Институт истории им. Ш. Марджани Академии наук Татарстана

Центр этнологического мониторинга

Серия «Этнополитическая

История татар»

Д. М. Исхаков, И. Л. Измайлов

Этнополитическая история татар

(III – середине XVI вв.)

Научное издание

Школа

Казань

2007

УДК 94(100) «05/..,» ББК 63.3(0)4 И 85

Научный редактор:

доктор исторических наук М.А. Усманов

Рецензент:

доктор политических наук Р. М. Мухаметшин

Ответственный за выпуск: Г.Ф. Шавалиева

Издание книги осуществлено на грант АН РТ № 01-1.5-49/2006 (г)

Исхаков Д. М, Измайлов И. Л.

И 85 Этнополитическая история татар (III - середина XVI вв.). -Казанъ: РИЦ «Школа», 2007. -356с.

ISВN 5-94712-030-5

Монография является комплексным изложением основных этапов этногенеза и этнополитической истории татарского народа в период с Ш по XVI вв. В работе предлагаются новые теоретические подходы к изу­чению проблем этнополитической истории народа, выделяются основ­ные этапы становления и развития средневекового татарского этноса и его предков. Политическая история исследуется в тесной связи с этнокультурной историей и становлением этнического самосознания. Особое значение данного периода связано с тем, что он является этапом самостоятельного политического развития этноса, оказавшего опреде­ляющее влияние на последующие процессы трансформации татарской этнической общности. Исследование расширяет и дополняет многие ра­нее опубликованные статьи и монографии авторов, а также дает новые оригинальные трактовки различных аспектов этнополитической истории татар.

Исхаков Д. М., 2007

Измайлов И. Л., 2007

Институт истории АН РТ, 2007

Оформление РИЦ «Школа», 2007

Обратимся еще раз к истории: она – ключ к пониманию народов.

П. Я. Чаадаев

ПРЕДИСЛОВИЕ

Подлинная история татар – народа во всех отношениях исторического, еще не написана. Зародившаяся в трудах Ш. Марджани национальная историография в начале XX в., благодаря усилиям целой плеяды талан­тливых историков (Р. Фахретдинов, X. Атласи, Г. Ахмаров, Г. Губайдуллин, А. Рахим, М. Худяков и др.) получила значительное развитие и состоялась как течение общественной мысли. Но в годы сталинского тоталитаризма, да и позже, она находилась в глубоком застое, не имея воз­можности и не смея выйти за узкие рамки истории национальной «авто­номии». Правда, и тогда имелись не которые исключения: в 1960-1970-х гг. были опубликованы важные для развития национальной историчес­кой науки работы М. Сафаргалиева, М. Усманова, А. Мухамадиева, Р. Фахрутдинова, вел, постоянно расширяя круг своих интересов, этногенетические исследования А. Халиков.

Однако с конца 1980-х гг. в Татарстане явственно обнаружилось кри­зисное состояние исторической науки. На фоне общего подъема национального самомознания татар в 1990-х гг. в ходе национального движения «третьей волны», это стало особенно заметно. Крупные недостатки прежней квазиматериалистической методологии явственно обнаружились при первых же попытках перехода от «урезанных» (= «автономных») историй к полноценной и цельной общенациональной истории татар. В ходе дискуссии выявились два подхода проблемы: одни исследователи стали обращать повышенное внимание на этническую составляющую истории, а другие предложили сосредоточиться на истории государственности.

Мы полагаем, что оба эти направления являются достаточно однобокими. Дело не только в том что, вне всякого сомнения, главным субъек­том истории являются люди, объединенные в конкретную этническую общность (народ, нацию), а, скорее, в том, что на ранних этапах истории (древность и средневековье) этническая и социально-политическая иден­тификация не может быть однозначно разделена. Одновременно, стоит отметить, что роль государства в процессах становления татар нельзя недооценивать, поскольку она была чрезвычайно важна. Отсюда следу­ет, что проблемы формирования и дальнейшей трансформации татарс-

кого этнополитического единства образуют некое ядро национальной истории, познание которого вообще немыслимо без учета этого аспекта исторического процесса.

Именно поэтому, учитывая особые роль значение этнической про­блематики в историческом исследовании, в настоящей работе была пред­принята попытка изучения этнополитической истории татар и их пред­ков в период средневековья (III - середина XVI вв.), как комплексной этноисторической проблемы. Естественно, что в достаточно сжатом труде все этапы этногенеза и этнической истории татарского народа с достаточной полнотой изложить невозможно. Свою задачу авторы видят в том, чтобы последовательно проследить некоторую основную кан­ву исторического процесса, уделяя внимание развитию традиций госу­дарственности, цивилизационности и формирования этничности, при­ведших к возникновению средневекового татарского этноса.

Разумеется, многие проблемы, поднимаемые в настоящем исследовании, требуют дополнительных изысканий и более развернутой ар­гументации, как в концептуальном плане: так и в контексте специальных частных проблем. В этой связи, работа открыта для любой критики, положения могут быть скорректированы. Но вместе с тем нам хотелось, чтобы все эти замечания и уточнения были основаны на фактах, изложенных в рамках еще более непротиворечивой схемы, чем авторская модель этнополитической истории татарского этноса. В том и состоит одна из целей публикации данной работы - начать более плодо­творную и продуктивную дискуссию вокруг поднятых в ней научных проблем. Надеемся, что предлагаемое исследование послужит не толь­ко началом дискуссии по проблемам истории татарского народа, но и откроет в ней новые страницы.

В движении к истине важен первый шаг, также как, впрочем, и каж­дый последующий. Как говорил по сходному случаю уже слегка подза­бытый ныне немецкий философ К. Маркс: «В науке нет столбовой доро­ги, и только тот может достигнуть ее сияющих вершин, кто не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам». Надеемся, что и на­стоящая книга послужит ступенькой на этом кремнистом пути.

В целом представляется, что это введение к цельной этнополитической истории татарского народа за период более тысячи лет, являясь одним из первых опытов нового подхода е написанию нашей национальной ис­тории, будет определять развитие нашей исторической науки в XXI веке, служа делу у крепления идентичности единой татарской наций.

ВВЕДЕНИЕ

Основные теории этногенеза татар и важнейшие этапы их этнической истории.

Методика этноисторической реконструкции: обретение настоящего через прошлое. Татары прошли длительный путь этнического становления, но их этногенез и отдельные моменты этнической истории до сих их пор остаются предметом острых дискуссий. Древний и средневеко­вый период их этнической истории сравнительно мало освещен в пись­менных источниках, что затрудняет полноценное изучение ранних эта­пов этногенеза и становления предпосылок формирования современ­ной нации. Между тем все более отчетливо становятся ясна истина - история осознания и сопереживания общей исторической судьбы, явля­ется одной из важнейших скреп современной нации (Shaloglu 1990^ 39-49; Искахов 1994: 5-26; Iskhakov, Sagitova, Izmailov 2004-2005: 11-44; Измайлов 2006: 100-116). Недаром в свое время один американс­кий историк и политолог, говоря о национальной истории, высказал мысль, что «самой сильной из всех является идентичность политических предшественников; наличие национальной истории, а следовательно, общие воспоминания; коллективная гордость и унижения, радость и сожаления, связанные с тем, что случилось в прошлом» (Mill 1919:120).

