3. Андрогинные образы божеств в мифологии

3.1. Об Афине и Аресе

Внешность Афины говорит сама за себя: прекрасная богиня в полном боевом облачении не могла миновать нашей работы [Приложение Б]. Овеянный холодным величием, облик женщины с атрибутами военного, мужского ремесла кричит об андрогинности своей природы, а тот факт, что восхищаемся мы одним из олимпийцев, говорит о мифологической глубине и многозначительности образа.

Паллада распространяет свое влияние как на разведенные по углам половые начала, так и в единстве их создает новую силу, на мифологическом уровне и на гражданском. Лосев пишет, что «патриархат и матриархат трактуются у Эсхила как преодоленные формы государственности, а афинский государственный строй под руководством Афины Паллады – как их примирение и как переход к высшей форме государственности» [11, с. 357]. Афина созидает лучшее, находит точки соприкосновения противоположностей, тем самым приводя их к прекрасным формам. Чтобы понять ее способности, необходимо обратиться к мифу о происхождении божества.

«Зевс сошелся с Метидой, принимавшей различные образы, чтобы избежать его любви. Когда она оказалась беременной, Зевс проглотил ее прежде, чем она родила, ибо она обещала, после того как вначале родит деву, произвести на свет сына, который станет властителем неба. Испугавшись этого, Зевс и пожрал ее. Когда же наступило время родов, Прометей ударил Зевса по голове топором (некоторые называют и Гефеста). Из головы выскочила в полном вооружении Афина» [12, с. 7]. Наиболее традиционный миф о рождении Паллады содержит несколько интересных моментов. Во-первых, Метида в переводе с древнегреческого означает «мысль» или «премудрость», на что Гесиод пишет: «Ибо премудрых детей предназначено было родить ей – / Деву-Афину сперва, синеокую Тритогенею, равную силой и мудрым советом отцу Громовержцу; / После ж Афины еще предстояло родить ей и сына – / С сердцем сверхмощным, владыку богов и мужей земнородных» [13, с. 47]. Во-вторых, мы можем предположить, что поглощенные Кронидом плоды смешались в его теле, благодаря чему явилось мужеженское божество – доспех изначально явно предназначался наследнику власти. Как мы видим, воплощением мудрости Афина является по нескольким признакам: дитя Метиды и высокомудрого властителя Олимпа, она рождена из его головы наподобие мысли. «Он совоокой Афиной помимо меня разрешился, / Всех остальных превзошедшей блаженных богов олимпийских», – чествует ее Гомер [29, кн. II, стр. 135-140].

Мудрость Паллады видна не только в ее рассудительности, но и в равномерном распространении своей власти на многие области жизни. Воинское одеяние не делало ее солдатом, а скорее являлось атрибутом мужественности. Под ним же мы можем обнаружить частицы женской сущности – как недостающие элементы идеального космоса, прекрасного тела. Иными словами, подвизавшись в бранном деле, она не забывает о созидательной роли мирной жизни. Как пишет Павсаний, «афиняне первые стали почитать Афину под именем Эрганы (Работницы)» [41, кн. I, гл. XXIV, 3]. У Гесиода плотники зовутся «работниками Афины» [13, с. 64]. Также она покровительствует прядильному искусству: «Более про­чих в тка­нье: ода­ри­ла их щед­ро Афи­на / Зна­ньем пре­крас­ных работ руко­дель­ных и разу­мом свет­лым» [28], – Павсаний указывает на ее древнюю статую в Ахайе, которая «в каждой руке держит прялку» [41, кн. XII, гл. V, 4]. Помимо этого древний географ находит статую Афины Пэонии, то есть «Целительницы» [41, кн. I, гл. XXXIV, 2]. По всей вероятности, это связано с мифом о ее участии в судьбе Асклепия: «Он получил от богини Афины кровь, вытекшую из жил Горгоны, и использовал ту кровь, которая вытекла из левой части тела, людям на погибель, ту же кровь, которая вытекла из правой части, для спасения людей: этой же кровью он воскрешал мертвых» [12, с. 63]. Так, встречаются пластические композиции с Афиной, Асклепием и его дочерью Гигиеей [41, кн. XIII, гл. XLVII, 1].

