универсального эволюционизма, он тем не мене отрицал идею универсальной эволюции как несовместимую с представлением о бесконечности вселенной: в бесконечном однородном мире могут возникать только локальные возмущения, всплески, безусловная перспектива которых — вернуться к статистическому состоянию равновесия. Одним из таких всплесков и стала, по мысли Вернадского, эволюция Солнечной системы вместе с развитием жизни и разума на Земле. Она заведомо обречена в последующем на возвращение к равновесному состоянию, не оказав какого-либо влияния на процессы в бесконечной вселенной, общая картина которой, "взятая в целом, не будет меняться с течением времени"⁵⁰.

Таким образом, хотя жизнь, по Вернадскому, вечна, однако ее эволюция вплоть до становления ноосфры — предельный цикл. В принципе так же представлял себе отдаленное будущее Ф.Энгельс: с истощением солнечной энергии жизнь на Земле угаснет вместе с (коммунистическим) обществом, но циклы развития будут неизменно повторяться, лишенные какой-либо преемственности, в разных областях бесконечной вселенной. Это вполне логичный взгляд для мыслителя "докосмической" эры, желающего оставаться на почве позитивной науки, а потому от мрачного обаяния предельности не могли освободиться даже самые отчаянные оптимисты...

— А свои прогнозы вы считаете оптимистическими или пессимистическими? И как они стыкуются с гуманизмом, если даже весьма спорную формулу о “расширении меры человеческого» вы сами же квалифицируете как игру в слова?

— Я говорил, что сегодня, когда проблема человека — отношение человека и природы, человека и общества, человека и человека — выдвинулась в центр глобальной проблематики, гуманистическое мировоззрение наиболее продуктивно. Однако, застыв в своих идеологических постулатах, оно, как вякая идеология, рискует завтра оказаться ретроградным и вредным, ибо классический гуманизм склонен видеть в исторически конкретном носителе разума венец развития.

Поэтому я придерживаюсь позиции критического гуманизма. Жизнь заставит человека сменить акценты в родовой самооценке, переосмыслить ключевые понятия, и чем раньше люди осознают возможные "вызовы" будущего, тем меньше опасность будущего шока. Критическая переоценка собственных качеств будет подчинена не очередной идеологеме типа "прогресса", "совершенства", "счастья" и проч., но задаче выживания, сохранения того, что возможно сохранить. И я убежден, что для человека выжить ценой радикальных метаморфоз, обессмертив свои духовные достижения, предпочтительнее, нежели потерпеть эволюционный крах, бесследно уйдя из мира...

Располагать складывающуюся таким образом картину будущего в координате "оптимизм — пессимизм", по-моему, неуместно. То и другое — варианты фаталистического отношения к действительности, которые в кризисной фазе развития одинаково опасны. Сценарный подход является по методологии конструктивистским, отличаясь от фаталистического. Шансы на преодоление кризиса сохраняются, чтобы они осуществились, необходимо то-то и то-то, причем даже в оптимальном случае выживание сопряжено с серьезными жертвами и компромиссами. Эмоционально оценивать их — это уже личное дело каждого. Как в старом анекдоте: бутылка "наполовину пуста" или "наполовину полна". Свое отношение я высказал. Знакомство с обобщенными законами термодинамики, с историческим опытом и наблюдение над жизненными ситуациями убедили меня в том, что реальные (не надуманные) альтернативы — всегда выбор меньшего из зол, т.е. речь идет о балансе потерь и обретений. Это относится и к личной жизни, и к мировым процессам. Людям надо быть готовыми к тому, что продолжение жизни духа потребует выхода за пределы той качественной определенности, с какой связано привычное представление о "человеке". А как это все обозначить — действительно игра в слова, хотя я полагаю, что такая игра небесполезна и она еще войдет в моду.

— Но человек жаждет личного бессмертия, каковое ему обычно и сулит религия. "Бессмертие духа" (Мирового Разума, Цивилизации) — паллиатив, который не устроит обывателя. А потому и "научное" решение проблемы смысла жизни для большинства людей нейтрально.