В этой связи нельзя, как нам кажется, обойти стороной один важный методологический вопрос о самой сути понятия «национальная исто­рия». Существует целый ряд определений истории и ее места в общественной жизни человечества. Не вдаваясь в теорию и метатеорию исто­рии, можно констатировать, что в самом общем виде история - это коллективная память поколений. Для нас в данном случае малозначимо, что существует история, как коллективная память и история, как наука, познающая прошлое. Ведь в условиях развития средств, массовой ин­формации и всеобщего среднего образования грань между ними посте­пенно стирается. В коллективной памяти народа оригинальны в боль­шей степени воспоминания в пределах одного - двух поколений, тогда как о далеком прошлом широкие массы народа узнают не из семейных преданий, а из книги средств масс - медиа, как своеобразное эхо,

многократно повторенное и искаженное от гласа самого народа, артикулированного трудами историков. В этом смысле как правильно заметил историк М. А. Бойцов: « история – прежде всего рефлексия общества, а потому будет существовать, пока существует само общество». Но рефлексия эта очень своеобразная, поскольку, по его мнению, « масс больше не, а есть индивид, все более освобождаемый от … социальных связей…, и не испытывающий потребности ни в одной форме групповой идентификации» (Бойцов 1999: 26-28). Думается, что последняя фраза – дань постмодернистскому дискурсу, поскольку в обозримом будущем нигде в мире, кроме как у продвинутых интеллигентов, не заметно массового отказа от форм групповой самоидентификации. Одной из таких форм является представление об общем историческом прошлом, как прямом, так и опосредованном учебниками, трудами профессиональных историков и средствами массовой информации. В этом смысле история, как писанная, так и существующая в наших головах, как пережитый опыт, наш собственный и ближайшие к нам поколений, является ничем иным, как индивидуальной исторической памятью.

Важнейшей стороной деятельности профессиональных историков, открывающих прошлое и собственно делающих ее изучение особой наукой, являлось и является специфичная практика сбора, критики и анализа различных сведений и свидетельств о прошлом, как то устных рассказов, письменных материалов или документов. Данная отрасль деятельности историков позволяет отфильтровывать целый ряд сведений и отбирать их в соответствии с определенным видением прошлого. Разумеется, в значительной части все эти концепции были в той или иной степени осознанным и неосознанным творчеством. Однако наибольшую популярность и значимость приобретали только те, что отвечали местной традиции и коллективной памяти. Постоянная актуализация сведений о прошлом, выбор ориентиров в прошлом для понимания настоящего и выработки планов на будущее – важнейшая черта исторического сознания, как совместного творчества народа и историка.

Всеобщим свойством человеческого сознания служит, очевидно, стремление к универсализму и построению объяснительных моделей. Прошлое не является исключением. Любой нормальный человек должен понимать свое местно среди других людей, как в социально – экономическом, статусном, так и историческом плане. Вакуума в этом быть не может. Полноценной личностью человек может стать, только приобщившись в той или иной степени к осознанию своего место в череде прошлых и будущих поколений. Познание прошлого может

протекать как через приобщение к устным преданиям, так и через письменную традицию. Сумма этих индивидуальных воспоминаний в свою очередь является коллективной памятью. Но поскольку речь идет о больших кол­лективах людей, то общность, объединенную обшей исторической па­мятью, состоящей как из суммы личных воспоминаний и памяти пред­ков, а также из «воображаемой», т.е. писанной истории и будет этносом – этнонациональной общностью. В этой связи можно привести слова одного из творцов современных представлений о нации Эрнеста Ренана, который в своей провидческой статье «Что есть нация?» писал о том, то «нация - это ежедневный плебисцит» (Renan, 1994: 17) Это во мно­гом относятся именно к овладению коллективным прошлым.

В этой связи историческая память, наряду с общностью языка, общ­ностью культурно-бытовых особенностей, общностью религии, являет­ся стержневой скрепой нации, причем как в политическом (политичес­кая нация), так и этнокультурном (этно - нация) плане. Различия будут только в том, что у политической нации общими будут представления с своем прошлом в составе единого государства, близкие к понятию государственного патриотизма, тогда как у этно - нации общими будут яв­ляться представления об общности этно - культурного, этноконфессионального и регионального прошлого. Иногда, она может дополняться представлениями об общности в составе древнего или средневекового государства, например, как у татар периода Золотой Орды или у армян - Великой Армении.

История и нация: воображенное прошлое или объективная реаль­ность. Здесь мы подходим к важному вопросу о сути исторической па­мяти, которая формирует данную этнонациональную общность. Извес­тный немецкий социолог и историк культуры Макс Вебер, разбирая вопрос о сути нации, писал, что это такая группа, члены которой «обла­дают субъективной верой в их общее происхождение по причине схоже­сти физического облика или обычаев, или того и другого вместе, или же по причине обшей памяти о колонизации и миграции» (Цит. по: Тишков, 2003: 60). Ему вторит крупнейший французский историк Эрнест Ренан: «Забвение, я бы даже сказал — искаженное восприятие собствен­ной истории, - это существенный фактор в процессе формирования нации» (Renan, 1994: 18). Тем самым, он, очевидно, ясно указывал на то, что национальная история является прошлым, которое особым об­разом организовано, подчеркивая, что при этом нация должна многое «забыть», но при этом и многое «вспомнить». Данный подход представ­ляется совершенно правильным и оправданным с точки зрения современной

науки, как справедлива и его мысль, что «прогресс исторических знаний нередко таит угрозу для национальности», поскольку, очевидно, разоблачает миф и устраняет искажения прошлого. Следует однако, иметь в виду только одно уточнение – национальная история не является «сконструированным» прошлым. Она – важнейшая и часто определяющая часть самосознания нации и в этом смысле не может ни исчезнуть, ни быть отменена, поскольку живет вместе с нацией, является ее коллективной памятью. В определенном смысле национальная история - это не сборник мифов, а скорее «оптический прибор», кото­рый собран в соответствии с национальным технологией и который время от времени «протирается» и «наводится на резкость» мастерами этой специальной «оптики», попутно устраняющих и некоторые «искажения» и «оптические обманы».

Между тем, очень широко, особенно в кругах дилетантов, преобладает мнение, что история может быть произвольно изменена или исправлена. Отсюда желание как «переписать» отдельные страницы и/ или целые главы национальной истории, так и «вписать» «подходящие». В последнее время по мере освоения классических трудов западной этнологии у ряда отечественных исследователей растет уверенность, что национальные истории, особенна Российской Федерации и бывшего СССР, большей частью мифологизированы и имеют тенденцию к романтико – идеализированному описанию и восприятию. При этом происходит заметная политизация про­шлого, своеобразный «передел исторической картины мира», сложив­шейся в российской и советской науке {Гузенкова, 1993:67-74; Гузенкова, 1997: 35-45; Национальной истории...), происходит острая идеоло­гическая борьба за «великих предков», например, за «аланское насле­дие), или право считаться потомками волжских булгар (См.:Shnirelman, 1996; Шнирельман, 1996:100-113; Шнирельман, 1998:137-159;Uyama, 2000: 163-190; Цвиклински, 2003: 361-392). Политизация прошлого, превращение его из объекта исследования в идеологему происходит по принципу, по которому шли последователи и критики школы историка-марксиста М.Н. Покровского в 20-е-30-е гг., определявшие историю, как «политику, опрокинутую а прошлое». Для таких авторов феномены про­шлого, будь то деяния исторических персонажей или названия народов –это только кусочки смальты, из которых при известном желании и вне какого-либо научного подхода можно собрать любую картину прошло­го. Разумеется, в подобном подходе много неверного, искажающего и ненаучного. Однако если не впадать в грех релятивизма а вопросе о

характере истины и способности познания прошлого, следует признать, что эти штудии не имеют ничего общего с наукой, ни с реальной историей. Наука не только опирается на систему из методов выявления, обработки и систематизации, то есть на методологию познания истины, но и находится в определенном национально-культурном контексте, в котором это познание происходит, опираясь на тернистый путь осознания своего прошлого. Однако, как не существует «чистой» гуманитарной науки, вне человека и его представлений, заблуждений и предрассудков, так не было, и быть не может истории вне определенной идеологии. Вспомним, что в своем посвящении своему труду «История государства Российского» Н.М. Карамзин сказал, что «История - это священная книга народов». Опыт рассмотрения, например, преподавания истории в различных школах мира, показывает, что нигде она не свободна от определенной идеализации и мифологизации (Ферро, 1995).

