Полемика Маркса с Руге

В связи с восстанием ткачей Руге опубликовал в «Vorwärts» обширную статью, которая стала исходным пунктом публичной дискуссии между ним и Марксом.

19. июня 1844 года в «Vorwärts» появилось «открытое» письмо Руге редакции «Deutsche Schnellpost» в Нью-Йорке, в котором он отметал злобную критику этого листка в адрес «Deutsch- Französische Jahrbücher»; при этом он восхвалял гуманизм, который якобы эмансипирует людей посредством рациональной организации труда²⁴⁵. Вот почему Бернштейн в «открытом письме» от 22 июня предложил ему, как «простому человеку из народа», высказаться о тайнах философии и изложить различия между его и Марксовыми воззрениями на права человека, а также на причины, в силу которых он эти права защищает, в то время как Маркс их критикует ²⁴⁶. В своем ответе Руге умолчал о ссоре с Марксом и создал впечатление, будто он еще во всем и полностью согласен с Марксом. Руге сообщал, что он, как и Маркс, придерживается того взгляда, что теперь речь идет о реализации истинного принципа революции — принципа гуманизма²⁴⁷. Он признавал лишь формальное отличие своих воззрений от воззрений Маркса. Различие состояло в том, что для Руге было достаточным установить принцип, в то время как

Марксу необходимо было этот принцип развить более подробно. «Как Вас может смущать,— писал он,— что один называет принципом только то, что утверждает самый факт его существования, другой же «далеко выходит за пределы» этой констатации тем, что действует практически? Идите же в ногу с тем, кто идет «вперед», и не обращайте внимания на всякого встречного и поперечного, но разберитесь, что является истинным: старая революция с ее «droits de l’homme» или же социалистическая критика последних, то есть эмансипация человека. Наконец, Вы хотите знать, что должно быть поставлено на место существующего? «Droits de l’homme» есть нечто существующее. Перечитайте еще раз Марксову критику; он ставит на их место нечто весьма определенное, когда заключает: «Лишь тогда, когда действительный индивидуальный человек воспримет в себя абстрактного гражданина государства и, в качестве индивидуального человека, в своей эмпирической жизни, в своем индивидуальном труде, в своих индивидуальных отношениях станет родовым существом; лишь тогда, когда человек познает и организует свои «собственные силы» как общественные силы и потому не станет больше отделять от себя общественную силу в виде политической силы,— лишь тогда совершится человеческая эмансипация». Разве это не ясно? Разве эта «организация труда» пустой звук? И если люди, не мудрствуя лукаво, употребляют это выражение в различном смысле, то отсюда еще вовсе не следует, что можно упрекать тех, кто должен пользоваться им для обозначения вполне определенной вещи».

В своей принципиальной критике буржуазного общества, содержащейся в статье «К еврейскому вопросу», Маркс исходил из необходимости уничтожить буржуазный строй путем ликвидации частной собственности и заменить его таким строем, который соответствует общественной сущности человека. Руге же превратил эту позицию Маркса в утопию о новой «организации труда» в рамках капиталистического общества. Благодаря этому затушевыванию коренного различия между ним и Марксом, которое проявилось в статье «К еврейскому вопросу», а еще отчетливее — в статье «К критике гегелевской философии права. Введение», Руге создавал видимость полного согласия с Марксом как раз в то время, когда во всех своих письмах он поносил и оскорблял Маркса.

Фразерский, бессодержательный гуманизм Руге еще явственнее выступил в статье «Король прусский и социальная реформа», напечатанной в «Vorwärts» от 24 и 27 июля. В этой статье Руге ополчился против выдвинутого французской газетой «La Reforme», редактировавшейся Луи Бланом, утверждения, что причиной вышеупомянутого указа кабинета, в котором газета усмотрела симптом предстоящих великих социальных реформ,

были страх и религиозные чувства ²⁴⁸. Руге заметил по этому поводу, что причинами, вызвавшими указ кабинета, не были ни страх, ни намерение осуществить кардинальные реформы. В такой аполитичной стране, как Пруссия, нельзя придавать силезскому восстанию большего значения, чем чисто местному событию; дело в том, что это событие носило для немцев такой же локальный, ограниченный характер, как, например, частичный голод, и потому указ не имеет того значения, которое приписывает ему «Реформа»²⁴⁹. Апеллируя к общественной благотворительности, Фридрих-Вильгельм IV не был во власти страха, наоборот, это воззвание показывает, что он рассматривал нищету как стихийное бедствие, как, например, наводнение, и считал, что ее можно будет устранить. Из факта политической отсталости Германии Руге сделал вывод, что революция в Германии бесперспективна и что причины нищеты — эгоизм индивидов и

их изолированность в обществе — могут быть устранены политическим воспитанием и политической организацией.

Еще до этой статьи, 24 июля, Руге опубликовал сатирическую статью «Защита прусской политики», в которой он, вопреки своему же намерению (высказанному в письме матери) держаться подальше от «мелочной практики сатиры» ²⁵⁰, весьма неумело выставил на посмешище короля и королевскую семью. Он говорил, например, о том, что король — пьяница, а королева — хромоножка и что брак королевской четы носит «чисто спиритуалистический» характер. В целом это было подражание гейневским сатирам, лишенное, однако, их остроумия.

Обе статьи Руге напечатал под псевдонимом «Пруссак». Поскольку сам он был саксонцем, Бернайс — из земли Рейн — Пфальц, а Бернштейн был уроженцем Гамбурга, позднее жившим в Австрии, то такая подпись указывала на Маркса как на автора.

Возмущенный попыткой Руге смазать различия между их взглядами, к тому же поставленный в неловкое положение как мнимый автор этой статьи, Маркс решил опубликовать ответ на статью Руге, с тем чтобы показать принципиальную противоположность между ним и Руге. Ответ Маркса появился под названием: «Критические заметки к статье «Пруссака» «Король прусский и социальная реформа» в «Vorwärts» от 7 и 10 августа ²⁵¹.

В первой части своей статьи Маркс критиковал взгляды Руге на мероприятия прусского короля, направленные против пауперизма. Точку зрения Руге он объяснил тем обстоятельством, что Руге не подверг анализу буржуазное общество ²⁵² и потому не сумел понять действий короля, направленных против пролетариата ²⁵³. Эти мероприятия, писал Маркс, объясняются

не отсталостью Германии, не малым значением, которое придавалось силезскому восстанию, но сущностью пауперизма, представляющего собой не сугубо немецкое явление, а распространенный во всех индустриальных странах факт. Поэтому проводимые королем мероприятия должны расцениваться не с чисто политической или философской точки зрения, а на основе целостного рассмотрения социального вопроса.

Несмотря на то что Англия гораздо более развита в политическом отношении, чем Германия, а проблема пауперизма, как показывают повторяющиеся восстания рабочих против постоянной и всеобщей нищеты, стоит там намного острее, политические партии в Англии столь же недооценивают эту проблему, как и в Германии. Виги полагали, что причину пауперизма надо искать в системе покровительственных пошлин, в то время как тори приписывали ее либерализму, конкуренции и фабричной системе вообще. Ни одна из этих партий не искала причины в социальной системе частной собственности вообще; ни одна из них, таким образом, не помышляла о реформе общества, однако обе считали, что зло было бы устранено благодаря изменению политики противостоящей партии ²⁵⁴.

Эту неспособность понять причину пауперизма и рекомендовать надлежащие меры для его устранения обнаруживает и английская политическая экономия, имевшая на сей счет еще более смехотворную концепцию, чем политические партии. Так, например, Мак-Куллох думает шутя разрешить этот вопрос с

научно-теоретической точки зрения, позволяющей удобно регулировать все детали практики. Другие политэкономы, такие, как Кей, поступают еще более нелепо, усматривая источник пауперизма в пренебрежении проблемами воспитания.

«Самым недвусмысленным выражением английских взглядов на пауперизм — мы говорим все время о взглядах английской буржуазии и правительства — является английская политическая экономия, то есть отражение в науке английских экономических условий.

Один из лучших и известнейших английских экономистов, который знаком с современным положением вещей, и следовательно, должен иметь некоторый общий взгляд на движение буржуазного общества, ученик циничного Рикардо — Мак-Куллох, и теперь еще осмеливается в публичной лекции, и это при одобрении публики, применять к политической экономии то, что Бэкон говорит о философии:

«Человек, с истинной и неутомимой мудростью, откладывающий свое окончательное суждение, постепенно продвигающийся вперед, одолевающий одно за другим препятствия, которые, точно горы, задерживают ход научного исследования,— такой человек со временем достигнет вершины науки, где можно наслаждаться покоем и чистым воздухом, где природа открывается нашему взору во всей своей красоте и откуда по удобной пологой тропе можно спуститься к мельчайшим деталям практики».

Нечего сказать, хорош этот чистый воздух — зачумленная атмосфера английских подвальных жилищ! Великолепна эта красота природы — фантастические лохмотья английских бедняков; дряблое, сморщенное тело женщин, изнуренных трудом и нищетой; дети, валяющиеся в грязи; уроды, порождаемые чрезмерным, однообразным механическим трудом на фабрике! Восхитительны эти мельчайшие детали практики — проституция, убийства и виселицы!

Даже та часть английской буржуазии, которая понимает опасность пауперизма, смотрит на эту опасность и на способы ее устранения не только со своей частной точки зрения, но и, прямо говоря,— с точки зрения ребяческой и нелепой.

Так, например, доктор Кей в своей брошюре «Новейшие мероприятия по улучшению дела воспитания в Англии» сводит все к пренебрежению вопросами воспитания. Отгадайте, почему! Вследствие недостаточного воспитания рабочий не понимает «естественных законов торговли»,— законов, которые неизбежно доводят его до пауперизма. Поэтому-де он и бунтует. Это может «помешать процветанию английских мануфактур и английской торговли, поколебать взаимное доверие деловых людей, ослабить политические и социальные устои».

Так велико скудоумие английской буржуазии и ее прессы в вопросе о пауперизме, этой национальной эпидемии Англии ²⁵⁵.

Английское правительство изобрело для устранения пауперизма только административные и благотворительные меры, следовательно, лишь паллиативные средства, которые, по сути дела, не отличаются от подобных мероприятий прусского короля ²⁵⁶.

Когда же пауперизм разросся до размеров социальной опасности, английское правительство отказалось от благотворительной деятельности, считая ее основной причиной обострения пауперизма²⁵⁷, и попыталось искоренить пауперизм бесчеловечно жестокими методами, превращая работные дома в настоящие каторжные тюрьмы. «Главный источник острого состояния английского пауперизма он [английский парламент.—О. К.] обнаружил в самом законе о бедных. Предписываемое законом средство против социального зла, благотворительность, содействует- де социальному злу. Что же касается пауперизма вообще, то он якобы представляет собой вечный закон природы, согласно теории Мальтуса:

«Так как народонаселение непрестанно стремится обогнать средства существования, то благотворительность есть глупость, публичное поощрение нищеты. Государству поэтому больше ничего не остается, как предоставить бедноту ее собственной участи и, самое большее, облегчить беднякам смерть».

С этой человеколюбивой теорией английский парламент соединяет взгляд на пауперизм как на нищету рабочих, в которой якобы виноваты сами рабочие, и поэтому он рассматривает эту нищету не как несчастье, которое следует предотвращать, а скорее как преступление, которое нужно подавлять и наказывать.

Так возник режим работных домов, т. е. домов для бедных, внутренние порядки которых внушают беднякам такой ужас, что они не хотят искать в них убежища даже под угрозой голодной смерти. В работных домах благотворительность хитроумно переплетена с местью буржуазии бедняку, апеллирующему к ее благотворительности.

Англия, стало быть, сначала пыталась уничтожить пауперизм при помощи благотворительности и административных мероприятий. Затем она увидела в стремительном развитии пауперизма не необходимое следствие современной промышленности, а, наоборот, следствие английского налога в пользу бедных. Всеобщая нужда представилась ей лишь как частный вопрос английского законодательства. То, что раньше объясняли недостатком

благотворительности, теперь стали объяснять избытком благотворительности. Наконец, на нищету стали смотреть как на вину самих нищих, за которую они подлежат каре» ²⁵⁸.

Такое же бессилие помочь пауперизму филантропией и такая же тенденция использовать против него жестокие средства наблюдается, впрочем, и во Франции, где бедняки также рассматриваются как преступники и где с ними обращаются как с таковыми. Даже Конвент, который все же являлся вершиной прогрессивного буржуазного государственного управления, не смог урегулировать этот вопрос.

«Конвент имел на одно мгновение мужество декретировать уничтожение пауперизма,— правда, не «немедленно», как того требует «Пруссак» от своего короля, а лишь после того, как он поручил Комитету общественного спасения разработать необходимые планы и предложения... Каков был результат постановления Конвента? — Результат был тот, что на свете стало одним постановлением больше и что спустя один только год после этого Конвент был осажден изголодавшимися женщинами.

А ведь Конвент представлял собой максимум политической энергии, политического могущества и политического рассудка» ²⁵⁹.

Вслед за ним Наполеон, по образцу Англии, превратил дома призрения, созданные Конвентом для искоренения пауперизма, в карательные учреждения. «Наполеон хотел уничтожить нищенство одним ударом. Он предложил своим органам власти представить планы искоренения нищенства во всей Франции... В несколько месяцев все было сделано. 5 июля 1808 г. был издан закон, задачей которого было уничтожить нищенство. Каким образом? Посредством домов призрения нищих, превратившихся с такой стремительностью в карательные учреждения, что уже в скором времени бедняки стали попадать туда лишь по постановлению суда исправительной полиции»²⁶⁰.

Причина этой неспособности политического государства уничтожить пауперизм, по мнению Маркса, заключается в том, что в качестве уполномоченного буржуазного общественного строя оно бессильно проводить мероприятия, которые должны привести к ликвидации буржуазного общества. Покончить с пауперизмом на деле — значит упразднить пролетариат, составляющий основу буржуазного общества. Поэтому предлагаемые Руге средства, например воспитание детей бедняков государством, оказались столь же утопичными, как и государственные благотворительные учреждения, ибо в таком случае государство

должно взять на себя и содержание детей бедняков, что практически повлечет за собой упразднение пролетариата, а следовательно, и буржуазного общества.

«Такого же уровня и вопрос «Пруссака»: «Почему прусский король не приказал немедленно взять на воспитание всех заброшенных детей?» Понимает ли «Пруссак», что в таком случае должен был бы декретировать король? Ни больше, ни меньше, как ликвидацию пролетариата. Чтобы воспитывать детей, надо их кормить и освободить от необходимости зарабатывать себе пропитание. Прокормление и воспитание заброшенных детей, т. е. прокормление и воспитание всего подрастающего поколения пролетариата, означало бы ликвидацию пролетариата и пауперизма» ²⁶¹.

Этой причиной объясняется, что все государства, поскольку они имели дело с пауперизмом, вынуждены были ограничиваться административными и благотворительными мероприятиями, ибо как уполномоченные буржуазного общества они не могли увидеть причину зла ни в сущности государства, ни в сущности общества; и, таким образом, пауперизм они истолковывали как явление, проистекающее из особых пороков индивидов (лень бедняков, бессердечность богачей), или из случайных неисправностей механизма общества или государства.

«Государство,— вопреки требованиям, предъявленным «Пруссаком» своему королю,— никогда не усмотрит в «государстве и в устройстве общества» причины социальных недугов. Там, где существуют политические партии, каждая партия видит корень всякого зла в том, что вместо нее у кормила правления стоит другая, враждебная ей партия. Даже радикальные и революционные политические деятели ищут корень зла не в сущности государства, а в данной определенной государственной форме, которую они хотят заменить другой государственной формой.

С политической точки зрения государство и устройство общества — не две разные вещи. Государство есть устройство общества. В той мере, в какой государство признает существование социальных недугов, оно видит их причину или в законах природы, которых никакая человеческая власть не может устранить, или в частной жизни, которая от государства не зависит, или в нецелесообразных действиях зависящей от него администрации. Так, Англия усматривает причину нищеты в законе природы, согласно которому рост народонаселения всегда должен обгонять рост средств существования. С другой стороны, та же Англия видит причину пауперизма в злой воле бедных, подобно тому как король прусский видит эту причину в нехристианских чувствах богатых, а Конвент в контрреволюционном,

подозрительном образе мыслей собственников. Поэтому Англия наказывает бедных, король прусский увещевает богатых, а Конвент отрубает головы собственникам.

Наконец, все государства ищут причины в случайной или же умышленной нераспорядительности администрации, а потому в мероприятиях администрации они видят средство к исправлению недостатков государства. Почему? Именно потому, что администрация есть организующая деятельность государства» ²⁶².

Неспособность администрации ликвидировать пауперизм объясняется противоречием, существующим между общественной и частной жизнью, между общими и частными интересами, которое государство не может устранить, не отрицая само себя. Государственное управление, администрация бессильны против последствий антисоциальной природы гражданской жизни, частной собственности, торговли, промышленности, взаимного грабежа различных слоев буржуазии. Это объясняет, почему они вынуждены ограничиваться чисто формальной, негативной деятельностью.

Существование государства и существование рабства неразрывно связаны друг с другом, поскольку государство («политическое государство») является необходимым продуктом гражданского общества, базирующегося на рабстве. В отличие от античного государства, базисом которого была свойственная античному обществу форма рабства, современное государство покоится на современной форме рабства, свойственной современному гражданскому обществу. Если государство хочет искоренить пауперизм, устранить бессилие своей администрации, оно должно упразднить гражданское общество, то есть само себя, так как оно существует, лишь будучи соотнесенным с ним ²⁶³.

Факты эти доказывают ложность утверждений Руге, будто ликвидация пауперизма зависит от развития политического рассудка, то есть политического государства. «Чем могущественнее государство,— говорил Маркс,— и чем более политической является вследствие этого страна, тем менее она склонна понимать общий принцип социальных недугов и искать их корень в принципе государства, т. е. в нынешнем устройстве общества, чьим деятельным, сознательным и официальным выражением является государство. Политический рассудок является политическим рассудком потому именно, что он мыслит внутри рамок политики. Чем он острее и живее, тем неспособнее он к пониманию социальных недугов. Классическим периодом политического рассудка является французская революция. Герои французской революции были весьма далеки от того, чтобы искать источник

социальных недостатков в принципе государства,— они, наоборот, в социальных недостатках видели источник политических неустройств. Так, Робеспьер в большой нищете и большом богатстве видел только препятствие для чистой демократии. Поэтому он хотел установить всеобщую спартанскую простоту жизни. Принцип политики — воля. Чем одностороннее и, стало быть, чем совершеннее политический рассудок, тем сильнее его вера во всемогущество воли, тем большую слепоту проявляет он по отношению к природным и духовным границам воли, тем менее, следовательно, способен он открыть источник социальных недугов. Нет необходимости пускаться в дальнейшие рассуждения по поводу нелепого упования «Пруссака» на то, что «политический рассудок призван открыть корень общественной нужды в Германии» ²⁶⁴.

Во второй части своей статьи Маркс критиковал взгляды Руге на восстание ткачей и на немецкое рабочее движение вообще. Самым важным для него было установить, что Руге рассматривал и оценивал освободительную борьбу немецкого пролетариата глазами буржуа и с буржуазных позиций.

В противоположность Руге, который, исходя из этой точки зрения, полагал, что освободительная борьба должна иметь своей целью преобразование не общества, а государства, и который, отрицая способность пролетариата освободиться собственными силами, видел в силезском восстании лишь голодный бунт и отозвался о нем пренебрежительно, поскольку в нем якобы отсутствовала политическая душа, без которой кардинальная революция невозможна, Маркс защищал право пролетариата на освобождение и чрезвычайно высоко отозвался о силезском восстании как о первом крупном выступлении немецкого пролетариата ²⁶⁵.

Чтобы правильно оценить его значение, писал он, необходимо сравнить его с первыми шагами рабочего движения во Франции и в Англии, чего Руге не сделал ²⁶⁶. По сравнению с ними это восстание отличается своим теоретическим, классово-сознательным характером. Ведь силезские ткачи не удовлетворились разрушением машин, которые они рассматривали как непосредственную причину своей нищеты, но уничтожили также кадастры и документы на право собственности, атаковав тем самым

устои капитализма ²⁶⁷. Кроме того, добавляет он, ни одно английское рабочее восстание не велось с такой храбростью, обдуманностью и стойкостью ²⁶⁸, что особенно ценно, если учесть,что оно произошло в стране, жители которой привыкли к пассивному повиновению, в стране, где правительство смогло задушить свободу печати без малейшего сопротивления этому со стороны, буржуа ²⁶⁹.

В отличие от Руге, насмехавшегося над немецкими бедняками, которые казались ему не умнее бедных немцев и способности которых к образованию он отрицал, Маркс защищал немецкий пролетариат, способный достичь не только ясного классового сознания, но и более высокой ступени образования и потому призванный стать теоретиком европейского пролетариата ²⁷⁰. В качестве примера он привел произведения Вейтлинга, которые стояли неизмеримо выше произведений о политической эмансипации буржуазии. «Следует признать,— писал он тогда,— что немецкий пролетариат является теоретиком европейского пролетариата, подобно тому как английский является его экономистом, а французский — его политиком. Необходимо признать, что Германия в такой же мере обладает классическим

призванием к социальной революции, в какой она неспособна к революции политической. Ибо подобно тому как бессилие немецкой буржуазии есть политическое бессилие Германии, так и способности немецкого пролетариата — даже независимо от немецкой теории — представляют собой социальную способность Германии. Несоответствие между философским и политическим развитием Германии не есть какая-то аномалия. Это — необходимое несоответствие. Философский народ может найти соответствующую ему практику лишь в социализме; следовательно, лишь в пролетариате найдет он деятельный элемент своего освобождения»²⁷¹.

Руге понял бы это, если бы не довольствовался школярски заносчивыми стилистическими упражнениями и плоскими остротами по поводу силезского восстания, а серьезно и с любовью к людям изучил присущий данному движению характер ²⁷².

В заключение Маркс показал беспочвенность выдвинутого Руге решения социальной проблемы посредством развития политического рассудка, изложив при этом свои взгляды на сущность социальной революции. Как явствует из опыта Французской революции, политический рассудок возникает, считал Маркс, из общественного благополучия; однако этот рассудок далек от того, чтобы обнаружить причины нищеты и найти средства избавления от нее,— напротив, он способствует тому, чтобы ее увеличить. Ведь политический рассудок притупляет осознание пролетариатом своих классовых интересов и отвлекает его от борьбы за них, как это показывают первые восстания французского пролетариата. «Мысль, что общественная нужда порождает политический рассудок, до такой степени неверна, что верным является, наоборот, противоположное утверждение: общественное благополучие порождает политический рассудок... Мы уже показали «Пруссаку», в какой мере политический рассудок неспособен открыть источник общественной нужды. Еще

одно только слово о его взгляде на этот предмет. Чем больше развит и распространен политический рассудок у какого-нибудь народа, тем больше — по крайней мере в начале движения — расточает пролетариат свои силы в безрассудных, бесполезных и удушаемых в крови восстаниях. Мысля в рамках политики, пролетариат видит причину всех зол в воле и все средства помочь делу — в насилии и в низвержении той или иной определенной государственной формы. Доказательство: первые восстания французского пролетариата. Лионские рабочие полагали, что преследуют только политические цели, что они только солдаты республики, тогда как на самом деле они были солдатами социализма. Так их политический рассудок затемнил для них корни общественной нужды, так извратил он их понимание своих действительных целей, так их политический рассудок обманул их социальный инстинкт» ²⁷³.

Руге пророчил поражение восстаний, которые совершаются «при злосчастной изолированности человека от общности», подразумевая под общностью политическую общность, государство; в соответствии с этим он утверждал, что освобождения можно было бы добиться лишь благодаря развитию политического рассудка, который дает верное представление о причине зла. Маркс ответил на это, что хотя и правильным будет полагать, что все восстания вызываются «злосчастной изолированностью человека от общности», однако при этом следует различать общность политическую и общность человеческую. Французская буржуазная революция была вызвана изолированностью французского бюргерства от государства и имела своей задачей устранить эту изолированность. Однако изолированность человека, порожденная гражданским обществом, страшнее и более чревата отрицательными последствиями, нежели политическая изолированность. Общность, от которой человек в этом обществе отторгнут своим собственным трудом, есть именно сама его жизнь, его физическая и духовная жизнь, его человеческая сущность. Уничтожение этого отчуждения требует радикального переворота гражданского общества; поэтому последствия социальной революции гораздо значительнее, чем последствия революции политической. Так объясняется то, что восстание рабочих, даже если оно и носит локальный, частичный характер, имеет большее влияние и большее значение, нежели политическое восстание ²⁷⁴.

Это объясняет коренное различие между социальной и политической революциями; первая является протестом против отделения человека от истинной общности, от человеческой сущности; вторая — протестом определенного класса против своей изолированности от государства и от господства. «...Социальная революция потому и стоит на точке зрения целого, что она — даже в том случае, если бы она происходила лишь в одном фабричном округе,— представляет собой протест человека против обесчеловеченной жизни; что она исходит из точки зрения отдельного действительного индивидуума; что та общность, отрыв которой от индивидуума вызывает его противодействие, есть истинная общность человека, есть человеческая сущность. Напротив, политическая душа революции состоит в стремлении классов, не имеющих политического влияния, уничтожить свою изолированность от государства и от господства. Ее точка зрения есть точка зрения государства, абстрактного целого, которое существует только в результате отрыва от действительной жизни и которое немыслимо без организованной противоположности между всеобщей идеей человека и его индивидуальным существованием. Поэтому-то революция с политической душой, в соответствии с ограниченной и раздвоенной природой этой души, организует господствующий слой в обществе за счет самого общества»²⁷⁵.

По этой причине Маркс отверг взгляд Руге на революцию, которую тот ограничивал лишь политической революцией, игнорируя ее общечеловеческое значение. В противоположность Руге, который писал, что «социальная реформа без политической души невозможна», он считал, что направляемая политическим духом революция — вздор, так как она может привести лишь к тому, чтобы заменить одну господствующую партию

другой, то есть сменить правительственный персонал, не изменяя основного характера общества. Всякая подлинная, то есть всеобщая, затрагивающая устои общества революция имеет одновременно политический и социальный характер; политический, поскольку она свергает существующее государство, социальный, ибо она разрушает существующее общество ²⁷⁶.

Этот спор, вынесенный на страницы «Vorwärts», убедительно раскрыл противоположность точек зрения Маркса и Руге, обусловленную их различными классовыми позициями. Поскольку революция отождествлялась с уничтожением буржуазного общественного строя, постольку Руге как представитель интересов буржуазии отрицал право пролетариата на революционный акт освобождения своими собственными силами. Отсюда как его утверждение, что всякая революция должна носить политический, то есть фактически буржуазный характер, так и его пренебрежительная оценка восстания ткачей. Маркс же, напротив, защищал освободительную борьбу пролетариата, из чего проистекало отклонение им концепции только политической, то есть буржуазной революции, равно как и революционное требование подвергнуть существующий порядок вещей коренным преобразованиям — как политическим, так и социальным. Эти предпосылки позволили ему в принципе правильно оценить восстание ткачей. Быть может, он и слишком высоко оценил его непосредственное значение, приписав ему ясный, классово осознанный и целеустремленный характер, тем не менее он правильно понял, что это восстание было первым важным эпизодом революционной борьбы немецкого пролетариата, которая должна была привести к уничтожению буржуазного общества и победе коммунизма.

Как не был он введен в заблуждение мнимо либеральными постановлениями Фридриха-Вильгельма IV о печати, так не поддался он заблуждению и относительно сущности внезапно пробудившейся филантропии правительства и буржуазии и уже заранее предвидел, что рост пролетариата и обострение классовой борьбы усилят агрессивность действий правительства и буржуазии против рабочего класса и что обе эти силы объединятся против пролетариата, как только станут очевидными его

могущество и опасность ²⁷⁷. То же самое писал Маркс и в своем ответе на письмо Г. Юнга, который утверждал, будто отныне буржуазию очень интересует бедственная судьба рабочих и она желает помогать им. Маркс писал, что немецкая буржуазия поведет себя совершенно иначе, как только она почувствует угрозу со стороны пролетариата ²⁷⁸.

Одновременно с фразерским буржуазным филантропизмом и демократизмом Маркс отверг и «государственный социализм», который уже тогда превозносился в качестве надежного средства ликвидации нищеты. Он отклонил предлагавшиеся социалистами реформы, такие, например, как организация труда и воспитание детей бедноты государством, и показал, что буржуазное государство не может покончить с пауперизмом, не упразднив буржуазного общества, а следовательно, самого себя.

В этой статье Маркс отчасти еще использовал терминологию статьи «К еврейскому вопросу». Так, он по-прежнему оперировал понятием противоречия между политическим государством и гражданским обществом, между политической и человеческой эмансипацией, откуда и почерпнул свое представ-

ление о необходимости совершения одновременно политической и социальной революции. Однако, развивая теперь эти взгляды под углом зрения классовой борьбы и пролетарской революции, он придал им совершенно другой смысл и значение, а именно: политическое государство он рассматривал уже не как сферу, в которой иллюзорным образом реализуется человеческая сущность в противоположность гражданскому обществу — сфере частных интересов, а как орудие господства и подчинения в руках господствующих классов. Точно так же в гражданском обществе он усматривал прежде всего сферу, в которой человек под влиянием системы частной собственности посредством отчужденного труда отрывается от своей общей сущности и обесчеловечивается. Такой взгляд позволил в то же время Марксу трактовать социальный вопрос, который тогда еще формулировался им в фейербаховском духе — как человеческая эмансипация,— в плане освободительной борьбы пролетариата; подобная интерпретация содержится уже во второй его статье из «Deutsch-Französische Jahrbücher».

Более глубокий анализ социальных отношений, более правильная оценка пролетарской классовой борьбы и критика буржуазного государства и буржуазного общества благодаря расширению и углублению его взглядов способствовали дальнейшему формированию историко-материалистического мировоззрения Маркса.

На Марксову полемику Руге ответил лишь несколькими ничего не говорящими замечаниями, которые явились его последними выступлениями в «Vorwärts» ²⁷⁹; тем больше воли дал он своей ярости против Маркса в ряде писем ²⁸⁰.

Маркс со своей стороны опубликовал в этой газете еще лишь одну небольшую статью, в которой рассмотрел послание короля, изданное в связи с неудавшимся покушением на него бургомистра Чеха ²⁸¹.

* * *

Пребывание в Париже способствовало глубокому духовному подъему Маркса, который определил дальнейшее развитие его воззрений. Решающим при этом было то, что он увидел в пролетариате великий общественный класс и стал принимать участие в его классовой борьбе. С точки зрения классовых интересов революционного пролетариата, он предпринял свои философские, исторические и экономические исследования, которые способствовали преодолению остатков идеализма в его воззрениях и разработке диалектического и исторического материализма как основы коммунизма. Обстоятельное изучение Французской революции обогатило его понимание роли классовой борьбы в историческом развитии и характера революции, производящей переворот во всех областях жизни — экономической, политической и социальной. Широкий анализ политической экономии помог ему выяснить роль экономического развития в образовании классов и классовой борьбе. Наконец, изучение английских и французских материалистов привело его, после полного преодоления идеализма, к более глубокому пониманию общественной сущности человека и общественных отношений.

Это развитие воззрений Маркса определило его отношение к различным оппозиционным течениям. От берлинских «Свободных», которые, субъективировав всеобщее самосознание, превратились в анархиствующих индивидуалистов, его теперь отделяла непреодолимая пропасть, тем более что своими нападками на либерализм и коммунизм «Свободные» практически поставили себя в ряды контрреволюционеров. Аналогичным было его отношение к демократам типа Руге, которые при первом же соприкосновении с революционным пролетариатом заняли враждебную рабочему классу позицию, причем их пустословный гуманизм тотчас преобразился в рьяный антикоммунизм.

Дружеские отношения Маркса с Гейне объяснялись тем, что Маркс ценил его как гениального поэта и революционного писателя, который, убедившись в неизбежности социальной революции и раньше всех в Германии поняв общее направление развития современной истории, своей критикой реакции и буржуазного общества активно способствовал подготовке этой революции.

Хотя Маркс еще не вступил в открытую борьбу с анархическим коммунизмом Бакунина, мелкобуржуазным социализмом Прудона, гуманистическим «истинным» социализмом Гесса и

утопическим ремесленническим коммунизмом Вейтлинга — поскольку он сам пока находился в процессе выработки своих воззрений,— все же между ним и представителями только что названных движений уже образовалась непроходимая пропасть. От всех этих направлений и тенденций Маркс должен был постепенно отмежевываться в публичных дискуссиях, при этом он укреплял и углублял свои собственные взгляды.

Первый крупный спор, последовавший за полемикой с Бруно Бауэром на страницах «Deutsch-Französische Jahrbücher», произошел с Руге в связи с восстанием силезских ткачей. Маркс разоблачил буржуазную позицию Руге, который, восхваляя политическую революцию, в то же время отрицал право пролетариата на свое освобождение путем революции, и охарактеризовал при этом различие между буржуазной политической и пролетарской социально-политической революциями.

Из всего этого анализа обстоятельств, существенно повлиявших на Маркса в Париже, видно, как он, все более радикально преодолевая идеализм, выработал первое понимание основных черт диалектического и исторического материализма, то есть нового мировоззрения, первое суммарное изложение которого было дано в «Экономическо-философских рукописях».

Глава вторая

«ЭКОНОМИЧЕСКО-ФИЛОСОФСКИЕ РУКОПИСИ»

После того как «Deutsch-Französische Jahrbücher» прекратил существование, Маркс намеревался продолжить критику гегелевской философии права и государства; опубликованная в этом журнале статья о гегелевской философии права была задумана как введение к такой критике.

В ходе изучения проблем политической экономии, которое он теперь предпринял, Маркс понял, что сущность буржуазного общества и способ его неизбежного преобразования можно познать лишь на основе анализа его экономики; поэтому он изменил первоначальный план обширной критики как буржуазной политической экономии и капиталистической экономической и общественной системы, так и гегелевской философии,— эту критику он наметил провести с учетом новых знаний, полученных в результате экономических исследований.

Она составляет предмет «Экономическо-философских рукописей», написанных с марта по август 1844 года. Эти рукописи — лишь фрагменты более обширных работ, запланированных Марксом, которые должны были охватить всю сферу политической экономии в ее отношении к обществу, политике, праву и морали. Это следует как из предисловия к «Экономическо- философским рукописям» ¹¹³, так и из найденного в архиве Маркса — Энгельса договора с дармштадтским издателем Леске, которым было предусмотрено издание двухтомной «Критики политики и политической экономии»¹¹⁴. В предисловии к «Экономическо-философским рукописям», в котором Маркс изложил главную цель и основные направления своего труда, он указал также и причины того, почему им не было написано предусматривавшееся ранее продолжение критики гегелевской философии права: «В «Deutsch-Französische Jahrbücher» я уже обещал дать критику науки о праве и государстве в виде критики гегелевской философии права. При обработке материалов для

печати оказалось, что сочетание критики, направленной только против спекулятивного мышления, с критикой различных предметов самих по себе совершенно нецелесообразно, что оно стесняет ход изложения и затрудняет понимание. Кроме того, обилие и разнородность подлежащих рассмотрению предметов позволили бы втиснуть весь этот материал в одно сочинение только при условии совершенно афористического изложения, а такое афористическое изложение, в свою очередь, создавало бы видимость произвольного систематизирования. Вот почему критику права, морали, политики и т. д. я дам в ряде отдельных, следующих друг за другом самостоятельных брошюр, а в заключение попытаюсь осветить в особой работе внутреннюю связь целого, взаимоотношение отдельных частей и, наконец, подвергну критике спекулятивную обработку всего этого материала. По этим соображениям в предлагаемой работе связь политической экономии с государством, правом, моралью, гражданской жизнью и т. д. затрагивается лишь постольку, поскольку этих предметов ex professo касается сама политическая экономия»³.

Труд не удалось завершить, предмет был слишком велик, чтобы овладеть им в обусловленный срок; кроме того, ставшее необходимым сведение счетов с младогегельянцами и с реформаторскими социалистами, которое Маркс предпринял совместно с Энгельсом в 1844—1846 годах в «Святом семействе» и «Немецкой идеологии», не дало ему возможности реализовать свое намерение.