Наряду с упомянутыми сферами, Тритогенея почиталась в Элиде, что удивительно, как покровительница родов: «Так как страна потеряла всех мужчин в зрелом возрасте, то элейские женщины, говорят, молились Афине, чтобы забеременеть им тотчас же, как только они сойдутся с мужчинами. Их молитва была исполнена, и они воздвигли храм в честь Афины, дав ей наименование Матери» [41, кн. V, гл. III, 3]. Удивительно это потому, что она всегда упоминается как «дева», о чем мы еще поведем речь. Однако, как видно, популярность и милостивый образ богини в иных глазах придавал ей черты Деметры или Геры. Закончим, пожалуй, на упоминании ее причастности к кораблестроению: «Это она созидала корабль, и с нею трудился / Сын Арестора Арг, повинуясь ее указаньям. / Так у них получился корабль из всех наилучший, / Сколько бы ни было их, терзавших веслами море» [23, стр. 110-115] – говорится о легендарном Арго. Конечно, данное ремесло можно назвать и военным, так как мы легко представляем, как окруженные водой афиняне взнуздывают морских коней под эгидой Паллады, готовясь к походу или обороне. Однако мифы оставили подобающее Афине разнообразие – и героический заплыв аргонавтов изначально не должен был привести к распре.

Было важно рассмотреть целый ряд примеров «мирного» присутствия Афины в древнегреческой жизни, чтобы уравновесить страсть в ее образе к военному ремеслу так же, как она уравновешена в самой античной богине. У Гомера мы находим следующие ее слова: «Каждый пускай притесняет людей, беззаконствуя смело, – / Если могли вы забыть Одиссея, который был добрым, / Мудрым царем и народ свой любил, как отец благодушный» [28], – привязанность и любовь Паллады к Лаэртиду обосновывается не только его исключительной воинской доблестью и хитростью, но также мудрым правлением, которое посеяло мир на каменистом (это остров, соответственно, м. род) Итаке.

Однако время вспомнить о том, что Афина родилась с копьем в руках, что покровительство ее расстилается и над бескрайними полями сражений. Здесь, среди ослепляющего блеска меди и крови, она неизбежно встречается со своим отражением – Аресом. И, как всякое отражение, Арес перевернут. Он бог ничего, кроме войны. Там, где Афина бросает Софронистер [41, кн. IX, гл. XI, 1], Арес насылает своих сестер: Страх и Распрю [28].

Фигура его при всей своей однозначности весьма спорна. Войны в античности велись десятилетиями, главными героями античности были воины. Достаточно вспомнить протяженную Мессенскую войну [41, кн. IV], чтобы сказать о разнообразии методов в мужегубительном ремесле, в котором порой сгодится помощь любого бога. Арес готов даровать ее: он несет людям страсть к истреблению, неизбывную энергетику боя, рьяную жажду сиюминутной кровавой победы. Аресу рады, если он приходит дважды – в виде войны и союзника в оной. Мы практически не обнаружим его присутствия в черте полисов, ведь среди мирной жизни ему не место. Павсаний упоминает лишь несколько загородных святилищ, например посвященное Аресу Афнею, но даже не связанное с бранным делом, [41, кн. VII, гл. XLIV, 6] и два храма, о которых мы еще скажем. Тиртей пишет: «Опытны все вы в делах многослезного бога Арея, / Ведомы вам хорошо ужасы тяжкой войны» [47], на что можно было бы ответить: «Арес, сверхмощный боец, колесниц тягота, златошлемный, / Смелый оплот городов» [29, VIII, стр. 1-5]. Дары Ареса имеют не только свою ценность, но и свою страшную цену – в их соотношении и кроется спорная репутация олимпийца. Так или иначе, с приходом войны греки, в ужасе проклиная или призывая на помощь, вынуждены почитать его, так как уже вовлечены в главный ритуал божества.

Но и на Олимпе сам Зевс обрушивается на него: «Смолкни, о ты, переметник! не вой, близ меня воссидящий! / Ты ненавистнейший мне меж богов, населяющих небо!.. / …Если б от бога другого родился ты, столько злотворный, / Был бы уже ты давно преисподнее всех Уранидов!» [28]. Положение покровителей войны в обиталище богов весьма отлично по причине резкого конфликта стихийности Ареса и рассудка Афины. «Их возбуждает Арей, а данаев Паллада Афина, / Ужас насильственный, Страх и несытая бешенством Распря, / Бога войны, мужегубца Арея сестра и подруга / Малая в самом начале, она пресмыкается; после / В небо уходит главой, а стопами по долу ступает», [28] – сила Ареса сравнима именно со стихией, она подобна разрастающемуся урагану, сердцем которому служит войнолюбивый бог.

