Образец зыблющегося периода:

Смотреть на роскошь преизобилующия натуры, когда она в приятные дни наступающего лета поля, леса и сады нежною зеленью покрывает и бесчисленными родами цветов украшает, когда текущие в источниках и реках ясные воды с тихим журчанием к морям достигают, и когда обремененную семенами землю то любезное солнечное сияние согревает, то прохлаждает дождя и росы благорастворенная влажность; слушать тонкий шум трепещущихся листов и внимать сладкое пение птиц: есть чудное и чувства и дух восхищающее увеселение (цит.: 3, с.127).

Если проанализировать данную конструкцию, то нетрудно заметить, что в каждом простом предложении подлежащее и сказуемое имеют неравное число распространяющих их второстепенных членов. Конструкцию с неравным количеством распространителей подлежащего и сказуемого М.В. Ломоносов и называет зыблющимся периодом. Отрывные периоды состоят из коротких бессоюзных предложений.

Образец отрывного периода:

Уже врата отверзло лето,

Натура ставит общий пир,

Земля и сердце в нас нагрето.

Колеблет ветви тих зефир,

Объемлет мягкий луг крилами,

Крутится чистый ток полями;

Брега питает тучной ил,

Древа и цвет покрылись медом,

Ведет своим довольство следом

Поспешно ясный вождь светил (цит.: 3, с. 127).

М.В. Ломоносов приветствует также в высоком слоге непрямой, инверсионный порядок слов, справедливо полагая, что он может выступать дополнительным средством образности.

Итак, анализ теории трех штилей в конкретной языковой ситуации середины XVIII века раскрывает очевидные достоинства данного учения:

1) в условиях языковой и стилистической анархии ученый систематизирует весь арсенал языковых средств;

2) существенно сужает рамками одного стиля употребление церковнославянских слов и форм;

3) признает литературными языковые средства посредственного и низкого стилей;

4) закладывает основы практической стилистики как самостоятельного раздела языкознания.

Поскольку от ломоносовской теории нас отделяет два с половиной столетия, некоторые современные ученые начинают забывать или просто не видят очевидных достоинств данной теории. Так, в исследованиях Б.А. Успенского роль ломоносовской теории явно умаляется. Ученый называет концепцию Ломоносова двухстилевой лишь на том основании, что посредственное наречие охарактеризовано только на уровне лексических средств, а грамматический арсенал среднего стиля якобы не описан. Совершенно не учитывается, что Ломоносов не описывал в полном объеме грамматические средства ни одного из стилей. Он анализировал либо полярные, либо вариантные явления языка. Это совершенно не означает, как считает Б.А. Успенский, что Ломоносов “... в случае высокого и низкого стилей опирается на реальную языковую практику..., в случае среднего стиля основывается на своих представлениях о том, как должен развиваться литературный язык” (5, с. 147). Средний стиль уже сложился ко второй половине XVIII века, поэтому не требовал специального описания как искусственное образование в языке. Проблемой являлось смешение полярных стилистических явлений, и именно эту проблему в своей теории решал М.В. Ломоносов. Сам же он отдавал явное предпочтение высокому слогу, поскольку этот стиль служил оптимальной основой научного, научно- публицистического языка Ломоносова, основой его литературной манеры. Именно с явным завышением роли высокого слога связаны или обусловлены основные недостатки теории ученого:

1) в литературе высокого слога не могли использоваться языковые средства других стилей. При этих условиях трудно было создавать действительно живые образы, типажи и речь, и портреты которых отличались бы индивидуальными чертами;

2) использование архаичных форм затрудняло процесс чтения и понимания произведений, выполненных в манере плетения словес;

3) и самое главное: основной принцип деления языковых средств на стили являлся нормативно систематизирующим, не обоснованным ни историей языка, ни особенностями сложившейся системы.

Вероятно, последнее положение и является той основной причиной, по которой ведущие писатели и поэты того периода (Сумароков, Тредиаковский, Фонвизин и др.) не использовали и не реализовали на практике учение М.В. Ломоносова.

Реформаторская деятельность ученого не исчерпывается единственно теорией трех штилей. М.В. Ломоносов не только взялся решить труднейшую задачу систематизации языковых средств, но и единовременно работал над нормативной российской грамматикой, в которой отразилась современная ему языковая система.

На этот гигантский труд ушло 7 лет (1748-1755). По учебнику Ломоносова училось несколько поколений носителей языка; книга успешно выдержала десятки изданий.

В “Российской грамматике” ученый выделяет 8 основных частей речи, при этом очень точно описывая лексико-грамматическое значение каждой из них:

“1) Имя, для названия вещей.

2) Местоимение, для сокращения именований.

3) Глагол, для названия деяний.

4) Причастие, для сокращения соединением имени и глагола в одно речение.

5) Наречие, для краткого изображения обстоятельств.

6) Предлог, для показания принадлежности к вещам и деяниям.

7) Союз, для изображения взаимности наших понятий.

8) Междуметие, для краткого изъявления движений духа.”

Чтение “Российской грамматики” М.В. Ломоносова позволит убедиться, что эта книга является действительно научным описанием морфологии русского языка. Следует помнить, что это исследование было практически первой и удавшейся попыткой анализа грамматических средств русского языка XVIII века, а не каких-то разрозненных языковых явлений.

Таким образом, со времен М.В. Ломоносова складывается подлинно научный подход и к анализу языковых явлений, и к определению дальнейших путей и перспектив развития литературного русского языка.