Подготовительные работы к запланированному труду и образуют «Экономическо-философские рукописи». Эти рукописи оставались необнаруженными еще дольше, чем «Немецкая идеология», которая из-за трудностей издания также не появилась при жизни Маркса и Энгельса. Меринг не оставил никаких заметок об их существовании. Лишь в 1927 году была опублико-

вана часть из них в русском переводе в «Архиве К. Маркса и Ф. Энгельса» под названием «Подготовительные работы к «Святому семейству»⁴. Затем в 1929 году журнал «Revue Marxiste» привел другие фрагменты под заголовком «Notes sur le communisme et la propriété privée» («Замечания о коммунизме и частной собственности») ⁵, «Notes sur le besoins, la production et la division du travail» («Замечания о потребностях, производстве и разделении труда») ⁶. И. П. Майер в январе 1931 года в цюрихском журнале «Rote Revue. Sozialistische Monatsschrift» сообщил об открытии одного раннего произведения Маркса и уведомил, что речь идет о рукописи, носящей конспективный характер ⁷. Рукопись в сильно сокращенном виде (из четырех частей были напечатаны лишь третья часть и «Предисловие») была опубликована в первом томе двухтомного сборника «Карл Маркс. Исторический материализм. Ранние произведения» ⁸.

В том же году этот труд появился еще раз, теперь уже целиком, в третьем томе полного собрания сочинений Маркса и Энгельса ⁹.

В общей сложности речь идет о четырех рукописях. Первая, редактировавшаяся в апреле и мае 1844 года, состоит из девяти листов in folio. В первой своей части она содержит почти одни лишь политико-экономические выписки, во второй рассматрива-

ются заработная плата, прибыль и земельная рента как доходы соответственно рабочих, промышленников и земельных собственников ¹⁰.

Во второй рукописи, которая состоит всего из одного листа и является заключением к утерянной, по всей вероятности, тетради, разбирается вопрос о частной собственности вообще ¹¹.

В третьей рукописи, включающей 17 листов, речь идет о следующих вопросах: частная собственность и труд; частная собственность и коммунизм; потребности, производство и разделение труда; деньги; критика гегелевской диалектики и философии ¹².

Четвертая рукопись содержит исключительно выписки из Гегеля.

Несмотря на то что при анализе «Экономическо-философских рукописей» речь идет не о законченном, предназначенном для печати труде, а лишь о подготовительных работах к нему, они принадлежат к числу наиболее значительных произведений Маркса, и не только вследствие основательной критики идеалистической философии и буржуазной политической экономии, но также потому, что в них Маркс суммарно изложил основные черты своего нового мировоззрения. Здесь разбираются вопросы об общественном и историческом развитии людей в их отношении к природе, и поэтому рукописи наиболее удобны для понимания тогдашней теории Маркса во всем ее объеме и значении. Однако при этом не следует упускать из виду, что в «Экономическо-философских рукописях», поскольку они относятся к переходному периоду, изложение общественного и исторического развития людей ведется еще с фейербахиански окрашенной гуманистической точки зрения, которую Маркс вскоре преодолел в процессе формирования диалектического и исторического материализма. Поэтому недопустимо абсолютизировать его тогдашние взгляды, конструируя на этой основе «гуманистического» Маркса, противопоставляя его «позднему» Марксу.

Исходным пунктом и основой «Экономическо-философских рукописей» была обстоятельная разработка Марксом своего коммунистического мировоззрения, принципы которого он уже изложил в статье «К критике гегелевской философии права. Введение».

Использование французских и английских социалистических и коммунистических учений не имело для этой разработки того значения, какое оно имело для перехода Маркса от революционного демократизма к коммунизму.

Когда в конце 1842 года под влиянием усилившейся реакции у него зародились первые сомнения в возможности изменения общественных отношений посредством воздействия на них государства, что послужило поводом к критике гегелевской философии права, эти учения с их критикой частной собственности первоначально открыли ему путь от политического демократизма к демократизму социальному, а затем от демократизма к коммунизму.

Опираясь на труды французских и английских теоретиков, Маркс в своей критике гегелевской философии права показал, что гражданское общество, основанное на частной собственности, определяет характер буржуазного государства; отсюда он заключил, что гражданское общество и политическое государство должны быть коренным образом преобразованы.

Критику частной собственности он продолжил в статье «К еврейскому вопросу», доказав, что преобразование общества и государства возможно лишь путем радикального уничтожения частной собственности.

В статье «К критике гегелевской философии права. Введение» он использовал коммунистические теории, которые выводили коммунизм из критики частной собственности; однако Маркс пошел дальше, подчеркнув связь между осуществлением коммунизма и диалектическим ходом развития истории.

При переходе на новую ступень развития своего мировоззрения, которая вела его к диалектическому и историческому материализму как научной основе коммунизма, который в статье «К критике гегелевской философии права. Введение» скорее представлялся в духе этических требований, Маркс относительно мало использовал социалистические и коммунистические учения. Это подтверждается тем, что он уделил им очень мало внимания в «Экономическо-философских рукописях».

Свое новое мировоззрение Маркс развивал в связи с обстоятельной критикой как гегелевской философии и диалектики, которые — что им было вскрыто — мистифицируют реальные отношения, так и капиталистической экономической и общественной системы, противоречивость которой он объяснил. Побуждаемый статьей Энгельса «Наброски к критике политической экономии», в которой было показано, как буржуазное общество благодаря обострению классовой борьбы в нем открывает путь к коммунистической революции, Маркс пришел к убеждению, что необходимость коммунистической революции можно вывести только из связи между классовой борьбой и экономикой. Поэтому он, познав в процессе изучения Французской революции решающую роль классовой борьбы в историческом развитии, принялся за анализ капиталистической системы, путей образования классов и классовой борьбы. Он тщательно изучил труды

буржуазных экономистов, что видно из его выписок ¹³, и в поразительно короткий срок стал превосходным знатоком в этой совершенно новой области знания.

В ходе занятий, начатых Марксом, по свидетельству Энгельса, в 1843 году в Париже ¹⁴, он изучил развитие политической экономии от Буагильбера и Кенэ через Адама Смита и Давида Рикардо до Жана Баттиста Сэя и Джемса Милля¹⁵.При этом

Маркс видел свою задачу прежде всего в том, чтобы овладеть материалом; но поскольку он изучал политическую экономию с точки зрения классовых интересов пролетариата и свои политико-экономические исследования проводил в самой тесной связи со своими коммунистическими взглядами, постольку он, как и Энгельс, в первую очередь выступил против политической экономии.

В процессе анализа политической экономии, который он предпринял, учитывая в перспективе ликвидацию капиталистической системы и замену ее системой коммунистической, для него дело шло главным образом о критике частной собственности как основы капиталистической системы и причины самоотчуждения людей, а также о показе противоречивости этой системы, ведущей к разложению таковой и тем самым к ликвидации отчуждения.

Отсюда проистекают два основных мотива «Экономическо- философских рукописей»: показ самоотчуждения человека в

буржуазном обществе и преодоление этого отчуждения при коммунизме. Но оба эти мотива тесно связаны между собой, ибо и возникновение отчуждения и его устранение изображены и истолкованы как результат исторического развития.

Кроме трудов экономистов и английских и французских социалистов, Маркс при критическом анализе капиталистической системы использовал также произведения немецких коммунистов, прежде всего статью Энгельса «Наброски к критике политической экономии» и статьи Гесса из сборника «Двадцать один лист», о которых он с большой похвалой отзывался в своем предисловии к «Рукописям» ¹⁶. Кроме того, им был использован до этого малоизвестный труд Вильгельма Шульца «Движение производства»¹⁷.

В «Набросках к критике политической экономии» ¹⁸ Энгельс разъяснил, что капиталистическая система, рассматриваемая буржуазными экономистами как необходимая и разумная, представляет собой продукт капиталистической частной собственности, и раскрыл противоречащий разуму и бесчеловечный характер этой системы. Он показал, что порождаемая частной собственностью конкуренция определяет все категории этой системы: торговлю, стоимость, цену, издержки производства; затем он отметил, что конкуренция приводит к еще более отвратительной монополии, чем меркантилизм, возводит во всеобщий принцип войну среди людей, увеличивает противоположность между бедностью и богатством и ведет к обострению происходящих в обществе кризисов, которые все глубже расшатывают капиталистическую экономическую систему. Кризисы, считает он, влекут за собой возрастающую пролетаризацию среднего сословия и растущую эксплуатацию пролетариата, они постоянно обостряют классовую борьбу между пролетариатом и буржуазией и тем самым неизбежно влекут к пролетарской революции, которая уничтожит капиталистическую систему и заменит ее системой коммунистической.

Эта статья Энгельса, охарактеризованная позднее Марксом как «гениальный набросок» ¹⁹, убедила Маркса в том, что, в отличие от буржуазных экономистов, экономические отношения следует рассматривать не как нечто вечное, действующее в себе и для себя, а как продукт истории; что данные отношения должны быть включены в ход истории и им же устранены; что экономическую систему капитализма необходимо критиковать с точки зрения ее противоречивости; что ликвидацию этой системы следует рассматривать как результат ее собственного диалектического развития; очерки же Гесса предоставили Марксу возможность по-новому оценить человеческую деятельность и отчуждение человека.

В своих статьях из сборника «Двадцать один лист» ²⁰ Гесс придерживался того взгляда, что человеческая деятельность определяет как жизнь, так и мышление людей. Чтобы правильно понять сущность и роль человеческой деятельности,— так считал Гесс, в противоположность идеалистам, сводившим эту деятельность к деятельности духовной, что вело к вере в существование идей самих по себе и тем самым к философским,

религиозным и политическим догмам,— необходимо рассматривать эту деятельность как деятельность конкретную. Благодаря конкретной, свободной деятельности человек обретает самосознание и становится человеком.

Свободная деятельность невозможна в буржуазном обществе, которое покоится на эксплуатации рабочего, превращенного в раба, следствием этого является обесчеловечение человека. Осуществление свободной деятельности как самосознания и самоутверждения человека требует уничтожения буржуазного общества путем ликвидации частной собственности, порождающей эгоизм и стремление к наживе, и замены его анархически- коммунистическим обществом, в котором все люди станут свободными и равными.

Кроме того, вероятно, некоторое влияние оказала на Маркса и статья Гесса «О сущности денег» (впрочем, в статье Маркса «К еврейскому вопросу» наблюдается аналогичный ход мысли ²¹). В этой статье, первоначально предназначавшейся для «Deutsch-Französische Jahrbücher» ²², Гесс исследовал пороки буржуазного общества, причины которых он увидел в отчуждении. В буржуазном обществе, говорил он, благодаря господству частной собственности, конкуренции и эгоизма, влекущих за собой разъединение и изоляцию людей, индивид становится самоцелью, а общность — средством, поэтому здесь господствуют такие же извращенные отношения, как и в религии. Подобно тому как в религии человек отчуждает в боге свою сущность, то есть свои свойства как родового существа, так в этом обществе отторгнутый от частной собственности рабочий, пролетарий, отрешает и отчуждает свое сущностное проявление жизни, свой труд, в создаваемые им товары, которые ему не принадлежат, чужды ему и, превратившись в деньги, в капитал, господствуют над ним и угнетают его. В буржуазном обществе деньги — подлинный бог, молясь которому люди поклоняются своей отрешенной и отчужденной сущности; деньги порабощают и обесчеловечивают всех людей и превращают их в товар, принуждая их взаимно продавать и покупать друг друга. Это всеобщее порабощение, тяготеющее над человеком и бросающее его во власть денег, является основным признаком буржуазного общества, являющегося антиподом истинного общества, в котором люди могут рационально, свободно и гармонично развернуть свою деятельность. Чтобы человек мог вести жизнь, соответствующую его истинной сущности, должны быть уничтожены система частной собственности и порождаемое ею денежное хозяйство и господство денег как причины отчуждения и обес-

человечения. Осуществление этого требует замены буржуазного общества коммунистическим, которое представлялось Гессу, находившемуся под влиянием фейербаховского гуманизма, как общество, где в силу устранения эгоизма любовь сделалась основным законом и регулирующим принципом отношений между людьми.

Если Энгельс связал коммунизм с социально-экономическим развитием, придав тем самым ему материалистический, историко-диалектический характер, то Гесс в основном остался идеалистом. Правда, он пытался дать коммунизму не только этическое, но и социально-экономическое обоснование; однако, восприняв от Фейербаха антиисторическое и недиалектическое антропологическое понимание социальных проблем, он тем самым был вынужден идеалистически решать эти проблемы.

Если Маркс частично и воспринял взгляды Гесса на сущность деятельности и отчуждения, то придал им материалистический характер в духе энгельсовского понимания истории. С аналогичным ходом суждений, но представленным уже в более развернутом виде, Маркс ознакомился при чтении книги Вильгельма Шульца «Движение производства», которую он неоднократно цитирует в «Экономическо-философских рукописях» ²³.

Шульц ясно видел недостатки капиталистической системы и объяснял их историческим развитием производства. В общем историческом обзоре он показал, что различные периоды истории зависят от развития потребностей и от системы их удовлетворения, которое вызывает постоянное изменение экономических и общественных отношений. Первоначально потребности просты, а производство, базирующееся главным образом на ручном труде и зависящее от состояния земли, незначительно. Нет ни классовых различий, ни публичной власти ^24,.

Вторая ступень исторического развития определяется земледелием. На этой ступени развития человек уже не ограничивается простым использованием того, что он непосредственно находит в природе, и самыми различными способами старается поставить силы природы себе на службу.

Растущие потребности вызывают разделение труда, причем промышленность и торговля постепенно отделяются от земледелия, что имеет своим последствием соответствующую дифференциацию населения ²⁵.

С возрастающим разделением труда начинается период мануфактуры как более высокая стадия разлагающегося ремесленного производства, с присущей ей деятельностью отдельных цехов и сословий. Развитие производства делает возможным постепенное накопление капиталов и приводит к образованию противостоящих друг другу классов, а также к отделению материального по преимуществу производства от производства, носящего главным образом интеллектуальный характер ²⁶. Параллельно с промышленностью развиваются земледелие, торговля, коммуникации; различие в их развитии придает специфические особенности различным нациям ²⁷.

Разложение различных видов ремесленной деятельности на простейшие операции, вызываемое разделением труда, ведет к применению все более совершенных машин и, таким образом, к фабричной системе, при которой результат труда — продукт — требует все меньших физических усилий рабочего.

При фабричной системе, характеризующей новейшую ступень исторического развития, возможны более быстрое накопление капиталов, более всестороннее использование производительных сил как в сельском хозяйстве, так и в промышленности и торговле и более тесная связь между основными отраслями производства. Богатые фабриканты, например, приобретают крупную земельную собственность, чтобы получать хотя бы часть требуемого для их промышленных предприятий сырья не из чужих рук; кроме того, они занимаются торговлей и не только с целью сбыта своей продукции, но также для купли-продажи продуктов иного рода. Образование акционерных компаний способствует этому одновременному использованию капитала в промышленных, сельскохозяйственных и торговых предприятиях, благодаря чему смягчается противоположность между промышленностью, торговлей и сельским хозяйством, различные интересы которых сливаются воедино ²⁸.

С другой стороны, накопление капиталов усиливает противо-

положность между имущими и неимущими классами, контраст между нищетой и изобилием, на которые Шульц указывает как на главные отличительные признаки буржуазного общества ²⁹. Описывая нищенское положение рабочего в капиталистической экономической системе, Шульц констатирует, что эта система заставляет рабочих добывать себе скудные средства к жизни «путем напряженной работы, разрушающей организм, калечащей человека в нравственном и умственном отношении», что при господствующей конкуренции они вообще должны почитать за счастье иметь и такую работу, чтобы не умереть с голоду; что при росте валовой продукции и увеличении потребностей возрастает относительная бедность рабочих, в то время как абсолютная бедность уменьшается ³⁰. Растущий контраст между нищетой и богатством порождает постоянно усиливающуюся противоположность между пролетариатом и имущими классами, которая угрожает привести к революции ³¹.

Шульц полагает, что задача государства — устранение возникающих экономических и общественных недостатков и осуществление перехода к более совершенному обществу благодаря проведению надлежащих мероприятий, в частности посредством организации труда и преобразований в отношениях собственности ³². Подобно социалистам, он хочет при помощи этих мероприятий мирным путем разрешить социальный вопрос. Однако если господствующие классы станут препятствовать мирному решению, то тогда слово должно быть за революцией ³³.

В ходе этого исследования Шульц критикует отношение к социальному вопросу со стороны политэкономов, младогегельянцев и «грубых» социалистов и коммунистов. Политэкономов он упрекает в том, что они занимаются исключительно миром вещей и «не изучают сущности производства внутри самой человеческой природы» и что они не рассматривают человека в качестве исходного пункта и цели исследования ³⁴. Слабость младогегельянцев он видит в том, что они застряли в сфере абстракции и «не находят путь в жизнь из воздушной сферы пустой всеобщности» ³⁵. Наконец, недостатки «грубых» социалистов и коммунистов он усматривает в том, что они видят лишь материальную сторону производства и потребления, не учитывая духовной деятельности и ее общественные условия и упуская из виду политическое и социальное значение индивидов ³⁶.

Интересно рассмотреть, как Шульц путем анализа общественно-экономического развития подходит к материалистическому пониманию истории, признавая, что государственные и социальные формы определяются соответствующим состоянием производства. Излагая историю человечества с первобытных времен, он показывает, что историческое развитие обусловлено развитием потребностей и производства. При этом он подчеркивает, что государство возникает лишь на развитой ступени общества ³⁷, что прогрессирующее разделение труда определяет различное расслоение населения и тем самым различную форму общества и государства ³⁸, равно как и изменение законодательства ³⁹, и что, наконец, современное крупное производство способствует возникновению нового общественного строя ⁴⁰.

Маркс по-разному использовал статьи Энгельса и Гесса и книгу Шульца в своей скрупулезной критике политической экономии и капиталистической системы. От Энгельса он воспринял концепцию об исторической обусловленности этой системы, Энгельс побудил его к критическому исследованию экономических категорий под углом зрения частной собственности и конкуренции, а также к разработке учения о внутренней противоречивости капиталистической системы и возникающего отсюда обострения классовой борьбы и неизбежности упразднения буржуазного общества. Статья Гесса подкрепила Марксово понимание существенной роли труда как средства самосозидания человека и его представление о том, что отчуждение человеческого труда — существенная черта капиталистической системы. Наконец, Маркс согласился со взглядом Шульца на то, почему

развитие производства и разделение труда на основе увеличения потребностей обусловливают как последовательность различных общественных и государственных форм, так и классовое расслоение и борьбу классов ⁴¹.

Однако использование этих произведений Марксом не должно быть понято таким образом, будто Марксова теория возникла из какой-либо комбинации или суммирования найденных воззрений. Поскольку для него теперь речь шла о создании совершенно нового мировоззрения, Маркс подошел к делу еще более самостоятельно, чем прежде, и эти произведения служили ему главным образом в качестве дополнительного подкрепления самостоятельно выработанных взглядов.

Основой Марксовой критики капиталистической системы было его новое понимание человека, достигнутое благодаря

переходу на позиции коммунизма и вынесенное прежде всего из полемики с Гегелем, Фейербахом и политэкономами.

В процессе материалистического истолкования гегелевских представлений и их использования в своей революционной теории Маркс пришел к пониманию того, что человек, дабы утвердить себя как такового, должен действовать свободно, сознательно и что эта деятельность состоит в отчуждении человеком своих жизненных сил в труде и в присвоении продукта труда. Таким образом, жизнь человека неотделима от его деятельности, благодаря которой он развертывает присущую ему всеобщую природу. Труд, в котором человек утверждает себя как общественное, творческое существо, делает его продуктом своей собственной деятельности. В процессе труда человек сам создает себе природу, которая как продукт человеческой деятельности теряет свою, чуждую человеку, объективность и становится миром, созданным человеком ⁴².

Чтобы могло иметь место самоутверждение человека, он должен не отчуждать свою деятельность в продукте, а вновь находить себя в нем, быть в нем, как говорил Гегель, «у себя».

В своем консервативном устремлении Гегель пытался устранить противоречивость капиталистических отношений, порождающих отчуждение человека, при помощи некоей идеальной гармонизации, опосредованной одухотворением человека и природы, откуда следовало, что процесс созидания человека имея у него позитивный характер самоотчуждения и не имел отрицательного характера отчуждения.

Взгляд, согласно которому человек не должен быть отчужден в своей жизни, составлял и основу фейербаховской философии, которая вместе с гегелевской являлась исходным пунктом тогдашних воззрений Маркса. Но, в противоположность Гегелю, Фейербах, как представитель прогрессивной буржуазии, сделал отчуждение характерным признаком существующих реакционных отношений, а уничтожение отчуждения — основным принципом своей системы. Однако, исходя из своей общей антропологической точки зрения, он понимал самоотчуждение человека в основном как религиозное отчуждение и считал, что оно могло быть упразднено посредством мыслительного процесса, а именно с помощью критики религии.

От Фейербаха Маркс воспринял понимание отчуждения как существенной формы обесчеловечения человека, а также понимание необходимости ликвидации отчуждения как непременного условия обретения человеком самого себя. Но, в противополож-

ность Фейербаху, Маркс понимал отчуждение с коммунистической точки зрения как тяготеющее над человеком отчуждение труда; поэтому он отбросил фейербаховское классово недифференцированное, антропологическое понимание человека, которое не могло привести ни к какому решению вопроса об освобождении пролетариата, и пошел дальше Фейербаха, выработав новое понимание преобразования общественных отношений как революционную практику.

Этим одновременным революционизированием и объединением основных понятий гегелевской и фейербаховской философий, оказавшимся возможным благодаря наличию у этих понятий общего принципа, согласно которому человек не должен быть отчужден, и объясняются существенные черты выработанного Марксом нового мировоззрения, отправляясь от которого он подверг критике буржуазную политическую экономию и капиталистическую систему.

В этой критике Маркс исходит из того, что самосозидание человека посредством свободного, сознательного и всестороннего труда невозможно в условиях капиталистической системы, которая превращает в отчужденный труд и извращает все общественные отношения.

Вследствие господства частной собственности продукты труда становятся независимыми, чуждыми предметами, в которых человек отчуждает свои жизненные силы. Вместо того чтобы господствовать над созданным им предметным миром, человек оказывается в подчинении у этого мира.

Отчужденные продукты труда, которые не соответствуют истинным, непосредственным человеческим потребностям, в системе частной собственности регулируют общественные отношения между людьми как частными собственниками, а именно в форме обмена товаров, представляющих собой не осуществление и утверждение производителей, а результат процесса овеществления человека ⁴³. Благодаря этому овеществлению человеческих отношений и связей труд как средство добывания богатств превращается в отчужденную и отчуждающую деятельность. Поэтому он теряет характер творческой деятельности, а также свою общественную функцию, заключающуюся в том, чтобы устанавливать непосредственно общественные отношения между людьми. Следствием этого является превращение самой человеческой жизни, сущностью которой является свободная деятельность, в отчужденную жизнь ⁴⁴.

На основе критики системы частной собственности, в которой человеческая деятельность ставится на службу произ-

водства товаров, Маркс в то же время вместе с капиталистической системой как системой обесчеловечения человека осуждает и буржуазную политическую экономию, которая в целях оправдания этой системы рассматривает частную собственность как естественно данный, необходимый и потому рациональный базис экономических и общественных отношений.

В своей критике политической экономии Маркс предпосылает изложение ее развития.

В этих очерках ⁴⁵, сделанных им по Шульцу ⁴⁶, Маркс рассматривает общее развитие политической экономии в тесной связи с современным экономическим развитием, находящим свое отражение в теориях политической экономии. Это развитие характеризуется постоянно ускоряющимся подъемом промышленности, которая все больше отделяется от земледелия, становясь главным источником продукции и вызывая глубокое преобразование отношений собственности и общественных отношений. Это преобразование производства постепенно подводит экономистов к пониманию богатства уже не в его объективной, а в его субъективной форме — в качестве человеческого труда, что впервые дает возможность основательного анализа капитализма.

Свой исторический очерк политической экономии Маркс начинает с физиократического учения Кенэ и через Адама Смита и Рикардо доводит до Мак-Куллоха и Джемса Милля; однако при этом он еще не дал правильной оценки выдающегося значения Рикардо, признанного им позднее ⁴⁷.

Физиократическое учение Кенэ он квалифицировал как переходную ступень от меркантилизма к либеральной системе Адама Смита. В противоположность сторонникам монетарной системы, которые усматривали в благородных металлах истинную форму существования богатства, и меркантилистам, требовавшим накапливания богатства путем установления благоприятного торгового баланса ⁴⁸, физиократы ограничивали богатство землей и земледелием, усматривая в них, как в противоположности промышленности и торговли, единственный источник чистого дохода. Поэтому земля являлась для них всеобщей формой капитала; однако землю они не рассматривали как капитал в себе, в его абстрактной форме, а оставляли ее в ее особенности и ценили за ее особенность.

Но вместе с землей, как самым общим природным элементом, доставляется предмет, материя богатства — наибольшая всеобщность в границах природы; с другой стороны, благодаря тому, что земля обогащает человека только в результате его труда, в результате земледелия, благодаря этому труд как субъективная сущность богатства уже стал его основным элементом и источником. Конечно, физиократы, рассматривавшие земледелие как единственный подлинно производительный труд, еще не понимали труд в себе и для себя в его абстрактной всеобщности — труд в их глазах был привязан к земле, то есть к особому элементу природы как к своей материи, и потому они признавали его лишь в особой, природно определенной форме существования. Он еще является определенным, особым проявлением человеческой деятельности, а его продукт — особенным богатством, производимым скорее природой, нежели им самим; земля тоже рассматривается как не зависимый от человека элемент природы, а не как капитал, то есть момент труда, напротив, скорее труд здесь казался моментом земли.

Поэтому физиократизм представляет собой отражение в политэкономии фактов разложения феодального строя, ибо землю как внешнее, лишь предметное богатство он ценит невысоко, а сущность богатства усматривает в земледельческом

труде — и экономическую санкцию и оправдание этого строя, поскольку он игнорирует промышленность и считает земледелие единственной производительной формой труда ⁴⁹.

Благодаря физиократам фетишизм, то есть вера в объективное существование богатства, понимавшегося до этого лишь в своем внешнем, предметном облике, был сведен к очень простому элементу — земле, а сущность богатства (первоначально, правда, лишь частично и своеобразно) была уже признана в своем субъективном бытии как труд.

Необходимый дальнейший прогресс заключался в том, что труд был полностью познан как всеобщая сущность богатства и возведен в своей абстрактной всеобщности в принцип богатства. Это сделали современные экономисты, доказавшие, что сельскохозяйственный труд с экономической точки зрения не отличается от труда индустриального и что, таким образом, сущность богатства составляет не какой-то определенный труд, связанный с каким-нибудь особым элементом, а труд вообще ⁵⁰.

Адам Смит первым охарактеризовал труд просто как производительную деятельность, как сущность богатства. После него Рикардо нанес смертельный удар последней «природной», существующей независимо от частной собственности, земельной ренте как особому источнику богатства: он объявил все богатство промышленным богатством, богатством на основе труда, откуда следовало, что он рассматривал промышленность как законченную форму труда, фабричную систему — как усовершенствованную сущность промышленности, а промышленный капитал — как завершенную форму частной собственности ⁵¹.

Поскольку Адам Смит, а вслед за ним и все экономисты познали труд как сущность богатства и перенесли эту сущность на самого человека, постольку они разрушили иллюзию фетишизма, рассматривавшего богатство в качестве внешней предметности, находящейся вне человека. Просвещенным экономистам именно сторонники меркантилизма кажутся фетишистами, и поэтому Энгельс был совершенно прав, назвав Адама Смита Лютером

политической экономии, ибо своим выступлением против фетишизма он сыграл в политической экономии ту же роль, что и Лютер в религии. Подобно тому как Лютер восстал против католиков, поставив на место внешней религии религиозность, то есть внутреннюю веру, подобно этому и Адам Смит выступил против фетишистов, сделав существенным моментом деятельную сторону богатства — труд и уничтожив тем самым мнимое, находящееся вне человека и от него не зависящее предметное богатство ⁵².

Из этого изложения основных черт последовательно сменявших друг друга экономических учений видно, что Маркс начинает объяснять общественное развитие изменением производства.

А именно: анализируя разложение феодальных отношений и их замену капиталистическими отношениями, Маркс четко отграничивает земельную собственность до появления капитала от земельной собственности после возникновения последнего и подчеркивает, что вследствие развития промышленности земельная собственность утрачивает свой специфический характер, все более превращаясь в одну из разновидностей капитала, и что вместе с тем труд, который при феодализме еще не был отделен от земледелия и потому еще не имел абстрактного характера, становится безразличным к своему содержанию и приобретает абстрактную, то есть абстрагированную от этого содержания форму. Маркс подчеркивает также, что это экономическое развитие влечет за собой общественное развитие, характеризующееся ожесточенной классовой борьбой между земельными собственниками и промышленниками, между буржуазией и пролетариатом, и показывает, что за возвышенными принципами, во имя которых борются друг с другом земельные собственники и промышленники, скрываются материальные интересы собственности как движущей силы этой борьбы ⁵³.

После этого изложения развития учений политической экономии, в процессе которого Маркс начинает раскрывать внутреннюю закономерность движения частной собственности, он подвергает политическую экономию обстоятельной критике по вопросу об отчуждении труда, которое порождается капитализмом и определяет жизнь человека в условиях этой системы.

Разоблачая классовый характер политической экономии, он показывает, что ее представители, будучи идеологами буржуазии, рассматривают богатство как частную собственность и труд с позиций частной собственности ⁵⁴.

Темой своего изучения политическая экономия берет производство, но поскольку она некритически воспринимает тот факт, что в условиях капиталистической системы производство не является опредмечиванием общественного человека, постольку она принимает за неизменное и вытекающее из этой системы превращение человеческих отношений в отношения товаров.

Так как благодаря обмену товаров общественно-экономические отношения в условиях капитализма приобретают, по видимости, объективный характер, который скрывает человеческое содержание этих отношений ⁵⁵, политическая экономия — отражение данной системы — изображает частную собственность как неприкосновенный, объективный факт и объявляет свойственную этому режиму закономерность естественной и неизменной, хотя система частной собственности и овеществляет общественные отношения, превращая их тем самым в карикатуру на подлинные человеческие отношения.

В своем стремлении скрыть бесчеловечные последствия капиталистической системы, опровергающие ее мнимую разумность, политическая экономия замалчивает порождаемый этой системой процесс отчуждения, сосредоточивая внимание на производстве, взятом самом по себе, и игнорируя его человеческий элемент, то есть непосредственное отношение между человеком и производством ⁵⁶.

Благодаря тому что она оперирует трудом и его продуктом, но вместе с тем не имеет дела с производящим человеком, политическая экономия может изображать общественные отношения как совокупность объективных отношений, представлять, подчинение человека произведенному им же продукту, миру вещей как необходимое явление, маскировать последствия овеществления человеческих отношений и оправдывать капиталистическую систему как нечто обусловленное самой природой.

Однако в капиталистической системе, при которой труд в качестве средства производства товаров — все, а рабочий — ничто, политическая экономия имеет дело не с истинным человеческим

обществом, а с обществом отчужденных друг от друга людей, и потому она выражает не законы истинной деятельности человека, превращающего мир в продукт своего творчества, а законы бесчеловечной капиталистической системы.

Низость политической экономии состоит в том, что она маскирует порождаемое овеществлением человеческих отношений обесчеловечение этих отношений и выдает это овеществление за необходимую общественно-экономическую закономерность ⁵⁷.

Правда, политическая экономия создает видимость, будто она признает самостоятельность и самодеятельность человека, поскольку труд характеризуется ею в качестве творца богатства. В действительности же политическая экономия, в силу своей апологии частной собственности, есть последовательное воплощение отрицания и извращения представлений о человеке.

Благодаря очеловечению богатства в субъективной форме труда она укрепила позицию частной собственности, подобно тому как Лютер помог религии, сделав ее предметом внутреннего убеждения. Как у Лютера человек был превращен в определение религии, так в политической экономии человек становится определением частного собственника; так что человек более не стоит во внешнем отношении к частной собственности, а сам превращается в ее сущность как отчужденную⁵⁸.

По мере того как политическая экономия все последовательнее изображала последствия частной собственности и отчужденного труда, все яснее обнажалась, как уже подметил Энгельс ⁵⁹, ее поначалу скрытая лицемерная бесчеловечность. Сбросив с себя первоначальный ореол святости, она выступила во всем своем цинизме, требуя, чтобы были устранены все препятствия, мешающие частной собственности, оправдывая разрывающую всяческие оковы силу и все последовательнее превращая человека как отчужденного человека, то есть как обесчеловеченное существо, в сущность частной собственности. Цинизм современной политической экономии возрастает в той мере, в какой она все отчетливее изображает последствия капи-

талистической системы и сознательно продолжает заниматься ее апологией ⁶⁰.

Бесчеловечность и цинизм политической экономии сочетаются в ней с неспособностью правильно анализировать и объяснять капиталистическую систему и ее закономерности. Поскольку на данной основе, на основе частной собственности, она не в состоянии объяснить все формы проявления экономической системы капитализма, постольку она не может и охватить ее как единое целое, запутываясь, таким образом, в неразрешимых противоречиях; вслед за Энгельсом Маркс приступает к раскрытию этих противоречий ⁶¹. Но если Энгельс выводил эту противоречивость прежде всего из конкуренции, порождаемой частной собственностью, то Маркс объясняет ее главным образом отчужденным трудом.

Политическая экономия, говорит он, исходит из факта частной собственности как некоего природно данного, но она не объясняет его; материальный процесс частной собственности она рассматривает в абстрактно всеобщих формулах, которые считает ее законами, и при построении своей системы исходит из этих законов, не доказывая, как они возникают из системы частной собственности ⁶².

Поскольку экономические категории не понимаются ею как результаты развития частной собственности, и потому она не может вывести их из этого развития, постольку она не в состоянии правильно объяснить отделение труда от капитала и капитала от земли.

Конкуренцию, свободу промысла, раздел землевладения она определяет как случайные проявления, а не необходимые результаты дальнейшего развития монополии, корпораций и феодальной собственности, поэтому она противопоставляет теории, развивающие одну сторону проблемы, теориям, развивающим другую сторону проблемы: учение о конкуренции — учению о монополии, учение о свободе промысла — учению о

корпорации, учение о разделе землевладения — учению о крупной земельной собственности ⁶³.

Поскольку буржуазные экономисты некритически воспринимают процесс овеществления человеческой деятельности в капиталистической системе, совершаемый благодаря производству товаров, то есть благодаря, по видимости, внешним, чуждым, независимым предметам, постольку они не могут распознать фетишистский характер товаров и потому бессильны преодолеть товарный фетишизм.

Именно вследствие непонимания политической экономией взаимосвязи изучаемого ею движения можно было учение о конкуренции противопоставлять учению о монополии, учение о свободе промыслов — учению о корпорации, учение о разделе земельных владений — учению о крупной земельной собственности, ибо конкуренция, свобода промыслов, раздел земельных владений мыслились и изображались только как случайные, преднамеренные, насильственные, а не как необходимые, неизбежные, естественные следствия монополии, корпорации и феодальной собственности.

Итак, нам предстоит теперь осмыслить существенную взаимосвязь между частной собственностью, корыстолюбием, отделением друг от друга труда, капитала и земельной собственности, между обменом и конкуренцией, между стоимостью человека и его обесценением, между монополией и конкуренцией и т. д., между всем этим отчуждением и денежной системой.

Правда, современные буржуазные экономисты в противоположность сторонникам монетарной и меркантильной систем отказались от отождествления богатства с деньгами. Но поскольку они сами считают, что действительная стоимость вещи есть ее меновая стоимость, образующаяся лишь в момент ее реального выражения, тогда, когда она принимает чувственно осязаемую форму и превращается в деньги, то единственное их отличие от сторонников монетарной и меркантильной систем заключается в том, что последние отождествляют богатство с деньгами в чувственной форме благородных металлов, а современные экономисты — с деньгами в абстрактной форме

меновой стоимости, заменяя грубую веру верой утонченной ^63а.

