martynovich_sf_red_filosofiia_sotsialnykh_i_gumanitarnykh_na
.pdf241
опосредовании. И вот, чтобы в соответствии с предложенной спекулятивной программатикой восстановить контакт с аналитической логикой науки, я хотел бы прояснить мои собственные методологические тезисы в ходе дискуссии с методологией единой науки, каковой придерживается неопозитивизм. При этом речь идет, в первую очередь, о противопоставлении априори коммуникативного сообщества скрытым трансцендентальным предпосылкам неопозитивистской «logic of science». В этой связи мой тезис сводится к тому, что объективистская концепция единой науки восходит к предпосылке, каковую неопозитивизм как критика языка примечательным образом разделяет с традиционной философией сознания Нового времени: с предпосылкой методического солипсизма. Не отличаясь от Декарта, Локка, Б. Рассела и даже Гуссерля, неопозитивизм также, в конечном счете, исходит из той предпосылки, что
впринципе «только один» может познавать нечто как нечто, и тем самым заниматься наукой. В то время как неопозитивизм - подобно традиционной метафизике субъекта - упускает из виду, что познание на основе наблюдения, на уровне субъектно-объектного отношения, всегда уже предполагает познание как смысловое взаимопонимание на уровне субъектно-субъектных отношений, - он не в состоянии постичь «понимание» в науках о духе, исходя из присущего им измерения, из познавательного интереса к интерсубъективному взаимопониманию; скорее, он вынужден трактовать понимание как «вчувствование» в наблюдаемое поведение, и это «вчувствование» от случая к случаю может порождать объяснительные гипотезы; т.е. он заранее смещает понимание
втрансцендентальный горизонт объективного знания как овладения (Verfll-gungswissens] и опрашивает понимание на предмет его объяснительной ценности, - как если бы взаимопонимание между людьми
вкаком-то случае можно было бы заменить тем, что один из них превратит всех остальных в предмет объяснения и описания, распространяющегося на поведение.
Ивот парадокс ситуации, каковой необходимо учесть в наших тезисах, состоит в том, что неопозитивистская «logic of science» как метод аналитической философии языка - как синтаксическая и семантическая реконструкция языка науки - с большой вероятностью начинает тематически заниматься интерсубъективным взаимопониманием. Однако же, когда в единой научной методологии герменевтический интерес к пониманию не сочетается с аналитически-языковым интересом к метасциентистскому взаимопониманию, а с самого начала - и явно в связи с некоей программой логической редукции - подчиняется интересу к
объективному объяснению, то это, по-видимому, указывает на
242
противоречие между программой метода аналитической философии языка и программой сциентистской методологии. Это противоречие мы будем в дальнейшем утверждать и отыскивать. Но, кроме того, следует спросить, отчего противоречие между предпосылками метода аналитической философии языка и предпосылками объективистской методологии по сей день осталось не замечено позитивизмом.
Ответ на этот вопрос заключается, на мой взгляд, в том обстоятельстве, что еще более фундаментальное противоречие между подходом аналитической философии языка и методическим солипсизмом теории познания Нового времени, принадлежит к непроясненным трансцендентальным предпосылкам неопозитивистской «logic of science». Правда, трансцендентальных предпосылок логический эмпиризм как раз не признал и потому над ними не размышлял. Если же мы все-таки собираемся обнаружить их и открыть о них критическую дискуссию, то нам придется вернуться к Людвигу Витгенштейну как к ключевой фигуре аналитической философии языка. Витгенштейн ввел методический солипсизм в аналитическую философию языка в качестве его трансцендентальной предпосылки, но, в конечном счете, преодолел его также в рамках подхода аналитической философии языка.