Можно ли в таком случае серьезно говорить об объективности при изучении своей истории и, вообще, рассматривать «национальную ис­торию», как научную дисциплину? Некоторые отечественные исследователи склонны давать на этот вопрос отрицательный ответ. Однако, ка­жется, что часто их сомнения также являются частью политизации про­шлого, но только в угоду наднациональному имперскому дискурсу. В науке следует выбирать «золотое сечение» истины - она должна заде­вать мысли и чувства ученого, но оставлять место для здоровых сомнений и здравого смысла, так сказать смотреть на историю своего народа cum grano salis, т.е. с некоторой долей самоиронии. Прошлое от этого не пострадает, а наука заметно выиграет. Представляетя что степень научности при рассмотрении национального прошлого, как остроумно заметил историк Э. Хобсбаум, прямо зависит от того, насколько историк способен «оставить собственные убеждения за порогом кабинета или библиотеки» (Хобсбаум, 1998: 24).

Вообще же, если определить формирование нации как процесс этнополитический, то в контексте «национальной концепцией прошлого» итория предстает как взгляд нации на свое прошлое сквозь различные искажения, мифологемы и традиции. Действительно, актуализация ис­торического прошлого, наряду с демократизацией литературного язы­ка, реформацией религии, становлением единой системы образования, и либерализацией общества, являются важнейшими факторами форми­рования наций и национального самосознания. Особый характер имеет апелляция к историческому прошлому, когда необходимо выработать теорию и идеологию борьбы за национальные интересы и приоритеты.

Именно обращение к «великим предкам» является, как правило, одним из ресурсов этнической мобилизации в борьбе за национальную государственность. Все это делает артикулированное отношение к истории ключевыми звеньями этнополитической истории, важнейшей частые этнической идентификации.

Именно в таком ракурсе существует и функционирует дискурс «национальной истории» в рамках национально ориентированной картины мира и структурах ментальности. В этой связи трактовать понятие национальная история можно как коллективное представление нации о своем прошлом, историческом пути, пройденном от становления до настоящего времени, а в концептуальном, теоретическом плане, как правило, вырабатываемом профессиональными историками и этноло­гами - это определенная модель этнополитической истории нации, ак­центирующая внимание на некоторых ключевых, переломных периодах и эпизодах прошлого. Такой подход предполагает, что внимание социу­ма акцентируется не только на определенной реконструкции прошлого, но и на ценностном, оценочном отношении к фактам и событиям исто­рии, формируя соответствующую реакцию на них.

Не секрет, что проблема соотношения национальной истории с нациостроительством является предметом острой дискуссии между раз­ными школами этнологии, которые различаются своими подходами к сути этноса. Одни (Р.Ф. Итс, Ю.В. Бромлей, Л.Н. Гумилев, В.И. Козлов, Н.И. Воробьев, А.Х. Халиков и др.) - примордиалисты (эссенциалисты) - считают, что нации (этносы) существовали практически вечно, имея особые свойства, которые делали их именно таким народом, а не иным, другие - перенниалисты (Дж. Армстронг, Э. Смит, В. Коннор) считают, что этносы, хотя и имеют глубокие этнические корни, но существовали отнюдь не вечно, третьи-конструктивисты (Э. Геллнер, Э. Хобсбаум, Б. Андерсон, Ф. Барт, В.А. Тишков и др.) - полагают, что нация есть недав­но сконструированная и воображаемая общность. Не втягиваясь в дис­куссию между сторонниками этих концепций, следует отметить, что ав­торы данной работы, являясь сторонниками конструктивистского под­хода, считают, что процесс формирования современных наций был мно­гоступенчатым и на определенном этапе мы можем говорить о сложе­нии особого средневекового этноса, ставшего основой для нации ново­го времени. При этом авторы применяют для анализа диахронных про­цессов стратегию конструктивизма, а для рассмотрения синхронных - эссенциализма (о некоторых аспектах нашей концепции см.: Исхаков 1996). Иными словами, авторы полагают, что этнополитические

общности в периоды древности и средневековья формировались в зна­чительной мере на основе субъективной веры в общее происхожде­ние, осознанно или неосознанно внедрявшейся в сознание элитар­ной части общества, т.е. эта вера в той или иной степени конструиро­валась в связи с изменением этнополитической, религиозной или со­циальной ситуации. Однако в каждый определенный момент време­ни данная общность представляла собой единство или содружество (то, что по-английски звучит как commonwealth), считавшее себя го­могенным образованием и имеющее представление о своей собствен­ной и отличной от других, общности, основанной на генеалогичес­ком родстве с предками, единстве территории, политических инсти­тутов, языка, культуры, религии, хозяйственных и бытовых особенно­стей. При этом иногда часть из этих представлений могла (и даже чаще всего) являлась воображаемой, что не делало эту общность менее сплоченной или единой. Наоборот, именно воображенное единство, выраженное в генеалогических преданиях, а в развитых этнополитических огранизмах и в историографической традиции, дела­ло этносоциальную общность довольно устойчивой и во многих слу­чаях неразрывной.

Применительно к этнополитической истории татарского народа это означает стремление исследователей выявить саму последова­тельность событий, связанной с выделением, объединением и взаи­модействием различных тюркских этнических групп, а также изуче­ние процессов становления государств и формирования внутри них этнополитических общностей. Программа эта довольно сложная и до сих пор никогда не была предметом последовательного и комплек­сного анализа.

Основные теории этногенеза. Дискуссии об этапах и ключевых точ­ках этнической истории татарского народа и месте в ней тюрок, булгар, кыпчаков и средневековых татар имеют довольно давнюю историю. Можно сказать, что они начались уже в конце XVIII века, с этапа станов­ления самой исторической науки. Существует несколько классифика­ций точек зрения на этногенез татарского народа и место в этом процес­се булгар и других предков татар (например см.: Фахрутдинов 1984: 166-187; Закиев 1995: 12-16), которые однако не могут быть приняты из-за своего несистемного и неконцептуального характера, поскольку основаны на случайных и несопоставимых факторах, что противоречит элементарным законам систематики. По нашему прошедшему уже определенную апробацию, мнению, все труды по данной проблеме ус -

ловно можно разделить на ряд основных концепций (Исхаков, Измай­лов 1999: 14-22; Исхаков, Измайлов 2001: 42-44).