В своей критике политической экономии Маркс берет за исходное обе основные черты капиталистической системы: превращение продукта труда в товар и эксплуатацию рабочего.

В противоположность буржуазным экономистам он рассматривает производство с точки зрения отчужденного труда. При этом он придерживается исключительно экономического способа анализа политической экономии, рассматривая производственные отношения прежде всего как отношения, в которых выражается структура общественной жизни. Маркс считает, что экономические отношения могут быть поняты лишь тогда, когда они будут оценены не как отношения вещей, а как отношения людей друг к другу. Тогда будет понято, каким образом процесс овеществления общественных отношений, совершающийся под воздействием частной собственности, ведет к отчуждению, то есть к отрыву человека от самого себя и от продуктов своего труда.

В своей критике Маркс выступает не только против буржуазных экономистов, но и против позиции реформистских

социалистов, которые защищали мелкое владение от крупной собственности. Поскольку для него вопрос заключается в том, чтобы ликвидировать не какую-либо особую форму частной собственности, а частную собственность вообще как несовместимую с истинной деятельностью человека, постольку его критика политической экономии сразу же принципиально отличается от критики со стороны социалистов-реформаторов.

Как и Энгельс, он с позиций пролетариата вскрывает противоречивую сущность частной собственности и рассматривает все формы ее проявления: обмен, торговлю, стоимость, деньги — как развертывание ее сущности и на этом строит свою решительную критику политической экономии ⁶⁴.

Маркс говорит, что в своих рассуждениях политическая экономия, для которой частная собственность — непреложный фактор, исходит из отношения человека к человеку как отношения частного собственника к частному собственнику. Поэтому она рассматривает индивида и общество с точки зрения частной собственности, людей она определяет как отдельных, противостоящих друг другу индивидов, выступающих в соответствии с их имущественным положением как капиталисты или как рабочие; тем самым она сводит общество к буржуазному обществу, соответствующему системе частной собственности ^64а. Поэтому и производство в условиях частной собственности она расценивает как естественную, соответствующую сущности человека форму производства, а отвечающее данной системе буржуазное общество — как наилучшее из возможных обществ ⁶⁵. Однако при таком понимании людей как частных собственников и человеческих отношений как отношений торговых политическая экономия исходит не из истинных человеческих отношений, а из отчужденной формы этих отношений ⁶⁶.

Неразумность и бесчеловечность капиталистической системы, которую оправдывает политическая экономия, выражается в овеществлении общественных отношений; Маркс показывает это, проводя сравнение между способом деятельности, отвечающим истинной сущности человека, и деятельностью человека в системе частной собственности при господстве отчужденного труда ⁶⁷.

В истинном человеческом обществе человек господствует над своими продуктами и люди взаимно дополняют друг друга своей деятельностью, являющейся взаимным дополнением основы истинных человеческих связей и отношений. В этом обществе человеческий труд и его продукт представляют собой утверждение и воплощение личности производителя, а взаимный обмен продуктами как потребительными ценностями между людьми — опосредование истинных отношений между людьми, утверждение их общей сущности. В капиталистической же системе продукт труда и обмен этого продукта утрачивают свой человеческий характер вследствие овеществления общественных отношений, повлекшего за собой отчуждение жизни и труда человека ⁶⁸.

Маркс рассматривает отчуждение как результат перехода

от натурального хозяйства, где имело место лишь производство предметов потребления и где поэтому частная собственность была тесно связана с владельцем, к товарному хозяйству, в котором возросшее производство потребительных стоимостей привело к появлению предназначенных для продажи меновых стоимостей, что коренным образом изменило сущность и роль производства и частной собственности.

В натуральном хозяйстве, которое соответствовало дикому, варварскому состоянию человечества, производство было направлено на создание предметов потребления для удовлетворения личных потребностей производителей. При этих условиях человек производит не больше, чем ему непосредственно нужно, граница его потребностей является и границей его продукта ⁶⁹.

В натуральном хозяйстве обмен возникает благодаря желанию производителя как частного собственника удовлетворить свою потребность при помощи продукта какого-то другого производителя, поскольку эта потребность не может быть удовлетворена посредством продуктов собственного производства. При этом каждый производитель самоотчуждает часть своей частной собственности другому производителю, так что взаимоотчуждение становится отношением обоих частных собственников ⁷⁰.

Одновременно с обменом появляется прибавочный продукт, предназначенный для приобретения желаемого продукта путем обмена ⁷¹.

Производство, рассчитанное на обмен, превращается в источник приобретения, его основа и размер должны уже удовлетворять не потребности, а обладанию продуктами как средством потребности ⁷². Этот новый вид производства не является истинно человеческим; труд, продукт труда и обмен теряют в нем свой истинный человеческий характер. Труд перестает быть истинной человеческой деятельностью, ибо из творческой деятельности человека, в которой тот утверждает свою родовую сущность, он превращается в труд с целью приобретения, в средство приобретения имущества. Поскольку в труде ради приобретения утрачивается непосредственное отношение человека к продукту труда, труд превращается в деятельность отчужденного человека, становится отчужденным трудом ⁷³.

В этом новом виде производства продукт труда утрачивает и характер человеческого продукта как утверждения человека своим трудом, как утверждения общей сущности. Превращаясь благодаря труду ради приобретения в объект обмена, продукт труда имеет смысл и ценность уже не как опредмечивание человеческой сущности, а только лишь как средство для создания эквивалентных предметов. Он перестает иметь личную ценность для производителя в качестве выражения его сущности и имеет личную значимость лишь для того, кто

его приобрел, но уже исключительно как объект обмена и меновая стоимость ⁷⁴.

Обмен также утрачивает свой человеческий характер, превращаясь в торговый обмен, который является уже не обменом потребительных стоимостей, представляющих собой утверждение производителей, а обмен меновыми стоимостями, продуктами, чуждыми человеческой сущности.

Правда, в дальнейшем обмен опосредуется предметами, отношение которых вырастает из потребности. Но потребность, более уже не является человеческой потребностью, ибо она больше уже не связана непосредственно с производящим человеком. Она превращается в потребность в предметах как в эквивалентах, которые заменяют истинные человеческие предметы как формы утверждения производителей и творцов общественной сущности ⁷⁵.

В производстве как производстве прибавочного продукта, предназначенного для обмена, произведенный предмет факти-

чески становится уже не опредмечиванием производителя, а собственно предметом производства другого человека, с которым производитель намерен обменяться своим прибавочным продуктом ⁷⁶.

С превращением человеческих отношений в обмен товарами, то есть в обмен эквивалентными предметами, которые не расцениваются в качестве человеческих продуктов, утрачиваются истинные отношения человека к своей собственной деятельности и к своим продуктам, а также истинные отношения людей друг к другу, заключающиеся во взаимном дополнении своего утверждения и опредмечивания. Поскольку продукт, производимый человеком с целью обмена, предназначается для удовлетворения не личной потребности производителя, а потребности чуждого человека, который им будет обладать, постольку этому продукту, равно как и продуктам, которые другие люди производят с целью обмена, становится безразличным, перестает ли человек находиться в человеческом отношении к самому себе и к другим людям ⁷⁷.

Из обезличения производителей, превращающего человеческие отношения в отношения между безразличными друг другу людьми, а продукты — в эквиваленты других продуктов, следует, что весь акт производства сводится к процессу обмена объектами.

Продукты человека благодаря их отрыву от человеческих отношений становятся товарами, образуя по видимости независимые от человека предметы, чем и объясняется их фетишистский характер.

Товарное производство и товарный обмен, оказывающие

влияние на овеществление человеческих отношений, вследствие чего последние превращаются в отношения предметов, в обмен отчужденными от человека объектами,— влекут за собой отчуждение человеческого труда и человеческой жизни, которое человек в капиталистической системе увеличивает своей совокупной деятельностью, каждым преобразованием окружающего мира ⁷⁸.

В этой системе, где каждый человек рассматривается только в качестве производителя товаров и где человеческие отношения превращаются в торговые отношения, делающие общество обществом занятых торговлей индивидов, цель жизни которых — все увеличивающееся обогащение меновыми стоимостями,— в этой системе не человеческая сущность и человеческая потребность, а корысть выступает в качестве реальной связи между производителями⁷⁹. Также и целью производства здесь является не взаимное дополнение людьми друг друга посредством своего труда, а прибыль, становящаяся средством исключить других людей из обладания своим продуктом и таким образом поставить их в зависимое положение ⁸⁰.

Отсюда возникают антагонистические отношения между людьми, которые (несмотря на то, что они не могут жить друг без друга) в своих стремлениях любыми доступными им средствами увеличить свою собственность за счет собственности других постоянно враждуют между собой ⁸¹.

В этой системе, где ставшие товарами человеческие продукты опосредствуют процесс обмена между людьми и где поэтому общественная деятельность превращается в движения и отношения вещей, в функции предметов, человек увеличивает власть своего продукта над собой и, вместо того чтобы господствовать над материей как продуктом своего труда, сам подпадает под господство созданного им мира, который становится независимым, чуждым элементом ⁸².

В этом первом споре с капиталистической системой Маркс исходит из понимания человека, которое оставалось еще до некоторой степени этическим. Он считает, что человек утверждает себя как человека, когда трудится человеческим образом. Это он может делать только в том случае, если свои

потребности как потребности, соответствующие его родовой сущности, он удовлетворяет человеческим способом, то есть посредством производства предметов потребления, потребительных стоимостей, являющихся опредмечиванием его родовой сущности.

Благодаря производству потребительных стоимостей возникают и подлинные человеческие отношения, заключающиеся в том, что свои человеческие потребности люди удовлетворяют посредством обмена продуктами своего труда, в котором воплощена их сущность, тем самым обогащаясь и развиваясь всесторонне; в данном случае нет места никакому отчуждению, ибо в своем труде и в каждом произведенном им продукте человек находится «у себя».

Отчуждение возникает с прибавочным продуктом, наличие которого вызывается желанием путем обмена этой дополнительной продукции заполучить себе предметы для удовлетворения потребностей, которые не могут быть удовлетворены собственным производством. Тем самым производство изменяется принципиально, а именно труд превращается в труд ради приобретения, продукты становятся меновыми стоимостями, эквивалентами, которые служат для приобретения другого продукта, а обмен превращается в обмен меновыми стоимостями, которые делают человеческие отношения торговыми, то есть отношениями между товарами.

Овеществление человеческих связей и отношений имеет своим последствием всеобщее отчуждение человека, который делается отчужденным от своей сущностной деятельности, труда, продукта труда, а тем самым и от других людей, то есть от своей же родовой сущности.

Эта отчужденная форма производства и человеческих отношений, порождаемая системой частной собственности, оправдывается политической экономией, которая объявляет частную собственность необходимой основой общества; отсюда следует, что люди как частные собственники должны рассматривать свои отношения частного собственника к частному собственнику, что необходимая форма производства — производство меновых стоимостей, товаров, а его цель — обмен товаров, делающийся основой человеческих отношений, и что торговые отношения суть нормальные отношения между людьми. Она поэтому может также утверждать, будто между капиталистами и рабочими существует не раздор, а гармония, так как их общей сущностью является труд, который у рабочих проявляется в его деятельной форме, а у капиталистов — как труд по накоплению капитала ^82а.

Подобно тому как политическая экономия оправдывает капиталистическую систему и обусловленные ею бесчеловечные общественные отношения, так она оправдывает и порождаемые этой системой категории: обмен, торговлю, стоимость, цену, деньги, которые она точно так же считает естественными.

В противоположность буржуазным экономистам, Маркс рассматривает эти категории, как и капиталистическое производство вообще, в качестве форм проявления процесса овеществления человеческих отношений и потому квалифицирует их не как отношения вещей, а как производственные отношения, которые должны быть объяснены, исходя из общих условий капиталистической системы ⁸³.

В обществе, ставшем торговым обществом, возникает обмен товаров, который является отрицанием человеческой сущности, конкуренцией среди производителей. Однако политическая экономия выводит конкуренцию как основной закон капиталистического производства не из системы частной собственности, которая благодаря разделению и противопоставлению частных интересов вызывает войну всех против всех, а из случайных обстоятельств, преимущественно из корыстолюбия производителей ⁸⁴.

Поскольку буржуазные экономисты стремятся обосновать разумность капиталистической системы и тем самым скрыть последствия конкуренции, постольку они бессильны объяснить неизбежные для капиталистического производства перепроизводство и кризисы ⁸⁵.

Непосредственным результатом развития производства и конкуренции является разделение труда. Вследствие все большей специализации труда разделение труда превращает людей в автоматы, в духовных и физических уродов и усиливает разъединение и противопоставление людей друг другу, ограничивая каждого производителя одной определенной сферой деятельности, которую он уже не может оставить ⁸⁶.

Подобно тому как обмен товаров определяет характер производства в торговом обществе, так он обусловливает и характер ценности предметов в этом обществе. Поскольку основная цель капиталистического производства — созидание предметов, служащих меновыми стоимостями, постольку в капиталистической системе стоимость предмета распадается на потребительную стоимость (в ней выражается полезность предмета) и на меновую стоимость (в ней выражается покупательная сила предмета, то есть возможность приобретать с его помощью другой предмет путем обмена и рассчитывая на получение выгоды).

Меновая стоимость, то есть стоимость обмениваемых предметов, определяется тем, что стоимость вещей, в которых испытывается потребность, приравнивается к стоимости тех вещей, которые предлагаются для обмена.

Согласно рикардовской теории трудовой стоимости, это отождествление становится возможным потому, что имеется общий элемент различных человеческих продуктов — необходимый для их производства абстрактный труд; различное количество абстрактного труда, воплощенного в продуктах, определяет и различную меновую стоимость этих продуктов ⁸⁷.

Поскольку тогда Маркс еще не понимал рационального зерна рикардовской теории трудовой стоимости, которую он подверг разработке позднее, эта теория была им сразу же отвергнута, ибо, как подчеркнул Энгельс, в капиталистической системе реальной является лишь стоимость, которая определяется конкуренцией и выражается в рыночной цене ⁸⁸; он отверг ее, далее, потому, что, согласно собственным предпосылкам Рикардо, прибыль с капитала и земельная рента, то есть дань, уплачивать которую вынуждает частный собственник, становятся составными частями цены товара ⁸⁹; наконец, и это было для Маркса решающей причиной, он отверг, теорию трудовой стоимости Рикардо потому, что она является выражением бесчеловечности капиталистической системы, поскольку в ней принимается в расчет не потребительная стоимость, соответствующая реальным человеческим потребностям, а лишь меновая стоимость, в основе которой лежит отчуждение человека ⁹⁰.

Переход частной собственности через меновую стоимость к системе финансовых отношений Маркс объясняет обменом, который как отношение частной собственности к частной собственности опосредован меновой стоимостью, находящей свое выражение в цене и деньгах ⁹¹.

Меновая стоимость предмета выражается в цене, выступающей в политической экономии в форме нормальной цены, то есть рыночной цены.

В противоположность Рикардо, Маркс вместе с Энгельсом считает, что нормальная цена в качестве меновой стоимости определяется не только трудовой стоимостью, но также конкуренцией и издержками производства. Как и в меновой стоимости, в цене он видит выражение отчуждения, ибо в ней продукция оценивается не в связи с человеком, а в связи с торгашеской деятельностью ⁹².

Цена вновь находит свое выражение в деньгах. В деньгах продукты, теряя всякие специфические особенности, приобретают совершенно безразличную форму и становятся абстракциями. Так как в связи с этим их реальное отношение с деньгами не может быть воспринято непосредственно, деньги в качестве таковых должны казаться абсолютной, независимой от обмениваемого предмета сущностью, и потому они лучше

всего подходят для выполнения роли посредника в обмене товаров ⁹³.

Политэкономы, рассматривающие деньги вне человеческих отношений и подчеркивающие в деньгах прежде всего их посредническую роль, игнорируют их бесчеловечную сущность и их роль в процессе отчуждения человека. Поскольку в них как посредниках обмена товаров исчезает всякое непосредственное человеческое отношение к предназначенным для обмена продуктам и к их свойствам, то в них также находит свое самое рельефное выражение овеществление человеческих отношений и связей и отчуждение как господство вещи над человеком ⁹⁴.

Как инструмент опосредования деньги выражают общественное отношение, поэтому их истинная сущность обнаруживается не столько в металлических деньгах, сколько в бумажных, развиваясь в них наиболее полно ⁹⁵.

В противоположность современным буржуазным экономистам, которые характеризуют бумажные деньги как наиболее приемлемые формы, с помощью которых деньги осуществляют свои функции посредников обмена, Маркс подчеркивает, что в этих формах впервые прямо проявляется отчуждающее действие денег.

Кредит и банки, будучи дальнейшим развитием системы финансовых отношений, точно так же являются формами обесчеловечения, Кредит, по видимости, ликвидирует отчуждение человека (ибо в нем человек вновь возвращается к человеческим отношениям с человеком), но под видимостью доверия он скрывает величайшее недоверие, и отчуждение достигает в нем наивысшего пункта ⁹⁶.

Система денежных отношений находит свое завершение в банковской системе, являющейся реальной силой в буржуазном обществе и буржуазном государстве ⁹⁷.

С помощью теории отчуждения, которую Маркс уже применил при критике гегелевской философии права и в статье «К еврейскому вопросу», он сумел глубже проникнуть в сущность капитализма, рассматривая капиталистическое произ-

водство и его экономические категории как общественные отношения и приближаясь к совершенно новому методу его критики. Тем самым он сумел проницательнее, чем Энгельс, раскрыть противоречивость и бесчеловечность капиталистической системы и выработать более прочную основу для своих коммунистических взглядов.

В своем идейном развитии Маркс столкнулся с необходимостью использования теории отчуждения. Ее недостаток с точки зрения критики капиталистической экономики состоял в том, что она склоняла Маркса к несколько метафизически абстрактному пониманию труда как человеческой практики, как проявления человеческой «сущности» или к пониманию его в отчужденной форме как деятельности самоотчуждающегося человека. Это привело Маркса к отрицанию теории трудовой стоимости Рикардо, тогда как развитие ее в качестве теории стоимости и прибавочной стоимости давало возможность правильно разрешить вопросы о происхождении частной собственности и об отношении труда и капитала.

Критика капиталистического производства и экономических категорий позволила Марксу продолжить критический анализ заработной платы, прибыли и земельной ренты как главных форм доходов при капитализме, причем он и здесь подчеркивает бесчеловечность капиталистической системы и противоречивость политической экономии ⁹⁸.

Подобно тому как частная собственность рассматривается буржуазной политической экономией в качестве естественной, необходимой основы общества, так и противоположность между заработной платой, прибылью и земельной рентой, соответствующая расчленению на труд, капитал и земельную собственность, превращается политической экономией в естественно данный факт; из этого делается вывод о необходимости капиталистической системы. В противоположность этому, Маркс показывает, что заработная плата, прибыль и земельная рента суть проявления системы частной собственности. При этом он раскрывает противоречивость буржуазной политической экономии, которая рассматривает труд как творца всех стоимостей, но которая наряду с этим оправдывает эксплуатацию труда капиталом и далее объявляет конкуренцию основным законом капитализма, упуская, однако, при этом из виду, что благодаря накоплению капитала и росту крупной земельной собственности конкуренция ведет к монополии, то есть к отрицанию конкуренции.

В своем анализе заработной платы Маркс описывает положение рабочих в 40-х годах, когда мануфактурное производство уступало место фабричной системе. Либеральная экономическая система вела к обостряющейся конкуренции и к всеобщей анархии в производстве, которые влекли за собой все более тяжелые кризисы. Все более широко распространявшееся применение машин, приводившее к увеличивающейся занятости в производстве мизерно оплачивавшихся женщин и детей, к падению заработной платы и увеличению рабочего дня, вызывало постоянное ухудшение положения рабочих, которых не защищали ни сильные профсоюзы, ни социальное законодательство.

В процессе анализа вопроса о заработной плате Маркс, который, в отличие от Энгельса, еще не обладал основанными на собственных наблюдениях знаниями о положении рабочего класса, ссылается на различные произведения социальных политиков и социалистов ⁹⁹.

В своей полемике с буржуазными экономистами Маркс прежде всего устанавливает, что разделение на заработную плату, прибыль и земельную ренту, выступая для рабочего как результат противопоставления капитала труду, оказывается для него роковым: страдает только он один ¹⁰⁰.

Вопреки выставленному политической экономией принципу, согласно которому труд — единственный созидающий стоимость элемент и источник всех богатств, на долю заработной платы падает лишь самая малая часть продукции ¹⁰¹.

Плата, получаемая рабочим при продаже своего труда, есть не эквивалент, а лишь вычет из стоимости продукта, часть, которую он к тому же должен отвоевать себе в тяжелой борьбе. В этой борьбе капиталист непременно побеждает, ибо на его стороне все преимущества. А именно, располагая богатствами, капиталист может дольше прожить без рабочего, чем рабочий без него; к этому прибавим, что капиталисты объединены для защиты от выступлений противостоящих им рабочих и что капиталист имеет дополнительные доходы (ренту, арендную плату, которых нет у рабочего) ¹⁰².

В этой борьбе между капиталистом и рабочим заработная плата низводится до самого низкого уровня и обеспечивает рабочему и его семье лишь самый необходимый прожиточный минимум, так что обычная заработная плата позволяет вести не человеческое, а животное существование ¹⁰³.

Поскольку при капитализме рабочий вынужден продавать свой труд, то есть свою жизненную силу, как товар, постольку

он сам становится товаром и оказывается в тех же самых условиях существования, что и товары. Таким образом, его существование, как и существование любого другого товара, зависит от предложения и спроса; он счастлив, если есть спрос на него, если он вообще находит себе работу. Если же предложение со стороны рабочих больше, чем спрос на них, то часть рабочих становится безработными и тем самым обречена на нищету и голодное существование ¹⁰⁴.

Рабочий, превратившийся в товар, становится как товар тем дешевле, чем больше производится товаров в результате улучшения машин и удлинения рабочего дня. К этому надо добавить, что, в противоположность капиталисту, который легко может использовать свой капитал в каком-либо другом месте, рабочий, вследствие разделения и специализации труда, чрезвычайно сузивших сферу его труда, ограничен одной определенной отраслью производства и, кроме того, легко может быть заменен безработным; это вынуждает рабочего соглашаться с требованиями капиталистов, если он не хочет лишиться куска хлеба ¹⁰⁵.

Если же он и находит работу, то из-за неустойчивости рынка его положение все равно оказывается самым невыгодным, потому что размеры заработной платы гораздо постояннее цен, а также потому, что при этой неустойчивости рабочий, не выигрывая от получаемых капиталистом выгод, неизбежно разделяет, однако, его потери ¹⁰⁶.

Положение рабочего меняется в зависимости от экономической конъюнктуры. В подавляющем большинстве случаев он страдает при плохой конъюнктуре, или, как говорит Маркс, при уменьшении богатства общества, ибо ввиду падения спроса и проистекающей отсюда безработицы ставится под угрозу его существование, в то время как капиталист страдает только от уменьшения размеров барыша ¹⁰⁷.

Наиболее благоприятно для рабочего состояние роста богатства общества, поскольку тогда спрос на рабочих превышает предложение и начинается конкуренция между капиталистами за увеличение своего производства. Но даже тогда положение рабочего остается сравнительно плохим, ибо капитал возрастает больше и быстрее, чем заработная плата, а увеличивающееся производство приводит к тому, что рабочий надрывается за работой, большая часть труда заменяется машинами, усиливается его порабощение властью производимого им же капитала. Если достигается максимально высокая ступень производства, то вследствие наступающего перепроизводства спрос на труд падает, что вызывает новую конкуренцию среди рабочих и тем самым новое снижение заработной платы, безработицу и нищенское существование ¹⁰⁸.

Эти гнетущие отношения, которые особенно влияют на неквалифицированного рабочего, более всего страдающего от растущей конкуренции, давят на всех рабочих, чье положение постоянно ухудшается ввиду замены ручного труда машинным ¹⁰⁹.

Однако политическая экономия не проявляет заботы о судьбе пролетариев, ибо для нее труд — не сущностная деятельность человека, а лишь средство приобретения и элемент, создающий стоимость; таким образом, она рассматривает рабочего не как человека, а лишь в качестве производящей силы и потому может выдвинуть положение, что он — как и лошадь — должен получать именно столько, сколько необходимо для того, чтобы быть в состоянии работать ¹¹⁰. Она вообще не

рассматривает рабочего в безработное для него время и предоставляет заниматься этим полиции, уголовной юстиции и религии ¹¹¹.

Подводя итог, Маркс констатирует, что если встать на точку зрения буржуазной политической экономии и с помощью ее же собственных принципов сравнить теоретические притязания рабочих с их реальным положением, то результат

окажется следующим: вопреки ее принципам, согласно которым теоретически рабочему достается весь продукт, ибо только труд создает стоимость, рабочий получает мизерную, самую незначительную часть продукта. Далекий от того, чтобы быть в состоянии благодаря своему труду купить все, он вынужден продавать самого себя, чтобы вообще суметь прожить.

В то время как благодаря его труду капиталисты и земельные собственники обогащаются, рабочий беднеет, и как раз в той мере, в какой он трудится; в то время как он производит возрастающее богатство буржуазного общества, последнее превращает его в машину, вследствие увеличивающейся конкуренции втягивает его в лихорадочную гонку перепроизводства и, в конце концов, в безработицу и нищету ¹¹².

При анализе прибыли и земельной ренты Маркс вслед за Энгельсом показывает, что эти формы доходов — дань, которой облагается труд ¹¹³.

Простое накопление продуктов мануфактуры и земледелия в форме «фонда» само по себе еще не есть капитал; «фонд» становится капиталом лишь тогда, когда он приносит своему собственнику доход или прибыль ¹¹⁴.

Капитал является не просто накопленным трудом, как утверждают экономисты, а чужим накопленным трудом и как таковой противостоит рабочему в качестве враждебной силы ¹¹⁵.

Он увеличивается благодаря своей власти покупать, благодаря своей покупательной силе, которой ничто не может противостоять и которая обеспечивает ему господство над трудом и его продуктом¹¹⁶.

Прибыль, которая не является вознаграждением за личный труд капиталиста, а вырастает из капитала, функционирующего благодаря труду других людей, находится в определенном отношении к стоимости употребленного капитала; капиталист нисколько не был бы заинтересован в том, чтобы затрачивать большую, а не меньшую часть своего капитала, если бы его прибыль не увеличивалась пропорционально вложенному капиталу ¹¹⁷.

Трудно точно определить обычную среднюю норму прибыли, ибо она зависит от многих, подчас не поддающихся

учету условий, однако ее можно измерить косвенно: на основании денежного процента. Если с помощью денег можно получать большую прибыль, то денежный процент высок; в противном же случае он невелик, и, таким образом, изменение размера процента дает возможность рассчитать норму прибыли ¹¹⁸.

Самая низкая норма прибыли всегда должна быть несколько выше того, что необходимо для возмещения случайных потерь, которым подвержено любое применение капитала. Наивысшая норма прибыли та, которая в большинстве товаров целиком поглощает земельную ренту и сводит к минимуму заработную плату, содержащуюся в произведенных товарах ¹¹⁹.

Основой увеличения прибыли является увеличение производства товаров и разделение труда. Чем больше товар обрабатывается, тем больше возрастает та часть цены, которая приходится на заработную плату и прибыль, в то время как часть, приходящаяся на земельную ренту, остается относительно неизменной ¹²⁰.

При различных способах применения капитала прибыль меняется в зависимости от риска, то есть от большей или меньшей надежности капиталовложений ¹²¹.

Извлекаемая прибыль — единственный мотив, которым капиталист руководствуется, вкладывая свой капитал. Самым выгодным для него является такое применение капитала, которое при максимальной надежности приносит наибольшую прибыль. Это применение не обязательно должно быть самым полезным для общества, а зачастую даже противоречит его интересам, так как при капитализме труд и производство направляются и регулируются по планам и расчетам капиталистов ¹²².

Наивысшая из возможных прибылей извлекается благодаря монополии. Единственным оружием против монопольной цены является конкуренция; но конкуренция становится возможной лишь благодаря многообразному накоплению капиталов, которое в свою очередь оборачивается односторонним накоплением и ведет к монополии. Концентрация капитала в руках немногих — неизбежный при капитализме процесс. Вследствие конкуренции уменьшаются прибыли капиталистов. Страдают от этого главным образом более мелкие капиталисты, которые угнетаются и поглощаются крупными капитали-

стами, удовлетворяющимися более низкой прибылью и имеющими возможность продавать и покупать дешевле и вкладывать относительно меньший капитал ¹²³.

Земельная рента в еще меньшей мере, чем прибыль, является результатом труда того, кто ее получает ¹²⁴. Это — доход, причитающийся земельному собственнику и извлекаемый независимо от того, произведены ли улучшения в хозяйстве этого собственника. Она меняется в зависимости от плодородия почвы, которое также может быть воссоздано, и от месторасположения, безотносительно к плодородию почвы ¹²⁵.

Земельная рента, уровень которой зависит от обстоятельств борьбы между арендатором и земельным собственником ¹²⁶, увеличивается вместе с ростом населения и его потребностей, вызывающим больший спрос на продукты питания и сырье, а также вместе со спросом на какое-либо доселе мало использовавшееся или совсем не потреблявшееся сырье. Так, например, колоссально возросла рента на участках с залежами угля, что было вызвано строительством и эксплуатацией железных дорог и пароходов ¹²⁷.

Из того факта, что земельная рента повышается с прогрессом и ростом богатства общества, политэкономы заключают, что земельный собственник заинтересован в благе общества. Однако в действительности рост земельной ренты, как и прибыли, связан с увеличением нищеты. Не только арендаторы, но и сельскохозяйственные рабочие столь же враждебно противостоят земельному собственнику, как рабочие мануфактур и фабрик — капиталисту.

Подобно капиталисту, обладатель земельной ренты стремится свести заработную плату к минимуму, ибо чем меньше заработная плата сельскохозяйственного рабочего, тем большую ренту он может требовать от арендатора. Постоянное повышение арендной платы доказывает мнимость совпадения интересов земельного собственника с интересами общества ¹²⁸.

Что касается отношений между сельскохозяйственным рабочим, арендатором и земельным собственником, то не имело смысла сожалеть о конце эпохи феодального владения, когда земельная собственность носила еще личный характер и когда земельный собственник и сельскохозяйственный рабочий ка-

зались связанными друг с другом более интимно, чем на основе чисто денежных отношений. Сельскохозяйственный рабочий при феодализме находился точно так же, как и теперь при капитализме, под господством земли как чуждой силы; но поскольку господство земли при феодальном строе вуалировалось видимостью интимных, личных связей между собственником земли и сельскохозяйственным рабочим, то романтики могли окружать ореолом феодальное землевладение ¹²⁹. Между тем с развитием торговли и промышленности земельная собственность была целиком и полностью вовлечена в движение частной собственности, превратившись в товар. Вследствие этого отношение между землевладельцем, арендатором и сельскохозяйственным рабочим утратило видимость личной связи, оно было сведено к отношению эксплуататора с эксплуатируемым, и, таким образом, целиком и полностью выявилась также капиталистическая сущность земельной собственности ¹³⁰.

Как и промышленность, земельная собственность подпала под действие закона конкуренции. Отношения между крупным и мелким землевладением такие же, как между крупным и

мелким капиталом; мелкий землевладелец относится к крупному, как ремесленник к фабриканту, и подпадает под власть крупного землевладельца точно так же, как ремесленник — под власть промышленника. А именно: крупный землевладелец в состоянии сразу произвести большие капиталовложения, превышающие силы мелкого землевладельца; благодаря применению машин крупный землевладелец может также осуществить экономию издержек производства, в конце концов доход, извлекаемый мелким землевладением посредством эксплуатации арендаторов, сводится на нет, так что мелкое землевладение по сравнению с крупным становится простым инструментом труда ¹³¹.

Вследствие конкуренции в сельском хозяйстве происходит такая же концентрация, как и в промышленности. Раздел земельной собственности, соответствующий движению конкуренции в сфере промышленности, приводит к таким же результатам, как и эта конкуренция. Сначала раздел крупного землевладения ликвидирует феодальную монополию на землю; однако подобно тому как в промышленности конкуренция побеждается своею противоположностью из-за того, что благодаря накоплению капитала конкуренция приводит к поглощению более слабых капиталистов крупными и к монополии, так и в землевладении раздел вследствие разорения мелких землевладельцев приводит к концентрации земельной собственности и тем самым к возрождению монополии ¹³².

В своей оценке развития земельной собственности Маркс подвергает критике как раздел землевладения — который не упраздняет частную собственность, а делает ее всеобщей и затрудняет рациональное ведение сельского хозяйства,— так и монополию на землю, которая укрепляет систему частной собственности.

В противоположность устранению монополии с помощью

парцеллирования Маркс требует ее устранения путем полной ликвидации частной собственности на землю ¹³³.

Тогда мелкое землевладение и монополия на землю уступят место коллективной собственности ассоциированных производителей и земля превратится в подлинную собственность ставших равными людей. Одновременно будут сохранены преимущества крупного землевладения ¹³⁴.

При изложении процесса развития земельной собственности, ведущего от феодального землевладения через парцеллирование к монополии на землю, Маркс показывает, что принципиально изменилась сущность земельной собственности вследствие ее превращения в капитал.

Земельная собственность как феодальное землевладение существенно отличается от капитала, составляющего ее противоположность. Различие это проистекает из свойственной земельной собственности и капиталу разнородности как сфер производства, так и самого труда. В то время как в области промышленного капитала труд, ставший совершенно безразличным к своему содержанию, превращается в абстрактный труд, в сфере земельной собственности труд первоначально не выступает в этой абстрактной форме, ибо он еще очень тесно связан с землей ¹³⁵.

Однако благодаря все большему втягиванию земельной собственности в сферу капитала различие между земельной собственностью и капиталом все больше сглаживается, и прежде всего опосредствующей деятельностью арендатора. Поскольку последний, в отличие от феодала, производит продукты земли с целью продажи и извлечения прибыли, он выступает как капиталист ¹³⁶.

Процесс преобразования земельной собственности совершается по мере того, как она утрачивает свой феодальный характер и все более и более превращается в товар, то есть в предмет купли и продажи и тем самым — в капитал, который приносит проценты в форме земельной ренты ¹³⁷.

Несмотря на постепенное преобразование земельной собственности в капитал, землевладелец и капиталист, вследствие противоположности их материальных интересов, остаются враждебно настроенными друг против друга. В то время как землевладелец, в силу сказанного, вынужден продавать продукты земли возможно дороже, капиталист, напротив, очень заинтересован в удешевлении продукта питания и снижении цен на сырье, позволяющем уменьшать издержки производства.

Как и Энгельс в своей статье «Положение Англии», опубликованной в «Vorwärts», Маркс подчеркивает, что капиталист и земельный собственник стыдливо замалчивают истинную материальную причину их противоположности, а именно столкновение движимой и недвижимой собственности, и что каждый из них, наоборот, возвышенно и свято клянется, будто бы он ведет борьбу против недостойного врага во имя высших принципов ¹³⁸.

Однако экономическое развитие необходимо и неотвратимо привело к победе капитала над земельной собственностью, промышленности — над земледелием, движимой собственности — над недвижимой ¹³⁹. В то время как экономическая и об-

щественная власть земельного собственника как представителя еще неразвитой частной собственности постоянно уменьшается, власть капиталиста увеличивается. С одной стороны, в процессе разложения феодального землевладения значительная часть земельной собственности попадает в руки капиталиста; как собственник земли он уже может прямо получать часть необходимого ему сырья, что непосредственно идет на увеличение его капитала. С другой стороны, обнищание арендатора и разорение мелкого землевладельца все больше бросают сельское население в объятия промышленности и требуют ее развития ¹⁴⁰.

Если промышленность, как в Англии, например, уже достигла большого могущества, то путем снижения таможенных тарифов она вовлекает отечественное земледелие в конкуренцию с зарубежным и, наконец, бросает его на произвол этой конкуренции ¹⁴¹.