… единственная априорная предпосылка, подразумеваемая позицией логического эмпиризма, касается значимости формальной логики. С ее помощью всякое научное знание должно выводиться из фактов, данных в наблюдении. Этот ответ, вероятно, мог бы соответствовать тому, что скорее всего изначально считали несомненным представители логического эмпиризма. Но при некотором рассуждении становится ясным, что и в логическом эмпиризме содержатся и дальнейшие априорные предпосылки. Например, нет просто такого факта, что есть факты. Более того, априорной предпосылкой является то, что есть факты, которые не зависят от человеческого мышления и могут быть признаны за факты посредством наблюдения в интерсубъективно значимой форме. Тем самым обнаруживается, что в качестве предельных предпосылок логического эмпиризма мы привели два метафизических принципа Лейбница: то, что существуют логические истины разума (verites de raison) и опытные истины факта (verites de fait). И тут возникает еще одна априорная предпосылка, общая для логического эмпиризма и Лейбница, по крайней мере, первоначально. Чтобы совместить логику с наблюдаемыми фактами, чтобы с помощью логики иметь возможность однозначно выводить научные познания из данных наблюдения, необходим идеальный научный язык в духе математической логики, -
говоря словами Лейбница, «lingua philosophica sive calculus raciocinator»
243
(философский язык, или рациональное исчисление - лат.), который положил бы конец непрестанным словесным распрям философов. Фактически в этой идее (универсального научного языка-исчисления) присутствовал характерный мотив неолейбницианской метафизики, заимствованный логическим эмпиризмом Б. Рассела и молодого Витгенштейна; и можно, на мой взгляд, утверждать, что логический эмпиризм располагал теоретическим базисом для обещанного им «преодоления метафизики логическим анализом языка» ровно в той мере, в какой он тайно придерживался метафизики неолейбницианства. А именно, в тот момент, когда он отказался от предпосылки одного языкаисчисления единственной науки в пользу «принципа толерантности, или конвенциональности» конструктивной семантики, он утратил и теоретический базис для критики метафизики. …
Что же произойдет при таких предпосылках с субъектом науки, который у Канта - будучи «сознанием вообще» - является носителем трансцендентального единства возможного познания предметов?
Ответ: поскольку речь тут идет об эмпирическом человеке, постольку субъекта не существует, а существуют лишь объекты языка науки (естествознания). Поскольку же речь здесь идет о Кантовом трансцендентальном субъекте, постольку функция этого субъекта растворяется или исчезает в трансцендентальной функции языка как границы мира. …
III. Общество как субъект-объект критической социальной науки, или трансцендентальная языковая игра среди «данных» языковых игр
В поздних работах Витгенштейна, на мой взгляд, центральной является именно та проблема, какая встает в неопозитивистской «logic of science» при переходе от «логического атомизма» к «принципу конвенциональности» конструктивной семантики, но остается в неотрефлектированном виде: проблема трансцендентальнопрагматического обоснования конвенций при установлении или интерпретации правил. …
Уинч поставил определяющий вопрос, чтобы 1) свести к абсурду бихевиористическую интерпретацию Витгенштейна и при этом одновременно 2) заново обосновать утверждаемое Витгенштейном принципиальное различие между «пониманием» как методом наук о духе и «объяснением» как методом естественных наук.
Вопрос, который ставит Уинч вместе с Витгенштейном, можно сформулировать в нашей связи так: как мы распознаём, что некто фактически - и «исходя из самого себя» - следует правилам, с помощью каковых мы описываем его поведение, что речь не идет всего-навсего о
244
правилах, прилагаемых нами к его поведению извне? В этой связи Уинч обращает наше внимание на то, «что любой ряд поступков того или иного человека можно осмыслить посредством той или иной формулы, стоит лишь избрать достаточно сложную формулу» На мой взгляд, в этом вопросе фактически выражается неустранимый интерес социальных наук к «пониманию смысла» поступков в современной, непсихологистичной форме. … то, что человек следует определенному правилу, например, говорит или осмысленно действует, я могу констатировать лишь тогда, когда его поведение можно понимать в связи с некоей языковой игрой как публично контролируемое следование правилам, - установить же это я могу только на основании участия в этой языковой игре.
В этом решении, которое я сумел здесь лишь грубо набросать, на мой взгляд, даже сегодня заключается решающий шаг через Рубикон объективистской «logic of science», причем, шага назад делать не следует. В идею (которую, правда, еще надо эксплицировать более точно) участия в общей языковой игре заложено именно то преодоление субъектнообъектного разделения, какого можно осмысленно требовать лишь для понимающих наук о духе, или социальных наук, и которое в XIX веке - психологической теорией понимания как «вчувствования» или «последующего переживания» - не было достаточно обосновано. …
… речь идёт … о некоей иллюстрации понятия конкретной социальной и духовной истории, в которой совершенно не существует (разумеется, засвидетельствованных в первобытных культурах) замкнутых горизонтов правил языковых игр как жизненных форм. В этой универсальной истории человечества (хотя и ставшей возможной, в основном, благодаря западной культуре) речь, на мой взгляд, идет о прогрессивном осуществлении всегда уже трансцендентально предполагаемой идеальной языковой игры в данных жизненных формах и против иррациональных преград, чинимых коммуникации в таковых формах, — не только в научно-технической сфере, но и во всех измерениях культуры. Этой цели герменевтического просвещения, которое не
оставляет всё, как оно есть, разумеется, невозможно достигнуть без критики идеологии, от коей можно ожидать постановки под вопрос даже целых жизненных форм и соответствующих им публичных языковых игр. Речь при этом идет о том, чтобы проплыть между Сциллой релятивистической герменевтики, которая условия собственной возможности приносит в жертву плюрализму монад языковых игр, - и Харибдой догматико-объективистской критики других, которые уже не допускаются ни к какому действительному диалогу. Правда, я полагаю - тем самым возвращаясь к тезису заглавия, истолкованному вначале, - что
245
эта цель философии и критических социальных наук может быть достигнута - в конечном счете - лишь одновременно с практической реализацией безграничного коммуникативного сообщества в языковых играх систем социального самоутверждения.
