Глава третья

Ванька-Слюнтяй, красноглазый с перепою, вышел от Паруньки поутру и домой пробрался задами, по-за сараям. Он спешно прошмыгнул мимо отца во двор, сгреб горсть снегу с забора, потер им лицо и утерся рукавом. Отец, как будто его не приметив, молча и хмуро прошел в лавочку. Ваньке слышно было, как отец отпускал бабам керосин... Звон ключей в связке у отца на поясе переполнял Ваньку необъяснимым страхом... Он спрятался за ворота, чтобы обдумать, как начать разговор свой с родителем.

За воротами судачили бабы.

– Ходят слухи, – тараторила одна, – Канашев женить Ваньку вздумал, пока вконец не избаловался.

– Сватовство идет, – ответила другая. – Егор вольничать сыну не позволит. Молодого взнуздать легче. Нынче как: того и гляди, принесут отцу в подолах, корми весь век!

Голос сошел до шепота:

– Вчера Ванька ночевал у Паруньки. Земля горит под ногами. Вот страхи какие... Всего недостача. Звезд на небе, и тех, говорят, меньше стало. Куда идем, куда катимся?!

– А идем к концу мира, голубонька. В книгах старого писания есть на то указание: се грядет с облаками, и узрит его всякое око, и возрыдаются пред ним все племена земные... Свету конец... Умереть мне без покаяния, если вру... Громы небесные и зубы крокодиловы да падут на головы наших врагов.

Ванька угадал по голосу знаменитую в округе Малафеиху, просвирню и церковную грамотницу, и подумал, холодея: «Видно, без меня меня женили... Отец, наверно, и невесту приискал. Окрутит, пожалуй. А на ком бы?»

– Невеста, слышь, супротив отца идет? – продолжала расспрашивать Малафеиху собеседница. – Слухи недаром землю кроют: Федорка Лобанов полюбовка у ней. Взаправду, нет ли, люди калякают, отец поперешником Марьку в кровь иссек, теперь и в артель не показывается.

Ванька выждал, когда родитель пошел завтракать, и как только тот, помолясь, сел за стол, сын переступил порог в надежде на спокойный конец дела: отец почитал грехом драться за столом.

– Добро пожаловать, господин хороший, – сказал отец с тихой злобой. – Садись, где место просто, да скажи, откуда идешь и с какими добрыми делами?

Сын торопливо снял праздничную одевку, всю измятую, и пугливо уселся за стол. Перепрелые куски вчерашней драчены⁶ ворохом лежали на сковороде. Отец с матерью хлебали тюрю в огуречном рассоле. Ванька молча стал есть. Слышалось только чавканье, да робко стучали ложки о края деревянного блюда. Ванька, посапывая, глядел на большую бороду отца, на морщинистый лоб, на шерстистые руки с засученными по локоть рукавами.

– Время, сынок, тебе жениться, – сказала мать, вздохнув. – Не все так холостяком быть.

– Женись, говоришь? Сам-то дурак, да дуру возьмешь, будет два дурака. Арифметика не больно привлекательная...

– На мирском быку оженю и будешь жить, – сказал отец.

Ванька изменился в лице, душа пуще заныла, он робко поглядел в сторону отца и не решился возражать.

– Дивить народ надо бросить, да! – строго добавил отец. – Охальничать вместях с шантрапой начал. Позор.

Ванька заерзал на лавке.

– Ну вот, тятя... К чему этот разговор?

– Нувоткать тут нечего! Первых на селе родителей сын, понимать должен. Отец семнадцати лет женился, не бегал по блудницам...

Да никто не бегает... Бабы хвастают.

– Молчать! Где навоз, там и мухи.

Отец, разгладив бороду, шумливо передохнул и вышел из-за стола. Измерив пол шагами от среднего окна до порога, он остановился: там на гвоздике висел ременный кнут. Сердце Ваньки заныло. Жестокая судорога страха охватила его. Отец постоял и снова подсел к столу.

– Грех, сынынька, – промолвила мать, бодрясь, что гроза миновала.

– Какой грех? Чем я грешен?

Отец, надрываясь, закричал:

– Ты как петух, у тебя семьдесят жен, ты всегда грешен.

– Игнатий в два раза старше меня, – не поднимая глаз, ответил Ванька, – а постоянно у девок. А ему сорок лет.