Победа капитала над земледелием и превращение сельскохозяйственного производства в товарное производство все больше устраняют различие между земельным собственником и капиталистом, так что, в конце концов, остаются только два класса населения: капиталисты и пролетарии ¹⁴³.

Пролетаризация среднего сословия (ремесленники, арендаторы, мелкие промышленники и мелкие землевладельцы) и обострение классовой борьбы между капиталистами и пролетариями обязательно должны вылиться в революцию, которая уничтожит систему частной собственности ¹⁴⁴.

После этого изложения развития частной собственности как диалектического развития отношения между трудом и капиталом, конечным результатом которого явится коммунистическая

революция ¹⁴⁵, Маркс следующим образом подытоживает свою критику буржуазной политической экономии: «Мы исходили из предпосылок политической экономии. Мы приняли ее язык и ее законы. Мы предположили как данное частную собственность, отделение друг от друга труда, капитала и земли, а также заработной платы, прибыли на капитал и земельной ренты; далее, разделение труда, конкуренцию, понятие меновой стоимости и т. д. На основе самой политической экономии, пользуясь ее собственными словами, мы показали, что рабочий низводится на степень товара, притом самого жалкого, что нищета рабочего находится в обратном отношении к мощи и размерам его продукции, что необходимым результатом конкуренции является накопление капитала в руках немногих, то есть еще более страшное восстановление монополии, что в конце концов исчезает различие между капиталистом и земельным рантье, между хлебопашцем и промышленным рабочим и все общество неизбежно распадается на два класса—собственников и лишенных собственности рабочих»¹⁴⁶.

Вслед за критикой буржуазной политической экономии Маркс анализирует капиталистическую систему и буржуазное общество точно так же с точки зрения отчужденного труда, описывая его последствия ¹⁴⁷.

Все формы отчуждения, тяготеющие над всеми людьми, и в особенности над рабочими, Маркс объясняет тем обстоятельством, что в условиях капитализма трудовая деятельность человека есть отчужденная и отчуждающая деятельность. Это относится прежде всего к рабочему, труд которого является не средством его опредмечивания, а средством его распредмечивания.

Первое последствие системы частной собственности для рабочего заключается в насильственном отделении от него продукта его труда, который становится чуждым и враждебным рабочему. Вынужденный отчуждать, продавать свою жизненную силу, свою деятельность, он лишается продукта своего труда, становясь тем беднее, чем больше он производит.

Подобно тому как в области религии, в которой человек тем меньше остается самим собой, чем больше он полагает себя в боге, так и при капитализме рабочий становится тем беспредметнее, тем сильнее обесценивается, чем больше предметов и ценностей он производит ¹⁴⁷. Продукт его труда, зафиксированный в чуждом предмете, выступает по отношению к нему как не зависящая от него вещь, так что опредмечивание его труда становится для него утратой предмета, а претворение его жизненных сил в действительность — выключением его из действительности. Вхождение рабочего в действительность посредством труда оказывается для него фактически до такой степени выключением из действительности, что ему не остается ничего другого, как умирать голодной смертью,— опредмечивание становится для него до такой степени утратой предмета, что он лишается самых необходимых для жизни и работы предметов; наконец, освоение предметного мира превращается у него до такой степени в отчуждение, что чем больше предметов он производит, тем больше подпадает под господство своих продуктов¹⁴⁸.

Поскольку рабочий становится тем беднее, тем беспредметнее и бессильнее, чем большие размеры и мощь приобретает его продукция, постольку в капиталистической системе мир вещей приобретает ценность в той мере, в какой обесценивается рабочий, так что богатство создаваемого им предметного мира противостоит его бедности ¹⁴⁹.

Это отчуждение рабочего в продукте своего труда и все последствия такого отчуждения — неизбежный результат капиталистической системы, в которой рабочий производится как товар, следовательно, существует не как человек, а как товар, то есть в той форме самоотчуждения, которая представляет собой полную потерю человека ¹⁵⁰.

Под воздействием закона спроса и предложения на товары рабочий, вынужденный продавать себя как товар и тем самым превращать опустошение самого себя в беспрерывный процесс, становится тем более дешевым товаром, чем больше товаров он производит.

Его обесценение возрастает с развитием машинного производства, которое удлиняет рабочее время и влечет за собой падение заработной платы до минимума, превращая рабочего вследствие специализации труда в придаток машины ^150а.

Вынужденный предлагать свой труд владельцу машин, капиталисту, силе и власти которого он беспрекословно подчинен, рабочий, чтобы не остаться безработным, должен полностью следовать его воле ¹⁵¹.

Вследствие своего подчинения законам мира товаров рабочий делается не только бедным, но он также обесценивается и как человек и поэтому превращается в духовно и физически обесчеловеченное существо ¹⁵².

Это обесценение и обесчеловечивание достигают своей вершины тогда, когда рабочий не находит себе никакого занятия, ибо буржуазное общество не заботится о безработных ¹⁵³.

Между тем, коль скоро рабочий перестает трудиться для капитала, он превращается не только в бесполезный и обесцененный, но и во вредоносный предмет, ибо тогда рабочий стано-

вится источником убытков для общества, которое как-то должно заботиться о его поддержании. Поэтому Рикардо и Милль объявили существование рабочего не только безразличным, но и опасным, если он не доставляет прибыли; эти соображения послужили почвой для теории Мальтуса, сделавшего предметом своего рассмотрения искоренение безработицы ¹⁵⁴.

Эта враждебная позиция капиталиста по отношению к рабочему объясняется тем, что значение самоотчуждения рабочего в продукте своего труда заключается не только в том, что данный продукт становится чуждым ему предметом и что поэтому рабочий беднеет, но и в том, что продукт труда превращается в самостоятельную силу, противостоящую ему в качестве капитала и с враждебностью выступающую против него, требуя от него, чтобы он работал за все уменьшающуюся заработную плату ¹⁵⁵.

Следовательно, в капиталистической системе, где утрачивается естественная связь человека со своим продуктом и где эта связь превращается в противоположность между ним и его продуктом,— в условиях этой системы производство, происходящее за счет существа человека, ведет к его уничтожению, к обесценению и потере жизни.

Однако система частной собственности уничтожает и обесчеловечивает не только рабочего, но и капиталиста, поскольку он тоже оказывается во власти отчужденного мира. Господство продукта над производителем в действительности оказывает воздействие не только на наемного рабочего, который сам производит эксплуатирующий и угнетающий его капитал, но и на капиталиста, который равным образом порабощен своей собственностью, капиталом как чуждой силой и поэтому, подобно рабочему, отчужден в своем отношении к продукту труда, с тем лишь различием, что то, что у рабочего является деятельностью отчуждения, у него проявляется как состояние отчуждения ¹⁵⁶.

Для рабочего эти последствия отчужденного труда, проистекающие из того, что он оторван от продукта своего труда, образуют объективную сторону действия данного отчуждения. Но оно оказывает и субъективное влияние на рабочего: отчуждение вызывает в нем чувство обездоленности, эксплуатации, угнетения, которое вырастает в чувство ненависти и гнева как против своего труда и его продукта, так и против обесчеловечивающего режима ¹⁵⁷.

Однако отчужденный труд отрывает рабочего не только от продукта его деятельности, но и от самой его деятельности, которая также становится чуждой и враждебной ему. Отчуждение проявляется не только в результате, в продукте труда, но и в акте производства, в самом труде, и это, в сущности, составляет основу всякого отчуждения. Если рабочий вынужден отчуждать, продукт своего труда, то это происходит именно потому, что он отчуждает себя в самом акте производства, что продукт труда есть результат отчуждения труда ¹⁵⁸.

Поскольку капиталистическая система неспособна предоставить каждому человеку подобающую ему деятельность и подавляет потребность в свободной, всесторонней деятельности, то у всех людей, а особенно у рабочих, утрачивается истинно творческий характер труда, при котором человек развивает свои физические и духовные силы и его жизнь становится все богаче и плодотворнее; истинно творческий труд заменяется трудом отчужденным.

Унизившись до средства чисто физического существования и подчинившись элементарнейшим потребностям, которые даже не являются собственными потребностями, труд как отчужденный труд не имеет никакого отношения к истинной сущности рабочего и потому остается для него внешним и чуждым ¹⁵⁹.

Отчуждение труда еще больше возрастает вследствие постоянно растущего разделения труда, которое чрезвычайно сужает поле деятельности рабочего и вынуждает его к монотонному и отупляющему труду ¹⁶⁰.

Это отличает современного фабричного рабочего, привязанного к одной определенной машине и ставшего ее придатком, от ремесленника, который, будучи искусен в различных видах работ, свободно распоряжается своим инструментом и может самостоятельно обрабатывать предмет труда ¹⁶¹.

Разделение труда оказывается роковым для рабочего также и потому, что дистанцию между ним и буржуа вследствие различия в их занятиях оно превращает в непроходимую пропасть. В то время как буржуа занят преимущественно умственным трудом, рабочий с детства прикован к труду механическому, который не оставляет ему никакой возможности пробить себе дорогу с помощью духовной деятельности.

Поскольку труд для пролетария есть не свободная, а вынужденная деятельность, принудительный труд, постольку для него этот труд обозначает не зависящую от него, внешнюю, против него направленную деятельность, из-за которой он погибает физически и духовно. Поэтому труд для него становится также

мукой и возбуждает в нем отвращение и ярость, которые проявляются в том, что он, если только его ничто не принуждает, бежит от труда, словно от чумы ¹⁶².

Поскольку труд выступает для рабочего не как самоопредмечивание, а как потеря его самого, то рабочий чувствует себя человеком лишь в своих животных функциях: в еде, питье, деторождении; в своих же человеческих функциях, в своем труде он, наоборот, чувствует себя животным. Так животное становится в нем человеческим, а человеческое — животным ¹⁶³.

Так взаимно дополняются оба аспекта отчуждения пролетария: подобно тому как продукт труда является его опредмеченным самоотчуждением, так и сам труд, производство есть деятельность его самоотчуждения. Наряду с отношением человека к продукту своего труда и к самому труду отчужденный труд определяет также и отчужденное отношение человека к природе, к самому себе и другому человеку ¹⁶⁴. Эти формы отчуждения проистекают из того, что человек в капиталистической системе не является родовым существом, то есть истинным общественным существом.

Только благодаря своему поведению как родового существа, то есть как свободного, универсального существа, человек доказывает, что он действительно человек. Его универсальность как родового существа проявляется в его созидающей жизни, в которой он творчески преобразует предметный мир, посредством переработки природы превращая ее в материю, в предмет и орудие своей свободной, сознательной деятельности. В процессе этой переработки природы, которую он присваивает благодаря своему личному труду, связанному с деятельностью других людей, то есть посредством общественного производства, и которую делает своим произведением, человек опредмечивает свои жизненные силы и своим участием в общем деле людей утверждает себя как сознательное родовое существо ¹⁶⁵.

Из-за того что труд является отчужденным, природа превращается в чужой, противостоящий человеку мир, в котором он не может опредметить себя по-человечески. Вместо того чтобы овладеть природой, преобразовывая ее на человеческий лад, он отторгается от нее как от области его свободной деятельности; в условиях отношений частной собственности природа становится для человека тем отчужденнее, чем больше она преобразуется ¹⁶⁶.

Одновременно отчужденный труд отчуждает у человека его истинную сущность. Подчиняя жизнедеятельность человека удовлетворению самых элементарных потребностей, отчужденный труд превращает его в изолированного частного человека, то есть в противоположность истинного человеческого существа, и вследствие извращения его жизнедеятельности ставит человека в извращенное отношение к самому себе ¹⁶⁷.

Поскольку деятельность человека низводится до средства индивидуального животного существования, то родовая, социальная сущность человека становится в конце концов чуждой ему.

А именно, если человек оторван от своей сущности, отчужден от самого себя и противопоставлен самому себе, то он отделен также и от других людей и противостоит им столь же отчужденно и враждебно, как они ему. Это противопоставление, препятствующее человеческому отношению людей друг к другу, то есть их общению между собой как родовых существ, вызывает противопоставление всех людей в соответствии со своими классовыми интересами ¹⁶⁸, которое по-настоящему дает о себе знать лишь тогда, когда эти враждебные группировки выступают в форме противоположности капитала и труда ¹⁶⁹.

При капитализме наемный рабочий, лишенный продукта своего труда, свободы труда и тем самым человечности, эксплуатируется тем, кто сам не производит и, выступая по отношению к

рабочему как господин, живет совершенно иначе, чем рабочий, который производит предмет. Этот человек, извлекающий доход из продукта деятельности наемного рабочего, которого он лишает как наслаждения продуктом, так и радости созидания, неизбежно столь же враждебно настроен против наемного рабочего, как и последний против него ¹⁷⁰.

Вследствие этого антагонистического отношения между наемным рабочим и капиталистом, которое постоянно воспроизводится в капиталистической экономике, потому что присвоение рабочего превращается в присвоение для капиталиста, люди в буржуазном обществе разделяются на два противоположных, враждебных класса. Внутри каждого из них они связаны между собой классовыми интересами, однако лишь в той мере, в какой эти интересы противоположны интересам другого класса; как только эта противоположность исчезает, единство класса нарушается конкурентной борьбой.

Следовательно, вместо того чтобы каждый человек осуществлял в свободном общественном труде свое истинное человеческое призвание, капиталистическая система в силу отчужденного характера труда человека калечит как эксплуатируемого наемного рабочего, так и эксплуатирующих капиталистов, делая невозможным существование свободного общественного производителя и порождая всеобщее отчуждение, которое отрывает людей от природы и противопоставляет друг другу ¹⁷¹.

В капиталистической системе, подавляющей у всех людей потребность действовать по-человечески, потребности утрачивают свой человеческий характер. В этой системе процесс обмена, в котором не воплощены ни непосредственная потребность

другого, ни собственная потребность производителя, опосредуется не человеческим отношением, а отчужденным трудом; цель такой системы — не всеобщее обогащение, а обман ¹⁷².

Потребность, определяющая и обусловливающая все другие потребности,— это потребность в деньгах, которая ведет к огромному, все ускоряющемуся росту денежного капитала ¹⁷³.

Жажда денег, попирающая истинные человеческие потребности, развязывает страсть к наживе; последняя при погоне капиталистов за рынком потребления толкает их на то, чтобы вызывать у потребителей все новые потребности. Поскольку при этом не принимается в расчет истинная человеческая ценность потребностей, постольку каждое развязывание новых потребностей служит обогащению одного человека за счет других. Каждый владелец товара спекулирует на том, чтобы пробудить в других людях как потребителях новые потребности, так что они все больше становятся жертвами и рабами иллюзорных, искусственно созданных потребностей. Что касается пролетариев, которых капиталист рассматривает скорее не как потребителей, а как производителей, поскольку свою прибыль он извлекает преимущественно путем снижения заработной платы, нежели продажей потребительских товаров, то капиталист, напротив, заинтересован в том, чтобы свести их потребности к минимуму, дабы иметь возможность снижать заработную плату. Поэтому-то он и стремится удержать потребности рабочего на максимально дешевом для капитала уровне, то есть на уровне, самом мизерном в количественном и качественном отношениях ¹⁷⁴.

Следовательно, жадность и корыстолюбие капиталиста там, где речь идет о потребностях, побуждают его прибегать к различным тактическим приемам в зависимости от того, какого круга людей это касается: людей состоятельных или же пролетариев. Так, в отношении имущих он рассчитывает на постоянное искусственно форсируемое расширение и утонченность потребностей, и, наоборот, он спекулирует на ограблении и искусственно создавшемся минимуме потребностей рабочих, у которых все, что выходит за рамки самых элементарных и примитивных потребностей, осуждается как расточительная роскошь ¹⁷⁵.

Проистекающее отсюда нечеловеческое положение пролетариата Маркс, негодуя, рисует в следующей картине: «Отчасти же это отчуждение обнаруживается в том, что утонченность потребностей и средств для их удовлетворения, имеющая место на одной стороне, порождает на другой стороне скотское одичание, полнейшее, грубое, абстрактное упрощение потребностей, или, лучше сказать, только воспроизводит самое себя в своем противоположном значении. Даже потребность в свежем воздухе перестает быть у рабочего потребностью. Человек поселяется снова в пещерах, которые, однако, ныне отравлены удушливым чумным дыханием цивилизации, по отношению к которым он чувствует себя неуверенно, как по отношению к чуждой силе, могущей в любой день ускользнуть от него, и из которых его могут в любой день выбросить, если он не внесет квартирной платы. Рабочий должен оплачивать эти покойницкие. Светлое жилище,

называемое Прометеем у Эсхила одним из тех великих даров, посредством которых он превратил дикаря в человека, перестает существовать для рабочего. Свет, воздух и т. д., простейшая, присущая даже животным чистоплотность перестает быть потребностью человека. Грязь, этот признак человека опустившегося, загнивающего, нечистоты (в буквальном смысле этого слова) цивилизации становятся для него жизненным элементом. Полная противоестественная запущенность, гниющая природа становится его жизненным элементом. Ни одно из его чувств не существует больше не только в его человеческом виде, но и в нечеловеческом, следовательно не существует больше даже в его животном виде. Происходит возврат к самым грубым способам (и орудиям) человеческого труда: так, например, ступальное колесо римских рабов стало орудием производства и средством существования для многих английских рабочих. Человек лишается не только человеческих потребностей — он утрачивает даже животные потребности. Ирландец знает уже только одну потребность — потребность в еде, притом уже только в еде, состоящей из картофеля, к тому же только из картофеля самого худшего сорта. Но в каждом промышленном городе Англии и Франции уже имеется своя маленькая Ирландия. У дикаря, у животного все-таки есть потребность в охоте, в движении и т. д., в общении с себе подобными.— Упрощением машины, упрощением труда пользуются для того, чтобы из совершенно ещё не развившегося, только формирующегося человека, из ребенка сделать рабочего, подобно как рабочий стал всеми заброшенным ребенком. Машина приноравливается к слабости человека, чтобы превратить слабого человека в машину» ¹⁷⁶.

Противоречивостью реализации потребностей капиталистами объясняется различная оценка потребностей буржуазными экономистами. В то время как одни из них, например Лодердель и Мальтус, превозносят роскошь и осуждают бережливость, другие, как Рикардо и Сэй, наоборот, рекомендуют бережливость и осуждают роскошь. Последние возводят дух бережливости в добродетель, ибо бережливость способствует увеличению капитала, но при этом они не замечают, что увеличение капитала и производства необходимо ведет к роскоши, без которой не может быть продана часть продукции. Что касается первых, то Маркс отмечает, что нельзя рекомендовать роскошь без того, чтобы одновременно не способствовать и бережливости, ибо в противном случае нельзя было бы заполучить необходимые капиталы для промышленности, производящей предметы роскоши ¹⁷⁷.

К бережливости как основе накопления капиталов сводятся в конечном итоге обе тенденции политической экономии, как и сама капиталистическая система. Движимый желанием произвести капитал и применить его с целью извлечения доходов, человек в этой системе экономит на всем, предаваясь ложному аскетизму, идущему в ущерб его человечности. Он не только экономит на всем, но и превращает все в деньги — даже честь и добродетель. Для человека, объятого страстью сбережения, заменой и наградой за оскудение и утерю человечности становится надежда на то, что с помощью накопленных денег он смог бы сделать все. Но это иллюзия, ибо ценность человека нельзя купить за деньги ¹⁷⁸.

Апология бережливости заводит политэкономов так далеко, что они рекомендуют бережливость даже рабочим, советуют им вкладывать деньги в капиталистические предприятия и восхваляют дух бережливости в качестве нравственного идеала, долженствующего побуждать рабочих еще больше ограничивать свои самые элементарные потребности, и это — в системе, где рабочий и без того вынужден довольствоваться лишь самым необходимым.

Это прославление бережливости толкает политическую экономию к проповеди аскетической морали, которая на место богатства материальных благ ставит богатство доброй совести и возлагает на человека невыполнимые обязанности. Поскольку политическая экономия выдвигает недостижимый нравственный идеал, постольку она впадает в противоречие, заключающееся в том, что, отрывая мораль от общественной жизни, она предписывает каждой из этих сфер разнородные нормы ¹⁷⁹. В действительности же жажда прибыли определяет как буржуазные общественные отношения, так и буржуазную мораль, сводящуюся к апологии денег и капитала.

Однако прославление денег равнозначно прославлению отчуждения человека, которое находит в деньгах свое крайнее выражение. Уже в статье «К еврейскому вопросу» Маркс подчеркнул, что буржуазное общество обесчеловечивается вследствие господства денег. Но там эта мысль еще не носила характера всеобъемлющего обобщения. В «Экономическо-философских

рукописях» она уже приобрела такой характер благодаря тому, что Маркс наряду с глубоким анализом социально-экономических отношений показывает, что деньги выступают как власть вещи над человеком и что господство денег как господство вещи есть необходимое следствие частной собственности.

Деньги Маркс рассматривает прежде всего как капитал, который увеличивается благодаря прибыли за счет труда; при анализе взаимоотношений между рабочими и капиталистами он исследует бесчеловечные результаты действия денег как капитала. Затем Маркс показывает, каким образом создается капитал благодаря бережливости, толкающей на то, чтобы все превратить в деньги с надеждой все купить и тем самым суметь принудить других людей все продавать.

Имея в виду эту всеобщую продажность, обусловленную деньгами, Маркс подвергает анализу более далекие обесчеловечивающие последствия действия денег ¹⁸⁰.

Власть денег опирается на власть частной собственности, которая овеществляет человеческие отношения. Этот процесс овеществления был значительно ускорен и усилен благодаря переходу от натурального хозяйства к денежному. В условиях натурального хозяйства частная собственность была еще тесно связана с теми, кто ею обладал, и потому могла быть отчуждена лишь с большим трудом; в условиях же денежного хозяйства она стала подвижной и легко отчуждаемой, ибо здесь деньги превратились во всеобщего посредника обмена ¹⁸¹. Эту роль посредника деньги могут выполнять лишь потому, что в них исчезает всякая качественная определенность товара, в результате чего они становятся властью над всем и каждым, совершенно утратившей качественные признаки, индифферентными по отношению к любому возможному применению ¹⁸².

Поскольку в деньгах власть вещи над личностью находит свою завершенную форму, постольку и отчуждение человека в них находит свое наиболее резкое и отчетливое выражение. Вызванное деньгами отчуждение выступает преимущественно в форме искажения и извращения человеческих отношений.

Истинное отношение людей друг к другу и к вещам должно состоять в том, чтобы каждый человек вступал в отношение с теми ценностями, которые соответствуют его сущности: художник — с произведениями искусства, интеллигент — с продуктами духовной деятельности и т. д. В таком случае отношения между людьми состояли бы главным образом в обмене соответствующими духовными ценностями: так, любовь обменивалась бы на любовь, доверие — на доверие и т. д. ¹⁸³

Подлинно человеческие отношения были разрушены, поскольку люди обратились к деньгам как посреднику, вместо того чтобы самим непосредственно предпринять обмен своими истинными ценностями. Благодаря тому что функции обмена осуществляются деньгами, продукты человеческой деятельности не расцениваются как человеческие продукты, а имеют полезность и ценность только в связи с деньгами ¹⁸⁴.

Так как деньги в качестве посредника между потребностью и предметом все превращают в средство обмена и потому все делают предметом купли-продажи, то они извращают все человеческие отношения, а тем самым жизнь и сущность человека. Богачам деньги дают возможность покупать любовь, душу, талант; по при этом богачи приобретают, собственно, лишь иллюзорные ценности, ибо истинные ценности не продаются; в то время как люди достойные, но не имеющие достаточно денег, лишены возможности проявить свои качества ¹⁸⁵.

Так, деньги, будучи посредниками обмена, выступают не как проводники истинных человеческих отношений и не как подлинно связующее звено между людьми, а как средство взаимного обмана и всеобщего разъединения людей ¹⁸⁶.

Поскольку деньги обладают властью присваивать вещи и переносить эту власть на владельца и поскольку они как извращенное средство обмена устанавливают противоестественные отношения между людьми и вещами и тем самым вызывают всеобщее смешение всех вещей и стоимостей, постольку они кажутся всемогущим божеством, которое может превращать все существа в их противоположности, хотя в действительности деньги как воплощение отчужденной власти являются лишь вредоносным идолом ¹⁸⁷.

Система частной собственности, регулирующая все отношения буржуазного общества и определяющая как практическую, так и теоретическую деятельность человека, одновременно с отчуждением общественно-экономическим порождает также отчуждение идеологическое, которое служит оправданием и укреплением этой системы ¹⁸⁸.

Все формы идеологического отчуждения, выступающие прежде всего так же как религия, идеалистическая философия, мораль, право, устремлены на то, чтобы сделать реальное отчуждение терпимым, замаскировав его причины и последствия и предложив взамен обесчеловечивающих последствий отчуждения иллюзорный эрзац. Тем самым взаимно дополняются материальное и духовное порабощение человека.

Важнейшей формой идеологического отчуждения является религия^188а. Она укрепляет капиталистический строй, истолковывая эксплуатацию рабочего как проявление божественной воли и создавая рабочим в их нужде — также в виде эрзаца — иллюзию утешения, отводя, таким образом, в сторону возмущение рабочих существующими порядками.

Религиозное порабощение с его обещанием небесного счастья в качестве вознаграждения за земную нищету является подобием реального закрепощения рабочего.

К аналогичному результату приходит и идеалистическая

философия, сводя человеческую деятельность к деятельности мыслительной и тем самым отвлекая от реальной практики. Роль, подобную религии, играют буржуазное право и буржуазная мораль, которые, хотя и иным образом, точно так же поддерживают и оправдывают буржуазный общественный строй ¹⁸⁹.

Критический анализ капиталистической системы, превращающей труд в непрерывный процесс отчуждения, приводит Маркса к выводу о необходимости ликвидации этой системы и замены ее системой коммунистической, что является непременным условием обретения человеком самого себя.

Создание коммунистической системы, требующее радикального преобразования экономических и социальных отношений,— вопрос практики, а не теории. Этот вопрос будет решен не автоматически и не путем одной только критики,— построение коммунизма возможно лишь в результате революционных действий пролетариата. Только радикальное упразднение частной собственности как причины овеществления человеческих отношений может действительно привести к возникновению подлинно человеческой общности и породить то общество, в котором будет возможно полное развитие человека в свободной и всесторонней деятельности ¹⁹⁰.

Это возвращение человека к самому себе выступает у Маркса не в качестве этического требования, а как неизбежный результат развития капиталистической системы, которая разлагает самое себя в силу присущих ей противоречий. Очеловечение человека в противоположность его обесчеловечению понимается Марксом как диалектический процесс, противоположный процессу, породившему частную собственность и отчуждение ¹⁹¹.

С ростом производительных сил отчуждение труда в процессе развития капиталистической системы принимает все более резкие формы, поскольку противоположность между отсутствием собственности и собственностью, все более обостряясь, превращается в противоположность между трудом и капиталом как классовый антагонизм между пролетариатом и буржуазией. Таким образом, эта система сама создает предпосылку для упраздняющей ее социальной революции, порождая крепнущий революционный пролетариат, который вынужден ликвидировать систему частной собственности, чтобы освободить себя и все общество ¹⁹².

Понимание того, что общественные отношения, породившие отчуждение, заключают в себе также условия его ликвидации, позволило Марксу осознать историческую закономерность как возникновения частной собственности, так и необходимости ликвидации последней и тем самым прийти к научному социализму. В противоположность утопическому социализму, который исходит из идеалистического понимания человека и удовлетворяется описанием недостатков капиталистической системы, не указывая практических средств для их устранения, Маркс сумел не только доказать историческую неизбежность социального преобразования, но и определить роль пролетариата в этом перевороте, что дало ему возможность стать вождем пролетариата в его освободительной борьбе.

Понимание диалектического характера развития капиталистической системы, ведущего от отчуждения человека к его реинтеграции, возвращению к самому себе, определяет отношение Маркса к реформаторскому социализму и грубому коммунизму.

Несостоятельность реформаторских прожектов, выдвигаемых социалистами, по мнению Маркса, вытекает из невозможности разрешить противоречия капиталистической системы путем частичных реформ, оставляющих в неприкосновенности частную собственность со всеми ее последствиями. Так, например, Фурье и Сен-Симон основным пороком частной собственности, источником ее пагубности считали раздробленный, несвобод-

ный труд и верили, что упразднение этого вида труда придаст системе частной собственности разумный характер ¹⁹³.

Особенно ярко показывает Маркс несостоятельность реформаторского социализма на примере Прудона, которого в это время он еще приравнивает к великим утопистам Сен-Симону и Фурье и считает, что своим анализом частной собственности Прудон указал путь к фундаментальной критике последней. Прудон не понимал связи между отчужденным трудом и частной собственностью, а потому не увидел и того, что противоречие буржуазной политической экономии, которая все отдает частной собственности и ничего не дает производящему ценности труду, должно выводиться из сущности самой частной собственности; по этой причине он не смог довести критику политической экономии до конца и скатился на позиции бесплодного реформаторского прожектерства ¹⁹⁴.

Наряду с реформаторским социализмом Маркс критикует грубый, примитивный коммунизм, который видит свою цель в превращении всех людей в частных собственников. Маркс обвиняет этот коммунизм, который он в 1843 году характеризовал как «особое выражение гуманистического принципа, не освободившееся еще от влияния своей противоположности — частного бытия» ¹⁹⁵, в том, что он стремится не упразднить частную собственность, а лишь равномерно распределить ее.

Грубый коммунизм стремится, правда, к коренному преобразованию существующих отношений путем ликвидации капиталистической частной собственности; но поскольку он рассматривает общественную собственность как частную, равномерно распределяемую среди всех членов общества и потому всюду

прилагает мерку частной собственности, постольку в нем, как и в капиталистической системе, труд является не выражением творческой жизнедеятельности человека, а лишь средством обогащения частного собственника. Поэтому грубый коммунизм не только не уничтожает человеческого отчуждения, но даже расширяет сферу его действия, делая всеобщим господство мира вещей ¹⁹⁶.

Эта всеобщая частная собственность грубого коммунизма, в которой находит выражение вполне отвечающее духу капитализма эгоистическое стремление к накоплению материальных благ, представляет собой проявление зависти и жажды нивелирования, оборотную сторону стяжательства, возникающего из исключительной, капиталистической частной собственности ¹⁹⁷.

Жажда нивелирования ведет к ограничению и сужению жизненных потребностей, возвращает общество к простоте примитивной, нецивилизованной жизни, следствием чего является упадок культуры и всех человеческих ценностей. Прилагая к человеку одну лишь мерку непосредственного материального обладания в его простейшей форме, которое признается единственной целью жизни, грубый коммунизм абстрагируется от таланта и личности и тем самым подавляет стремление к культурному и социальному прогрессу ¹⁹⁸.

Эгоистичная алчность грубого коммунизма наиболее ярко проявляется в идее общности жен, когда женщина превращается в общественную собственность, а брак—во всеобщую проституцию¹⁹⁹. Эту идею, возникшую из зависти и противостоящую исключительному браку, который в капиталистическом обществе представляет собой одно из проявлений стяжательства, Маркс осуждает самым резким образом как отрицание человеческой личности, поскольку для него степень освобождения женщины является мерилом самоосвобождения человека ²⁰⁰.

От этой разновидности коммунизма отличается другое направление, представители которого желают построить коммунистическое общество либо с помощью государства, либо путем его упразднения. Хотя этот коммунизм и стремится вернуть человека к самому себе, он не в силах это осуществить, поскольку он, как и реформаторский социализм, не уяснил себе

сущность частной собственности и потому не может полностью уничтожить человеческое самоотчуждение ²⁰¹.

Освобождение человека еще не обеспечивается одной лишь заменой частной собственности системой коллективной собственности, потому что если при этом продолжает существовать какая-либо форма человеческого самоотчуждения, то невозможна действительная и полная эмансипация человека.

Как грубому коммунизму, который сохраняет господство мира вещей, жертвуя миром человека, и потому является не чем иным, как формой проявления частной собственности, так и более развитым формам коммунизма, неспособным полностью эмансипировать человека, Маркс противопоставляет подлинный коммунизм как «положительное упразднение частной собственности — этого самоотчуждения человека — и в силу этого как подлинное присвоение человеческой сущности человеком и для человека; а потому как полное, происходящее сознательным образом и с сохранением всего богатства достигнутого развития, возвращение человека к самому себе как человеку общественному, т. е. человечному» ²⁰².

Подлинный коммунизм Маркс рассматривает как завершение предыстории человечества, которая в результате развития системы частной собственности довела до крайности самоотчуждение человека, но в то же время благодаря образованию пролетариата и обострению классовой борьбы между пролетариатом и буржуазией создала условия для освобождения, возвращения человечества к самому себе и, таким образом, достигла конечной цели своего развития, то есть этапа, на котором она упраздняет самое себя ²⁰³.

В отличие от утопистов Маркс намечает лишь общие, основные черты подлинного коммунизма, не занимаясь подробностями его организации. Этот коммунизм отличается от других форм коммунизма главным образом тем, что он предполагает полное искоренение частной собственности и ее замену системой коллективной собственности, ставящей целью производства не мир вещей, а мир человека.

Поэтому подлинный коммунизм — это не только экономическая система, но прежде всего создание новых общественных отношений, которые через упразднение всех форм отчуждения ведут к возвращению человека к самому себе. Теоретическое и практическое упразднение отчуждения как условие реинтегра-

ции человека осуществляется с помощью атеизма как теоретического гуманизма и коммунизма как гуманизма практического ²⁰⁴.

Расцвет личности достигается при коммунизме за счет того, что в последнем, в отличие от капитализма, производство не сводится к технической обработке предметов, подчиненной миру вещей, а в качестве свободной, сознательной деятельности имеет своей целью прежде всего развитие универсальной природы человека.

В противоположность грубому коммунизму подлинный коммунизм создает универсального человека с универсальными потребностями. Основной потребностью является уже не материальная потребность ²⁰⁵, а потребность в полноте человеческих проявлений жизни, становящаяся внутренней необходимостью. Эта потребность, одновременно являющаяся потребностью в другом человеке, без которого индивид не может реализовать свою родовую сущность, составляет подлинное богатство человека, возвратившегося к самому себе ^205а.

Широкое развитие универсальных потребностей человека отличает подлинный коммунизм от грубого коммунизма с его возвратом к аскетической, противоестественной и примитивной простоте при отказе от имеющихся достижений культуры и производства. Подлинный коммунизм не только сохранит культурные и материальные блага, но и создаст — благодаря прогрессирующему развитию средств производства и включению производства в систему коллективной собственности — условия для постоянного обогащения и развития человечества ²⁰⁶.

С помощью рациональной организации производства человек будет определять и формировать экономические и социальные отношения соответственно своей родовой сущности, вместо того чтобы быть продуктом отношений. Рациональная организация производства ликвидирует конкуренцию, перепроизводство и кризисы; так как всем будет гарантирован достойный человека труд, то исчезнет рынок труда, где рабочий предлагает себя как товар, и будет уничтожена противоположность между качеством продукции и качеством производящего человека.

Наряду с производством в коммунистическом обществе будет рационально организовано и потребление. Присвоение будет иметь целью не обладание, не эгоистичное частное владение, а всестороннее обогащение человека. Целью распределения благ, которые, как коллективная собственность, используются для удовлетворения общественной сущности, будет не одинаковое материальное удовлетворение отдельных индивидов, как при грубом коммунизме, а увеличение ценности человека, поскольку каждый будет обогащаться благодаря потреблению всех благ со всеми содержащимися в них материальными и культурными ценностями. Следствием этой новой организации производства и потребления, которая сделает возможным гармоничное формирование и присвоение предметного мира, будет свободное развитие людей и осуществление их богатой человеческой сущности.

В соответствии с этими новыми человеческими отношениями будут производиться только такие продукты, которые способствуют взаимному обогащению людей.