Булгаро-татарская теория основывается на положении, что этни­ческой основой татарского народа являлся булгарский этнос, сложив­шийся в Среднем Поволжье и Приуралье с VIII в. н. э. (в последнее время некоторые сторонники этой теории стали относить появление тюрко-булгарских племен в крае к УШ-УП вв. до н. э. и даже ранее, вплоть до появления здесь первых людей). Наиболее важные положения этой концепции формулируются на основе приоритета булгар и непре­рывности проживания их в Волго-Уральском регионе. Основные этно­культурные традиции и особенности современного татарского (булга-ро-татарского) нарола сформировались в период Волжской Булгарии (Х-Х1Н вв.), а в последующее время (золотоордынский, казанскоханский и русский периоды) они претерпевали лишь незначительные изменения в языке и культуре. Княжества (эмираты) волжских булгар, находясь в составе Улуса Джучи (Золотой Орды), пользовались значительной по­литической и культурной автономией, а влияние ордынской этнополи-тической системы власти и культуры (в частности, литературы, искусст­ва и архитектуры) носило характер чисто внешнего воздействия, не ока­завшего заметного влияния на булгарское общество. Важнейшим след­ствием господства Улуса Джучи стал распад единого государства Волжской Булгарии на ряд владений, а единой булгарской народности -на две этнотерриг ориальные группы («булгаро-буртасы» улуса Мухша и «булгары» волго-камских булгарских княжеств). В период Казанского ханства булгарский («булгаро-казанский») этнос упрочил ранние домон-гольские этнокультурные особенности, которые продолжали традици­онно сохраняться (включая и самоназвание «булгары») вплоть до 1920-х гг., когда ему татарскими буржуазными националистами и советской властью был насильственно навязан этноним «татары».

Все остальные группы татар возникли на самостоятельной основе и к этнической общности булгаро-татар Волго-Уральского региона не имеют прямого отношения, являясь фактически этносами с самостоя­тельными этногенезом и этнической историей (например, сибирские, крымские и польско-литовские татары).

Данная концепция была разработана в основных чертах в 1920-е гг. с появлением теории стадиальности развития языка и автохтонного про­исхождения народов («яфетическая теория» Марра о развитии языка и общества) (Фирсив 1921; Худяков 1922; 1923). В 20-е - 30-е гг. XX в. булгаро-татарская концепция конкурировала с другими теориями, но

по мере внедрения в советскую историческую и лингвистическую на­уку вульгарного марксизма в виде марристских идей, она становится определяющей для трудов ведущих историков, археологов и языковедов А.П. Смирнова (1946: 1948; 1951; 1952), Х.Г. Гимади (1948; 1954; 1955), Н.Ф. Калинина (1948). Но с середины 1940-х гг., после постанов­ления ЦК ВКП(б) от 9 августа 1944 г. и научной сессии по происхожде­нию казанских татар (25-26 апреля 1946 г.), данная концепция была осно­вательно отредактирована и приобрела вид однозначной и определен­ной теории. В ней важнейшим периодом татарской истории был при­знан булгарский, а в большинстве советских исторических трудов она стала утверждаться как прямая и непосредственная преемственность между булгарами и татарами. Основная проблема была не в самом фак­те подобного отождествления, а в насильственных партийно-админист­ративных методах ее утверждения (Подробнее см.: Исхаков 1997; Из­майлов 1996; 1997). Но и позднее, в начале 1960-х и до конца 1980-х гг. эта концепция, пользовавшаяся официальной поддержкой, активно раз­рабатывалась в советской историографии и даже приобрела вид строй­ной научной теории в трудах Г.В.Юсупова (1960); 1971), А.Х.Халикова (1978; 1989), М.З.Закиева (7977; 1995; 2003), А.Г.Каримуллина (1988), С.Х.Алишева (1995; 2000), Р.Х. Бариева (1992; 2005), я также в опреде­ленной степени Ф.А.Валеева и Н.А.Томилова (1996).

Теория татаро-монгальского происхождения татарского народа, основывается на гипотезе о переселении в Европу кочевых татаро-монгольских (центральноазиатских) этнических групп (по одним предполо­жениям в домонгольское, по другим—в начале золотоордынского време­ни), которые, смешавшись с кыпчаками и приняв в период Золотой Орды ислам, создали основу культуры современных татар. Сторонники этой теории отрицают, либо приуменьшают значение Волжской Булгарии и её культуры в истории казанских татар, считая, что Булгария была слабораз­витым государством без городской культуры и с поверхностно исламизированным населением. По их данным, в период Улуса Джучи местное булгарское население было частично истреблено или, сохранив языче­ство, сдвинулось на окраины (став основой формирующегося чувашско­го народа), а основная часть подверглась ассимиляции со стороны при­шлых мусульманских групп, принесших городскую культуру и язык кып-чакского типа. В некоторых, крайних версиях, авторы выдвигают мысль о «татаризащш» населения Булгарии еще в домонгольское время.

Теория возникла в начале XX в. в работах Н.И.Ашмарина (1902) и была обоснована В.Ф. Смолиным (1921) и в некоторых аспектах актив-

но развивалась в трудах татарских историках-эмигрантов А.-З. Валили (Тогана), Р.Рахмати. В последнее время ее активно разрабатывали В.Ф.Ка­ховский (1965; 1984), В.Д.Димитриев (7957; 1984; 1997), Н.И.Егоров (1984), М.Р.Федотов (1984), Н.А.Мажитов и А.Н. Султанова (1994; 1997), Р.Г.Фахрутдинов (/992; 1993; 1993а; 2001), М.И.Ахметзянов (7995) а такжев некоторых аспектах- А.П. Смирнов (7972) и Ю.А.Краснов (1974).

Тюрко-татарская теория происхождения татарского этноса под­черкивает тюрко-татарские истоки современных татар, отмечает важ­ную роль в их этногенезе этнополитической традиции Тюркского кага­ната, Великой Болгарии и Хазарского каганата, Волжской Булгарии, кыпчакско-кимакских итатаро-монгольских этнических грутт степей Евра­зии. Основным элементом в процессах этногенеза и этнической исто­рии её сторонники считают факторы становления и развития самосоз­нания (выражающегося в этнониме, исторических представлениях и тра­дициях), религии, государственности, письменной культуры и системы образования. В своих исследованиях они указывают на более широкие евразийские этнокультурные корни общности татарской нации, не ог­раничиваясь рамками Урало-Поволжья.

В качестве ключевого момента этнической истории татарского этноса данная теория рассматривает период Улуса Джучи, когда на основе пришлых монголо-татарских и предшествующих местных булгарских и кыпчакских традиций, возникли новая государственность, куль­тура, литературный язык. В Улусе Джучи, в первую очередь - в среде мусульманизировавшейся военно-чиновной знати, возникли новые исторические традиции и татарское этнополитическое самосознание. После распада Улуса Джучи на несколько независимых государств были созданы предпосылки для разделения татарского этноса, группы кото­рого начали развиваться самостоятельно. Большое значение в этот пе­риод, и, особенно, после русского завоевания татарских ханств, стало играть религиозное (мусульманское) самосознание и этносоциальное самосознание кочевой аристократии.