Ему неведомо понятие чести: он выступает вместе с сыном против Геракла [13, с. 78], его сестры ради «веселья Арея» [28] накаляют битвы, у Апулея его считают своим покровителем разбойники [24]. Паллада представлена сторонницей военной хитрости в выдумке Троянского коня, справедливой во многих иных делах: она осуждает преступление Эгисфа и Клитемнестры [28], вероломство женихов в «Одиссее» и возвращает яблоки Гесперид, так как «было бы нечестием, если бы эти яблоки находились в другом месте» [12, с. 39]. Пламя воинственности она подчиняет рассудку и в значительной степени, как мы видели, озабочена порядком. Верно, поэтому в их схватках Арес вечно терпит поражение – всякая война должна окончиться миром. Без какой-либо морали. Таков порядок вещей.

Итак, «злотворный» «мужеубийца» [23] Арес совершенно логично, но в какой-то мере несправедливо осуждается людьми и богами. Неугомонное воплощение страсти и гнева, животное, что вечно ярится, но страшится сильнейшего, он представляет собой неразумную, как мы уже говорили, стихию. Воля его хаотична, сиюминутна, Арес предельно импульсивен и упивается данным ему моментом, в котором заключена сама жизнь бога. Все это роднит его с хтоническим началом и делает попросту невольником древней силы. Что еще может быть проявлением абсолютной чувственности в мощном мужском начале, как не страстная воинственность и сексуальность? Арес – это нужда постоянного высвобождения бесконечной потенции, это женская энергия, сфокусированная мужской активностью. Как андрогинное божество, он представляет типаж мужчины, женственность которого сливается с природным буйством, не выводя за рамки гендерной роли. С точки зрения Античности он абсолютно хтоничен, почему мифология рассудочных греков и уравновесила облик войны, поставив Ареса в антагонизм с Афиной – женщиной, наделенной мужским разумом.

Еще одна причина превосходства Паллады кроется в разности половой энергии. Она, как мы ранее заметили, девственна. Овидий именует ее «непорочной» [15, кн. VIII, стр. 665], ни в одном мифе нет свидетельств оплодотворения или деторождения богини. Будучи андрогином Тритогенея чужда зову природы: «Только троих ни склонить, ни увлечь Афродита / не в силах: / Дочери Зевса-владыки, сиятельноокой Афины, / Мало лежит ее сердце к делам многозлатной Киприды» [29, IV, стр. 5-10]. Силе Афродиты подвластен даже Эгиох – именно с помощью ее пояса Гере удается пробудить в нем желание [28]. Главное орудие пособника Киприды, одной из мощнейших сил в мире, Эрота так же неведомо ей: «Гера, отец меня породил несведущей в стрелах / Этих, и мне никакие не нужны подобные чувства» [23, кн. III, стр. 30-35]. Он возбуждает любовь или приводит к союзу мужчин и женщин, но оба эти начала уже гармонично слиты воедино в Афине, посему Эрот бессилен пред ней: «Я боюсь ее, мама: она страшная, глаза у нее такие блестящие, и она ужасно похожа на мужчину» [39]. Может показаться, что Афина столь далека от природного начала, что женского в ней нет вовсе. Однако не будем забывать, как обнажилась она пред Парисом, в надежде получить звание красивейшей из богинь [39]; вспомним, что по одной из версий она выбросила изобретенную ей флейту потому, что увидела в отражении, сколь некрасиво раздуваются ее щеки при игре [16, кн. III, стр. 505-510]. Что же касается Ареса, то он, напротив, стремится к реализации своей сексуальности – достаточно взглянуть на внушительный список его детей.

В Древней Греции было вполне определенное восприятие подобной активности с точки зрения здоровья: «высокая жизненная ценность, издавна признаваемая за семенной жидкостью, всегда позволяла им приписывать благотворные (в частности, для атлетов) эффекты суровому воздержанию» [50, с. 134]; полагалось, что «если подобный расход будет продолжаться, тело не просто напрочь лишится своей семенной жидкости, но и окажется, “что из всех частей живого существа похищено их жизненное дыхание”» [50, с. 123]. Божественное семя неизбывно, тело Ареса безупречно, но, тем не менее, в таком сравнении Афина сущностно ближе к идеалу. Также не стоит забывать, что древнегреческие боги материальны, как и люди: тела их уязвимы, они истекают кровью. Это значит, что иные физиологические воззрения с некоторыми условностями можно переложить с человека на божество. Мы уже говорили о растрате половой энергии на потомство, ослабление путем деления. Здесь мы встречаемся с тем же явлением, о котором Н.А. Бердяев пишет: «Девственность есть положительная половая энергия, она есть сохранение целостности пола, недопущение дробления» [18, с. 177], когда как «полюс противоположный целомудрию – разврат – есть крайняя степень дробления половой энергии, отчуждение ее от целостного существа человека, есть утеря цельности» [18, с. 177]. Паллада первенствует в силу своей гармоничности. Замкнутая, сконцентрированная энергия обоих полов наделяет ее жизненной мощью, несравнимой с хаотично растрачиваемым природным потенциалом Ареса.