Маркс следующим образом иллюстрирует этот процесс взаимного очеловечения людей благодаря коммунистической орга-

низации производства и потребления: «Допустим, что мы производили бы, как люди: каждый из нас в процессе своего производства вдвойне утверждал бы — и самого себя и другого. В этом случае 1) я опредметил бы в своем производстве мою индивидуальность, ее своеобразие и потому, наслаждаясь в процессе деятельности индивидуальным проявлением жизни, я в то же время, созерцая предмет, испытывал бы индивидуальную радость при виде своей личности, ставшей предметной, чувственно зримой, а потому и не подлежащей никакому сомнению силой. 2) В твоем наслаждении или твоем потреблении моего продукта я бы непосредственно наслаждался сознанием как того, что я своим трудом удовлетворил человеческую потребность, так и того, что я опредметил человеческую сущность и потому создал предмет, соответствующий потребности другого человеческого существа. 3) Я чувствовал бы себя посредником между тобой и родом и знал бы, что ты осознаешь и воспринимаешь меня как необходимое дополнение твоей собственной сущности и неотъемлемую часть самого тебя и что, следовательно, я утвердил себя в твоем разуме и твоей любви. 4) Я знал бы, что своим индивидуальным жизненным проявлением я непосредственно созидал твое жизненное проявление, следовательно, своей индивидуальной деятельностью я непосредственно утвердил и осуществил мою истинную сущность, мою человеческую, мою общественную сущность.

Наши производства были бы зеркалами, в которых отражалась бы наша сущность.

Это — отношение, при котором с твоей стороны должно произойти то, что происходит с моей стороны.

Рассмотрим различные моменты, имеющиеся в нашем допущении:

Мой труд был бы свободным проявлением жизни, следовательно, наслаждением жизнью. А при наличии частной собственности он является отчуждением жизни, потому что я работаю, чтобы жить, чтобы добыть себе средства существования. Мой труд не есть жизнь. Во-вторых: в труде утверждалось бы, таким образом, своеобразие моей индивидуальности, моя индивидуальная жизнь. Труд был бы, следовательно, подлинным, деятельным достоянием. При наличии же частной собственности моя индивидуальность до такой степени отчуждена, что эта деятельность мне ненавистна, она для меня — мука и скорее видимость деятельности, а следовательно, деятельность лишь вынужденная, навязанная мне внешней случайной нуждой, а не внутренней необходимой нуждой. В произведенном мною предмете мой труд может явиться только тем, что он есть. Он не может явиться тем, чем он не является по своей сущности. Поэтому он есть всего лишь предметное, чувственное, видимое,

а потому и не подлежащее никакому сомнению выражение моей самоутраты и моего бессилия» ²⁰⁷.

В результате обобществления производства происходит объединение индивида и общества, потому что люди, по мере того как они все больше и больше теряют стремление к обладанию частной собственностью, перестают считать себя самоцелью, как это имеет место в капиталистическом обществе, и становятся общественными индивидами.

Поскольку люди взаимно обогащают друг друга произведениями своего труда, между ними исчезают барьеры и, следовательно, исчезает классовое разделение и классовая борьба, а вместе с ними и политическое государство как средство подавления рабочего класса. Одновременно в корне преобразуются и семейные отношения, причем не в смысле общности жен, как при грубом коммунизме, а в смысле превращения брака в достойный человека союз свободных людей, которые утверждают в нем свою человеческую сущность ²⁰⁸.

Вследствие того что уничтожается враждебность существующей независимо от человека предметной действительности и человек чувствует себя в процессе производства уже не самоотчужденным и отчужденным, а утвержденным, предмет становится предметным бытием человека, его опредмечиванием, и тем самым природа становится человечной, а человек — природным. Такое очеловечение природы является в то же время осуществлением родовой сущности людей, взаимно познающих друг друга в произведениях своего труда и взаимно обогащающих ими друг друга.

Из этого процесса опредмечивания человека рождается подлинная человеческая свобода, состоящая не просто в том, что человек познает разумность мира, как утверждал Гегель, но главным образом в том, что благодаря этому опредмечиванию человек формирует себя и мир в соответствии со своей родовой сущностью.

Одновременно с экономическими и социальными формами отчуждения в коммунистическом обществе упраздняются и различные формы идеологического отчуждения. А именно обретение человеком самого себя,— предпосылкой такого обретения является полный возврат человека от отчужденного бытия к своему человеческому бытию — требует преодоления не только материальных, но и идеологических форм отчуждения, и прежде всего религии ²⁰⁹. Религия упраздняется прежде всего

посредством атеизма, благодаря которому человек осознает свою истинную сущность ^209а. Однако, в противоположность Фейербаху, Маркс видит в этом становлении человеческого сознания, являющемся предпосылкой упразднения религии, не столько результат простого мыслительного процесса, сколько результат процесса самопорождения человека ²¹⁰. Ведь религия исчезает только тогда, когда ликвидируется ее причина — обесчеловечивающие общественные отношения. Так же уничтожаются буржуазное право и буржуазная мораль и на их место становятся новое право и новая мораль, соответствующие очеловеченным социальным условиям.

Снимая, таким образом, все формы отчуждения, коммунизм как присвоение человеческой сущности человеком и для человека восстанавливает истинное отношение человека к природе, к своей сущности и к другим людям. Поскольку коммунизм тем самым превращает предметную действительность в человеческое бытие, а человека делает масштабом предметного мира, Маркс рассматривает его как завершение теоретического и практического гуманизма.

«Коммунизм как положительное упразднение частной собственности — этого самоотчуждения человека — и в силу этого как подлинное присвоение человеческой сущности человеком и для человека; а потому как полное, происходящее сознательным образом и с сохранением всего богатства достигнутого развития, возвращение человека к самому себе как человеку общест-

венному, т. е. человечному. Такой коммунизм, как завершенный натурализм,= гуманизму, а как завершенный гуманизм,= натурализму; он есть подлинное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он — решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение»²¹¹.

Результатом анализа капиталистической системы, показавшего, что развитие производства определяет развитие общественных отношений и вообще весь ход истории, явилась радикальная перемена в мировоззрении Маркса.

Этот анализ, в процессе которого становилось все более очевидным решающее значение практической деятельности, труда, «практики» в формировании человеческой жизни, привел Маркса к необходимости заменить понятие отчуждения понятием практики и сделать последнее основным, ведущим творческим принципом своих воззрений. Теория отчуждения, позволившая Марксу на определенном этапе развития его знаний и взглядов охарактеризовать капиталистическую систему и вскрыть ее противоречивость, была менее приемлема для выработки нового мировоззрения как идеологии революционного пролетариата, чем понятие практики.

Теория отчуждения не только препятствовала критике Марксом теории трудовой стоимости Рикардо с целью выработки — как это и произошло позднее — своей собственной теории, гораздо лучше объясняющей образование частной собственности, противоречия капиталистической системы и эксплуатацию рабочего в этой системе; более того, противопоставляя «отчужденного» человека — как рабочего, так и буржуа — «подлинному» человеку, теория отчуждения приводила к довольно общему, весьма сходному с фейербаховским пониманию человека, затушевывающему объективные классовые противоречия и классовую борьбу.

Вырабатывая свое новое мировоззрение, Маркс, разумеется, так же мало сознавал значение фундаментального различия между теорией отчуждения и понятием практики, как и свою противоположность Фейербаху, но подобно тому, как становление нового мировоззрения сделало невозможным дальнейшее привлечение основных фейербаховских понятий, так и понятие отчуждения необходимо должно было быть заменено понятием практики.

Понимание того, что в основе исторического развития человеческого общества лежит материальное производство, позво-

лило Марксу определить основные черты диалектико-материалистического мировоззрения, которое к тому времени имелось у него лишь в самом первоначальном виде.

Это новое мировоззрение он развивал и углублял в борьбе с гегелевской философией и диалектикой.

Хотя в «Экономическо-философских рукописях» политическая экономия и гегелевская философия рассматриваются и критикуются раздельно, обе эти части, взаимно дополняющие и освещающие одна другую, тесно связаны между собой.

Подобно тому как от гегелевского понимания человека Маркс перешел к критике политической экономии, так теперь в полемике с Гегелем он опирается на выработанное им в ходе критического анализа политической экономии понятие «практики» как определяющего элемента человеческой жизни.

В своем критическом исследовании гегелевской философии права Маркс разоблачил ее идеалистический характер, но еще не смог полностью преодолеть гегелевскую философию, так как он сам лишь намеревался рассчитаться с идеалистическим мировоззрением. Теперь же он критикует самые основы этой философии с точки зрения практики и таким путем приходит к диалектико-материалистическому мировоззрению ²¹².

Его полемике с Гегелем предшествовал разрыв с младогегельянцами, особенно со Штраусом и Бруно Бауэром. Маркс обвинял их в том, что они не занимались гегелевской диалектикой и потому не смогли преодолеть его философию ²¹³.

Они, правда, использовали философию Гегеля как оружие борьбы против реакции, но относились к ней, за исключением Фейербаха, некритически и оставались целиком в ее власти. Они удовлетворялись тем, что выдергивали из нее отдельные элементы в качестве основы для своих учений; так, Штраус возводил «субстанцию» как абстрактную природу в принцип своей философии, а Бруно Бауэр исходил из «самосознания» абстрактного человека ²¹⁴.

Эта зависимость от гегелевской философии особенно ярко проявляется у Бруно Бауэра даже после фейербаховской критики Гегеля. Он не только остается в плену у гегелевской философии, избегая всякой критики ее основы — диалектики, но и усугубляет вплоть до искажения ее идеалистический характер, подменяя гегелевскую Идею как единство субъекта и объекта самосознанием, которое постоянно противополагает себя миру и тем самым стимулирует развитие истории ²¹⁵.

Бруно Бауэр субъективизирует как гегелевский мировой дух, подменяя его самосознанием, так и диалектику, движение которой происходит уже не как у Гегеля под влиянием присущих действительности противоречий, а благодаря борьбе между самосознанием и миром.

Это противоречие представлено у Бруно Бауэра как отношение «чистой критики» к народу, к «массе». К этому противоречию сводится все историческое развитие, причем «критика», как воплощение всеобщего самосознания, с суверенным презрением взирает сверху вниз на суету людей, «массы» ²¹⁶.

Раскритиковав таким образом Бруно Бауэра (окончательный разрыв произошел через несколько месяцев после написания «Святого семейства» ²¹⁷), Маркс противопоставляет ему Фейербаха, который занял критическую позицию по отношению к философии Гегеля, и, преодолевая ее, заложил основы материализма и подлинной науки ²¹⁸.

Подобно тому как по отношению к гегелевской философии Маркс, признавая ее положительные элементы, в то же время подчеркивал ее отрицательные стороны, так и по отношению к Фейербаху он, при всем признании заслуг Фейербаха, отмежевывается от него ²¹⁹.

Исходным пунктом как критики Гегеля и преодоления его идеалистической философии, так и критики Фейербаха и преодоления его метафизического материализма явилось для Маркса понятие практики.

Поскольку Маркс при выработке своего нового мировоззрения использовал те элементы философии Гегеля и Фейербаха, которые были пригодны для дальнейшего развития, необходимо в этой связи кратко остановиться на основных взглядах Гегеля и Фейербаха.

Будучи прогрессивным буржуазным демократом, Фейербах продолжил начатую просветителями критику религии и распространил ее также на идеалистическую философию, которую он охарактеризовал как философскую форму религиозного отчуждения. Основную задачу новейшей философии он усматривал в преодолении и снятии как религии, так и идеалистической философии. Он разоблачил идеалистическую, в особенности гегелевскую, философию как рациональную опору религии: в ее основе, как и в основе религии, лежит извращенное отношение субъекта и объекта, она превращает абсолютную идею в бога и тем самым представляет собой философскую форму человеческого самоотчуждения.

Идеалистической философии Фейербах противопоставил материалистическую; исходным пунктом и основой последней был взгляд, согласно которому человек есть материальное существо и должен рассматриваться в его отношении к природе и другим людям.

Основываясь на этой материалистической концепции, Фейербах понимал дух как продукт физических сил человека. Идеалистическому положению о примате духа как субъекта, предикатом которого является природа, он противопоставил тезис о примате конкретного человека и конкретной природы и тем самым отверг идеалистическую трактовку отношения бытия и сознания, сделав бытие субъектом, а сознание — предикатом.

Но так как Фейербах не вышел за пределы системы частной собственности и потому занимал, в сущности, антиреволюционную позицию, он не смог заменить идеализм последовательным материализмом, распространяющимся на все сферы человеческой жизни и соответствующим революционным требованиям. Этим объясняются недостатки и ограниченность его материализма, которые в основном проистекают от того, что человеческие отношения рассматриваются им не как общественные, классово обусловленные, а как всеобщие отношения человека к природе и к другим людям, взятым в их общности как род.

Правда, Фейербах подчеркивает конкретный характер человека и природы, но, поскольку сущностные силы человека в их отношениях к окружающему миру он рассматривает не как практику, предметная действительность остается для него преимущественно объектом созерцания и ощущения. Понятно, что при этом он видит природу лишь как непосредственно данную, то есть вне отношений к человеку, преобразующему ее своей деятельностью, а самого человека — главным образом как созерцающее и ощущающее существо. Эта антиреволюционная позиция Фейербаха объясняет как его недиалектические воззрения на человека и природу, так и идеалистическую окраску его гуманизма.

Фейербах не смог оценить значение общественной практики, так как борьбу против существующих условий он ограничивал сферой мышления и понимал сущностные силы человека главным образом как чувство и созерцание, в силу чего природа была для него объектом созерцания и ощущения, а не объектом деятельности. Поэтому он в понимании человека не пошел дальше общей антропологической, не дифференцированной в классовом отношении концепции; поэтому его мировоззрение в применении к природе было материалистическим, хотя и не диалектическим, а в применении к истории — идеалистическим ^219А. Вопросы исторического развития он рассматривает в абстрактно этической плоскости и утопически решает их в духе «гуманизма», целиком остающегося в плену морализирующих тенденций XVIII века.

Такой подход особенно ярко проявляется в трактовке существенного для него вопроса об отчуждении, которое он рассматривал как характерную черту существующих человеческих отношений. Отправляясь от идеалистического постулата о гармоничной родовой жизни, соответствующей родовой сущности человека, он считает, что эта родовая жизнь уничтожена отчуждением человеческой сущности и может быть восстановлена только путем устранения отчуждения. Но так как он не видит истинной причины и истинной сущности человеческого самоотчуждения, то оно представляется ему религиозным самоотчуждением и рассматривается им, поскольку он не понимает взаимодействия между религиозным и социальным отчуждением, с неисторической, общечеловеческой, антропологической точки зрения. При этом он считает, что отчуждение, как духов-

ное по своей сущности явление, должно быть устранено посредством мыслительного процесса, путем просвещения.

Подобная идеалистическая позиция проявляется и во взгляде Фейербаха на присвоение мира человеком. Теоретическое и практическое присвоение мира он рассматривает как два взаимоисключающих отношения к предмету. Истинным отношением к предмету является для него теоретическое созерцание, которое не должно затемняться и искажаться практическими потребностями, не позволяющими относиться к предмету бескорыстно.

Поэтому практика, представляющая собой утилитарную деятельность человека, не может быть основой и средством истинного присвоения предметов, заключающегося в том, чтобы познать их так, как они существуют в себе и для себя.

Поскольку Фейербах отрицает определяющую роль практики в человеческой жизни и поскольку позитивные элементы его философии — созерцающий человек и созерцаемая природа — представляют собой нечто недифференцированное и потому не содержат никакого отрицающего, стимулирующего прогресс принципа, постольку реальное человеческое развитие остается для него неизвестным, а историческая перспектива ограничена реализацией родовой сущности человека.

Правда, человек и природа выступают у Фейербаха как два различных элемента, но их сущностное сходство исключает всякое диалектическое движение и потому развитие превращается в движение по кругу, которое идет от семени через плод к новому семени, оставаясь в сфере и закрывая тем самым все пути к подлинному прогрессу.

Не умея использовать позитивные элементы гегелевской диалектики, Фейербах теряет все, пусть даже идеалистически искаженное, богатство гегелевской философии. Правда, благодаря своей критике идеалистического понимания Гегелем позитивности он приходит к более верной оценке конкретной действительности; но, упуская из виду диалектическое развитие этой действительности, он не замечает и того, что Гегель, рассматривая позитивное как результат отрицания отрицания, установил закон акта самоутверждения всякого бытия, а тем самым и развития истории.

Коренное различие между Фейербахом и Марксом объясняется различием их классовых позиций. Встав на сторону пролетариата и коммунизма, Маркс решительно порвал с буржуазным демократизмом; следствием этого явилось все более углубляющееся идеологическое расхождение с Фейербахом. Однако в то время эта противоположность еще не выступала со всей остротой. В переходный период своего развития, в 1844 году, Маркс еще очень высоко ценил Фейербаха, как это явствует из

его писем и произведений того периода ²²⁰. Даже преодолев заимствованную у Фейербаха концепцию отчуждения, Маркс еще не осознал своего теоретического расхождения с ним; поэтому он не подверг философию Фейербаха такой же фундаментальной критике, как философию Гегеля.

Лишь несколько месяцев спустя, когда Маркс разработал основы диалектического и исторического материализма, ему стала ясна вся важность отличия его взглядов от взглядов Фейербаха и он кратко и выразительно изложил это отличие в своих одиннадцати тезисах о Фейербахе.

В «Экономическо-философских рукописях» Маркс выделяет в качестве главной заслуги Фейербаха то, что последний, в противоположность другим младогегельянцам, занял критическую позицию по отношению к идеалистической философии и диалектике Гегеля и преодолел их ²²¹.

Фейербах, по мнению Маркса, показал, что основой идеалистической философии является не конкретный человек, а абстракция человека — дух; в этой философии абсолютный дух соответствует богу теологов: и тот и другой представляют собой результат отчуждения человека ^221а.

Фейербах доказал далее — и это Маркс тоже ставит ему в заслугу,— что понимание Гегелем позитивного как результата отрицания отрицания выражает присущее идеалистической философии противоречие, которое состоит в том, что эта философия исходит из абстрактно-всеобщего как отрицания чувственно-особенного, затем отрицает абстрактно-всеобщее, противопо-

ставляя ему чувственно-особенное, и, наконец, посредством отрицания отрицания, снимая чувственно-особенное, вновь восстанавливает абстрактно-всеобщее как истинно позитивное. Этому полученному путем отрицания отрицания положительному, которое не заключает свою причину непосредственно в себе самом, Фейербах противопоставляет непосредственное, чувственно-достоверное, основывающееся на самом себе позитивное утверждение как основу материалистической философии ^221б.

Перевернув таким образом идеалистическую философию, Фейербах стал пионером истинного материализма и подлинной науки, ибо он сделал принципом своей теории отношение человека к природе и прежде всего отношение человека к человеку ^221в. Тем самым он преодолел не только идеализм, мистифицирующий это отношение, но и вульгарный материализм, рассматривающий человека преимущественно в его отношении к природе.

При всем признании заслуг Фейербаха Маркс уже констатирует ограниченность и недостатки его философии ²²². В «Экономическо-философских рукописях» он сводит их в основном к тому, что Фейербах, критикуя гегелевскую диалектику, не увидел следующего: Гегель первый показал — хотя и в абстрактноспекулятивном плане,— что диалектическое развитие в форме отрицания отрицания является актом самоутверждения и формой самопорождения всякого бытия ²²³.

В «Экономическо-философских рукописях» Маркс еще не развивает обоснований этой критики Фейербаха, из которой можно вывести все различия между ними, однако их можно ясно увидеть в исходной позиции Маркса, отличающейся от фейербаховской, и в вытекающих из нее положениях.

Поскольку Маркс занимает пролетарско-революционную позицию и рассматривает человека в его деятельности, он, в отличие от Фейербаха, считает необходимым не только революционизировать сознание человека посредством познания, но и прежде всего реально устранить обесчеловечивающие общественные отношения. Эта совершенно новая принципиальная позиция Маркса, проявившаяся уже в его критике гегелевской философии права и в статьях в «Deutsch-Französische Jahrbücher», еще более отчетливо выражена в «Экономическо-философских рукописях».

Понимая родовую жизнь как совокупность социально-экономических отношений, рассматривая отношения человека к природе и другим людям как общественные отношения, обусловленные историческим развитием, и отводя практике главную роль в становлении человека и вообще в истории, Маркс коренным образом изменяет фейербаховский материализм и гуманизм.

Поскольку чувственность является для Маркса не пассивным созерцанием, а практической и теоретической деятельностью, в результате чего вопрос о бытии и человеческом существовании становится вопросом практики, постольку он уже с самого начала выходит за рамки фейербаховской антропологической концепции человека как по своей сути пассивного существа. В понимании Маркса человек является деятельным, общественным, принадлежащим к определенному классу; поэтому, в отличие от Фейербаха, Маркс исследует не всеобщую сущность человека, а законы общественного развития и уже видит основу этих законов в экономических отношениях.

Место фейербаховского гуманизма занимает марксистский гуманизм; социально-экономическое развитие является определяющим фактором; соответственно и основной вопрос об отчуждении ставится и решается в принципиально ином плане. Отчуждение рассматривается Марксом как исторически обусловленное явление, упразднение которого требует преобразования экономических и социальных отношений. При этом Маркс, в противоположность Фейербаху, усматривает в самоотчуждении не просто отчуждение, которое должно быть снято как

таковое, а прежде всего опредмечивание человеческих жизненных сил и потому придает ему положительную ценность.

Чем глубже проникает Маркс в закономерность развития капиталистической системы и истории вообще, тем больше переносит он рассмотрение проблем в социально-экономическую плоскость и тем энергичнее искореняет остатки идеалистических и метафизических воззрений, заменяя их историко-материалистическими взглядами.

Хотя он еще и продолжает отчасти оперировать фейербаховскими понятиями и терминами: «родовая сущность», «отчуждение» и т. д., но эти термины приобретают у него социально- историческое значение и потому принципиально отличаются от фейербаховских, все более превращаясь в оболочку нового идейного содержания ²²⁴.

В результате глубокого анализа экономических и социальных отношений отчуждение, как центральное понятие, все- настойчивее вытесняется и заменяется фундаментальным понятием практики. Это понятие, ставшее основой нового мировоззрения Маркса, более подробно определяется им при критике гегелевской философии.

Если в критике буржуазной политической экономии и капиталистической системы Маркс опирался на гегелевское понимание человека, то теперь, наоборот, полученный в ходе критического анализа капиталистического производства вывод о коренном значении конкретного человеческого труда служит ему в качестве решающего аргумента против идеалистической философии Гегеля ²²⁵.

Поскольку вначале Маркс строит свое материалистическое мировоззрение, в основном исходя из критики гегелевской философии и диалектики и как бы в противоположность гегелевскому мировоззрению, для лучшего понимания этой связи необходимо предварительно коротко изложить основные черты философии Гегеля.

На пороге XIX столетия историческим развитием был поставлен вопрос о переходе от дуалистически-полустатического мировоззрения к исторически-органическому мировоззрению; как подчеркивал Энгельс, Гегель решал эту фундаментальную проблему, понимая человека и природу в их органическом единстве и взаимодействии, а историческое развитие — как процесс самопорождения человека.

К этому новому пониманию истории Гегель, как прогрессивный буржуазный мыслитель, пришел, опираясь на новейшие экономические, социальные и политические теории, возникшие в связи с экономическим развитием Англии и с Французской революцией.

У Французской революции он заимствовал новое понимание общества, государства и права, соответствовавшее новым капиталистическим отношениям и классовым интересам буржуазии.

У английских экономистов, в особенности у Адама Смита, используя учение которого Гегель изучил структуру капиталистической системы и буржуазного общества, он воспринял взгляд на труд как на единственный создающий стоимость элемент, который как таковой играет определяющую роль в человеческой жизни. Знание этого, как и вытекающее из теории трудовой стоимости Адама Смита толкование опредмечивания

человека в трудовом процессе, Гегель использовал при выработке своего мировоззрения, сделав основным элементом истории человеческую деятельность как преобразующую силу, которая обусловливает становление человека и изменение природы.

Человеческую историю Гегель представлял себе как процесс самосозидания человека путем преобразования природы. Преобразуя природу и все глубже пронизывая ее своей сущностью, человек приходит к осознанию самого себя как формирующей силы; по мере того как человек снимает непосредственность природы, которая перестает быть для него чем-то внешним и чужеродным, и все более глубоко включается в нее, возникает единство человека и природы как единство субъекта и объекта.

Этот диалектический процесс самопорождения человека, составляющий основное содержание истории, Гегель смог понять и изложить только идеалистическим образом; неразвитость естественных и общественных наук, отсталое экономическое, политическое и социальное положение Германии, а также буржуазная, становившаяся все более реакционной, позиция самого Гегеля создали непреодолимые препятствия на его пути к полному пониманию исторического развития.

К историческо-органическому мировоззрению он смог прийти, лишь одухотворив человека и природу. Но для его идеалистической философии и диалектики было характерно то, что под влиянием своих исторических и экономических исследований он тесно связал идеалистически истолкованный процесс развития человека с реальным историческим развитием.

Стремление Гегеля представить одухотворенное как конкретное выразилось в том, что он придал ему форму «конкретных понятий», которые должны обладать существенным содержанием всего бытия.

Сведение бытия к конкретным понятиям, являющееся характерным признаком гегелевской философии, из которого можно вывести ее существенные основные черты, было обусловлено также тем, что Гегель не мог объяснить реальное органическое развитие мира путем сведения бытия к абстрактным понятиям. Такое объяснение было бы, однако, возможным, если бы понятия содержали в себе реальную сущность бытия, поскольку развитие последнего определялось бы тогда развитием понятий.

Тот факт, что Гегель пытался слить диалектическое развитие понятий с развитием конкретного бытия, объясняет одновременно абстрактно-логический и конкретно-исторический характер развития мира в его философии.

Но так как для идеалиста не может быть никакой предметной действительности, независимой от сознания, то и конкретное у Гегеля не имеет никакой реальности в себе, а есть лишь результат последовательного самоотчуждения духа, который

посредством самоотчуждения и его снятия приходит к познанию природы как одного из сформированных им элементов.

В результате одухотворения человека и природы процесс самопорождения человека превращается в процесс самопорождения духа, причем человек как субъект становится самосознанием, природа как объект — объектом самосознания, то есть сознанием, а отношения между человеком и природой превращаются в отношения между самосознанием и сознанием.

Единство субъекта и объекта в духе, достигаемое благодаря познанию духом самого себя в своем объекте, требует, чтобы дух не был отчужден в своем объекте; это достигается посредством того, что в мышлении предмет как предметный объект снимается, поскольку он как познанный становится мысленной сущностью.

Изображение развития человека и природы, сведенного к процессу самопорождения человека, и составляет тему гегелевской философии.

Реальный процесс развития человека, состоящий в том, что человек путем последовательного изменения экономических и социальных отношений, являющихся как предпосылками и условиями, так и продуктами этого развития, преодолевает чисто животное, естественное состояние и превращает свое первоначальное, непосредственное отношение к природе в отношение к своим собственным продуктам,— этот процесс сводится Гегелем к процессу самопорождения и самопознания духа.

Это развитие духа в его отношениях к объективности Гегель исследует в «Феноменологии духа», где описывает превращения духа, совершающиеся в процессе этого развития.

Процесс самопорождения духа, ведущий его ко все более высоким формам проявления, совершается потому, что в ходе своего последовательного присвоения объективности дух постигает, что последняя не обладает независимой от него реальностью и что он составляет ее сущность.

Вначале субъект как чувственное сознание не отличает себя от своего объекта. Отделяя себя от непосредственной действительности и противопоставляя ей себя, он становится самосознанием. Эта противоположность преодолевается мыслящим субъектом благодаря пониманию того, что не существует независимого от него объекта, что, напротив, он сам составляет сущность объективности. Тем самым он оказывается на ступени духа, который понимает объективные определения как моменты своей самости, и благодаря познанию того, что объект идентичен ему, становится единством субъекта и объекта (субъектом- объектом).

Вслед за анализом развития духа, последовательно присваивающего действительность, что, в сущности, соответствует все

возрастающему присвоению природы деятельным человеком в процессе исторического развития, Гегель излагает в «Логике» имманентное диалектическое движение понятий, заканчивающееся абсолютной идеей, которая в качестве субъекта-объекта становится творцом мира.

После самоотчуждения абсолютной идеи в природе, образующей ее отрицание, с человеческой историей начинается процесс обретения абсолютной идеей самой себя, в ходе которого она приходит к полному познанию себя самой. Этот процесс находит свое завершение в философии духа, где обогащенная всем своим предшествующим развитием идея возвращается к самой себе.

Из приравнивания реального прогресса к познанию, объясняющегося тем, что Гегель сводит самопорождение человека к самопознанию духа, следует, что целью исторического развития человека является познание мира и его закономерности.

Приравнивание конкретной человеческой деятельности к деятельности духовной, в которой дух в своем отношении к мыслимому объекту существует не отчужденно, а «у себя», позволило Гегелю иным путем, чем экономисты, учитывать только положительную сторону человеческой деятельности, посредством которой человек утверждает себя, и оставить без внимания отчуждающую деятельность, в которой находят выражение бессмысленность и бесчеловечность буржуазного общества.

Правда, изучение политической экономии способствовало пониманию Гегелем разрушительных последствий капиталистической системы; он видел, что с развитием промышленности неизмеримо растет богатство и благосостояние имущих классов, тогда как положение рабочих все более ухудшается, и что возникновение огромного богатства и крайней нищеты порождает два антагонистических класса общества.

Но из всего этого он не сделал правильных выводов о капиталистической системе, наоборот, он видел в ней необходимый, разумный способ осуществления человека ^225а.

По его мнению, человек как свободная личность, вследствие своего стремления присваивать объект, связан с собственностью, которая в силу того, что она исключает присвоение посредством другого субъекта, должна носить характер частной собственности; поэтому частная собственность как естественная сфера приложения действий человека была для него основой общества и государства, а буржуазное общество, основанное на частной собственности, он считал наилучшим из всех возможных.

Буржуазное общество было для него единой сферой вытекающих из системы частной собственности частных интересов, общностью равноправных субъектов бескризисно протекающего производства в рационально организованной экономической и социальной системе, исключающей классовую борьбу.

Поскольку Гегель не учитывал кризисы и классовую борьбу, противоречивость буржуазного общества выступала у него только в виде конкуренции между частными собственниками и должна была быть снята благодаря воздействию государства как воплощения всеобщих интересов и высшей нравственной власти.

Гегель затушевывал классовые противоречия внутри буржуазного общества, мистифицируя их. Так, он сводил классовую противоположность между буржуазией и пролетариатом к различному отношению господина и раба к продукту труда, причем отмечалось, что раб, в силу своего деятельного формирования материи, в сущности, является подлинным владельцем продукта труда. Тем самым Гегель превращал социальный вопрос в проблему познания человеком самого себя в своем предмете, то есть в психологическую проблему, игнорируя реальные классовые противоречия ²²⁶.

Гегель, правда, сознавал, что растущее противоречие между бедными и богатыми порождает пролетариат — он именовал его «чернью» — как революционный класс, который отличается от простой бедноты присущим ему духом возмущения против богатства, общества и государства. Но при этом он направляет свое внимание не на то, как устранить нищету, а на то, как противодействовать опасности, возникающей для общества и государства в результате роста «черни».

Несмотря на мистификацию всего реального положения вещей, гегелевская философия, в особенности учение о диалектическом развитии всего бытия и процессе самопорождения человека в его труде, предоставила Марксу важные элементы для выработки нового мировоззрения. Однако использовать эти элементы он смог лишь после принципиальной критики и «переворачивания» гегелевской философии ²²⁷.

В своей полемике с Гегелем ²²⁸ Маркс прежде всего выступил:

1. против мистификации человека, природы и общественных отношений, возникающей вследствие сведения человека к самосознанию, природы — к сознанию, а отношений между ними — к отношению между самосознанием и сознанием;

2. против мистификации труда посредством его одухотворения, что побуждает Гегеля сводить историческое развитие к развитию мышления и знания и усматривать существенное содержание и существенную цель этого развития в познании мира;

3. против мистификации диалектики, превращенной в идеалистическую диалектику, диалектику понятий.

Вначале своего критического анализа, относящегося главным образом к «Феноменологии духа» ²²⁹, Маркс признает большую заслугу Гегеля, состоящую в том, что он рассматривает труд как сущность человека и средство его самопорождения, а последнее считает содержанием истории ²³⁰.

Определяя труд как сущность человека, Гегель стоит на точке зрения современной ему политической экономии. Но, как и буржуазные экономисты, он характеризует труд односторонне, усматривая лишь его положительную сторону и оставляя без внимания отрицательную — отчужденный труд ²³¹.

Отрицательная сторона труда исчезает в результате того, что Гегель одухотворяет действительные процессы, превращая их в процессы мыслительные, в которых — поскольку в своем мышлении человек всегда находится «у себя» — проявляется одна лишь положительная сторона труда.

Вследствие этого одухотворения человека и природы труд становится абстрактной духовной деятельностью, процесс самопорождения человека превращается в последовательное развертывание мышления, а история—в историю развития абстрактно всеобщих понятий, к которым сводятся человек и природа ²³².

Реальное развитие человека делается, таким образом, предметом истории мышления, логики, начинающейся с чисто спекулятивного, абстрактного духа, самоотчуждением и внешностью которого являются природа и человеческая история, и завершающейся после снятия этого самоотчуждения абсолютным знанием, в котором самосознательный, постигающий самого себя дух обретает соответствующее себе бытие ²³³.

Сведение истории к развитию мышления, к логике определяет характер гегелевской философии. Логика, названная Марксом деньгами духа, то есть элементом, в котором, как и в деньгах, человеческие ценности теряют свою сущность и своеобразие, абстрагируется от реального человека, от конкретной природы, а тем самым и от конкретного труда ²³⁴; поэтому все человече-

ские отношения: государство, право, нравственность — проявляются в ней как формы самоотчуждения духа, а не действительного человека. По той же причине «Феноменология» описывает процесс самопорождения не реального человека, а абсолютного, то есть сверхчеловеческого, абстрактного духа. При этом единственно положительным является абстрактное, то есть абстрагирующее от чувственной природы и конкретного человека, мышление; это мышление находит свое завершение в форме абсолютной идеи, которая в качестве самосозидающего субъекта-объекта становится носителем истории.

Поскольку реальный мир человека и природы превращается в мир духовный, вся история самоотчуждения человека и устранение этого самоотчуждения совершаются в форме и в рамках абстрактно-философского мышления. При этом человек как мыслящий субъект становится самосознанием, природа как мыслимый объект — сознанием, а отношение между человеком и природой — отношением абстрактного мышления к абстрактно мыслимой чувственности ²³⁵.

Таким образом, вследствие сведения противоположности между человеком и чувственной действительностью к противоположности между самосознанием и сознанием самоотчуждение

человеческих сущностных сил заключается у Гегеля уже не в том, что человек реально опредмечивает себя посредством труда, а в том, что он опредмечивает себя как самосознание в противоположность своей абстрактной сущности ²³⁶.

Как конкретная человеческая деятельность превращается в духовную, в результате чего действительное самоотчуждение человека становится самоотчуждением мышления, так и присвоение сущностных сил человека, ставших чужими предметами, превращается у Гегеля в присвоение этих предметов как мысленных сущностей, совершающееся в сфере мышления²³⁷.

Этим объясняется тот своеобразный характер, который носит у Гегеля чувственная действительность. Самоотчуждение человеческой сущности как самосознание совершается в сфере мышления, поэтому продукты человеческой деятельности являются в гегелевской философии продуктами мышления, мысленными

сущностями, предметная чувственность — одухотворенной чувственностью, а чувственное сознание, посредством которого человек вступает в отношение с объективной действительностью,— абстрактно чувственным сознанием. Подобно самоотчуждению сущностных сил человека, присвоение чувственной действительности превращается у Гегеля в духовный акт; человек, овладевающий своей сущностью путем присвоения своих опредмеченных жизненных сил, является в философии Гегеля самосознанием, которое овладевает своей сущностью посредством устранения своего самоотчуждения ²³⁸.