Во второй половине XIX в., в период убыстрения развития буржу­азных социально-экономических отношений, особенно заметных в сре­де татар Волго-Уральского региона, и подъема национальной культуры, были актуализированы представления о культурно-историческом един­стве татарского этноса и воссоздана историческая традиция в форме татарской идеологии (Ш. Марджани, И. Гаспралы, X. Атласи, Г. Исхаки и др.). Благодаря культурной трансформации, волго-уральские татары стали центром притяжения тюрко-мусульманских народов России и

ядром формирующейся татарской нации. Результатом культурно-интег­рационных процессов явилось сложение современной («этношлити-ческой») нации, что выразилось в закреплении татарского националь­ного самосознания и утверждении общего самоназвания «татары».

Теорию эту в тех или ины х аспектах развивали в XX в. в своих трудах Г.Губайдуллин(1925; 1994), Г.Баттал-Таймас(1996),М.Г.Сафаргалиев (1951; 1960), Э.Н. Наджип (1979; 1989), Н.А. Баскаков (1969), Ш.Ф. Му-хамедьяров (1968; 1977), Р.Г. Кузеев (/957, /992), М.А. Усманов (/972), Н.Даулет(/99б), Д.М. Исхаков (/997; 1998, 2000, 2005), Ю.Шамильог-лу (8сНатПо§1и 1990; 2006), А.-А. Рорлих (КогНс/г 1989; 2000), А.Дж. Франк (РгапЬ 1998), И.Л.Измайлов (1993; 1996; 2001; 2002) и др.

Три концепции и два подхода. Все теории, рассматривающие этно­генез татарского народа, роль и место в этом процессе булгар, дают только наиболее общую картину деления историографии. Внутри каж­дого направления существуют расхождения и дискуссии по различным проблемам и отдельным вопросам. Но среди сторонников различных концепций есть такие, чьи точки зрения, при всей несхожести деталей, довольно близки. Сходство взглядов таких разных исследователей, как, например, в 1920-е гг. М.Г. Худякова и Г. Губайдуллина, в 1970-е А.П. Смирнова и А.Х. Халикова, или ныне Р.Г. Фахрутдиноваи Ф.Ш. Хузина, М.И. Ахметзянова и В.Д. Димитриева и других, проявляется, прежде всего, в подходе к пониманию сущности важнейшего понятия изучае­мой дисциплины — этноса (и этничности), а также методов его изучения. Этот вывод только на первый взгляд выглядит парадоксальным. Действи­тельно, именно методика сбора этнологической информации, способы и методы ее извлечения из исторических, археологических и палеоэтно-логических источников, ее интерпретация, являются ключевым в рекон­струкции этнической истории и создании модели этнических связей ре­ально существовавшего в средневековье этноса, определяя и направле­ние научного поиска, и характер полученных результатов. Детермини­руются же все эти важнейшие методико-методологические подходы той системой взглядов (или парадигмой), которой вольно или невольно, осоз­нанно или неосознанно руководствовался в своей работе каждый иссле­дователь.

В последнее время в историографии утвердилось разделение трудов по проблеме этнической истории татар на две группы (Халиков 1989: 39-49; 1992; 1994; Фахрутдшюв 1984: 166-187; Закиев 1995: 12-28; Хузин 1997: 3-6, 121-126). Первая, сторонники которой называют себя «булгаристами» («булгаро-татарская теория» по нашей классификации)

считает, что материальная и духовная культура булгар домонгольского, золотоордынского и казанского ханского периодов обнаруживает преем­ственность между собой, тогда как никакой культуры «тюркоязычных татар» выявить не удалось. Вторая, «татаристы» («татаро-монгольская теория» по нашей классификации) предпочитает указывать на преем­ственность татарского языка от кыпчакского и на сам этноним «татар», утвердившийся у современных татар, что, по их мнению, позволяет ре­конструировать исчезновение булгар и переселение в Среднее Повол­жье тюрко-кыпчакских (татарских) групп из Центральной Азии. Таким образом, если суммировать содержательную сторону обеих этих точ-кек зрения, то можно заметить, что и та, и другая гораздо ближе друг к другу, чем принято думать и если судить только по непримиримым спо­рам и выпадам в адрес оппонентов из одного и другого лагеря.

Представления, которые объединяют «булгаристов» и «татаристов», состоят в механистическом, вульгарно-материалистическом подходе к сущности этнических процессов и к самому понятию этничности. По­стулируя единство археологической культуры булгар от X до XVI вв. (конструируемой на основе гончарной керамики, украшений и других элементов материальной культуры, причем различий не принимаются во внимание) и далее до этнографической современности (подчеркивая сходство в образе жизни, занятиях и бытовой культуре), они, тем не ме­нее, знают, что в реальности имеют дело с действительным функциони­рованием у тюрок-мусульман Волго-Уральского региона этнонима «та­тар», но не «булгар». При этом следует учитывать, что по лингвистичес­кой традиции булгарский язык считается предком чувашского, а кып-чакский - татарского. Одних исследователей подобная историографи­ческая ситуация приводит к мысли о преемственности средневековых и современных «булгар», которые только «по ошибке» или по злой воле «буржуазных националистов» или «татарских большевиков» приняли другой этноним (отсюда нелепая и научно абсолютно несостоятельная теория о том, что история этноса и этнонима - разные истории (Кари-муллин 1988; Халиков 1989; 1992; Закаев 1995: 12-94; критику см.: Измайлов 1996в; Исхакое 1997: 194-225). Других та же проблемная ситуация приводит к признанию переселения татар в Булгарию еще в домонгольское или в раннезолотоордьшское время - то есть, к идее о смене населения без изменения культуры (Каховский 1965; 1984; Ди­митриев 1984; 1997; Фахрутдинов 1993; 1993л; Ахметзянов 1998). Сто­ронники обеих подходов с разной степенью научности оперируют дан­ными археологии, языка, этнонимии и антропологии, но, как можно

заметить, различия между ними носят не принципиальный, а тактичес­кий характер, что позволяет некоторым ученым, не меняя, метода иссле­дования, трансформировать свои взгляды на прямо противоположные (Сравни, например: Фахрутдинов 1984; 1993; 1993а).

Это заставляет рассматривать обе группы взглядов как относящие­ся, в принципе, к одной научной парадигме, которая характеризуется материалистическим подходом к анализу научного материала и, соот­ветственно, механистическим пониманием сущности этноса и этничес­ких процессов.

Для преодоления этой проблемной ситуации требуется создание принципиально нового подхода. Основой для подобной системной этноархеологической методики является изучение средневековой менталь­ное™ как источника сведений о ключевых аспектах этничности. Распоз­нав этнический контекст, можно будет выделить в нем некоторые эле­менты, имеющие этнокультурную и этносоциальную значимость, а на . их основе те признаки и артефакты, которые могли бы быть зафиксированы археологически. Только после этого становится целесообразным обратный путь рассмотрения этногенеза и этнической истории через, призму выявленных элементов идентификации этноса.