7.2. Научные конвенции как необходимость и следствие коммуникативной природы познания
Грязнов А. Ф. Как возможна правилосообразная деятельность?65
…Язык-деятельность дает умелому "экспериментатору" возможность вскрыть остававшуюся незамеченной проблему или же, наоборот, полностью рассеять туман значительности, окружавший ту или иную общепризнанную позицию.
…В последние же годы многие дискуссии западных философов концентрировались вокруг так называемого скептического парадокса. Речь идет о различном понимании смысла парадоксальной ситуации, представленной в § 201 "Философских исследований". …Понадобился нестандартный ум Сола Крипке, чтобы увидеть здесь важную проблему и предельно драматизировать связанную с ней эпистемологическую ситуацию. Но реконструкция парадокса, осуществленная американским философом, оказалась возможной лишь в контексте широкого обсуждения поздневитгенштейновского понятия "правило", всей концепции правилосообразной лингвистической и нелингвистической деятельности человека, усиления интереса философов-аналитиков к праксеологической проблематике как таковой. При этом Крипке не столько ставил себе цель выявить изначальную интенцию автора вышеприведенного фрагмента, сколько стремился показать те следствия, которые вытекают из предложенной им реконструкции, а также наметить возможный путь решения (или блокировки) парадокса. Так что речь правильнее вести о "парадоксе Крипке-Витгенштейна", подчеркивая бесспорное соавторство американского философа. …
Как считает американский философ, Витгенштейн в § 201 "Исследований" сформулировал оригинальный "скептический парадокс", в связи с которым им было предложено соответствующее "скептическое решение". Причем в парадоксе сконцентрирован один из самых радикальных в истории философии типов скептицизма. Навеянный парадоксом мысленный эксперимент самого Крипке касается обоснования
65 А.Ф.Грязнов. Как возможна правилосообразная деятельность? // Философские идеи Людвига Витгенштейна / Отв. ред. М.С.Козлова. - М., 1996. С. 25-36.
246
нашего следования правилу (норме) употребления слова "плюс", обозначающего арифметическую операцию сложения. При определенном допущении оказывается очень трудным ответить на вопрос воображаемого скептика о том, почему мы обычно бываем уверены, что в нашей прошлой практике с числами под "плюсом" мы понимали именно сложение, а не особую гипотетическую операцию …? …
Крипке последовательно рассмотрел позиции, на основе которых можно было бы ответить скептику (диспозиционализм, интроспекционизм, ментализм, платонизм), показав, однако, недостаточность и противоречивость каждой из них. Его собственное решение лежит в социоцентристской плоскости, поскольку главную роль он отводит согласию в ответах, которые дает то или иное сообщество (в данном случае сообщество людей, складывающих числа) на задачи вроде "68+57". "Совокупность ответов, в отношении которых мы согласны, а также то, как они переплетаются с нашими действиями, и есть наша форма жизни. Те же существа, которые дают странные "квусообразные" ответы, разделяют иную форму жизни". Такие "аутсайдеры", демонстрирующие девиантное поведение и постоянно нарушающие правила своей языковой игры, обычно исключаются из сообщества. …
Подлинным ответом на возражения скептика, полагает Райт, может быть указание на интенциональный характер сознания человека, имеющего прямой, не основывающийся на выводе доступ к содержанию своих собственных намерений. Для сознания нет необходимости предполагать, будто определенный образ действий обязательно обусловлен каким-либо предыдущим психическим состоянием, из которого он выводится. Сами намерения субъекта обусловливают соответствие действий норме употребления выражения. …
У.Тейт особое внимание обращает на прошедшее время глагола ("заключался") в формулировке § 201. По его мнению, дело все в том, что проблема уже была разрешена в § 198, и Витгенштейн в § 201 только подтвердил этот результат. Он не собирался специально формулировать парадокс, а лишь стремился рассеять те заблуждения, которые создаются видимостью наличия парадокса. Она исчезнет, если мы перестанем отождествлять понимание правила с его интерпретацией. Понимание является диспозиционной способностью, означающей владение некоторой "техникой", умение действовать. Критерий наличия определенной диспозиции лежит в самом действии. Язык того или иного сообщества есть в принципе язык людей, имеющих сходные диспозиции к поведению. Но ничто, сказанное в "Исследованиях", не запрещает, чтобы сообщество состояло только из одного своего члена. В отличие от многих
247
других витгенштейноведов Тейт полагает, будто аргумент личного языка имеет отношение исключительно к языковым действиям и символам, искусственно вырванным из существующего естественного языка.