Различные предметные образы чувственной действительности становятся способами выражения, моментами дифференцирования самосознания, поэтому в качестве конечного результата процесса самопорождения духа выступает идентичность субъекта и объекта как идентичность самосознания и сознания в абсолютном знании. Вследствие снятия предметности в абсолютном знании утрачивается связь с конкретным миром, что означает начало перехода от деятельного духа к созерцательному. В абсолютном знании, то есть не во вне, а в самом себе совершающемся движении абсолютного мышления, в диалектике чистого мышления, философия Гегеля достигает своего высшего пункта ²³⁹.

В этом процессе самопорождения духа предметность выступает как явление, не соответствующее самосознанию. Поэтому для того, чтобы устранить самоотчуждение самосознания, порожденное под знаком отчуждения, необходимо снять не столько отчуждение — ведь самосознание, в сущности, не может быть отчуждено в продукте своего отчуждения,— сколько предметность, как неприемлемую для самосознания сторону самоотчуждения, благодаря которой самоотчуждение может стать отчуждением ²⁴⁰.

Предметный характер самоотчуждения самосознания снимается тем, что предмет, произведенный благодаря самоотчуж-

дению самосознания, полагается не в конкретно-чувственной форме вещи, а в абстрактной форме вещности, представляющейся самосознанию как нечто бессодержательное, ничтожное. В противоположность вещи, предмет как вещность не представляет собой ничего самостоятельного, существенного по отношению к самосознанию, а является лишь полагаемым, созданным им творением. Хотя вещность выступает как нечто отличное от самосознания, сама по себе она не обладает никакой реальностью, являясь лишь инобытием самосознания, которое в ней противополагается самому себе как объекту. Противоположность между самосознанием и вещностью как противоположность между субъектом и объектом есть лишь кажущаяся противоположность, так как она возникает только в мышлении. Вместо того чтобы подтверждать самое себя, вещность служит только подтверждению самосознания, которое на мгновение сообщает ей роль иллюзорно действительного, иллюзорно самостоятельного предмета ²⁴¹.

В силу этого вещность имеет не только отрицательное, но и положительное значение для самосознания. Ибо самосознание чувствует себя подтвержденным вещностью, поскольку знает, что последняя, будучи самоотчуждением его сущности, не является чем-то отличным от него и обладает лишь видимостью предмета ²⁴². Так как действительное бытие превращается в абст-

ракцию, в мысленную сущность и вся история самоотчуждения и устранение этого самоотчуждения совершаются внутри абстрактного мышления, то способом и сферой подтверждения самосознания является знание. В знании самосознание противопоставляет себе нечто такое, что само по себе не имеет никакой реальности и служит ему лишь для того, чтобы утвердить себя в своем инобытии; это — его единственное предметное отношение, его единственный акт.

Это самоутверждение в противоречии, в противоположности себе, объясняет ту своеобразную роль, которую отрицание отрицания играет в философии Гегеля.

Гегель отчетливо сознает роль отрицания отрицания и как способа порождения подлинно положительного, и как акта самоосуществления всякого бытия; однако, поскольку диалектическое движение отрицания отрицания совершается, по его мнению, только в сфере мышления, оно представляет в его философии лишь абстрактно-спекулятивную форму всякого становления, а не закон действительного развития ²⁴³.

Извращение Гегелем отрицания отрицания как способа порождения всякого бытия заключается в том, что оно представляется не как утверждение подлинной сущности посредством отрицания видимой сущности, а, наоборот, как утверждение видимой сущности посредством отрицания реальной сущности. Таким образом, самосознание подтверждает свою видимую сущность, свое самоотчуждение в другой сущности тем, что, отрицая эту сущность, узнает в ней себя ²⁴⁴.

Это самоутверждение в противоречии совершается посредством снятия, в котором сохраняются и соединяются отрицаемое и утверждаемое. Снятое продолжает при этом существовать

в своей философской форме как момент движения духа и, собственно говоря, лишь в такой форме приобретает подлинную значимость. Так, например, религия как отчуждение самосознания снимается у Гегеля посредством философии и тем самым отрицается, но в то же время она сохраняется и утверждается в форме философии религии, в которой выявляется ее истинная сущность ²⁴⁵.

Поскольку в отрицании отрицания отрицаемое, то есть противоположность, не снимается, а, наоборот, утверждается, Гегель не постигает подлинного диалектического движения и действительного прогресса. Этим объясняется его ложный позитивизм, полагающий самоутверждение в противоречии с самим собой, так что, например, разум не подтверждает себя посредством снятия неразумия, а находится в неразумии у самого себя. Этот ложный позитивизм, который Фейербах в применении к философии религии охарактеризовал как полагание, отрицание и восстановление религии ²⁴⁶, Маркс вообще клеймит как средство, используемое Гегелем в соответствии с его консервативной позицией для оправдания всех форм самоотчуждения человека ²⁴⁷.

Поскольку знание находится у себя в своем инобытии, оно выдает себя непосредственно за другое самого себя, за действительность, чувственность. Также и мышлению, абстрактно снявшему предметность, кажется, что оно непосредственно есть свое инобытие, именно чувственность, конкретная действительность; поэтому свою деятельность оно считает чувственной конкретной деятельностью и думает, что, превратив

предметы в моменты мысли, оно тем самым преодолевает предметный мир, который в действительности продолжает существовать ²⁴⁸.

Эта видимость снятия предметности и это сведение исторического развития к развитию мышления определяют характер гегелевской диалектики; последняя движется внутри абстракции и представляет собой всего лишь абстрактно-логическую форму исторического развития ²⁴⁹.

Носителем этого диалектического движения, которое Гегель считает истинным процессом самопорождения человека, является бог в качестве мирового духа, в качестве знающей и осуществляющей себя абсолютной идеи. Поскольку последняя заключает в себе сущность мира, она становится субъектом- объектом, находящимся в постоянном процессе развития ²⁵⁰.

Процесс самопорождения абсолютной идеи, состоящий в том, что она как божественный субъект отчуждает себя и возвращается к себе из отчуждения, вбирая обратно в себя отчужденное, представляет не реальное развитие, а кружение в самом себе ²⁵¹.

Вследствие такого чисто формального, абстрактного толкования процесса самопорождения человека реальное самоотчуждение его сущностной действительности становится бессодержательным, только мысленным выражением отчуждения, абстрактным отрицанием. Снятие отчуждения как бессодержательной абстракции, чистого отрицания есть поэтому также не что иное, как чисто формальное снятие этой пустой абстракции — отрицание отрицания. Поэтому содержательная, живая, конкретная деятельность самоопредмечивания человека становится пустой абстракцией, абсолютной отрицательностью, которая мыслится как сущность деятельности ²⁵².

Содержание этой чистой, абстрактной деятельности может быть только формальным, полученным путем абстрагирования от всякой действительности; это — всеобщие, абстрактные, присущие всякому содержанию и вследствие этого также безразличные ко всякому содержанию формы мышления, логические категории, оторванные от действительного человека и от конкретной природы ²⁵³.

Эти всеобщие формы мышления в их независимости от человека и природы, представленные Гегелем в его философии как моменты процесса абстракции и как связное целое, суть

не что иное, как выражение и результат всеобщего отчуждения человека и человеческого мышления ²⁵⁴.

Но абсолютная идея, то есть мышление, ставшее безразличным ко всем действительным определениям, абстракция, постигающая себя как абстракцию, знает, что она есть ничто и как таковая должна снять себя, чтобы обрести содержание. Она достигает этого тем, что ставит особенное, определенное на место своей всеобщности и неопределенности и таким путем приходит к сущности, являющейся ее противоположностью,— к природе, которая скрывалась в ней в качестве абстракции и которую она отпускает теперь как свое инобытие. Так совершается у Гегеля переход от логики к философии природы, то есть от абстрагирования к созерцанию ²⁵⁵.

В качестве самоотчуждения идеи природа носит абстрактный характер; но вместо того чтобы быть заключенной в абсолютной идее, она представляется абстрактному мыслителю как инобытие идеи в форме абстрактно-чувственной природы ²⁵⁶.

В этом отношении абстрактного мыслителя к природе раскрывается характер гегелевской логики. Мысли являются в ней как обитающие вне человека и природы абстрактные идеи, каждая из которых представляется сначала в форме отрицания, то есть самоотчуждения духа, а затем как отрицание отрицания, то есть как снятие указанного отрицания ²⁵⁷.

Созерцая природу, абстрактный мыслитель узнает, что те сущности, относительно которых он в спекулятивной диалектике думал, что он их создает из ничего, из чистой абстракции, как продукты своего мышления, суть абстракции определений природы. Таким образом, вся природа является для него только повторением, в чувственной, внешней форме, логических абстракций, так что его созерцание природы подтверждает логику ²⁵⁸.

Поэтому смысл, сущность и цель природы заключаются не в ней самой, а существуют для нее лишь как самоотчуждение идеи, внешностью которой она является. Однако внешность составляющую определение природы как инобытия идеи, следует понимать не как открывающуюся для человека чувственность, а как имманентно присущий природе недостаток²⁵⁹.

Поскольку абстрактное мышление, идея, есть единственно истинное, существенное, постольку все внешнее по отношению

к этому мышлению есть нечто несущественное. Поэтому природа, взятая сама по себе и вне связи с абстрактным мышлением, есть ничто. Но ничто, обнаруживающее себя как ничто,— бессмысленно или имеет смысл только как внешность, которая должна быть снята. Хотя абстрактный мыслитель признает, что сущностью природы является чувственность как противоположность абстрактному мышлению, он вместе с тем рассматривает чувственность, внешность природы в ее противоположности мышлению как ее недостаток. Так как природа, поскольку она отличается от абстракции, есть несовершенное существо, она должна снять самое себя, тем более что как таковая она является элементом, не обладающим сущностью. Снятие природы знаменует собой начало царства абсолютной сущности, диалектики чистой мысли ²⁶⁰.

В этой связи Маркс противопоставляет идеалистическому мировоззрению Гегеля материалистическое мировоззрение, которое вырабатывается им с точки зрения классовых интересов революционного пролетариата, требующих, чтобы существующие отношения не только теоретически отрицались, но и были практически, действительно преобразованы.

В силу абстрагирования от всякой действительности природа, человек и человеческая деятельность полностью утрачивают у Гегеля конкретный характер и становятся спиритуалистическими сущностями и спиритуалистической деятельностью. Посредством этого одухотворения Гегель мистифицировал органическое единство человека и природы и потому не смог преодолеть дуализма субъекта и объекта, мышления и бытия, теории и практики. Поэтому диалектика действительности является у него одной только видимостью, ибо превращается в диалектику понятий, поэтому также он не смог объяснить реальное развитие истории, сведенной им к истории духа, то есть к мифологии понятий.

Как и Гегель, Маркс видит в развитии человека историческо-диалектический процесс самопорождения; однако этот процесс понимается им, в противоположность Гегелю, как материальный, действительный, и Маркс показывает, что становление человека есть результат его конкретной, практической деятельности.

В основе такого понимания лежит заимствованный у Фейербаха взгляд на природу и человека как на объективные реальности, в самих себе заключающие свою причину. Но Маркс считает, что человек и природа связаны друг с другом посредством человеческой деятельности; таким образом, единство человека и природы обнаруживается не как у Гегеля — в плоскости сознания,— а вытекает из самопорождения человека путем преобразования природы. Этим обусловливается новый характер диалектики; она уже не является больше простой диалектикой понятий, а уходит своими корнями в конкретную действительность, то есть в экономические и социальные отношения.

По мнению Маркса, правильного понимания органического единства и развития человека и природы можно достичь лишь в том случае, если рассматривать их в их конкретных свойствах. Тогда мы имеем дело уже не с самосознанием и сознанием, не с духом и вещностями, а с конкретным человеком и конкретной природой. Точно так же человеческая деятельность будет в этом случае не абстрактной деятельностью духа, не связанного с конкретным человеком и чувственной природой, а практической деятельностью человека, посредством которой он включает себя в природу, преобразует ее и при этом порождает себя самого.

Этот взгляд на человека, природу и человеческую деятельность, «практику», представляющую собой предметное отчуждение человеческих сущностных сил, связующее звено между человеком и природой и средство самопорождения человека, является основой, на которой Маркс строит свое диалектико- материалистическое мировоззрение.

Когда, говорит он, в качестве субъекта человеческой деятельности полагается не абстракция человека, самосознание, а действительный человек как живое, природное, наделенное предметными, материальными жизненными силами существо и когда в качестве человеческой деятельности полагается не абстрактно-духовная, а реальная, конкретная деятельность, то самоотчуждение сущностных сил человека есть не абстрактная вещь, вещность, а полагание действительного, предметного мира, проявляющегося в форме внешности ²⁶¹.

В качестве чувственного, предметного, деятельного существа человек может проявить свою жизнь только на действительных, чувственных предметах; он делает это, полагая благодаря самоотчуждению своих предметных сил предметы, являющиеся для него существенными предметами как наслаждения, так и деятельности ²⁶².

При этом субъектом является не абстрактное полагание, а субъективность конкретных человеческих сущностных сил, деятельность которых тоже предметна. Человек как предметное существо действует предметным образом, ибо предметное заключается в его природном определении. Его предметный продукт только подтверждает его деятельность как деятельность предметного существа ²⁶³.

Человек является действительным человеком только в своих отношениях к предметному миру постольку, поскольку он имеет предметы вне себя и сам есть предмет для других людей. Быть предметным, чувственным, действительным — значит быть одновременно чувственным предметом, иметь вне себя чувственные предметы и представлять собой чувственный предмет для какого-нибудь третьего существа. Так, солнце есть предмет для растения, необходимый для него, порождающий его собственную жизнь предмет, подобно тому как растение со своей стороны есть предмет солнца в качестве обнаружения его животворной силы. Существо, которое не ведет себя предметным образом, есть неестественное, невозможное, нелепое существо ²⁶⁴. Поэтому предметность является для Маркса — в

противоположность Гегелю, видевшему в ней выражение самоотчуждения духа, которое как таковое должно быть снято,— необходимым условием самопорождения человека.

Человек как чувственное, наделенное жизненными силами природное существо прежде всего является, подобно животному, обусловленным, ограниченным, страдающим существом, ибо предметы его потребностей и влечений противостоят ему в качестве независимых, чужих предметов ²⁶⁵.

Но это страдание и этот недостаток являются в то же время источником его деятельности, так как они приводят в движение его предметные силы, его задатки и способности и заставляют его преобразовывать природу ^265а.

Однако человек есть не только страдающее существо, но также — и в первую очередь — существо страстное, сознательно и энергично стремящееся всеми своими силами к своему предмету ²⁶⁶.

Этим он принципиально отличается от животного. Правда, человек, будучи чувственным природным существом, подобно животному, живет продуктами природы, с которой внутренне связана его жизнь ²⁶⁷. Но в противоположность животному человек есть существо, способное посредством своей всесторонней, сознательной и свободной деятельности реализовать бесконечность и совершенство своего рода. Отсюда следует, что его поведение коренным образом отличается от поведения животного ²⁶⁸.

Не обладая разумом, животное не сознает своего отличия от окружающего мира и тех изменений, которые оно в нем вызывает. Животное находится в непосредственном единстве со своей жизнедеятельностью; поэтому оно непосредственно включается в природу и неспособно существенно изменить ее. Вещи, предметы чувственности животного являются для него предметами непосредственной потребности, поэтому оно вступает в отношения лишь с ограниченным количеством вещей. Животное, правда, тоже может производить, подобно человеку; оно строит себе, например, жилище, как это делают птица, пчела, муравей, бобер. Но животное производит лишь в силу непосредственной потребности и только то, в чем непосредственно нуждается оно само или его детеныш, оно производит это односторонне, автоматически, только сообразно мерке и потребности того вида, к которому оно принадлежит ²⁶⁹.

Совсем по-другому обстоит дело с человеком, который делает свою жизнедеятельность предметом своего сознания и воли и, преобразуя природу, производит самого себя и свой мир. Хотя человек в качестве природного существа, подобно животному, живет продуктами природы, но, в отличие от животного, отношение к природе, в которое он вступает при удовлетворении своих потребностей, определяется его сознательной деятельностью, его трудом. В противоположность животному, которое бессознательно приспособляется к природе и непосредственно находит в ней то, что нужно ему для жизни, человек производит свою жизнь в свободной, сознательной деятельности, делающей его способным к опредмечиванию своей сущности посредством труда. Поэтому также продукты природы являются для человека не только непосредственными физическими средствами существования, но в первую очередь материей, орудием и предметом его практической и теоретической деятельности ²⁷⁰.

Поэтому также человек, в отличие от животного, обладает способностью и влечением к познанию сущности вещей и стремится познавать и действовать, выходя за рамки непосредственных потребностей, собственно говоря, он действительно производит, только будучи свободен от непосредственной физической потребности. Только в этом случае он достигает всеобщего знания мира, позволяющего ему стать универсальным производителем.

Благодаря своей универсальной деятельности человек научается производить любым способом и всюду прилагать к предмету соответствующую мерку, что дает ему возможность воспроизводить всю природу и свободно противостоять своему продукту ²⁷¹.

Перерабатывая природу, которую он посредством сознательной, универсальной деятельности делает своим произведением, человек утверждает себя как сознательное родовое существо, ибо только в этом случае он подтверждает свою универсальную сущность ²⁷².

Чем более универсальным является человек как родовое существо, тем универсальнее сфера той природы, благодаря которой он живет и на которую воздействует. Эта универсальность, специфическая для его сущности, характеризует также и его предметность; этим объясняется возникновение мира предметов, противостоящего человеку как его произведение и столь же многообразного, как и сама его сущность. В противоположность животному, человек по-своему формирует своим трудом всю сферу природы, причем он изменяет и самого себя в той же мере, в какой преобразует природу. В этом процессе преобразования человек превращает свое первоначальное, непосредственное отношение к природе в отношение к своему продукту. Дело в том, что в своей первоначальной форме природа не адекватна человеческим целям; только в результате ее изменения непосредственные предметы природы становятся человеческими предметами. Поэтому природа существует для человека не так, как для животного — в своем непосредственном проявлении,— а лишь постольку, поскольку она преобразуется человеческим трудом ²⁷³.

Хотя мир предметов, созидаемых человеком, противостоит ему как внешняя предметность, этот мир, будучи опредмечиванием самого человека, целиком проникнут сущностью последнего. Поскольку природа сохраняет в человеческих произведениях отпечаток творческой формирующей силы человека и становится вещным миром человеческих продуктов, она перестает быть для человека чем-то внешним и чуждым ²⁷⁴. Как природа имеет смысл лишь по отношению к человеку, который ее преобразует, так и человек имеет смысл лишь по отношению к природе, преобразуя которую он порождает себя самого.

Формирование природы человеком происходит в двух направлениях: посредством практической деятельности человек преобразует природу; посредством художественной деятельности, в искусстве, возникающем лишь тогда, когда техническое преодоление непосредственности природных объектов делает возможным их всестороннее присвоение, человек воспроизводит природу в соответствии с сущностью и меркой данного предмета ²⁷⁵.

При такой переработке предметного мира, посредством которой предмет как часть внешней, объективной природы включается в трудовой процесс, а практическая деятельность благодаря своему опредмечиванию получает форму предмета, происходят субъективация предмета и объективация человека. Это обусловливает все более углубляющееся органическое единство человека и природы, причем развитие природы все более превращается в отражение развития процесса самопорождения человека ²⁷⁶.

Воздействие человека на природу стимулируется удовлетворением его потребностей. Отношение потребности к своему предмету определяет отношения человека и к природе, и к другим людям. Труд как посредствующее звено между потребностью и ее предметом дает человеку возможность преодолеть

непосредственность своих отношений к природе и в то же время вступить в отношение с другими людьми. Таким образом, Маркс и Гегель придерживаются совершенно противоположных взглядов на отношение между человеком и природой. У Гегеля это диалектическое отношение развивается в плоскости сознания как противоположность между одухотворенным человеком и одухотворенной природой, у Маркса, напротив, оно состоит в действительной противоположности между человеком и природой и работа по преодолению этой противоположности совершается не в сфере мышления — путем познания духом самого себя в природе, а в сфере конкретной деятельной жизни — путем очеловечения природы, то есть приспособления ее к человеческой сущности. От того или иного вида потребностей, которые желает удовлетворить человек, зависит его очеловечение или обесчеловечение. Следствием удовлетворения неистинных потребностей, прежде всего жажды наживы, является обесчеловечение человека, тогда как удовлетворение адекватных потребностей, а именно стремление к полному развитию человечности в себе и в своих ближних, ведет ко все более совершенному и полному раскрытию человеческой сущности ²⁷⁷.

Превращение предмета в процессе переработки природы в очеловеченный предмет, в опредмеченного человека, возможно лишь постольку, поскольку он превращается в общественный предмет, то есть поскольку человек как индивидуум становится в этом предмете и благодаря ему общественным существом, а общество — реальной сущностью ^277а.

Это объединение индивида и общества в предметном мире и через него объясняется тем, что действительность, формируемая отдельным человеком, одновременно является действительностью, подвластной формирующей воле других людей, которые также опредмечивают себя в ней.

Дело в том, что человек может осуществлять свою сущность посредством свободной, сознательной, универсальной деятельности не изолированно, а лишь в совместном труде с другими

людьми, поэтому его самоопредмечивание неотделимо от его «общественной природы ²⁷⁸.

Подобно тому как всякое произведение есть результат совокупного взаимодействия некоторых сил и интересов, так и деятельность отдельного человека определяется обществом, в рамках которого она развертывается. В действительности как практическая, так и духовная деятельность человека социально обусловлены, потому что, во-первых, материал его деятельности (язык, орудия, сырье) дан ему как общественный продукт и, во-вторых, что бы он ни создавал, он производит для общества и при этом сознает себя как общественное существо.

Поэтому в обществе все предметы становятся для человека не только осуществлением его индивидуальной жизни, подтверждением его индивидуальности, но также утверждением и осуществлением его родовой жизни ^{279 .} В очеловеченных предметах (машинах, инструментах, произведениях искусства) индивид обнаруживает именно сущность других людей, запечатленную их трудом; используя эти предметы как произведения других людей и наслаждаясь ими, мы обогащаем себя сущностями этих людей, в то время как они обогащаются за счет наших произведений. Таким путем все люди приходят к сознанию своей родовой сущности.

Следовательно, в диалектическом процессе самопорождения человека, в ходе которого предмет производства становится обобществленным предметом, а индивид — обобществленным человеком, люди взаимно очеловечивают и дополняют друг друга посредством своих произведений. Каждый может сознательно и свободно проявить себя лишь благодаря произведениям других людей, и он делает это только для того, чтобы развить человеческое в других и в самом себе, так что его индивидуальная жизнь ставится на службу высшей, родовой жизни ²⁸⁰.

Поскольку индивид является общественным существом и проявление его жизни есть проявление и утверждение жизни общественной, между ним и обществом нет никакой противоположности. Общественная деятельность основывается на взаимодействии индивида и общества, при котором индивид производится обществом, а общество — индивидом; поэтому при рассмотрении человека нельзя отрывать индивида от общества, нельзя оперировать ими как абстрактными сущностями и противопоставлять их друг другу. Ибо в какой мере человек является особым индивидом — а именно его особенность делает его индивидом,— в такой же мере он, будучи субъективным бытием общественной жизни, выражает идеальную всеобщность общества ²⁸¹.

Только общественный человек является действительным человеком, так как только в обществе и через общество предметная действительность становится для него человеческой действительностью. Только для общественного человека существует именно человеческая сущность природы, так как только в обществе она дается ему как основа его человеческого бытия и как звено, связывающее его с другими людьми. Таким образом, общество представляет собой совершенное сущностное единство человека с природой и с другими людьми, осуществленный натурализм человека и осуществленный гуманизм природы ²⁸².

В процессе преобразования природы человек преобразует себя самого; при этом он все более отдаляется от животного

не только за счет все большего вытеснения разумом инстинктивного, но и потому, что его чувственность и чувства приобретают человеческий характер. Как непосредственные предметы природы еще не являются человеческими предметами, так и непосредственные чувства еще не являются человеческими чувствами,— они становятся таковыми лишь после их трансформации в процессе преобразования природы человека ²⁸³.

Образование пяти чувств есть результат всей истории человечества; опредмечивание человеческой сущности — необходимое условие для того, чтобы сделать чувства человека человеческими, способными воспринимать все богатство очеловеченного человека и очеловеченной природы ²⁸⁴.

Лишь благодаря развертыванию предметного богатства человеческого существа ухо воспринимает музыку, глаз — красоту формы; лишь на этом этапе становится возможным развитие художественной деятельности ²⁸⁵.

Очеловечение чувств совершается в ходе присвоения предметов человеком. Способ этого присвоения зависит от особой природы предмета и от свойств соответствующей ему чувственной силы. Своеобразие отношения между предметом и его присвоением посредством человеческих чувств определяет особый характер и специфику деятельности человека, присваивающего предметность; воспринимая, например, предмет глазом, человек присваивает его иначе, чем воспринимая ухом ²⁸⁶.

Следствием измененного отношения человека к природе является то, что всякое изменение этого отношения необходимо вызывает изменение тех органов, посредством которых человек присваивает природу, причем это изменение не может идти дальше, чем требуется присвоением.

Этим приспособлением человеческих чувств к измененной человеческой чувственности объясняется их своеобразный характер, которым они отличаются от чувств животного. Поскольку глаз человека есть человеческий глаз, его предмет есть человеческий предмет и присвоение предмета есть чувственно-человеческое присвоение, соответствующее очеловеченному глазу, постольку он видит и наслаждается совсем иначе, чем грубый, нечеловеческий глаз; точно так же человеческое ухо слышит и наслаждается совершенно иначе, чем грубое, нечеловеческое ухо. По той же причине чувства общественного человека совершенно отличны от чувств необщественного человека. Это видно, например, из того, что для голодающего человека не существует человеческой формы пищи, а существует лишь ее грубая

форма; точно так же удрученный заботами, нуждающийся человек невосприимчив даже к самому прекрасному зрелищу ²⁸⁷.

Только благодаря человеческому отношению чувств к предмету они становятся органами проявления человеческой жизни и человеческого присвоения предметов, так что человек, развив свои чувства, утверждает себя в предметном мире уже не только в мышлении, но и всеми своими чувствами ²⁸⁸. Маркс кратко и выразительно формулирует эту мысль, говоря, что чувства стали теоретиками, поскольку они представляют собой чувственное подтверждение прогресса в очеловечении человека и стимулируют развитие мышления, в котором этот прогресс находит свое абстрактное выражение ^288а.

Говоря о человеческих органах, благодаря которым человек универсальным образом присваивает природу, Маркс имеет в виду не только пять внешних чувств, но также мышление, волю, созерцание, любовь, то есть всю совокупность идеальных средств, которыми располагает человек и которые также возникли вместе с образованием общественного человека ²⁸⁹.

В понимании Марксом самопорождения человека обнаруживается его принципиальное отличие от Гегеля и экономистов. Гегелевскому процессу самосозидания человека, который состоит в том, что человек достигает все более глубокого познания мира и тем самым приравнивает себя к миру, Маркс противопоставляет самопорождение человека в процессе своей практической деятельности, в процессе своего труда.

Как и у Гегеля, этот процесс самопорождения человека имеет диалектический характер, заключающийся в том, что совершенствование человека происходит путем преодоления им всех отношений и определений, не соответствующих его сущности. Но в то время как у Гегеля противоположность между субъектом и объектом, человеком и природой является противоположностью самосознания и сознания и как таковая остается в сфере мышления, у Маркса это диалектическое отношение между человеком и природой носит конкретный характер трудового процесса.

Этот процесс совершается путем отрицания отрицания: самоотчуждая свои сущностные силы как продукты своего труда, человек затем, также в форме отчуждения, снимает отчужденный характер этих продуктов, присваивая их ²⁹⁰.

Следовательно, диалектический процесс приводит не к кажущемуся формальному снятию, как у Гегеля, а к реальному сня-

тию отрицаемого и потому стимулирует реальное развитие, действительный прогресс, заключающийся в том, что человек все дальше отходит от чисто биологического способа существования и все более превращает свою жизнь в жизнь общественную.

Такое понимание самопорождения человека отличает Маркса также и от экономистов, рассматривающих самосозидание человека только в рамках отчуждения, порождаемого системой частной собственности.

Опредмечивание человека как общественного существа в процессе преобразования природы есть акт возникновения, история возникновения человека. Поскольку история состоит одновременно из процесса развития человека, который, воспроизводя природу, образует себя, и из процесса развития природы, становящейся продуктом человеческого труда, человеческая история есть в то же время и история природы. Поэтому развитие природы является отражением человеческого развития, и каждому этапу преобразования природы соответствует определенный этап самопорождения человека ²⁹¹.

Стимулом самопорождения человека служит удовлетворение потребностей посредством производства, различные виды которого Маркс объединяет в понятии «промышленность» ²⁹². Таким образом, историю можно свести к развитию промышленности.

Понимание решающего значения промышленности для человеческой истории Маркс воспринял от экономистов. Но в противоположность им он рассматривает промышленность главным образом не с утилитарной точки зрения — как деятельность, порожденную физической потребностью, а прежде всего как такую деятельность, которая возникает из существенной потребности людей взаимно обогащать друг друга человеческими ценностями.

Развитие промышленности, превращающей непосредственные отношения людей к природе в отношения к их собственным произведениям, создает условия для полного и всестороннего развития человеческих сущностных сил и тем самым выражает процесс самопорождения человека. Промышленный прогресс, совершавшийся до сих пор в рамках системы частной собственности,

заслугу которой в развитии техники Маркс не отрицает, способствовал все большему отчуждению и обесчеловечению человека. В этом его отрицательная сторона.

Его положительная сторона в том, что он в то же время создал условия для обратного присвоения человеком своей сущности. Промышленное развитие, следствием которого в капиталистической системе является, с одной стороны, все большее накопление капитала, а с другой — растущее обнищание рабочих, все более обостряет классовую борьбу между буржуазией и пролетариатом, обусловливая тем самым возникновение коммунистической революции. Так капиталистическая система собственным диалектическим движением предопределяет свою гибель и упразднение.

Коммунизм, рассматриваемый теперь Марксом как историческая необходимость, как неизбежный результат истории, создаст путем полного уничтожения системы частной собственности новые экономические и социальные отношения, которые позволят людям властвовать над миром вещей, вместо того чтобы подчиняться ему, и дадут возможность безгранично обогащать и совершенствовать свою человеческую сущность посредством всестороннего развития человеческих потребностей и человеческого производства.

Историческое развитие, которое до сего времени протекало не только в постоянной, упорной борьбе человека с природой, но и в не менее жестокой классовой борьбе, приобретет благодаря ликвидации частной собственности принципиально иной характер, ибо оно станет историей уже не отчужденного человека, а человека, возвратившегося к себе из своего отчуждения.

Образование системы частной собственности и ее необходимое уничтожение определяют деление истории на два основных периода: период предыстории человечества, являющийся фазой его развития в рамках системы частной собственности, и период обретения человеком самого себя. Этот период, начинающийся вместе с завершением первого этапа становления человека, ведущего от его непосредственного единства с природой к развитию промышленности под знаком отчуждения, представляет собой эпоху полного обретения человеком самого себя благодаря тому, что и человек и природа приобретают общественный характер. Только эта эпоха, эпоха коммунизма, придает человеческой истории ее истинный смысл ²⁹³.

Взгляд на промышленность как на главный фактор образования человека в процессе преобразования природы и, следовательно, как на движущую силу истории позволил Марксу свя-

зать диалектический материализм с историческим; тем самым он окончательно преодолевает идеалистическую философию и диалектику Гегеля.

Объединяя историю человека и историю природы, Маркс делает первый шаг к общему пониманию роли производства в историческом развитии. Тем самым диалектический материализм как объяснение формы движения природы и отношений человека к природе дополняется и подтверждается историческим материализмом, который в своих основных чертах уже был сформулирован Марксом. В это время Маркс уже отчетливо видит, что производство определяет развитие общественных отношений, что следствием этого развития в условиях капитализма является образование противоположных классов и что классовая борьба есть движущая сила истории.

Это материалистическое понимание истории позволяет объяснить как социальное развитие, так и различные формы идеологии, являющиеся продуктами этого развития. И как практическое, и как теоретическое существо человек общественно обусловлен. Ввиду этой обусловленности формы общественного сознания: религию, мораль, искусство, право, науку — следует понимать лишь как особые проявления и результаты общественного развития, которое со своей стороны определяется движением производства ²⁹⁴.

Из всех форм общественного сознания Маркс более подробно рассматривает в «Экономическо-философских рукописях» только религию, искусство и науку.

Религия представляет собой наиболее значительную форму идеологического отчуждения. Она порождается социальным отчуждением человека, который, не имея возможности практически осуществить свою родовую сущность, пытается реализовать ее иллюзорным образом в форме воображаемой божественной сущности. Практическое и теоретическое, то есть религиозное, отчуждение человека взаимно дополняют и усиливают друг друга. Практическому порабощению человека властью денег соответствует в теоретическом плане порабощение властью бога. Посредством самоотчуждения родовой сущности человека в боге религия превращает человеческое отчуждение в якобы постоянное и неизменное. В то же время, подчиняя человека божественной власти, религия оправдывает порабощение, ибо представляет его естественным и угодным богу; тем самым, а также своим иллюзорным утешением религия удерживает угнетенных

от всякого возмущения против господствующих отношений.

В противоположность религии, искусство является наиболее благородным видом человеческой деятельности, ибо только через нее человек целиком и полностью утверждает себя в качестве родового существа. В основе художественной деятельности лежит очеловечение природы и человеческих чувств как результат общественной практики. Поскольку чувства человека устроены иначе, чем чувства животного, и предметы этих чувств отличны от предметов чувств животного, постольку благодаря универсальному развитию человечества они становятся орудиями культуры,— только в этом случае человек может производить по законам красоты, только в этом случае может возникнуть и развиваться искусство.

Что касается науки, то Маркс устанавливает тесную связь между общественными и естественными науками, обосновывая это наличием общей для них практики — преобразование природы посредством промышленности ²⁹⁵.

История преобразования природы посредством человеческой деятельности, которую Маркс обозначил словом «промышленность», является, говорит он, раскрытой книгой для понимания всех наук — от естествознания до психологии,— которые должны рассматриваться в их отношении к этой истории.

Так как до сих пор ученые высокомерно отвлекались от практической деятельности человека, от промышленности, они не смогли обосновать ни одной истинной науки. Общий недостаток всех наук определяется непониманием того, что человек является непосредственным предметом естественных наук, а природа — непосредственным предметом науки о человеке и что поэтому естествознание и история человека неотделимы друг от друга.

В действительности естественные науки имеют смысл только тогда, когда своим предметом они делают преобразованную человеком природу и ставят своей целью прогресс техники и промышленности ²⁹⁶. Правда, естественные науки проделали огром-

ный путь развития и накопили богатый и непрерывно растущий материал, но они остались односторонними и абстрактными, ибо не смогли сосредоточить все внимание на преобразованной человеком природе.

Между тем эти науки посредством промышленности все более практически врывались в человеческую жизнь и все более способствовали ее преобразованию ²⁹⁷.

Как естественные науки остались односторонними и абстрактными, поскольку они почти полностью игнорировали человеческую историю, то есть развитие промышленности, так и наука о человеке не смогла преодолеть абстрактности и односторонности, поскольку она не учитывала должным образом измененную под влиянием общества природу как основу человеческой жизни и деятельности ²⁹⁸.

Поэтому эта наука очень мало занималась экономическими и социальными отношениями, а обращала основное внимание на не связанное с этими отношениями, рассматриваемое само

по себе развитие политики, религии, литературы и искусства ²⁹⁹.

Порождаемый таким подходом абстрактный характер всех отраслей науки о человеке проявляется, в частности, в психологии, которая может стать содержательной, реальной наукой только в том случае, если будет опираться на чувственно-деятельную историю человека ³⁰⁰.

Из органической связи истории природы и истории человека вытекает возможность существования только одной общей науки, постигающей развитие человека и природы в их тесной внутренней связи ³⁰¹.

Понятая таким образом история не только объясняет общественное и идеологическое развитие, но и дает ответ на теоретические вопросы (существование и сущность, субъективизм и объективизм, свобода и необходимость, мышление и бытие), которые вытекают из этого развития и могут быть решены только в тесной связи с ним.