Однако путь решения этой проблемы не так прост. В немалой степе-.. ни ее дискуссионность объясняется отрывочностью и несистемностью имеющихся в нашем распоряжении источников. Но в еще большей мере сложностью и неоднозначностью трактовки этнических процессов в эпоху средневековья со стороны специалистов различных наук. Так, по л традиции роль важнейшей дисциплины, призванной выявлять и анализировать источники по ранним периодам истории этносов, играет археология. Однако механическое отождествление археологических реалий . с исторической социальной действительностью (хозяйственно-культур­ные типы, этнокультурные общности и т.д.) ведет к искажению истории происхождения этносов и процессов их изучения. Кроме разнообразных чисто источниковедческих ошибок и противоречий, концепции «археологической этногенетики» (об этом направлении советской археологии см.: Клейн 1993: 43-44) имеют один общий недостаток - отсутствие теоретической проработанности общих и единообразных понятий, ведущее к противоречивости применяемых разными авторами тер­минов и методик реконструкции прошлого. Особенно это касается понятий теоретической археологии и этнологии, что выражается в произвольном, часто квазинаучном употреблении таких определяющих терминов, как «археологическая культура», «тип памятника», «эотнос», «племя»

и их соотношения. Неразработанной остается и проблема эвристи­ческих возможностей археологии и, конкретно, самой логики и этапов реконструкции этнических процессов на базе археологии (Кнабе 1959; Арутктое 1989; Клейн 1991; Шнирельман 1984; 1993). Теоретическая несопоставимость и случайность в употреблении базовых понятий на­уки и их неадекватность, побуждают к перескакиванию через промежу­точные стадии анализа материала и стимулируют появление упрощенных трактовок характера этических процессов в древности и средневе­ковье.

Между тем, признание этнического самосознания ведущим и наи­более важным признаком этноса (Крюков 1976: 42-63; Бромлей 1983: 176-189; Дробижева 1985: 3-16; Козлов 1999: 201-224; анализ зару­бежных концепций см.: Коротеева 1999), который позволяет судить о процессе трансформации данной этнической общности, означает, что в случае отсутствия собственных памятников, на основании которых мож­но реконструировать основные элементы картины мира, мы вообще не вправе судить об элементах и символах этничности. Но, поскольку, в большинстве случаев письменные источники появляются в сравнитель­но поздние периоды истории (античность или средневековье), то харак­тер более ранних по времени этнических процессов может быть восста­новлен на основе комплекса иных источников только в самом общем виде. При этом результаты этих исследований иногда невозможно со­стыковать с выводами, сделанными посредством анализа письменных памятников. Поэтому, строго говоря, этническая история народа может быть с уверенностью реконструирована лишь на отрезке, соответству­ющем хронологической глубине нарративных источников. Оптимизм археологов и этнографов, порою уверенных в возможности изучения этнических процессов бесписьменных периодов истории народов, ви­димо, в очень значительной мере преувеличен и может быть признан успешным лишь в исключительных случаях, когда он опирается на це­лый ряд специальных лингвоархеологических процедур и методик ана­лиза (критику традиционного метода «восхождения» и попытки ус­пешной реконструкции древнейших этапов этногенеза см.: Крюков и др. 1993: 372-374; Петрухин, Раевский 1998: 7-28; Милитарев, Пейрос, Шнирельман, 1988: 24-29).

В последние годы в отечественной этнологии активно обсуждается вопрос о необходимости различать этногенез и этническую историю или последующую трансформацию этноса (Волкова 1985; Томилов 1993). Суть этого подхода состоит в том, чтобы на плавной составляю-

щей эволюции этноса выявить критические точки «перерыва постепен­ности» и определить момент, когда количественные изменения приво­дят к качественному сдвигу в формировании этноса, после чего можно уже говорить о его этнической истории. Одновременно подчеркивает­ся, что подобное противопоставление носит достаточно условный ха­рактер и нередко исследователи имеют дело с полицикличной моделью развития современного этноса, когда можно выявить несколько точек «перерыва постепенности».

Теория и практика татарской этногенегики и этноистории. История татарского народа представляет подобную полициклическую модель. Особенно, если взять за точку отсчета современное состояние этничес­кой общности татар, самосознание которой характеризуется употребле­нием самоназвания татар (Сагитова 1998), Как показывают предва­рительные исследования, «ключевым этапом», временем, когда завер­шился этногенез татар и сформировался средневековый татарский эт­нос и его самосознание, охватывает период ХШ-Х1У вв. (Исхаков 1997: 14-19; Исхаков, Измайлов 1999; Исхаков, Измайлов 2001: Н5-96). Од­нако, зафиксировав это событие, мы можем продолжить ретроспектив­ное движение к более ранним этапам истории татарского народа, когда происходило становление его непосредственных предков, которые так­же имеют свою историю и свой этногенез. Поэтому можно сказать, что этногенез татарского средневекового этноса, есть в то же время этничес­кая история тюрко-татарских народов. Вместе с тем, средневековый та­тарский этнос пережил в последующее время деконсолидацию, эрозию и частичное изменение общего самосознания, сохраняя, тем не менее, важные элементы общности, сыгравшие свою роль в дальнейший пери­од, когда начался новый процесс консолидации и формирования преднации («мусульманской нации») в XVIII - первой половине XIX в. (Ис­хаков 2001: 141-142). Проблема эта еще требует определенного изуче­ния, но уже при такой постановке ясна ее сложность и уровень требова­ний к фиксации, а также интерпретации этнической эволюции и каче­ственных сдвигов в самосознании.

Изучение этих проблем, как представляется, невозможно без опре­деления феномена этничности и структуры этнических свойств. Исхо­дить необходимо из принятого в ряде этнологических трудов принципа противопоставления, с одной стороны, этнообразующих факторов, обус­ловивших само появление этноса (общая территория, государственность, язык, письменность и т.д.) и, с другой собственно этнических призна­ков. Эти последние можно, в свою очередь , разделить на два уровня.

Первый из них относится преимущественно к сфере культуры в ее ши­роком понимании, а второй - производный от него - проявляется в осознании самой этнической общностью своих отличий от других кол­лективов и этносов (Крюков 1976:42-63; Крюков и др. 1993:3 76). Имен­но такое представление о структуре свойств этноса заставляет считать, что, вопреки мнению ряда историков и археологов (Халиков 1978; 1989; Казаков 1992; 1999; 1999а; Хузин 1995), говорить о завершении про­цесса формирования этноса позволяет не возникновение тех или иных культурных особенностей этнической общности, а появление отчетли­вого самосознания своей общности и отличия ее от других, которое, разумеется, базируется на основе всех объективных признаках первого уровня, но очень часто не осознается.

Важнейшим внешним проявлением этнического самосознания (идентификации) народа является самоназвание (эндоэтноним), кото­рый не всегда совпадает с названием, данным ему соседями (экзоэтно-ним). Именно анализ этнонима и стоящего за ним самосознания, а не пустая лингвистическая эквилибристика названиями (например, см.: Закаев 1986; 1995) или ненаучная попытка объяснить смену этнонима «навязыванием» его этносу извне (Каримуллин 1988; Халиков 1992), дает исследователю ключ к пониманию последовательной эволюции этноса с «взрывами» этничности, ведущими или к коренной смене «сим­волов, знаков и форм выражения» этничности и формированию нового этноса, или к трансформации прежней общности.

В свете всего вышесказанного, очевидно, что построение современ­ной концепции этногенеза и этнической истории татарского народа тре­бует развития исследований в области изучения символов и образов этничности, развернутых описаний сюжетов и мифологем, характерных для этнополитической истории древних татарских обществ, а также их отражения в материальной, предметной этнокультурной сфере (См.: Крюков и др. 1983; 1979; 1984; 1987; 1993; Развитие... 1982; 1989; Петрухин, Раевский 1998).