– С распутников пример не бери, – оборвал отец. – До сорока лет ерничает... Все профинтил. Притом, сельсоветчик – все же власть... Стало быть... сила.

– Ну, а Мишка Бобонин?

– И этот тебе не чета. По официантскому делу пошел, живет в городе, седни служит, завтра нет... подневольная личность. А у тебя торговое дело. Порядок нужен да жена, дому рачительница. Да и трудно одной матери в доме.

– Погодить бы, – сказал робко сын. – Еще не совсем нагулялся.

– Погодим еще сто лет, тогда видно будет, – зло заметил отец.

Тут заговорила мать, угадывая, что сердце отца начинает распаляться.

– Молва, сынок, с плеч голову мне сымает. Все село гудит о проделках твоих на Голошубихе. Глазыньки на улицу не кажи.

– Слушай только баб, наболтают более возу, – ответил сын решительнее.

Отец обернулся к нему и сказал в тон:

– Ну, сын, не перечь, пощади себя.

– Да я не перечу, я только прошу малость обождать...

– Мне ждать некогда: подготовка к весне на носу. Лишний работник нужен. А девку я выбрал ядреную. И тебе и нашему дому под стать. С невестиным отцом на базаре говорили.

Ваньку жениться не тянуло, но спорить с отцом он боялся; перекосив лицо, обратился к матери:

– Скажите хоть как зовут-то ее?

– Зовут зовуткой, величают уткой, – оборвал отец и вдруг закричал: – Научились от комсомола – любовь, улыбки, нежности, белоснежности... Я первый раз перед венцом свою невесту увидел. Прожили век, добро нажили, бога благодарим... И у тебя так же: перемелется – мука будет.

Сын махнул рукой и встал из-за стола.

– Валяй на ком хошь! – сказал он и вышел.

– Мать! – позвал Егор Канашев. – Наряды невестины разузнала прочно?

Она быстро зачастила:

– И шуба у Марьки есть, и еще одна плисовая, в Покров сшили. Три казинетовых полукафтанья, шуба дубленая, шуба, перешитая из отцовского тулупа, – сама видела. Сак-пальто, японка, куртка полусуконная – глядеть дорого, раз надевана.

– А насчет исподнего как?

– Это всем известно. Первым делом, три канифасовых сарафана по старой моде, с воланами, шатланковое платье, три полушерстянки, поплиновое, да у городской барыни на две меры картошки выменяла еще батисту на платье... шелковое венчальное приобрела, это тоже доподлинно известно. После покойницы тетки две ковровые шали у ней не обновлены – фаевая, цветком, шелковая с отливом. От девок слышно – три бордовых полушалка в сундуках лежит, персидская шаль двойная, юбки байковые – чай, штук пять будет. А будничную надевку и пересчитать нельзя. Обувки тоже – владычица-матушка... Невеста справная. Одиношенька у родных, сам знаешь. Семья-то на знат'и.

– Смотри, чтобы оплошки не было. Хозяйство без достатка – слепой дом. А достаток наш растет из года в год. С одним батраком, пожалуй, теперь не управимся. Работница в доме вот как нужна. А жизнь к старой тоже близится. Не зря Ленин новую политику ввел: вольную торговлю, аренду, батраков... Сказано: обогащайся. Опять справный хозяин на селе славен стал. Четыре годка поиграли в коммунию – стоп машина, дело заштопорилось... Петр Петрович в волости теперь. Был бог и царь на селе, но и тот со мной заигрывает. А ведь только два года прошло с тех пор, как я из сил выбивался, чтобы ему угодить. Бывало, идешь с ним, вперед его в сугроб забежишь, по шею провалишься: «Не ходи сюда, товарищ комиссар, тут глыбко, не в это место ступаешь». И ножки-то ему обчистишь, веточку на пути приподымешь... То есть всеми способами стараешься перед ним... А теперь он сам картуз сымает: «Егору Лукичу! Как здоровьичко? Как успехи в делах?» А за эти дела он четыре года меня гнул в дугу... Да! Пути господни неисповедимы! Ох, нужна в дому работница...

– Скотины одной целый двор...

– Да что скотина. С осени крупорушку да маслобойку ставлю на реке. Расширяю бакалею... Мельницу переоборудую... Хозяйство ширится. Пускай молодые в дело вникают... Добыток приумножать учатся... Вот она, новая-то политика как взыграла...