Решение этих вопросов не является задачей абстрактного познания. Если их рассматривать не метафизически — сами по себе, а диалектически — в их отношении к практике, в их социально-исторической обусловленности, то они утрачивают абсо-

лютный, абстрактный характер и становятся вопросами, решить которые можно, лишь исходя из их связи с историей ³⁰².

Возникновение этих вопросов обусловлено в действительности раздвоенностью и противоречивостью общественных отношений в капиталистической системе. Они идеологически, абстрактно выражают эту раздвоенность в форме противоположных понятий, и потому их разрешение возможно лишь в условиях измененных социальных отношений, где будет снята действительная раздвоенность, то есть в коммунистическом обществе ³⁰³.

Так вопрос о существовании и сущности сводится к вопросу об отношении между индивидом и обществом. Подобно тому как индивид существует не изолированно, не абстрактно, а только в своих отношениях к обществу, идеальная всеобщность которого воплощается в его особенности, точно так же существование и сущность не могут быть ни разделены, ни противопоставлены, поскольку они, так же как индивид и общество, взаимно дополняют друг друга. Противоречие между существованием и сущностью имеет место только в капиталистическом обществе, так как в последнем условия существования человека противоречат его сущности.

Противоречие между субъективностью и объективностью также возникает по той причине, что в условиях капитализма самоопредмечивание человека, его объективация, не является его истинным самоподтверждением, его самоутверждением как субъекта.

Свободу и необходимость, так же как существование и сущность, субъективность и объективность, можно понять лишь в их диалектическом взаимоотношении. Здесь Маркс примыкает к Гегелю, заявляя, что человек может утверждать себя только в рамках существующих отношений, которые представляют собой необходимость, противопоставленную его свободе. Так как его свобода ограничена этими отношениями и неразрывно связана с ними, то не может быть никакой абсолютной свободы, то есть, не существует свободы без необходимости.

Однако, в противоположность Гегелю, полагавшему, что свобода определяется познанием разумности мира, Маркс усматривает свободу в сознательной, всесторонней практике, то есть не просто в спекуляции, а в практическом овладении предметной действительностью и ее преобразовании.

С точки зрения практики Маркс излагает и проблему познания, то есть отношение мышления и бытия. Эту проблему также необходимо решать на основе понимания становления человека как результата его опредмечивания. Он считает, что теоретическое присвоение предметов, существующих вне человека, есть следствие человеческой практики ³⁰⁴.

Подобно Фейербаху, Маркс рассматривает бытие в его конкретных свойствах и считает, как и Фейербах, что природа обладает собственной, независимой от человека реальностью, которая, однако, может быть воспринята человеком благодаря наличию определенного единства между человеческими чувствами и их объектами. Но, в противоположность Фейербаху, Маркс подходит к бытию под углом зрения человеческой практики. Необходимость такого подхода была ясна уже Гегелю, который рассматривал предметность не как предмет пассивного, чистого созерцания, а в ее отношении к деятельности субъекта. Но в то время как Гегель, одухотворяя бытие, уничтожил его конкретные свойства и потому пришел лишь к мнимому решению проблемы отношения мышления и бытия, Маркс понимает бытие конкретно, как совокупность экономических и социальных отношений, определяемых практической деятельностью. В практике, то есть в процессе самопорождения человека, возникает единство субъекта и объекта, человека и природы, являющееся основой развития как человеческого бытия, так и человеческого созна-

ния. Из этого следует, что понимание мышления и бытия возможно только в их связи с процессом самопорождения человека, а значит, только в их диалектическом взаимоотношении.

Правда, в качестве способа утверждения и проявления человека мышление и бытие отличны друг от друга, но по своему содержанию они органически взаимосвязаны. В сознании человек утверждает и повторяет свою реальную общественную жизнь, свое действительное бытие; поэтому мышление есть теоретическая форма общественного бытия ³⁰⁵.

Социалистический человек понимает историю как историю самопорождения человека и развитие земли как процесс самопорождения, отвергая тем самым теорию сотворения земли. Эта теория, отрицающая, что земля обязана своим существованием самой себе, абстрагируется от земли как таковой, поскольку полагает ее причину вне ее самой и тем самым вообще отказывает ей в существовании ³⁰⁶. Теория сотворения земли была опровергнута геогнозией, то есть наукой, изображающей образование и развитие земли как процесс самопорождения ³⁰⁷.

Таким образом, вопрос о творце, стоящем над природой и человеком, становится излишним ³⁰⁸.

В рассмотрении вопроса об истории человека и истории земли социалистический человек также исходит из того, что эта исто-

рия представляет собой процесс возникновения. Предшествующую человеческую историю он рассматривает как предысторию человека, создавшую благодаря развитию промышленности — хотя и в форме отчуждения — предпосылки для полного развертывания всего богатства человеческой сущности, поскольку стало возможным техническое преодоление непосредственности объекта природы и, следовательно, всестороннее присвоение обрабатываемой человеком объективной действительности.

Конечной целью предыстории является полная эмансипация человека посредством ликвидации всех форм отчуждения. Эта эмансипация, возможная лишь как общественно-исторический процесс, разрешит противоречие между человеком и природой, между людьми, а тем самым и между индивидом и родом. Указанной эмансипацией завершится предварительный этап становления человека, который вел от естественного единства человека с природой через капиталистическое отчуждение к единству ставшего общественным человека с очеловеченной природой.

Теоретическим воплощением этого самоосуществления человека является атеизм, практическим — коммунизм.

Поскольку материальное порабощение человека отчужденным трудом и духовное его порабощение религией тесно связаны друг с другом и взаимно обусловливают друг друга, уничтожение благодаря коммунизму материального порабощения, а благодаря атеизму — духовного порабощения также взаимосвязаны и взаимообусловлены.

Подобно тому как атеизм, отрицая бога, отрицает тем самым несущественность человека и природы, коммунизм, уничтожая частную собственность, полагает подлинное бытие человека.

Коммунизм есть полное возвращение к себе отчужденного человека в порожденном им предметном мире. Он представляет собой реальное, диалектическое единство самодеятельности человека и его опредмечивания, которое у Гегеля выступает в идеалистически мистифицированной форме — как результат развития духа. Коммунизм и атеизм завершают предысторию человечества ³⁰⁹.

Хотя атеизм и коммунизм, будучи отрицанием бесчеловечных общественных отношений, суть необходимый момент и необходимая форма ближайшего будущего человечества, они как таковые не являются конечной целью человеческого развития. Ибо завершенный социализм, каким он предстанет после уничтожения всех форм отчуждения, уже не нуждается в таком опосредствовании атеизмом и коммунизмом, поскольку он исходит

непосредственно от теоретического и чувственно-практического сознания очеловеченного человека и очеловеченной природы ³¹⁰.

* * *

«Экономическо-философские рукописи», написанные в 1844 году в Париже под непосредственным влиянием парижского революционного пролетариата, содержат первую разработку диалектического и исторического материализма как научной основы коммунизма и, таким образом, означают решительный поворот в мышлении Маркса.

Выработка этого нового мировоззрения происходит в связи с критикой как капиталистической социально-экономической системы, так и философии Гегеля.

Марксова критика капиталистической системы и буржуазного общества определяется его переходом на позиции пролетариата и новым пониманием человека, к которому он пришел на основе критического размежевания с буржуазной политической экономией и с философией Гегеля и Фейербаха.

Материалистически перерабатывая взгляды Гегеля, Маркс приходит к выводу, что человек, чтобы утвердить себя в качестве такового, должен осуществлять себя свободным, сознательным и всесторонним образом и что эта деятельность человека состоит в самоотчуждении своих жизненных сил в труде и в присвоении продуктов этого труда. Поэтому жизнь человека неотделима от его деятельности, благодаря которой он развивает свою универсальную природу. Труд, в котором человек утверждает себя как общественное, творческое существо, делает его продуктом его собственной деятельности. Таким образом, в ходе исторического развития трудового процесса человек порождает себя самого, преобразуя природу, которая в качестве продукта человеческой

деятельности утрачивает свою чуждую для человека объективность и превращается в созданный человеком мир.

Самопорождение и самоутверждение человека требуют, чтобы он не отчуждал себя в продукте своей деятельности, а находил себя в нем, или, как говорит Гегель, находился в нем «у себя».

В своем консервативном устремлении Гегель затушевывал противоречивость капиталистических отношений, в которых возникает отчуждение человека, пытаясь гармонизировать их посредством одухотворения человека и природы, вследствие чего процесс самопорождения человека имел у него положительный характер самоотчуждения и не имел отрицательного характера отчуждения.

В противоположность Гегелю Маркс вместе с Фейербахом считает, что отчуждение является характерным признаком существующих бесчеловечных отношений и что эмансипация человека путем обретения человеком своей сущности требует ликвидации отчуждения. Но в отличие от Фейербаха, чье понимание и решение проблемы отчуждения не могло привести к освобождению пролетариата, так как он, будучи буржуазным мыслителем, придавал этой проблеме идеалистический характер и в основном переносил ее в духовную плоскость, Маркс с коммунистической точки зрения рассматривает отчуждение в его социально-экономической форме, как порожденный капиталистической системой «отчужденный труд».

Это одновременное объединение и революционизирование основных понятий Гегеля и Фейербаха, ставшее возможным благодаря общему для них обоих фундаментальному принципу, согласно которому человек не должен быть отчужденным, объясняет существенные черты выработанного Марксом нового мировоззрения, родившегося из критики как капиталистической системы, так и гегелевской философии.

В своем критическом анализе капиталистической системы и оправдывающей ее буржуазной политической экономии Маркс показывает, что в этой системе продукты труда, в которых человек отчуждает свои жизненные силы, становятся чуждыми предметами, господствующими над человеком в форме товаров, в форме капитала. Отчужденные продукты труда регулируют в этой системе общественные отношения между людьми, а именно в форме обмена товаров, представляющих собой не осуществление и утверждение производителя, а результат процесса овеществления человеческой деятельности. Вследствие этого овеществления человеческих связей и отношений, основывающихся на товарообмене, труд превращается в отчужденную и отчуждающую деятельность. Он утрачивает характер творческой деятельности, а также свою подлинную общественную функцию, кото-

рая должна заключаться в образовании непосредственных общественных связей между людьми.

Маркс видит заслугу современных экономистов в том, что они признали труд как элемент, созидающий стоимость. Но будучи идеологами буржуазии, они оставили без внимания обесчеловечивающие последствия капиталистической системы, и потому предметом их рассмотрения был не рабочий, а только труд, рассматриваемый с точки зрения его производительности. Не поняв сущности системы частной собственности и вызываемых ею последствий, они не смогли правильно проанализировать экономические категории, определяемые капиталистическим производством: обмен, торговлю, стоимость, цену, деньги, которые являются лишь различными формами выражения отчужденного труда. С другой стороны, отделив труд от рабочего, они запутались в неразрешимых противоречиях. В противоположность своему собственному принципу, согласно которому все принадлежит труду как единственному созидателю стоимости, буржуазные экономисты оправдывают капиталистическую систему, хотя в условиях последней обнищание рабочего тем больше, чем больше он трудится, а капиталист при этом, напротив, все больше обогащается.

В связи с этим Маркс рассматривает последствия отчужденного характера труда в капиталистической системе.

Так как при капитализме человек не может производить свободно и универсально, как это соответствует его сущности, то его деятельность становится отчуждением жизни, а созданный им мир — миром отчужденных предметов.

Обесчеловечивающие последствия отчуждения труда состоят в следующем: рабочий относится к продукту своего труда как к чуждому предмету; поэтому труд становится для него средством не самоопредмечивания, а самоотчуждения; и, таким образом, рабочий отчуждается от природы, от своей собственной сущности и от человеческого коллектива, от общества.

Самоотчуждение человека обнаруживается главным образом во власти денег, в которых выражено господство вещи над личностью. Вместо того чтобы по-человечески обменивать свои подлинные ценности, люди обменивают продукты своего труда в форме товаров, причем этот товарообмен совершается при посредстве денег. Деньги как универсальный посредник обмена фальсифицируют и разрушают подлинные человеческие отношения, так как полезность и стоимость продуктов человеческой деятельности, человеческого труда, определяется только по отношению к деньгам.

Наряду с социально-экономическими формами отчуждения система частной собственности порождает и идеологические формы отчуждения: религию, идеалистическую философию,

буржуазную мораль, буржуазное право. Все они служат для оправдания и поддержки буржуазного общественного строя, предлагая — в особенности буржуазная мораль и религия — духовную компенсацию за обесчеловечивающие последствия этой системы. Эти идеологические институты, поддерживаемые и опекаемые господствующими классами как существенный элемент укрепления их господства, могут быть поняты, только исходя из их классового характера,— как классовая религия, классовая мораль, классовое право.

В результате анализа отчужденного труда Маркс приходит к выводу о необходимости ликвидации капиталистической системы и ее замены коммунистическим социально-экономическим строем. Но коммунизм уже не представляет собой исторически необоснованного этического требования, а доказывается (подобно тому, как это сделал Энгельс) как необходимый результат движения буржуазного общества. Присущие буржуазному обществу антагонизм и противоречивость, выражающиеся в экономических кризисах и постоянно обостряющейся классовой борьбе между буржуазией и пролетариатом, ведут это общество к разложению и уничтожению путем коммунистической революции. Основное условие установления истинного коммунизма Маркс видит в устранении причины всех форм человеческого самоотчуждения — в уничтожении системы частной собственности. Поэтому он отвергает не только реформаторский социализм, который отрицает не частную собственность как таковую, а лишь определенные формы ее проявления, но и грубый коммунизм, стремящийся к обобщению частной собственности путем уравнительного распределения. Полное освобождение человека требует именно полной ликвидации частной собственности и установления коллективной системы производства и потребления. Только такая система делает возможным подлинное утверждение человека. Такой коммунизм означает постоянное расширение и обогащение человеческого мира на основе развития современной крупной машинной промышленности и включения материальных и культурных благ в систему коллективной собственности.

Рационально организованное производство уже не будет служить миру вещей, целью его как свободной деятельности будет развитие универсальной природы человека. Коллективная организация производства и потребления даст людям все материальные и культурные блага. При этом вместе с анархией производства и порождаемыми ею кризисами исчезает унижающий человеческое достоинство рынок труда и различие между качеством продукции и качеством людей, которые ее производят.

Гармоническое развитие всех людей как результата коллективной организации производства и потребления постепенно

уничтожит противоположность между индивидом и родом и приведет к созданию подлинно общественного человека. Коммунизм, упразднивший все формы отчуждения, возвестит начало новой эры в человеческой истории.

Окольным путем — через теорию отчуждения, которая в свое время, на определенном этапе развития его знаний и взглядов, дала Марксу возможность критически проанализировать буржуазную политическую экономию и капиталистическое общество, исходя из коммунистических принципов,— он достигает все более глубокого понимания капитализма. Одновременно путем анализа производства он приходит к фундаментальному понятию труда как общественной практики, которое в качестве центрального понятия все более вытесняет и замещает понятие отчуждения ^310а. Общее понимание труда как общественной практики становится теперь основой нового мировоззрения Маркса, излагаемого им более подробно в связи с критикой гегелевской философии и диалектики, которую он полностью преодолевает и ставит с головы на ноги.

Если в критике политической экономии Маркс опирался на гегелевское понимание человека, то решающий аргумент против идеалистической философии Гегеля он, наоборот, находит благодаря уяснению фундаментального значения конкретного человеческого труда, достигнутому в результате критического анализа политической экономии и капиталистической системы.

Одухотворяя человека и природу, Гегель мистифицировал человеческую деятельность, ибо превращал ее в мыслительный процесс. Этим одухотворением человеческих отношений, сводящим историческое развитие к развитию мышления, объясняется тот факт, что гегелевская философия принимает вид логики, завершающейся абсолютным знанием, в котором дух обретает соответствующее ему бытие. Так как философия Гегеля сводит реальную человеческую историю к отношению абстрактного человека как самосознания к абстрактной природе как объекту самосознания, то единственно положительным элементом в этой философии является абстрактное, то есть абстрагирующееся от чувственной природы и от конкретного человека, мышление. Оно находит свою завершенную форму в абсолютной идее, которая становится носителем истории. Конечным результатом этого процесса является тождество субъекта и объекта, мышления и бытия, представляющее собой основу абсолютного знания.

Между тем вследствие одухотворения человека и природы их реальное, органическое единство становится иллюзорным. До-

стичь действительного, органического объединения человека и природы можно только в том случае, если они рассматриваются в их конкретных свойствах. Тогда труд выступает уже не как абстрактная деятельность духа, а как предметное самоотчуждение человеческих сущностных сил и предметное присвоение их продуктов, как практическая деятельность конкретного человека, который, преобразуя природу, порождает самого себя. Если в качестве субъекта человеческой деятельности полагается не абстракция человека — самосознание, а действительный человек как природное, наделенное материальными жизненными силами существо, то результатом его самоотчуждения будет порождение действительного, выступающего в форме внешности, предметного мира.

Благодаря этой конкретной деятельности человек присваивает природу, то есть не только познает ее, но и практически превращает ее в свое творение, а вместе с тем и порождает себя.

Это самопорождение человека путем преобразования природы трудом характерно лишь для человека и отличает его от животного. Как и животное, человек есть природное существо, жизнь которого тесно связана с природой. Но в противоположность животному он может целенаправленно воздействовать на природу и преобразовывать ее своей свободной и всесторонней деятельностью, приспосабливая ее к своим потребностям. Это преобразование природы, в процессе которого человек превращает свое первоначальное, непосредственное отношение к ней в отношение к своему продукту и на деле осуществляет органическую связь и единство человека и природы, субъекта и объекта, возможно лишь благодаря тому, что человек является общественным существом. Человек может действовать только при помощи труда других людей, поэтому его самопорождение неотделимо от его общественной природы. В продуктах деятельности других людей он находит запечатленную в них сущность этих людей и обогащает свою сущность, пользуясь этими предметами; и наоборот, другие люди обогащаются продуктами его труда, его произведениями,— таким путем люди посредством своей деятельности взаимно очеловечивают и обогащают себя.

Это взаимное очеловечивание людей составляет основу и сущность общества. Из этого следует, что человека как индивида нельзя отрывать от общества и противопоставлять ему. Конечно, общество состоит из индивидов, которые отличаются друг от друга своими особыми свойствами; однако осуществлять свою сущность эти индивиды могут лишь в рамках общества, ибо только в обществе природа в ее очеловеченной форме становится связующим звеном между людьми и основой их человеческого бытия.

Как непосредственные предметы природы становятся человеческими предметами лишь благодаря труду, так и чувства только тогда приобретают человеческий характер, когда очеловечивается их предмет, чувственная природа. Лишь благодаря развертыванию бесконечного богатства человеческой сущности в процессе воспроизведения природы слух приобретает способность чувствовать музыку, а глаз — красоту формы; этим объясняется, что чувства и чувственное присвоение природы формируются у человека иначе, нежели у животного, и что человек как таковой утверждает себя не только своим мышлением, но и всеми своими чувствами.

Самопорождение человека посредством преобразования природы — основа и сущность истории, которую не следует отрывать от истории природы, ибо она заключается также в «натурализации» человека благодаря воспроизведению природы и ее очеловечиванию в процессе этого воспроизведения.

Определяющим в процессе самопорождения человека является удовлетворение потребностей с помощью производства, которое Маркс характеризует как «промышленность»; таким образом, историю можно свести к развитию промышленности.

Развитие производства в системе частной собственности привело к возрастающему обесчеловечиванию человека; но вместе с тем, доведя до предела классовую борьбу между имущими и неимущими, между буржуазией и пролетариатом, оно создало и условия для пролетарской революции, которая освободит человечество, уничтожив капиталистическую систему и заменив ее коммунистическим строем.

Образование системы частной собственности и необходимость ее ликвидации определяют деление истории на два основных периода: период предыстории, охватывающий развитие человека в системе частной собственности при господстве отчуждения, и период, когда человек возвращается к самому себе путем развертывания своей универсальной сущности, посредством коммунизма, который только и придает истории ее подлинный смысл.

Этот диалектико-материалистический взгляд на историю объясняет как социально-экономическое развитие, так и развитие порождаемых им идеологий: религии, морали, права, которые могут быть поняты лишь в их связи с указанным развитием; он дает также и решение теоретических проблем: сущности и существования, субъективности и объективности, свободы и необходимости, сознания и бытия, которые должны рассматриваться не абстрактно-метафизически, а диалектически, в их связи с общественным развитием.

Проанализировав «Экономическо-философские рукописи», мы видим, что в них Маркс — нередко еще пользуясь идеали-

стической терминологией — на основе критики капиталистической системы и философии Гегеля начинает формулировать основные положения диалектического и исторического материализма.

Обоснование его нового мировоззрения определяется растущим пониманием решающей роли общественной практики. Это понятие, все более и более заменяющее концепцию отчуждения, становится основой историческо-материалистического мировоззрения Маркса, которое в свою очередь превращается в теорию революционного пролетариата ³¹¹.

Все глубже проникая при разработке этого материалистического понимания истории в закономерности развития капиталистической системы и истории вообще, Маркс все больше рассматривает проблемы в социально-экономическом аспекте; при этом остатки идеалистически-метафизических взглядов искореняются и все больше вытесняются историческо-материалистическими воззрениями.

Правда, Маркс большей частью оперировал еще фейербаховскими понятиями и терминами: «родовая сущность», «отчуждение» и т. д., однако эти понятия приобретали у него социально-историческое значение, принципиально отличаясь от фейербаховских и все более становясь выражением совершенно нового идейного содержания.

Основываясь на новом понимании практики, благодаря которому он преодолевает свою еще полуидеалистическо-этическую позицию, и постигая с помощью этого понимания, выведенного им из понятия отчуждения, взаимоотношение между человеком и природой, Маркс закладывает фундамент диалектического материализма. Он показывает, что человек и природа должны рассматриваться в процессе их диалектического развития, что природа, реальное бытие, есть первичное, первоначальное и, наоборот, сознание, мышление как отражение реальной жизни — вторичное; он указывает также, что решение теоретико-познавательных проблем дается практикой.

Развивая свое учение о практике в теорию социально-экономической деятельности и рассматривая практику как движущую силу общественного развития, Маркс тем самым закладывает основы исторического материализма.

Придя в результате глубокого анализа капиталистической системы к выводу, что общественное развитие находится в зависимости от способа производства и что классовая борьба между буржуазией и пролетариатом является необходимым

следствием развития капиталистической системы, Маркс показывает, что коммунизм есть неизбежный результат обострения этой классовой борьбы. Одновременно он указывает, что буржуазная идеология во всех ее формах: религии, морали, права — представляет собой средство для оправдания и поддержания классового господства буржуазии и потому может быть понята только в своей классовой обусловленности.

В дальнейшем, продолжая вырабатывать свое новое мировоззрение, Маркс развивает прежде всего исторический материализм как непосредственное оружие борьбы пролетариата. Это дальнейшее развитие начинается сразу же после завершения работы над «Экономическо-философскими рукописями» — в «Святом семействе» (1844—1845), где Маркс исследует некоторые философские, но главным образом исторические вопросы под углом зрения исторического материализма.

Глава третья «СВЯТОЕ СЕМЕЙСТВО»

В то время как Маркс в Париже разрабатывал в «Экономическо-философских рукописях» общие принципы диалектического и исторического материализма, Энгельс в Англии продолжал изучать экономические, социальные и политические отношения этой высокоразвитой страны, углубляя и расширяя тем самым свои представления о научном коммунизме.

Большая часть его статей, опубликованных в «Rheinische Zeitung», «New Moral World», «Schweizerischen Republikaner» и в «Deutsch-Französische Jahrbücher», может быть расценена как подготовка к всестороннему изучению обстановки в Англии, которую он начал сразу же после прекращения выпуска «Deutsch-Französische Jahrbücher» в парижской газете «Vorwärts» под названием «Положение Англии»¹, а затем в своей книге «Положение рабочего класса в Англии».

После фактической ликвидации в XVIII веке французской колониальной системы и победоносной войны союзников против Наполеона, окончание которой сделало бесспорной ведущую роль Англии в мире, английская промышленность и торговля развивались все возрастающими темпами ².

Тем не менее сразу после 1815 года наступил тяжелый экономический и социальный кризис, вызванный тем обстоятельством, что накопленные фабрикантами огромные запасы товаров не могли найти надежного спроса вследствие обнищания Европы, порожденного длительными войнами.

Экономический кризис тем отрицательнее повлиял на рабочий класс, что и на без того переполненном рынке труда появилось еще 300 тысяч демобилизованных солдат и матросов. Падение заработной платы при одновременном взвинчивании цен било в первую очередь по рабочим, чье положение постоянно ухудшалось. Чтобы полностью использовать машины, рабочий день увеличивался до 16—18 часов; дети и женщины все больше и больше заменяли на фабриках мужчин и эксплуатировались еще беспощаднее, нежели последние. Все это дало толчок к беспрерывным восстаниям и привело к усилению профсоюзного движения. Кризис распространился и на деревню, где также имели место многочисленные восстания.

Для того чтобы умиротворить пролетариат, положение которого значительно ухудшилось в результате экономического кризиса, достигшего высшего пункта в 1830 году, и чтобы предотвратить опасность революции, в 1832 году была проведена избирательная реформа. Новый избирательный закон, который увеличил число лиц, имеющих избирательное право, с 220 тысяч до 670 тысяч, создал широкую основу для деятельности либеральной партии — партии вигов. Поддержанные рабочим классом, который многого ожидал от этой парламентской реформы, виги одержали крупную победу на выборах и почти без перерыва в течение нескольких десятилетий возглавляли правительство.

Вслед за политическим поражением тори обострилась борьба против хлебных законов, которые гарантировали земельной аристократии цены на пшеницу, соответствующие условиям эпохи войны против Наполеона. Промышленная буржуазия активно выступила за отмену хлебных законов. Эта отмена, как надеялись виги, сделала бы возможным дальнейшее снижение заработной платы. Представители промышленной буржуазии в 1838 году основали «Лигу борьбы против хлебных законов». Поражение тори на политическом поприще привело к усилению власти нижней палаты за счет верхней палаты — оплота консервативных аграриев и короны.

Неудержимый подъем индустрии и торговли (хотя и носивший кризисный характер), который помог вигам как партии промышленной буржуазии и средних классов одержать победу над тори, одновременно вызвал интенсивный рост пролетариата и потому стимулировал развитие партии рабочего класса — чартистской организации, опиравшейся на профсоюзы.

Вскоре, однако, английский рабочий класс вследствие реакционной социальной политики, проводившейся вигами, и в особенности после издания в 1834 году закона о бедных, убедился, что он был обманут пустыми предвыборными обещаниями и что виги так же враждебны ему, как и тори. Закон о бедных выра-

жал стремление промышленников поставить безработных перед выбором между фабрикой и «работным домом», чтобы тем самым заполучить еще более дешевую, послушную и многочисленную рабочую силу. По этому закону лица, нуждающиеся в помощи, должны были получать ее только в «работных домах». Чтобы «работные дома» использовались возможно меньше, в них устанавливался такой режим, что жизнь там была еще ужаснее, чем жизнь самых бедных фабричных рабочих.

В знак протеста против социальной политики вигов и роста нищеты английский рабочий класс развернул широкую агитацию в массах, достигшую высшей точки в грандиозной стачке 1842 года. Поскольку рабочий класс был ожесточен и все больше отворачивался от вигов, выборы 1841 года принесли победу тори, которые, однако, под давлением экономической необходимости были вынуждены продолжать, хотя и более робко, политику свободной торговли — политику вигов ³.

Тщательное изучение Энгельсом обстановки в Англии и политической экономии, а также его служба на текстильной фабрике в Манчестере, предоставившая возможность непосредственно ознакомиться с экономическими и социальными отношениями, привели его к еще более ясному пониманию того, что экономическое развитие определяет общественную и политическую жизнь и что классовая борьба, являющаяся результатом этого развития, представляет собой движущую силу современной истории.

Под непосредственным влиянием обстановки в Англии и революционной классовой борьбы английского пролетариата Энгельс вскоре освобождается от сентиментально-гуманистического коммунизма и начинает, все больше и больше порывая с младогегельянским идеализмом, переходить к материалистическому воззрению на историю. Хотя еще в конце 1843 года он полагал, что исторический прогресс направляется не материальными интересами, а главным образом принципами ⁴, он вскоре понял, что по крайней мере в Англии эти принципы не только не обусловливают экономическое и политическое развитие, но сами определяются этим развитием ⁵. Одновременно он пришел

к выводу, что обострение классовой борьбы в Англии должно привести к пролетарской коммунистической революции ⁶.

Из последующих произведений Энгельса видно, что благодаря развитию его представлений о сущности реальных отношений, господствовавших в Англии, все больше преодолевались остатки идеализма в его воззрениях. Сначала это проявилось в статьях Энгельса, опубликованных в «Deutsch-Französische Jahrbücher»: «Положение Англии. Томас Карлейль «Прошлое и настоящее» и особенно в «Набросках к критике политической экономии», где он на основе критического анализа капиталистической системы дал очерк ее развития.

С той же самой точки зрения Энгельс теперь исследовал общее положение Англии, в особенности учитывая классовые интересы английского пролетариата, с которым он и в дальнейшем имел тесный контакт. По-прежнему он был связан с коммунистическими лидерами английской секции «Союза справедливых» — Шаппером, Г. Бауэром, Молли, с вождем чартистов Гарни и с газетой оуэнистов «The New Moral World». Его сочувствие судьбе пролетариата еще возросло под влиянием знакомства с молодой работницей Мэри Бернс.

Несмотря на то что свою картину положения Англии Энгельс рисовал в тот период, когда начался упадок чартистского движения ⁷, вызванный неудавшейся стачкой летом 1842 года, он

пришел к непоколебимому убеждению в конечной победе пролетариата и коммунизма.

Понимание истории как результата экономического развития и трактовка ее с точки зрения классовой борьбы, в перспективе ведущей к пролетарской революции, являются решающими моментами в его изображении положения Англии; однако с точки зрения общего развития Энгельса эта картина интересна прежде всего тем, что здесь он почти полностью избавился от остатков идеалистического мировоззрения и еще глубже обосновал свое материалистическое понимание истории.

В своей статье, помещенной в газете «Vorwärts», Энгельс прежде всего подчеркивал, что вследствие решающей роли, которую в Англии играет классовая борьба, английская история носит по преимуществу социальный характер. Это принципиально отличает Англию от Германии и Франции, где идейная и политическая борьба является доминирующим фактором и поэтому история носит преимущественно философский или политический характер.

Современная история Англии определяется промышленной революцией, предпосылки и последствия которой Энгельс тщательно изложил в первой части своей статьи ⁸. Франция и Германия до самого последнего времени оставались в относительно неразвитом состоянии; Англия же, напротив, с середины XVIII века пережила социально-экономический переворот, более всеобъемлющий, чем философский переворот в Германии и политический во Франции. Веря во всемогущество идей, немцы старались осуществить всеобщие интересы человечества с помощью философии. Этому спиритуалистическому воззрению немцев французы противопоставили материалистический взгляд, полагая, что всеобщие интересы человечества будут наилучшим образом претворены в жизнь с помощью политики, посредством реформы государства ⁹.

В противоположность немцам и французам, англичане больше тяготеют к эмпирии, нежели к общефилософским и политическим размышлениям, их больше занимают частные, нежели общие интересы. Для них определяющую роль играет социальный элемент ¹⁰. Напротив, политике они отводят подчиненную роль, и если социальные вопросы все еще проявляются в политической форме, то это происходит только потому, что англичане продолжают придерживаться мнения, будто государству надлежит играть определяющую роль ¹¹.

Социально-экономическая революция, начавшаяся в Англии в середине XVIII века, была подготовлена развитием науки. Обобщив разрозненные данные и раскрыв их закономерную связь, XVIII век поднял их до уровня науки ¹². Лишь тогда получило свою научную форму познание природы; лишь тогда приобрели научный характер исторические и политические теории, которые были приведены в определенную связь с политической экономией, разработанной Адамом Смитом ¹³.

Прогресс науки привел в области философии к борьбе против христианского спиритуализма и к формированию четко выраженного материализма, недостаток которого заключался в том, что он, сохраняя противоположность между субъективным и объективным, не смог устранить противоположности между духом и необходимостью ¹⁴.

Склонности англичан к практической деятельности соответствует в духовной области поворот к материализму и скептицизму ¹⁵.

Вместе с развитием науки и мировоззрения происходило и социальное развитие ^15а. Правда, объяснение Энгельсом предыстории этого процесса выдавало еще идеалистический образ мышления, несмотря на то что его набросок английской истории со времени промышленной революции носил вполне материалистический характер.

В своем изображении предыстории социального развития Англии Энгельс исходит из общего взгляда, что не могло быть и речи о социальной истории до тех пор, пока государство и церковь оставались единственными формами, в которых осуще-

ствляются свойства человеческой сущности ¹⁶. Отсюда должно быть ясно, что христианско-германский мир не имел собственной социальной истории, в которой получила бы свое выражение реальная сущность человека. Правда, в отличие от древнего мира, который не принимал в расчет права индивида, так как основывался на рабстве, христианско-германский мир признавал сущность и права индивида, но делал это лишь теоретически, а практически сохранял рабство в форме крепостничества ¹⁷.

Как в средние века рабство было устранено только по видимости, так и в новое время при уничтожении феодальной системы имела место лишь видимость отмены крепостничества. Поскольку основным принципом общественной жизни стал частный интерес, постольку общество распалось, раздробившись на множество изолированных и противостоящих друг другу индивидов. На основе господства частного интереса и дробления общества на единичные индивиды как практическое следствие христианского принципа субъективности, который воспроизводил противоположность интересов, частная собственность и деньги превратились во властелинов мира. Это рабство, которое характеризуется универсальной продажностью, более всеобъемлюще и более бесчеловечно, чем крепостничество феодальной эпохи, ибо вместе с ним извращение человеческих отношений достигает своего предела и завершения ¹⁸.

Этот строй — последняя необходимая ступень к окончательной эмансипации человечества; он является предварительным

условием свободного воссоединения человечества; как завершение человеческого отчуждения в господстве денег, он является необходимой предпосылкой возвращения человека к самому себе. Разложение человечества на массу изолированных индивидов благодаря уничтожению всех корпоративных интересов, которое доведено до предела и уже не может развиваться дальше, должно столь же необходимым образом рухнуть и быть заменено человеческим, разумным строем ¹⁹.

Кризис, который уничтожит этот бесчеловечный строй, уже не за горами. Сначала он разразится в Англии как результат развития капиталистической системы ²⁰.

Прежде чем говорить об этом кризисе, Энгельс дает краткий очерк его исторических предпосылок и социального и экономического развития Англии с XV столетия ^20а.

Распад феодальной системы и ее замена системой капиталистической есть результат длительного исторического процесса развития, начавшегося в XVI веке. В течение XVI и XVII веков, когда создавались предпосылки этого переворота, в связи с развитием торговли и ростом морского могущества Англии, а также в связи с завоеванием колоний, поднялся сильный средний класс, который противопоставил себя аристократии ²¹.

В сельском хозяйстве тогда существовало три класса землевладельцев: родовитые лендлорды, неродовитые землевладельцы (сквайры) и мелкие крестьяне, все большее число которых эксплуатировалось крупными землевладельцами ²².

Промышленность состояла главным образом из текстильных предприятий (прядильные, ткацкие фабрики) и концентрировалась в основном в сельской местности или в пригородах. Рудники, особенно угольные шахты, эксплуатировались лишь в не-

значительной степени, уголь почти целиком использовался для домашних нужд ²³.

Это положение очень быстро изменилось под влиянием промышленной революции, которая началась в середине XVIII века; причем в период с 1763 по 1787 годы был сделан ряд выдающихся открытий (паровая машина Уатта, механизация гончарного производства, прядильные машины Харгривса и Аркрайта, механические ткацкие машины Кромптона и Картрайта) ²⁴. Технические нововведения вызвали общий переворот, охвативший все отрасли промышленности и преобразовавший все жизненные отношения ²⁵.