История этнонима и локальные самоназвания. Этноним «тата­ры» является общенациональным и употребляется всеми группами, образующими татарскую этническую общность - Поволжья и Приуралья, Западной Сибири, Крыма, Буджака (Румыния) и исторической Лит­вы. В прошлом у всех экстерриториальных групп татар имелись и ло­кальные этнонимы: у поволжско-приуральских татар меселман, казанлы, мишэр (мещеряк), типтэр, кервшен, нагайбак, кэчими др.; у астраханских - нугай, карагаш, юрт татарлары и др. у

сибирских - тоболлык, туралы, бараба, темэнлек, бохарлы и т.д.; у литовских — моспим, липка (литва), липка татарлары.

Впервые этноним татар, судя по имеющимся у нас данным пись­менных источников, появился у тюркских племен Центральной Азии в У1-УШ вв. К началу XIII в. объединения татар оказались в составе Монгольского государства во главе с Чингиз-ханом и участвовали в его военных походах. В возникшем в результате этих походов Улусе Джучи (Золотой Орде) в ХЩ-Х1У вв. численно преобладали кыпчаки, которые, однако, были подчинены господствовавшим тюрко-монгольским кла­нам, что привело к усвоению большинством населения государства эт­нонима татары, так как последний среди кочевников являлся симво­лом знатности и могущества, употребляясь для обозначения военно-служилого сословия, составлявшего элиту общества. Не случайно в арабо-персидской, русской и китайской традиции это имя использовалось для обозначения войск и населения империи Чингиз-хана, а позже — Золотой Орды. В период средневековья термин «татар» в качестве экзоэтнонима использовался на Руси, в Европе и в мусульманских странах в качестве обозначения всего населения Золотой Орды. Возникшее в этот период этнополитическое самосознание (официальная историография, символы и мифологемы общности и т.д.) сыграли ключевую роль в распространении этнонима «татары» на обширной территории Золо­той Орды, особенно в среде кочевой военно-служилой знати. В дальней­шем, в ХУ-ХУ11 вв. термин «татары» стал все больше ассоциироваться с особой тюрко-мусульманской группой военно-служилого сосоловия на постордынском пространстве.

Таким образом, в истории становления средневекового татарского этноса можно выделить три этапа: образования основных этнических компонентов (III - середина XIII вв.), формирования единой татарской этнополитической общности (середина XIII — первая четверть XV в.), деконсолидация татарского этноса и незавершенный этап становления самостоятельных общностей в составе татарских государств (XV - нача­ло XVII в.).

В первом периоде происходило образование основных этнических компонентов народа, на базе которых во втором периоде кон­солидировался единый татарский этнос, который затем в результате фео­дальной раздробленности распался на ряд взаимосвязанных этнических общностей, получивших окончательное оформление в рамках отдель­ных позднезолотоордынских государственных

образований. Сущность первого этапа состояла в постепенном формировании основных ком­понентов татарской общности, которые развивались самостоятельно. На этом этапе истории татарское этническое самосознание было явлением локальным, характерным для центральноазиатских и западносибирских этнических групп, развивавшихся далеко от регионов исторической кон­солидации татарского этноса, а признаки, ставшие на последующих эта­пах определяющими для этнокультурной специфики татар (ислам, го­родская культура, общегородское койне, литературный язык и т.д.) раз­вивались в Волго-Уральском регионе. На втором этапе произошло сли­яние различных этнокультурных компонентов и элементов этнополити-ческой общности, что привело к формированию внутри Улуса Джучи единого средневекового татарского этноса. На третьем этапе произошел распад Улуса Джучи, на территории которого возникли самостоятель­ные государства Казанское, Сибирское, Крымское, Астраханское, Ка­симовское ханства, Большая и Ногайская Орды, внутри которых начали происходить процессы становления региональных татарских общнос-тей. В этот период стали формироваться некоторые элементы област­ной идентификации, насыщающиеся местными образами и мифологе­мами, а общее татарское самосознание стало приобретать все более отчетливый этносоциальный, этносословный характер.

В течение XVI-XVIII вв. все татарские государства были завоёваны Русским государством. Тем самым завершилась эпоха самостоятель­ного существования татарского народа, и начался новый этап, характе­ризующийся своей логикой и тенденциями развития.

Часть 1

ПРЕДЫСТОРИЯ ТАТАРСКОГО ЭТНОСА. ОБРАЗОВАНИЕ ОСНОВНЫХ ЭТНИЧЕСКИХ КОМПОНЕНТОВ ТАТАР (III- середина XIII в.)

Глава I.

ТЮРКИ ЕВРАЗИЙСКИХ СТЕПЕЙ И РАННЕТЮРКСКИЕ ГОСУДАРСТВА

§1. Тюрки евразийских степей

Прототюркский этно- и глоттогенез охватывал обширную область Центральной Азии и Южной Сибири. В формировании этнокультурных и антропологических, а, во многом, и языковых особенностей этого на­селения основную роль сыграло постепенное смешение монголоидных тюрко-монгольских групп с европеоидным иранским и индоевропейс­ким, а также с субстратным угро-финским, самодийским и кетоязычным населением (Новгородова 1981а: 207-211). Процесс этого взаи­модействия, протекая в течение длительного периода времени, начался, очевидно, с эпохи каменного века (Чебоксаров 1980; Баскаков 1969; СоШеп 1992; Оесзу 1998).

В результате социально-политических и этнокультурных процессов тюркские племена создали целый ряд этнополитических объединений (Хуннская держава в Центральной Азии, объединения сяньби, тоба и др.). Всплеск этнополитической активности тюркских племен пришелся на эпоху Великого переселения народов, когда различные тюркские (огурские) и угорские группы были сдвинуты движением племен, и на об­ширных просторах Евразии стали распространятся единые этнокультур­ные и этнополитические традиции (Уазагу 1993). Именно в этот период произошло становление и закрепление тех особенностей, которые в той или иной мере присущи всем тюркским народам. Наиболее активно формирование этих традиций происходило в древнетюркское время, когда определились оптимальные формы хозяйственной деятельности (коче­вое и полукочевое скотоводство), в основном сложился комплекс мате­риальной культуры (тип жилища, одежды, средства передвижения, пища, украшения), приобрела известную завершенность духовная культура, семейная организация, социальная структура и терминология, народ­ная этика, изобразительное искусство и фольклор, а также была вырабо­тана собственная система письма и государственная традиция (мифоло-

гемы, идеи сакральности власти и т. д.) (Вайнштейн 1991:283-290; Клягиторный, Савинов 1994: 6-7). Именно в эту эпоху уходят корнями исто­ки этнокультурных и этнополитических компонентов татарского этноса.

Этническая ситуация в евразийских степях в I тыс. до н.э. - первой половине Т тыс. н.э. может быть охарактеризована как сосуществование и постепенное смешение ираноязычных и тюркоязычных скотоводчес­ких племен, представленных различными археологическими культура­ми. Но начиная с первых столетий и. э. процесс тюркизации степного населения Центральной Азии становится повсеместным. Поэтому ме­няется этноязыковой облик этого населения. (Зуев 2002:44). Особенно резко ситуация изменилась в начале 1 тыс. н. э. после начала движения племен гуннов (хунну/ сюнну). Объединение кочевых племен хунну, этно­ним которых в Европе стал звучать как гунны, сформировалось в степях Монголии и Забайкалья. Испытав давление Китая, хунну консолидиро­вались и, подчинив соседние тюрко-монгольские племена (сянби, дунху и др.), создали свою державу.