Некоторые авторы согласны с Крипке в том, что сценарий парадокса предполагает замену традиционной функционально-истинностной концепции значения антиреалистической, объясняющей значение выражения в инструменталистских терминах "условий утверждаемости". … В своей обстоятельной монографии, посвященной проблеме значения, английский философ К.Макгинн противопоставляет "эпистемологический натурализм" позднего Витгенштейна концепциям, в той или иной мере интеллектуализирующим практику следования правилам. "Под формой жизни он (Витгенштейн - А.Г.) подразумевает то, что формирует часть нашей человеческой природы; то, что определяет, как мы осуществляем спонтанные реакции". Парадокс, доказывает К.Макгинн, представляет собой опровержение интеллектуалистской - интерпретационной - концепции правилосообразной деятельности. Интерпретацию зачастую рассматривают в качестве необходимого ментального посредника между правилом и его выполнением, однако на самом деле она есть лишь доступный наблюдению перевод одних знаков в другие. А при таком использовании знаков велика роль естественных
привычек.
Рассуждения Витгенштейна о следовании правилам, вопреки мнению Крипке, не распространяются на общество, подчеркивает К.Макгинн. Да и аргумент против личного языка не является чисто социоцентристским - с его помощью показывается лишь, что семантические правила нуждаются в некотором публичном критерии. Само же значение присутствует в языке каждого индивидуального человека. Кроме того, Крипке, на взгляд Макгинна, в своей реконструкции парадоксальной ситуации, смешивает два разных вопроса: о постоянстве понятия (которое многие до сих пор считают ментальной сущностью) и устойчивости значения (т.е. о способности знака, прежде всего лингвистического, выражать одно и то же содержание в течение определенного периода времени). …
Приведенные нами материалы свидетельствуют о вовлеченности многих аналитиков в дискуссию о парадоксе и следовании правилам, инициатором которой явился С.Крипке. И это вполне объяснимо, ведь парадокс затрагивает сами основы межличностной коммуникации, рациональность человеческих действий. Выдвинув свою необычную гипотезу, американский философ, однако, остался в этой дискуссии в меньшинстве. Как видим, преобладают взгляды, не только отвергающие
248
аргументацию Крипке, обнаруживающие в ней противоречия и несоответствия первоисточнику, но и ставящие под сомнение само существование парадокса как такового. Надо сказать, что текст "Философских исследований" действительно позволяет находить локальные средства, препятствующие формированию парадокса. А если встать на точку зрения аналитического "натурализма" (К.Макгинн и некоторые другие), то тогда многие логические вопросы следования правилу однозначно решаются (или отбрасываются как излишние) путем ссылок на инстинктивное и привычное в "человеческой природе". В ряде комментариев, нужно признать, справедливо отмечается преувеличение Крипке роли "социального фактора", ведь консенсус сообщества сам по себе еще не устанавливает значение выражения и не определяет рамки допустимых языковых игр с ним.
И, тем не менее, думается, что рассуждения, связанные с парадоксом, не какая-то новая аналитическая "игра в бисер". Его экспликация позволила не только прояснить смысл ряда принципиально важных понятий позднего Витгенштейна ("правило", "следование", "интерпретация" и др.), но и в "чистом" виде, так сказать на пределе, поставить кантианский по форме вопрос: как возможна правилосообазная деятельность человека? …
Ктеме 8. Проблема истинности и рациональности в социальных
игуманитарных науках
8.1. Рациональное, объективное, истинное в СГН. Классическая и неклассическая концепции истины в СГН. Экзистенциальная истина, истина и правда
Стёпин В. С. Глобальные научные революции как изменение типа рациональности66
Научная революция как выбор новых стратегий исследования. Потенциальные истории науки
Перестройка оснований исследования означает изменение самой стратегии научного поиска. Однако всякая новая стратегия утверждается не сразу, а в длительной борьбе с прежними установками и традиционными видениями реальности.