Благодаря механизации прядильного и ткацкого производства небывалый подъем испытала прежде всего текстильная промышленность — ведущая отрасль индустрии того времени. Этот подъем, начавшийся в хлопчатобумажной промышленности, очень скоро охватил шерстяную, льняную и шелкоткацкую промышленность ²⁶. При этом ручной труд все больше заменялся трудом машинным. С помощью машины восьмилетний ребенок производил теперь больше, чем прежде 20 взрослых мужчин.

600 тысяч рабочих, более половины которых составляли женщины и дети, отныне выполняют работу 150 миллионов человек ²⁷.

После того как текстильной промышленностью был дан толчок, стремительное развитие началось также во всех других отраслях производства. Огромный подъем наблюдается в металлургии: по сравнению с концом XVIII века были существенно усовершенствованы способы литья стали и превращения чугуна в железо; результатом этого явилось учетверение экспорта металлических изделий за период с 1800 по 1835 год.

Общее развитие промышленности, особенно металлургии, которая впервые придала настоящую ценность залежам угля и энергично двинула вперед эксплуатацию всех рудников, благоприятствовало оживлению торговли и все более быстрому расширению и улучшению средств сообщения и передвижения ²⁸.

Однако этот промышленный прогресс в условиях капитализма стал несчастьем для людей. Революционизирование промышленности — основы английских отношений и движущей силы социального развития — вызвало к жизни новые силы; частный интерес овладел этими силами и использовал их для своих целей. Они стали монополией немногих богатых капиталистов и средством порабощения масс. Торговля, которой была подчинена промышленность, благодаря господству частной собственности стала всемогущей, человеческие отношения превратились в торговые отношения, в результате чего мир вещей стал господствовать над человеком ²⁹.

Чтобы сосредоточить в своих руках всю полноту власти, частные собственники должны были свести всю деятельность государства к самым необходимым функциям. Этим объясняется то, что Адам Смит — первый крупный теоретик системы частной собственности капиталистической системы хозяйства — признавал государство, политику, партии и даже религию лишь постольку, поскольку они оказывали содействие частному предпринимательству. Этим же объясняется, почему Адам Смит усматривал подлинную цель деятельности государства в обогащении людей. Дальнейший шаг к ликвидации государства сделал Уильям Годвин, который подверг сомнению саму необходимость существования государства. Наконец, И. Бентам —

классический теоретик капитализма — охарактеризовал государство как зло и выдвинул тезис, что частная собственность всюду должна быть господствующим и определяющим элементом. Он сделал конкурентную борьбу регулирующим принципом человеческих отношений; истинным человеком для него является не свободный, сознающий себя и независимый человек, а грубый, ввергнутый в конкурентную борьбу человек ³⁰.

Благодаря обострению конкурентной борьбы, в небывалых размерах увеличившей как бедность, так и богатство, и благодаря разложению феодальной системы промышленная революция уничтожила определенные слои общества, создав, однако, новые классы: промышленную буржуазию и промышленный пролетариат. Оттеснение на задний план земельной аристократии и сословия ремесленников и подавление рабочего класса все больше превращали буржуазию в ведущую силу.

Как в деревне мелкие землевладельцы, будучи экспроприированы крупными помещиками, становились поденными сельскохозяйственными рабочими, так и в городах ремесленники постепенно уничтожались, вытеснялись подымающейся индустрией и пролетаризировались.

Нищету рабочего класса увеличивала концентрация промышленного труда в фабричных городах, делавшая невозможным соединение ремесла с сельскохозяйственной деятельностью, как это было обычно раньше, и вынуждавшая рабочих исключительно к фабричному труду. В такой мере, в какой беднел пролетариат, обогащалась и усиливалась выраставшая из средних классов денежная аристократия — фабриканты и купцы, быстро увеличивавшие свой капитал.

Конкурентная борьба между всеми людьми, образование пролетариата, постоянно растущего в результате развития промышленности, требовавшего увеличения массы рабочих, возросшее угнетение рабочего класса со стороны денежной аристократии, результатом которого явилась все более обостряющаяся классовая борьба между пролетариатом и буржуазией,— таковы важнейшие итоги промышленной революции и характерные черты нового общественного строя ³¹.

Политическим результатом этого социально-экономического развития явился раскол Англии на три партии: партии земельной аристократии, партии денежной аристократии и партии рабочего класса ³².

Освободив конкурентную борьбу от всяких ограничений, капиталистическая система разрушила старый христианский мир,

но в то же время она довела до предела обесчеловечение человека и должна быть уничтожена. Условия для этого создаются развитием самой этой системы, так как она порождает всеобщие кризисы, завершением которых явится пролетарская революция. Эта революция начнется в Англии после отмены хлебных законов и введения Народной хартии ³³, то есть как только земельная аристократия будет побеждена денежной аристократией, а эта последняя не выдержит натиска рабочего класса. С введением Народной хартии пролетариат придет к власти и построит коммунистическое общество, которое освободит людей от всякого угнетения.

Как и в своих предыдущих статьях, Энгельс отрицал способность государства изменить общественный строй и все больше рассматривал государство как орудие власти господствующих классов; в правильности такого взгляда он еще больше убедился в результате изучения обстановки в Англии, которое показало ему, что английское государство — руководит ли им дворянство или буржуазия — всегда являлось орудием угнетения трудящихся.

Классовый характер государства Энгельс подчеркнул во второй части своей статьи, озаглавленной «Английская конституция», где проанализировал политическое положение Англии.

Англия, говорил Энгельс, благодаря политической деятельности, свободной прессе, литературному и научному развитию и гигантскому подъему ее промышленности является наиболее прогрессивной из всех современных наций. В настоящее время она является сильнейшим государством, ни одно другое государство не может сравниться с ее богатством и мощью; это если и не самая свободная, то все же наименее несвободная страна мира, выражением чего служит тот факт, что англичанин в высокой степени сознает себя как личность ³⁴.

Но если учитывать только эту сторону английской обстановки, то нельзя будет составить правильного представления об Англии. Несмотря на свои прогрессивные черты, Англия, в сущности, остается той же консервативной страной, поскольку вся государственная власть находится в руках имущих и используется в их интересах, как это доказывают английская конституция и английские государственные учреждения.

Виги, благодаря которым Англия стала конституционным государством, добились принятия конституции 1688 года вопреки абсолютной монархии и тори ³⁵. Однако и они, как ведущая партия в государстве, остаются, подобно тори, представителями

имущих классов; следовательно, основное зло государства заключается не в его форме, а в его сущности.

Все государственные формы сами по себе бесчеловечны: как монархические с их деспотами и аристократические с их дворянством, так и демократические, которые тоже имели своих «тиранов» в лице Суллы, Кромвеля и Робеспьера. Однако вместо того, чтобы считать, что государство бесчеловечно и безнравственно по самой своей сущности, полагают, будто безнравственность присуща лишь определенным формам государства, и стараются придать ему нравственный характер путем создания конституционной монархии; однако последняя, как об этом свидетельствует английская конституция, столь же безнравственна, как и все прочие формы государства ³⁶.

Основным принципом английской конституционной монархии считается равномерное разделение государственной власти между короной, верхней и нижней палатами. Но практически корона не имеет никакой реальной власти, хотя конституция и гласит, что в короле воплощается сущность государства ³⁷. Ненамного лучше обстоит дело и с властью верхней палаты. Деятельность лордов, как и деятельность короля, стала чисто формальной. Однако уважение к короне поднялось в той мере, в какой монархия фактически потеряла власть; точно так же почтение народа к лордам и верхней палате возросло настолько, насколько уменьшилось их политическое влияние ³⁸.

Государственная власть сосредоточена в нижней палате, так как она принимает законы и управляет государством через министров, которые назначаются только ею. При всемогуществе нижней палаты как непосредственного выражения воли народа и подчиненном положении короны и аристократии можно было бы подумать, что в Англии господствует чистая демократия. Однако это не так. Вследствие цензового избирательного права нижняя палата образуется в основном из лиц, принадлежащих к господствующим классам,— из представителей крупного землевладения, промышленности и торговли, из тори и вигов.

В сельской местности выборщики почти целиком состоят из арендаторов, зависящих от крупных землевладельцев, так что большинство депутатов представляют тори; в городах, где ведущую роль играют купцы и промышленники, большинство депутатов, наоборот, состоит из вигов. Большинство рабочих политически бесправны; только в крупнейших фабричных городах рабочие могут принять участие в выборах. Этим объясняется их

относительно небольшое парламентское представительство в лице чартистской партии ³⁹.

Фактически в Англии правит собственность, господство которой упрочилось благодаря цензовому избирательному праву. Аристократия имеет политическую власть лишь постольку, поскольку она при выборах пускает в ход влияние своей собственности, выступая тем самым не как аристократия, а как имущий класс. Между тем политическое влияние буржуазии гораздо сильнее, в результате чего она господствует и фактически; но это, как думает Энгельс, происходит лишь потому, что народ не осознал еще ясно сущности собственности и потому мирится с тиранией собственности ⁴⁰.

Так теория и практика английской конституции находятся в кричащем противоречии друг с другом. В противоположность основному принципу разделения государственной власти между короной, верхней и нижней палатами в действительности господствует нижняя палата, а с нею — буржуазия ⁴¹.

Недемократический характер английского государства еще больше усугубляется тем, что Англия, согласно своей конституции, является христианским государством, в котором государство и церковь слились воедино. Англиканская церковь является, официальной религией и признана как государственная церковь. Прочие вероисповедания считаются еретическими сектами; так, диссиденты и католики рассматривались как государственные преступники ⁴². Между тем под давлением общественного мнения законы против диссидентов были отменены, и остается ожидать, что вскоре и богохульство не будет более считаться уголовно наказуемым⁴³.

Недемократический характер английского государства проявляется не только в его конституции и в господстве англиканской церкви, он обнаруживается также в практике применения права. В противоположность другим странам, где признанные за индивидами права подтверждены законами, в Англии таковые существуют в силу традиции. Эти права — свобода мнений, свобода печати, право на объединение и право Habeas Corpus, защищающее против произвольного ареста,— развиты здесь даже последовательнее, чем где-либо; однако они ограничиваются, если могут быть использованы в интересах рабочего класса.

Первое общепризнанное право — право каждого беспрепятственно выражать и обнародовать свое мнение — составляет

основу свободы печати. Между тем это право столь ограничивается законами о пасквилях, государственной измене, богохульстве, что оно, собственно, как и в Пруссии, зависит от произвола правительства, правда с тем различием, что при преследованиях прессы английское правительство вынуждено принимать во внимание общественное мнение ⁴⁴.

Второе основное право — право собраний — также урезано, ибо каждое собрание должно иметь целью выдвижение петиции, в противном случае оно подлежит разгону полицией ⁴⁵. Да и само осуществление права на объединение связано с такими расходами, что это право практически выступает как привилегия богатых ⁴⁶. С правом Habeas Corpus, то есть с принадлежащим каждому обвиняемому правом оставаться до начала процесса на свободе под залог, дело обстоит ненамного лучше, поскольку бедняк не может внести залог; тем самым и это право является привилегией богатых ⁴⁷.

Еще яснее недемократический характер английского права проступает в судопроизводстве. Как и во всех странах, юстиция в Англии — классовая юстиция. Все законодательство имеет целью не что иное, как защиту имущих от неимущих, и поэтому принципиально направлено против пролетариата.

Этот классовый характер законодательства и юстиции обнаруживается всюду. Право быть судимым себе равными является, как и все прочие права, привилегией богатых. Дело заключается в том, что бедняк осуждается своими классовыми врагами — богатыми. Судьи и присяжные во всех своих решениях пристрастны и проявляют бессердечие по отношению к беднякам и сочувствие по отношению к богатым ⁴⁸. К тому же бедняк не может прибегнуть к услугам хорошего адвоката, из-за чего он попадает в еще более затруднительное положение, ибо при неопределенности английского права адвокат играет чрезвычайно важную роль в судебных процессах ⁴⁹.

Аналогичное неравенство по отношению к бедняку и богачу имеет место при назначении наказаний. С одной стороны, богатые довольны, когда пощада обращена на них, но не распространяется на бедняков. Бедняки с неумолимостью подвергаются варварским наказаниям, которые так ужасны и подлы, что равносильны медленному убийству ⁵⁰. С другой стороны, богатые в состоянии уплатить денежный штраф, в то время как бедняки, в силу их несостоятельности, препровождаются в тюрьму. Эти

возмутительные пороки английской юстиции, вся жестокость которой направлена против бедняков, в то время как богатые преступники пользуются ее покровительством, это бесстыдное жестокое обращение с бедняками и благосклонность к богачам, казалось бы, должны были быть устранены правом, однако они сохраняются в качестве защиты классовых интересов богатых ⁵¹.

В заключение Энгельс следующим образом подытоживает свою критику английского политического и правового состояния: «Все власти, установленные конституцией,— корона, палата лордов и палата общин — растаяли на наших глазах; мы видели, что государственная церковь и все так называемые прирожденные права англичан — пустые названия, что даже суд присяжных в действительности только одна видимость, что самый закон не имеет действительной силы; короче говоря, что государство, которое само поставило себя на точно определенную, законную основу, эту свою основу отвергает и попирает... Вся английская конституция и все конституционное общественное мнение есть не что иное, как одна большая ложь...» ⁵²

Это несправедливое и бесчеловечное состояние должно быть уничтожено. Борьба против него уже началась. Она приведет к демократии, но не к политической демократии, которая выросла из противоположности буржуазии и абсолютизма, а к социальной демократии, возникающей из противоречия между рабочими классом и денежной аристократией. Принципом и целью этой демократии является социализм ⁵³.

Как и его предшествующие работы о положении в Англии, эта статья Энгельса, написанная теперь, после двухлетнего пребывания в Англии, на несравненно более высоком уровне,

представляла собой результат необычайно полного изучения как экономических, социальных и политических последствий промышленной революции, причин и следствий капиталистических кризисов, так и связей между государством и классовым обществом. Именно это изучение помогло ему впервые дать обобщающую характеристику экономического, социального и политического положения страны в основном с историко-материалистической точки зрения. В этом и состоит решающее значение данной статьи.

Благодаря точному и глубокому анализу положения в Англии Энгельсу становилось все более и более ясным, что развитие производительных сил обусловливает изменение общественных отношений и что политическая жизнь определяется борьбой за экономические интересы.

Хотя воззрения Энгельса и обещали блестящие результаты, они все же еще были незавершены и не совсем свободны от идеалистических наслоений. Последние проявлялись преимущественно при общем рассмотрении Энгельсом более ранних периодов истории, основные черты которых он, на манер Гегеля, еще выводил из развития сознания. Так, например, по поводу античного мира говорится: «Древний мир, который ничего еще не знал о праве субъекта и все мировоззрение которого было по существу абстрактно, всеобщно, субстанциально, не мог поэтому существовать без рабства»⁵⁴.

Столь же идеалистически объясняется и средневековое крепостничество: «Христианско-германское мировоззрение противопоставило древнему миру как основной принцип абстрактную субъективность и поэтому — произвол, уход во внутренний мир, спиритуализм; но эта субъективность должна была, именно потому, что она была абстрактна, одностороння, тотчас же превратиться в свою противоположность и вместо свободы субъекта породить рабство субъекта. Абстрактный внутренний мир превратился в абстрактную внешнюю форму, в унижение и отчуждение человека, и первым последствием нового принципа было восстановление рабства в другой, менее отталкивающей, но потому и более лицемерной и бесчеловечной форме, в форме крепостного права»⁵⁵.

Историческое развитие Англии прежде всего также объяснялось идеалистически и выводилось из духовных мотивов; так, деловитость англичан и их склонность к эмпирии и скептицизму объясняются их неспособностью разрешить противоречие между своей религиозностью и своей же страстью к наживе ⁵⁶. Подоб-

ным образом интерпретированной наклонностью англичан к эмпирии и скептицизму, приведшей к господству частных интересов над общими, было истолковано различие между политическим характером жизни во Франции и социальным характером английской жизни ⁵⁷.

Запоздалое наступление «социальной» истории также было в общем идеалистически объяснено тем, что господство церкви и государства, расшатанное лишь благодаря реформации, не допускало никакого социального развития ⁵⁸. Наконец, существующее господство буржуазии Энгельс объяснял тем, что английский народ до сих пор не осознал сущности собственности ⁵⁹.

Однако эти идеалистические воззрения стоят особняком внутри всей картины тогдашнего положения Англии, нарисованной Энгельсом. Как только он от общего рассмотрения древней

истории, в котором частично еще преобладают взгляды Гегеля и Гесса, переходит к объяснению современной английской обстановки, эти идеалистические представления отступают перед историко-материалистическим образом мышления.

Теперь Энгельс гораздо отчетливее, чем в своих ранних статьях, выводит общественные и политические отношения из экономического развития. Так, он ищет причину современного ему положения Англии в великой промышленной революции, составлявшей основу всех современных английских отношений и движущую силу современного развития Англии ⁶⁰. Рост новых производительных сил, которые совершают переворот в существующем способе производства, превращая его в крупное машинное производство, влечет за собой изменение общественных отношений. Возникают новые отношения собственности, новые классовые отношения, а вместе с ними — новая борьба классов и партий. Буржуазия — обладательница новых, промышленных средств производства — как господствующий класс противостоит наемным рабочим, которые, будучи лишены собственности, превратились в современных рабов.

На политической арене тори и виги (последние теперь более решительно выступали как защитники интересов, противоположных интересам земельной аристократии, то есть интересов промышленной буржуазии) продолжали борьбу друг с другом за руководство государством, однако они объединялись для борьбы против вновь созданной партии английского рабочего класса — против чартистов. Отсюда следует, заключал Энгельс, что реальной целью партийной борьбы является защита материальных интересов и что эта борьба есть не что иное, как классовая борьба, перенесенная в сферу политики.

Энгельс раскрывает классовый характер государства и, обнаруживая в нем средство осуществления и защиты интересов господствующих классов, включает государство в закономерную связь между экономическим, общественным и политическим развитием. Полнее и исторически более обоснованно, чем в своих статьях для «Deutsch-Französische Jahrbücher», Энгельс показал, что предпосылкой коммунистической революции является развитие современных производительных сил, которое доводит классовую борьбу между пролетариатом и буржуазией до пролетарской революции.

Совершенно иным путем, нежели Маркс, который, правда, глубже и многограннее обосновал историко-материалистическое мировоззрение, Энгельс пришел в основном к таким же результатам — к пониманию того, что историческое развитие протекает

закономерно и что способ производства определяет общественные и политические отношения. Это совпадение принципиальных взглядов привело к тесному дружескому союзу, в котором Энгельс стал товарищем Маркса по борьбе.

В конце августа 1844 года Энгельс покинул Англию, чтобы вернуться в Бармен. Желая ближе познакомиться с сотрудниками «Vorwärts», он решил заехать в Париж. В своем сообщении о почти десятидневном пребывании в этом городе ⁶¹ он упомянул об интернациональных убеждениях парижских рабочих, которые осознали свои общеклассовые интересы, а также о прогрессе коммунизма в Париже ⁶². В кратком обозрении социалистической прессы Энгельс цитировал «Vorwärts» и бельгийскую еженедельную газету «Débats social»; при этом он подчеркнул, что слова «социалист» и «социалистический» сделались достоянием салонов и что король Луи-Филипп поддерживает газету Виктора Консидерана «La Démocratie pacifique»⁶³.

В Париже произошла вторая встреча между Энгельсом и Марксом. Женни Маркс находилась в это время, как уже упоминалось выше, у своих родных на Рейне. Союз, который отныне Энгельс заключил с Марксом, явился важнейшим результатом его пребывания в Париже.

После их первой встречи, состоявшейся два года назад в Кельне, во время которой они отнеслись друг к другу сдержанно, они с радостью отметили, что, двигаясь различными путями, они пришли к одинаковым взглядам и выводам, а именно: общественное и политическое развитие обусловливается развитием экономическим; освобождение пролетариата, а с ним и всего человечества от всех форм эксплуатации и отчуждения посредством пролетарской революции, вызываемой обострением кризисов и классовой борьбой; и они твердо решили отныне продолжать объединенными усилиями то дело, которое осуществляли до сих пор порознь ⁶⁴.

Решающим в этом союзе, который неизменно укреплялся в штормах и битвах, было не только совпадение их основных воззрений, но и тот факт, что они многое могли дать друг другу, ибо так случилось, что их таланты, способности и знания чудесным образом взаимно дополнялись. Энгельс, связанный с практической экономической жизнью и находившийся в постоянном

контакте с представителями различных общественных слоев, был для Маркса идеальным товарищем при применении теоретических познаний к исследованию экономических и социальных явлений. Наоборот, в разработке основ исторического материализма и научного коммунизма впереди шел Маркс, и в этом отношении он упрочивал и расширял теоретические взгляды Энгельса. Маркс был ведущей силой этого дружеского союза, он должен был выполнять то, что Энгельс, как он сам констатировал позже, один никогда не смог бы сделать ⁶⁵. Все же вклад Энгельса в общее дело был в высшей степени важным; так, прежде всего его историко-материалистический анализ положения Англии значительно обогатил и стимулировал взгляды Маркса, который совершенно иным путем пришел к разработке основ исторического материализма.

Важнейшей чертой, объединявшей Маркса и Энгельса, было их стремление соединить теорию с революционной практикой ⁶⁶. Так как они поняли, что рабочее движение серьезно страдает, не имея в качестве компаса капитально обоснованной теории, то сочли своей ближайшей задачей углубление и расширение выработанных теоретических взглядов, с тем чтобы вооружить рабочий класс в его революционной борьбе ясным сознанием своего исторического положения и задач. «Мы оба,— писал позднее Энгельс,— уже глубоко вошли в политическое движение; у

нас уже были последователи среди интеллигенции, особенно в западной Германии, и значительные связи с организованным пролетариатом. На нас лежала обязанность научно обосновать наши взгляды, но не менее важно было для нас убедить в правильности наших воззрений европейский и прежде всего германский пролетариат. Как только мы сами себе все уяснили, то приступили к работе»⁶⁷.

Принимая во внимание предшествующее идейное развитие Маркса и Энгельса и сложившиеся условия, их первый совместный труд мог иметь лишь форму сведения счетов с их собственным теоретическим прошлым и с основными течениями немецкой идеологии. Это сведение счетов касалось прежде всего берлинских младогегельянцев, которые в силу своей склонности к индивидуализму и анархизму оказались в фарватере реакции, продолжая, однако, оказывать известное влияние на представителей прогрессивной интеллигенции ⁶⁸.

Еще до посещения Энгельса Маркс получил от Георга Юнга несколько номеров издававшегося Бруно Бауэром ежемесячника «Allgemeine Literatur-Zeitung», который наряду с «Nord- deutschen Blättern für Kritik, Literatur und Unterhaltung» Людвига Буля являлся главным органом младогегельянцев ⁶⁹. Пересылая эти экземпляры «Allgemeine Literatur-Zeitung», Юнг предложил Марксу выступить против Бруно Бауэра. «5-й, 6-й и

7-й номера «Литературной газеты»,— сообщал он в письме от 31 июля 1844 года,— я отправил по почте заказной бандеролью. Ваши замечания о Бауэре вполне правильны, только мне кажется, что было бы хорошо, если бы Вы сделали их в форме критики для какого-либо немецкого издания, главным образом для того, чтобы выманить Бауэра из его тайной засады. До сих пор он еще нигде не высказал какого-либо определенного мнения; задача критики, говорит он, постигать явления. Однако он делает это очень легко, он лишь фиксирует противоречия, с язвительной улыбочкой приоткрывает их и проходит мимо с таинственным «Хм»! Разумеется, таким путем нетрудно демонстрировать фокус, которым Бауэр столь охотно хвастается, то есть писать при прусской цензуре. Правда, эта проделка братьев Бауэров становится мелочной, когда они на свой лад критикуют такие явления, как заключение философского факультета в Берлине относительно Науверна и другие подобные вещи, из которых противоречия торчат столь явно, как рога. Конечно, коль Вы теперь захотите постичь и решение противоречий, то должны будете быстро покончить с Вашим достойным искусством писать при цензуре и превратить путь из Германии, указываемый почтальонами, в необходимый и для себя путь развития. Бауэр так помешался на критике, что вновь написал мне, что следует критиковать не только общество, привилегированных, собственников и т. д., но — до чего еще никто не додумался — и пролетариев, как будто не из критики последних, то есть из понимания их несоответствия природе человека и недостойного состояния, вообще проистекает критика богатств, собственности и общества.

Заодно напишите мне, что Вы намерены предпринять против Бауэра; если Вы для этого совсем не имеете времени, Гесс и я хотели бы переработать Ваше письмо в статью для газеты» ⁷⁰.

В конце августа, незадолго до встречи с Энгельсом, Маркс получил восьмой номер «Allgemeine Literatur-Zeitung», который содержал статью «1842 год», направленную против коммунизма, и программу «критической критики»: «Что является сейчас

предметом критики?» ⁷¹

Маркс, который уже в «Экономическо-философских рукописях» подверг Бауэра резким нападкам ⁷² и объявил о дальнейшей критике его тенденции ⁷³, договорился с Энгельсом об осуществлении этого плана. Оба быстро сошлись на том, что необ-

ходимо основательно раскритиковать пустую, бессодержательную фразеологию «критической критики», ее нападки на «массу», то есть на рабочий класс и на политические партии, ее дешево ироническое отношение к политической и социальной борьбе, за которым скрывалась ее боязнь социально-политической действительности и которое фактически играло на руку реакции.

Первоначальное заглавие «Критика критической критики» подчеркивало пустоту и никчемность «критической критики» как реакционного ответвления младогегельянства. И все же издатель Лёвенталь предложил им сделать это выражение подзаголовком книги, дав ей более яркое название: «Святое семейство» ⁷⁴. Это название имело в виду Бруно Бауэра и его друзей, которые, так сказать, освятив самосознание и превратив критику в трансцендентную силу, сами преобразились в «святое семейство».

Энгельс, который вначале смотрел на это дело как на быструю шутливую расправу, тотчас написал то, что он рассматривал как свой вклад в запланированный труд, и с удивлением узнал через несколько недель, какой характер придал Маркс их полемике. Ироническая форма была сохранена, но фактически Маркс превратил эту полемику в обширное и обстоятельное исследование.

Сама по себе «критическая критика» не заслуживала такого основательного опровержения, так как «Allgemeine Literatur- Zeitung» не находила сколько-нибудь значительного отклика и не привлекала внимания, пока не попала под предназначенные ей удары. Однако эта критика на пародию спекулятивной философии была для Маркса и Энгельса первым совместным опытом уяснения вопросов самим себе; она представила им случай разделаться со спекулятивной философией вообще и на конкретных примерах точнее определить и углубить свои новые историко- материалистические взгляды. Этим объясняется большое значение «Святого семейства» для развития философских и социально-политических взглядов Маркса и Энгельса.

Основные черты книги как критики, превратившейся в карикатуру критической критики, они сформулировали в предисловии. В нем говорится: «У реального гуманизма нет в Германии более опасного врага, чем спиритуализм, или спекулятивный идеализм, который на место действительного индивидуального человека ставит «самосознание», или «дух», и вместе с евангелистом учит: «Дух животворящ, плоть же немощна». Само собой разумеется, что этот бесплотный дух только в своем воображении обладает духовными, умственными силами. То в Бауэров-

ской критике, против чего мы ведем борьбу, есть именно карикатурно воспроизводящая себя спекуляция. Мы видим в ней самое законченное выражение христианско-германского принципа, делающего свою последнюю попытку — утвердить себя посредством превращения самой «критики» в некую трансцендентную силу.

Наше изложение посвящено по преимуществу «Allgemeine Literatur-Zeitung» Бруно Бауэра, первые восемь выпусков которой лежали перед нами,— и это потому, что в ней бауэровская критика и вместе с ней вся бессмыслица немецкой спекуляции вообще достигли своей высшей точки. Критическая критика (критика, даваемая в «Literatur-Zeitung») тем более поучительна, чем больше она доводит до явной комедии искажение действительности философией.— Примером могут служить Фаухер и Шелига. «Literatur-Zeitung» преподносит такой материал, на разборе которого можно помочь и более широкой публике составить себе ясное представление об иллюзиях спекулятивной философии. Это и является целью нашей работы» ⁷⁵.

Книга, состоящая из ряда критических очерков, начинается полемикой Энгельса с различными сотрудниками «Allgemeine Literatur-Zeitung», такими, как Рейхардт, Юнгниц, Фаухер и Эдгар Бауэр.

Прежде всего Энгельс разделывается с переплетным мастером Рейхардтом, который в многословной рецензии на работу Августа Венигера о пауперизме ⁷⁶ упрекал автора за то, что тот, исследуя причины пауперизма, недостаточно тщательно и точно осветил положение рабочих ⁷⁷. Между тем сам Рейхардт, подчас весьма беспомощно излагая свои взгляды ⁷⁸, оценивал это положение с мелкобуржуазной, цеховой точки зрения и в своей критике удовлетворялся благочестивым пожеланием по возможности остановить постоянный рост нищеты⁷⁹.

Дальнейшая полемика Энгельса была направлена против Эрнста Юнгница, который после смещения Карла Науверка, либерального приват-доцента Берлинского университета, тотчас обвинил философский факультет этого университета в нерешительности и колебаниях. Однако мер, которые следовало бы предпринять, Юнгниц не предложил ⁸⁰.

Более серьезного противника имел перед собой Энгельс в лице Жюля Фаухера. Фаухер, который был хорошим знатоком положения дел в Англии, в пространной статье «Злободневные вопросы английской жизни» описал последствия отмены хлебных пошлин и введения десятичасового рабочего дня ⁸¹. Становясь на точку зрения извечного закона заработной платы, согласно которому заработная плата вследствие конкуренции между рабочими всегда необходимо будет приводиться к минимуму ⁸², Фаухер полагает, что такого рода мероприятия не смо-

гут изменить участь рабочих. Отмена хлебных пошлин повлекла бы за собой вместе с удешевлением прожиточного минимума также и снижение заработной платы; так что рабочим не стало бы легче.

Вопреки Фаухеру ⁸³, Энгельс считал, что введение десятичасового рабочего дня и отмена хлебных пошлин явились прогрессивными мероприятиями: первое потому, что оно благоприятствует иностранной конкуренции и тем самым глубоко расшатывает английскую промышленность и английскую торговлю ⁸⁴; вторая же потому, что она, вызывая противоположное действие, должна влиять на расширение английского рынка (из-за снижения заработной платы и сокращения издержек производства) ⁸⁵.

Остальные очерки Энгельса в «Святом семействе» содержали общие критические замечания, направленные против Бруно и Эдгара Бауэров и касавшиеся основных тенденций критической критики ⁸⁶. Энгельс считает, что хотя критическая критика бранится по адресу идеализма и бахвалится поставить на место абстракции «действительное богатство человеческих отношений» и «безмерное содержание истории», ⁸⁷ все же она, опускаясь

до карикатуры на гегелевскую систему, представляет собой шаг назад по сравнению с Гегелем, который в своей философии, правда в мистифицированной форме, отобразил реальное содержание человеческой истории ⁸⁸.

«Тайну» системы Гегеля, то есть недействительность абстракции, открыла не критическая критика, хотя она и приписывала это себе, а Фейербах, который поставил на место абстрактных понятий и их диалектики конкретного человека и реальную человеческую жизнь ⁸⁹.

Превращение реальных общественных отношений в абстрактные категории, с которыми критическая критика обращается произвольно ⁹⁰, толкает ее к тому, чтобы предпочитать свой воображаемый мир миру действительному, свою историю — подлинной практике; так объясняется ее произвольное манипулирование историческими данными.

Доведение идеализма до абсурда привело к утере богатого содержания гегелевского понимания истории. Всю полноту гегелевских категорий критическая критика сводит к двум: «дух» и «масса». Содержанием истории она считает борьбу духа против массы, отождествляя при этом массу с грубой материей ⁹¹,

дух возводя в абсолют, откуда следует, как и у Гегеля, что не масса, то есть совокупность действительных людей, а дух является движущей силой истории, которая как ее сущность превращается в самостоятельного субъекта ⁹². Энгельс по этому поводу замечает: «История не делает ничего, она «не обладает никаким необъятным богатством», она «не отражается ни в каких битвах»! «Не «история», а именно человек, действительный, живой человек — вот кто делает все это, всем обладает и за все борется. «История» не есть какая-то особая личность, которая пользуется человеком как средством для достижения своих целей. История — не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека» ⁹³.

В качестве примеров ложного толкования всех вопросов, вытекавшего из точки зрения критической критики на историю, Энгельс приводит оценки Бруно Бауэром Просвещения и Эдгаром Бауэром — социализма.

Еще в 1843 году Б. Бауэр в своей книге «Раскрытое христианство» признал заслугу Просвещения, о котором сказал, что оно было достаточно могущественным, чтобы заставить мир маршировать под свои трубы и придать ему новый облик; однако теперь он отвергает Просвещение потому, что оно будто бы

не сумело освободиться от влияния старых порядков и, оробев, осталось при таковых ⁹⁴.

Если о реакционности позиции Бруно Бауэра говорила его критика Просвещения, то аналогичный подход Эдгара Бауэра проявлялся в его критике социализма; причем свою реакционную тенденцию оба они прикрывали требованием безусловного, абсолютного прогресса. Эдгар Бауэр отрицал какое-либо будущее за французским социализмом; он полагал, что последний исчерпался фурьеризмом. На это утверждение Энгельс отвечал, что хотя фурьеризм, особенно в форме, проповедуемой «Democratie pacifique», как социальная теория и превзойден, однако он заменен коммунизмом, который является не абстрактной, стоящей вне человечества теорией, как критическая критика, а представляет собой теорию, стоящую на почве практики, теорию, которая подготавливает переворот существующего общества путем действительной критики последнего ⁹⁵.

О несостоятельности критики социализма Эдгаром Бауэром свидетельствует также его критика стремлений Флоры Тристан организовать рабочих, чтобы освободить их от нищеты ⁹⁶.

Э. Бауэр полагал, что нищета рабочего основывается на том, что он ничего не имеет, потому что он ничего не создает, а не может ничего создать он потому, что его труд изолирован и что он поглощен лишь своей индивидуальной потребностью ⁹⁷.

В своем возражении Энгельс прежде всего констатирует, что, в противоположность критической критике, которая не могла быть творческой, рабочий создает все и что рабочий превосходит критическую критику не только на почве практики, но также и в области теории ⁹⁸. Что касается социального зла, от которого страдает рабочий, то оно коренится не в изолированном труде самом по себе, а в бесчеловечных отношениях капиталистического хозяйства; изолированный и направленный на удовлетворение индивидуальных потребностей труд объясняется разделением различных отраслей производства в условиях господствующих отношений; необходимым следствием этого является требуемая Флорой Тристан организация рабочих для устранения этого зла.

В заключение Энгельс высказывает мнение, что исчерпывает себя и приходит в упадок не социализм, который постоянно прогрессирует и находит свой подлинный облик в коммунизме как революционной практике, а критическая критика, ничтожество которой дает себя знать во всех ее проявлениях.

При сведении счетов с критической критикой Маркс развивал взгляды, аналогичные взглядам Энгельса, однако он приступил к делу намного основательнее и всестороннее.

Чтобы иметь возможность целиком посвятить себя этому сведению счетов с прежними друзьями, которое он, как и Энгельс, предпринял не только со страстью, но и с огромнейшей охотой и которое принимало форму язвительной, подчас утрированной полемики, Маркс отложил работу над своим запланированным трудом по политической экономии.

Эта критика, в которой он использовал выводы «Экономическо-философских рукописей», а также и результаты своих обширных исследований английского и французского материализма и Французской революции, дала ему желанную возможность изложить свое по-новому разработанное историко-материалистическое мировоззрение в связи с определенными философскими и общественными вопросами. Несмотря на то что различный характер затрагиваемых тем, а также многочисленные экскурсы могли, казалось, иногда нарушить связность произведения, все же единство способа исследования придало этому труду целостный характер.

Ту часть «Святого семейства», которая написана Марксом, лучше всего рассмотреть в следующем порядке:

1. Спекулятивная философия.

2. Французская революция.

3. Английский и французский материализм.

4. Социализм.

5. Прудон.

6. Еврейский вопрос.

7. «Парижские тайны» Эжена Сю.