Проблема этнокультурной принадлежности хунну, как государство-образующего этноса, должна быть отделена от вопроса о языковой и этнокультурной принадлежности населения державы Хунну. Если в пер­вом случае мнения лингвистов заметно расходятся (тюрки, монголы, тунгусо-маньчжуры, неизвесгный диалект или смешанный язык), то в целом можно считать доказанным, что кочевое население Ордоса и Монголии, находившееся под властью хуннских шаньюев, составляли в основном тюрко-монгольские племена(см.: Зарубежная тюркология). Косвенно это подтверждается и данными археологии.

Государственность хунну и ее институты испытали влияние китайс­кой цивилизации, хотя и имели некоторые существенные отличия. Власть принадлежала правителю - шаньюю, правившему страной, которая де­лилась на два крыла (западное и восточное), управляемых особыми кня­зьями-родственниками шаньюя (Кляшторный 1982: 243-254; Кычанов 1997: 6-38). Установление господства клана хунну над другими на­родами потребовало выработки сложной государственной системы уп­равления и социальной структуры, а также создания идеологической системы легитимации власти (шаньюй как правитель, «порожденный Небом и Землей, поставленный Солнцем и Луной»), что вызвало внут­реннюю консолидацию хунну, которая, очевидно, усиливалась в ходе противостояния Китаю и ираноязычным народам (юечжи). В результате войны юечжи были разбиты и изгнаны в Среднюю Азию, что откры­ло эпоху господства тюркских народов в степях Евразии и ускорило

процессы их расселения. Изучение археологических памятников эпохи хунну в Забайкалье и Монголии показывает, что это было сложное много­плановое явление. Среди них выявлены укрепленные городища и от­крытые селища, а также могильники разных типов - курганные и грун­товые. Все это показывает значительную степень социальной диффе­ренциации общества хунну, а также многокомпонентность составляю­щих его элементов (Давыдова 1077: 1985; Коновалов 1976).

В середине I в. н.э. держава хунну распалась (Бернштам 1940; 1951; Гумилев 1960; Кляшторный 1982). Часть хунну подчинилась Китаю, а часть двинулась на запад, вовлекая в движение различные тюркские (огур-ские), угорские и иранские племена.

В середине II в. н.э. античные источники (Дионисий, Птолемей) фик­сируют появление народа «ху ны» к востоку от Каспийского моря (Изве­стия. 186). Несомненно, что гунны, пришедшие к границам античного мира, как в культурно-бытовом, так и в языковом отношении, были уже не теми хуннами, которые обитали в Центральной Азии. Недаром так остро стоит вопрос о соотношении азиатских хунну и европейских гун­нов (о культуре и языке гуннов см.: Иностранцев 1926; Засецкая 1994; Зарубежная тюркология; Хауссиг 1977). Очевидно, что в значитель­ной мере сохранились лишь социальная организация и этноним.

Характерной чертой этой эпохи стало возникновение тюркских эт-нополитических объединений, распространение элементов общеевра­зийской культуры, касающихся, в первую очередь, социально престиж­ных деталей костюма, оружия и быта, богато украшенных золотом и обильно инкрустированных драгоценными и полудрагоценными кам­нями, а также элементов духовной культуры, выражавшихся, в частно­сти, в сходных типах погребального обряда, представлениях о социаль­ной исключительности (обряд деформации черепа), а также формах го­сударственности и политической идеологии (Дремов 1977; Кляштор-ный 1981; Кляшторнъш, Савинов 1994). В этот период началось резкое усиление тюркизации Евразии и началось продвижение на запад (в ее;-ропу) кочевых групп и кланов из Центральной Азии, усиливавшее этот процесс (Бернштам 1951; Петрухии, Раевский 1998: 140 - 144; Ермо­лова 1999; 2000).

В середине III в, гунны усилились и, став реальной силой, в 375 г. вышли к границам Римской империи, сокрушив алан и готов, частично покорив их, а частично выдавив в пределы империи. Тем самым они дали заключительный толчок Великому переселению народов, которое разрушило античный мир, на развалинах которого возникли различные

«варварские» королевства. Держава европейских гуннов, возникшая в Паннонии, включала, видимо, европейские степи вплоть до Волги. Кон­гломерат различных (в частности, разноязычных) народов был непро­чен. Вскоре после гибели их вождя Аттилы (452 г.) держава распалась, а восставшие народы нанесли поражение гуннам в битве при Недао (454 г.), заставив гуннское племя акацир отступить в Поволжье (Иордан: 37, 262-263). где их поглотила новая сила: болгары. Возможно, именно в это время или даже несколько ранее одна из групп огуро-тюркских пле­мен, разбитая в степи, отступила в леса Окско-Свияжского междуречья, дав начало формированию современных чуваш (Халиков 1987).

Первоначально болгарские племена, бывшие частью народа тепе и входившие в союз огурских племен, обитавшие, очевидно, в лесостеп­ной и степной зоне Казахстана и Западной Сибири, испытали влияние социальных изменений, связанных с движением гуннов. Первое ясное упоминание этих народов в Восточной Европе содержит хронография Приска Панийского, который отмечает, что около 463 г. откуда-то из глу­бин Азии в Причерноморье вторглись некие неизвестные дотоле племе­на- огуры (уроги), сарагуры и оногуры (Кляшторнып, Савинов 1994: 63: Ермолова 2000: 133-137). Их вторжение было вызвано натиском савир в середине V в., которые были сдвинуты в Европу в период воз­никновения в Центральной Азии державы авар (жуанъжуани китайс­ких источников) (Материалы 1984: 278, 404; Савинов 1984: 26-28, 50). В свою очередь авары в VI в. также начали переселение в европейские степи, потерпев поражение от тюрок.

Огур-кий союз, в котором усилились болгары, стал главенствовать в Северном Причерноморье после распада державы гуннов во главе с Аттилой. Достаточно уверенно это событие письменные источники фиксируют в 480 г., когда византийский император Зенон обратился к болгарам за помощью против остготов. Это было важным свидетель­ством геополитической значимости болгарских племен (кутригуров и утигуров) для Византии, привлекавшей их для борьбы с балканскими соседями, которые в конце V - начале VI вв. представляли собой главен­ствующую силу в причерноморских степях (Гадло 1979: 58-59, 78-88; СоМеп 1980: 30-34). Во второй половине VI в. кутригуры и утигуры, подорвавшие силы в войнах с Византией и междоусобицах, были завое­ваны аварами, создавшими свой каганат в Подунавье.

Племя савир (сувар) появилось на Северном Кавказе в начале VI в. (Гадло 1979: 88-92). Около 515 г. за влияние на них уже соперничали Византия и государство Сасанидов. Есть данные о том, что савиры

имели этнические контакты с угорскими племенами (ОоЫеп 1980: 34-36). Среди тюркских племен Предкавказья в арабских источниках упомина­ются баланджары/баранджары (Гадло 1979: 120-126; ОоЫеп 1980: 38). С приходом авар в 558 г. объединению савир был нанесен мощный удар и они утратили главенство в степи, позднее войдя в состав Хазарс­кого каганата. Господство авар оказалось недолгим и в 568 г. они отсту­пили в Паннонию (Гумилев 1967: 36-39; Эрдели 1982: 1986: 317-333) под натиском тюрков, завоевавших степи Северного Кавказа.