Философ Феаген толковал богов аллегорически-психологически: «Разумение – как Афину, неразумение – как Ареса, страсть – как Афродиту» [9, с. 204]. Паллада впоследствии часто трактуется не личностно, но аллегорически как мысль или разум. Даже в позднейшие времена симонианская секта смешивает неоплатонизм, христианство и мифы, представляя своего лидера Симона Юпитером, а купленную им женщину Елену Минервой, причем первый есть Разум, а вторая – посланная им на создание ангелов и архангелов Мысль [37, гл. XXIII]. С течением времени драгоценный дар премудрости остается непоколебим.

Теперь обратимся к Аресу. Как неразумение он прекрасно вписывается в нашу картину и, более того, позволяет развить свой образ в единстве с образом Афродиты. Отвергнутый всеми богами, по какой-то причине он лишь в Киприде находит усладу и принятие. Однако это не материнская забота и не милосердие. По традиционному мифу Афродита есть последнее порождение хтонической эпохи, дитя прощального слияния Урана с наземной стихией. Как мы помним, его отсеченный fascinus упал в море и, причалив к Кипру, явил миру в брызгах семенной «пены» прекраснейшую из богинь, властвующую над основной из мировых потенций – любовью [13, с. 26].

Арес схож с ней в своей силе. Читая хроники Мессенской войны, мы натыкаемся у Павсания на следующее предостережение Пифии: «Бог тебе посылает военную славу, но бойся, / Чтоб не забралися к вам хитрые ковы враждебной / Спарты, проникнув в стены, крепко созданные вами / (Более силен Арес ведь у них)» [41, кн. IV, гл. XII, 3], – об Аресе говорится, как о некоей демонической энергии, свойственной тому или иному народу. Неличностное восприятие божества в доклассический период довольно странно, но по отношению к Аресу может быть вполне оправданно ввиду однозначности энергетики бога. Его сила, как и сила Афродиты, разлита во всем мире и выражается в хтонической страсти, которая носит порабощающий характер. Война и многие формы любви с точки зрения Античности схожи в своем влиянии – это подавление, уничтожение и захват объекта во имя удовлетворения потребностей субъекта. Безусловно, Киприда также объединяет сердца, создает семьи, приносит счастье примирения. Однако любовь диалектична и в виде чистой неконтролируемой разумом потенции несет разрушение сознанию.

Миф о союзе этих двух богов [28] рассматривается Ф.Ф. Зелинским как своего рода шутка [1, с. 308], однако их потомство, жившее впоследствии полной мифологической жизнью, если не опровергает, то, как минимум, демонстрирует спорность данного заявления. Напоминанием о хтонической природе Ареса служит порожденный им дракон [15, кн. III, стр. 30-35] и две воплощенные эмоции: Страх и Смятение [13, с. 48]. Одним же из самых значимых детей можно считать богиню Гармонию [13, с. 48], жену Кадма. Относительно нее мы сталкиваемся с мнением, что Гармония, покровительница согласия и мира, иными словами равновесного состояния, рождена таковой по причине противоположности ее родителей. Мы же имеем основание утверждать обратное ввиду рассмотренного нами тождества их сущностей. Родственные по своей хаотической природе, они, можно сказать, повторяют уже описанный орфиками процесс и результат рождения Фанеса – из хаоса, из столкновения многочисленных элементов случайно рождается божество, сущностно склонное к гармонизации мира. К тому же, именно эта Афродита, защищавшая Ареса под Троей, родившая Энея, является, как пишет Зелинский, «перелицовкой» пессинунтской Кибелы, торжествующей в громе тимпанов и оргиастических плясок [1, с. 216-217].