66 В.С.Стёпин. Теоретическое знание. М., 1999. С. 376-391
249
Процесс утверждения в науке ее новых оснований определен не только предсказанием новых фактов и генерацией конкретных теоретических моделей, но и причинами социокультурного характера.
Новые познавательные установки и генерированные ими знания должны быть вписаны в культуру соответствующей исторической эпохи и согласованы с лежащими в ее фундаменте ценностями и мировоззренческими структурами.
Перестройка оснований науки в период научной революции с этой точки зрения представляют собой выбор особых направлений роста знаний, обеспечивающих как расширение диапазона исследования объектов, так и определенную скоррелированность динамики знания с ценностями и мировоззренческими установками соответствующей исторической эпохи. В период научной революции имеются несколько возможных путей роста знания, которые, однако, не все реализуются в действительной истории науки. Можно выделить два аспекта нелинейности роста знаний.
Первый из них связан с конкуренцией исследовательских программ в рамках отдельно взятой отрасли науки. Победа одной и вырождение другой программы направляют развитие этой отрасли науки по определенному руслу, но вместе с тем закрывают какие-то иные пути ее возможного развития. …
Формирование конкурирующих картин исследуемой реальности предполагало жесткую их конфронтацию, в условиях которой каждая из них рассматривалась своими сторонниками как единственно правильная онтология. …
Этот стиль мышления с его интенцией на построение окончательно истинных представлений о сущности физического мира был одним из проявлений “классического” типа рациональности, реализованного в философии, науке и других феноменах сознания этой исторической эпохи. Такой тип рациональности предполагает, что мышление как бы со стороны обозревает объект, постигая таким путем его истинную природу.
Современный же стиль физического мышления (в рамках которого была осуществлена нереализованная, но возможная линия развития классической электродинамики) предстает как проявление иного, неклассического типа рациональности, который характеризуется особым отношением мышления к объекту и самому себе. Здесь мышление воспроизводит объект как вплетенный в человеческую деятельность и строит образы объекта, соотнося их с представлениями об исторически сложившихся средствах его освоения. Мышление нащупывает далее и с той или иной степенью отчетливости осознает, что оно само есть аспект
250
социального развития и поэтому детерминировано этим развитием. В таком типе рациональности однажды полученные образы сущности объекта не рассматриваются как единственно возможные (в иной системе языка, в иных познавательных ситуациях образ объекта может быть иным, причем во всех этих варьируемых представлениях об объекте можно выразить объективно-истинное содержание).
Сам процесс формирования современного типа рациональности обусловлен процессами исторического развития общества, изменением “поля социальной механики”, которая “подставляет вещи сознанию”. Исследование этих процессов представляет собой особую задачу. Но в общей форме можно констатировать, что тип научного мышления, складывающийся в культуре некоторой исторической эпохи, всегда скоррелирован с характером общения и деятельности людей данной эпохи, обусловлен контекстом ее культуры. Факторы социальной детерминации познания воздействуют на соперничество исследовательских программ, активизируя одни пути их развертывания и притормаживая другие. В результате “селективной работы” этих факторов в рамках каждой научной дисциплины реализуются лишь некоторые из потенциально возможных путей научного развития, а остальные остаются нереализованными тенденциями.
Второй аспект нелинейности роста научного знания связан со взаимодействием научных дисциплин, обусловленным в свою очередь особенностями как исследуемых объектов, так и социокультурной среды, внутри которой развивается наука.
Возникновение новых отраслей знания, смена лидеров науки, революции, связанные с преобразованиями картин исследуемой реальности и нормативов научной деятельности в отдельных ее отраслях, могут оказывать существенное воздействие на другие отрасли знания, изменяя их видение реальности, их идеалы и нормы исследования. Все эти процессы взаимодействия наук опосредуются различными феноменами культуры и сами оказывают на них активное обратное воздействие. …
В развитии науки можно выделить такие периоды, когда преобразовывались все компоненты ее оснований. Смена научных картин мира сопровождалась коренным изменением нормативных структур исследования, а также философских оснований науки. Эти периоды правомерно рассматривать как глобальные революции, которые могут приводить к изменению типа научной рациональности.