— Замечу сначала, что смысл жизни — интимный вопрос, он вообще не из тех, какие может решать наука. Есть два типа философских проблем. Одни действительно остаются таковыми до тех пор, пока не попадут в сферу научного исследования. Скажем, вопрос о структуре материи или о том, что такое прогресс (последний, став предметом общенаучного анализа, перестал служить сугубо оценочной категорией). Другие проблемы являются философскими par exellence, то есть по сути своей не имеют научного решения. Есть ли Бог? Если есть, то один или много? Чего Он (они) хочет, как относится ко мне и как я должен относиться к Нему? В чем смысл жизни? Никакая наука не способна решить вопросы такого типа. Каждый вынужден либо разбираться с ними лично, либо принять на веру чужую подсказку и тем успокоиться. Я попытался изложить то решение, которое, на мой взгляд, созвучно современной научной картине мира. Вероятно, даже в ее рамках такое решение — не единственное из возможных. Религиозные же решения не удовлетворяют меня не потому, что они менее "истинны", или подозрительно просты, но потому, что чреваты физическим крахом цивилизации.

Не могу не согласиться, что потенциальное бессмертие культуры, беспредельный прогресс — паллиатив простому и гарантированному бессмертию души (хотя бы и в адском пламени). Здесь, однако, стоит обратить внимание на некоторые обстоятельства. В психологии имеются данные, свидетельствующие о том, что высокоразвитая личность способна глубоко ощущать причастность культурному процессу в качестве носителя мирового духовного бытия. Психологи говорят также о внеиндивидном, межсубъектном существовании личности. Это значит, что собственно личность присутствует не "внутри" смертного физического тела, а в моих связях с другими людьми. Она выступает как совокупность "вкладов" в тех, с кем мне доводится вступать в прямой или косвенный контакт. Экспериментально показано, что некоторые качества данной личности отчетливо влияют на поведение других людей (а значит — существуют в культурном пространстве) и при физическом отсутствии самого человека; например, авторитет, идеи, стили мышления, фрагменты переданного другим индивидуального опыта. Все это отражается в деятельности, в ее материальных продуктах и социальных результатах, через тех, с кем я общаюсь напрямую, доходит до тех, кто меня не знал и имени моего не услышит. Иначе говоря, личность, став носителем смыслового поля культуры, оставляет в нем следы своей активности и таким опосредованным образом сохраняет бытие.

Правда, мера бессмертия у каждого своя, она зависит от интеллектуального масштаба, от таланта, оригинальности, во многом — от удачи. Легко обнаружить присутствие в нашей культурной среде личностей Сократа, Христа, Рафаэля, Пушкина (а также — будем последовательны — Гитлера, Сталина...). Вместе с тем большинство наших современников, привычно используя в научном и обыденном мышлении индуктивный метод, не подозревают о влиянии личности Ф.Бэкона. Миллиарды не столь именитых предшественников еще более имплицитно продолжают в нас свою жизнь, оставаясь косвенными агентами мирового полилога...

Конечно, этими рассуждениями не снимается трагизм физической смерти и комплексная проблема продления активной индивидуальной жизни; ибо с гибелью организма из мира уходят невосполнимые пласты человеческого опыта и та неповторимая индивидуальность, от которой в культуре сохранимо лишь частичное, фрагментарное бытие. Личностное бессмертие, таким образом, относительно, как вообще относительна граница между жизнью и смертью. И как относительно мистическое бессмертие, ибо моя душа, пересаженная в иное тело либо вовсе лишенная такового, теряет прежнее качество "моей" души, способной испытывать боль и страх, наслаждение и надежду. Тем не менее стоит повторить то, чем завершилась последняя лекция. Мы с вами, миллиарды действовавших до нас и живущих в нас личностей продолжаем существовать постольку, поскольку длится культура. Конец же цивилизации — это одновременная смерть бесчисленных поколений, с их страданиями и радостями, исканиями, ошибками и обретениями. Кто-то может счесть это экстремизмом, но я думаю, что только шанс на беспредельность наполняет смыслом и историю жизни, и историю общества, и бытие каждого человека...