Так же в пользу связи Киприды и Ареса говорит Павсаний, находящий храмы жильем обоих богов. Так, ему встречается храм Ареса с двумя статуями Афродиты внутри [41, кн. I, гл. VIII, 5], двойной храм, посвященный этим олимпийцам [41, кн. II, гл. XXV, 1], а также храм «Афродиты Ареи (Воительницы)», в котором находится «ее деревянное изображение – самое древнее, какое только есть у эллинов» [41, III, XVII, 5]. Неудивительно обнаружить последнее свидетельство в Лакедемоне, где особенно почиталось военное искусство. Однако сделаем отступление, так как здесь интересна параллель с другим воплощением богини: «Храм Афродиты Урании (Небесной) считается самым священным, и из всех существующих храмов Афродиты у эллинов он самый древний. Статуя же самой богини – деревянная и представляет ее вооруженной» [41, III XXIII, 1]. Афродита Урания, как пишет Павсаний, олицетворяет лишенную пошлости любовь [41, кн. IX, гл. XVI, 2], и у Платона мы находим упоминание о ней как покровительнице любви к мальчикам, якобы чистой. Оба противопоставляют ей земную форму, исполненную пороков. Ясно то, что небесная Афродита отличалась благородством и некоей воинственностью, что сближает ее образ с Афиной Палладой. При изучении богини такая разнородность становится проблемой, связанной, вероятно, с повышением ценности в классический период сознательного образа жизни, интеллектуального индивидуализма, который еще категоричнее презрел любовные чары женского начала в пользу платонических отношений с юношами. Зелинский отмечает падение в IV в. до н. э. образа любовного божества: «Чисто женственная при всей целомудренности красота его Афродиты принципиально отлична от религиозной красоты фидиевской Паллады. Эллинизм пошел в этом отношении еще дальше, как показывает лучше всего сопоставление Афродиты Праксителя с Медичейской: там переход от богини к женщине, здесь от целомудренной женщины к гетере» [1, с. 315]. Так или иначе, мифы об Афродите много древнее этого периода, по причине чего мы и опираемся на ее мифологически прообраз.

На финальном витке родства Ареса и Афродиты нам встречается сама смерть. Следует вспомнить, что мы рассматриваем смерть не только физическую, но и личностную – как разрушение принципа индивидуации, нарушение телесной и психической целостности, которыми так дорожила древнегреческая культура. Павсаний находит в Лаконике занятную композицию: «Изображение Афродиты Амбологеры (Отвращающей старость), поставленное согласно вещанию бога, и другие изображения – Гипноса (Сна) и Танатоса (Смерти); их, на основании стихов Илиады, считают братьями» [41, кн. III, гл. XVIII, 1]. Вероятно, она всего лишь иллюстрирует естественный уход в Аид, однако этих братьев можно считать и спутниками любви. Любовь сначала навевает легкий сон, охваченный которым, человек бредет на сожжение своей личности в пламени страсти. У А.Ф. Лосева мы можем прочесть слова К. Маркса о том, что диалектика любви и смерти эмпирически проявляется как «состояние, а именно состояние экстаза», как поток, «погружающий все в единое море вечности» [7, с. 212]. Любовь убивает, ввергая в экстаз. В то же состояние ввергает и Арес: сеять смерть то же, что сеять любовь – это семена экстатического воссоединения с Единым, растворение в первозданной общности космоса.

Нежная богиня любви и трогательный отщепенец Олимпа, таящие в себе чудовищную силу разрушения. Ввиду рассмотренных особенностей этих богов, в заключение главы нам бы хотелось сказать не «Афродита и Арес», а торжественно воскликнуть: «Венера и Марс, прародители Рима!». Получившие столь высокое почитание указом Гая Юлия Цезаря, они, на самом деле, властвовали над Римской Империей уже давно – настолько полно раскрыла она потенциал этих богов. Марс породил братьев и братоубийство, из которого родился Рим. Венера породила героя, который бросил родину и саму любовь, дабы основать Рим. Вся культура Империи держится на двух фигурах: Ромула и Энея. Мы уже знаем, что Рим довел любовь до апофеоза, добрался до сути хтонической мощи Эрота – до всеподавляющей власти. То, чего греки инстинктивно боялись, зачастую приравнивая к болезни, римляне превратили в оружие, вцепившись в силу сексуального домината, как в обоюдоострый меч, привычный им гладий. Они распространяли свою власть повсюду, стремились подавлять и пополнять нижестоящую массу, и панически боялись опуститься до этой массы, в том числе по любви – это вело к полной потере репутации. Хтоническая природа Эрота крепко переплелась у славных римлян с понятием насилия, воинственности – Венера и Марс издавна покровительствовали Римской Империи, которая всецело низвела их давнего врага, Афину-Минерву, до ремесел [2, с. 265-266]. Никто более не мог вразумить их, как никто не мог вразумить и сам Рим.