20 Часов. Всплыли в надводное положение. Как все эти дни продулись с непостижимой вибрацией.

Я на мостике.

Рули поставлены на всплытие. Нос ПЛ вышел из воды. Корма ещё не полностью. Но вот зафыркало в корме. Появились искры. Значит, всплыла и корма. Закрыли только кингстон средней. Остальные систерны имеют кингстоны открытыми. Это для скорейшего и более надёжного ухода под воду. Остаётся открытым только клапан вентиляции. Заполнена систерна быстрого погружения. Она служит для утепления подводной лодки. Её мы продуваем, когда полностью лодка уйдёт под воду. Начали зарядку аккумуляторной батареи. Мы всегда стремимся к тому, чтобы плотность батареи была перед зарядкой около 20-22˚. И это удаётся. Такая плотность по окончании плавания даёт многое. Первое – сокращенное время зарядки, а это вызывает уменьшение выделения водорода и других вредных газообразных примесей, не вызывает большого подъёма температуры электролита, что иногда вынуждает прерывать зарядку для остывания батареи. И самое главное – экономное, бережливое использование электроэнергии всегда даёт гарантию на использование её сэкономленной плотности на уклонение от противника. А это даёт уверенность при плавании, при уклонении от сил и средств ПЛО.

Как мы добиваемся экономии? Используем течения. Они разные эти течения, дальше от берега они имеют направление на восток, в районе фарватеров они около нуля, а ближе к берегу имеют западное направление. Это первое. Второе – отличная дифферентовка. А она может быть только тогда долго держаться без изменений, если в лодке все забортные отверстия, все сальники не пропускают воду, если все клапана хорошо, плотно подогнаны. Значит, мы почти не гоняем помпы на осушение трюмов, а это экономия электроэнергии. Даже обычное срочное погружение после зарядки аккумуляторной батареи при подходе к берегу, мы последнее время стали делать на полном ходу, а на малом. В итоге за светлое время суток у нас набирается несколько сэкономленных градусов плотности. Я уже не говорю о бытовой экономии, на освещение отсеков, на приготовление пищи. Это то же что-то даёт. Но здесь, на приготовление пищи, переборщать не следует. В вопросах питания личного состава необходимо всегда быть внимательным, особенно во второй половине похода, когда у многих пропадает аппетит. Приходится вместе с коком выдумывать, колдовать над меню, чтобы каждый хорошо с удовольствием покушал.

Через полчаса после всплытия шифровальщик пригласил меня для ознакомления с полученной шифровальной радиограммой от командующего. В ней было много неожиданного, а главное трагического. Командующий флотом приказал заниматься поиском наших лётчиков, экипажей сбитых самолётов – торпедоносцев. Возможно, что кто-нибудь из них где-то рядом, в страшном одиночестве в эти часы держится на поверхности, сидя в своей утлой резиновой шлюпочке. Мы начали поиск. Ходили в указанном районе переменными часами всю ночь… и никого не обнаружили.

Утром нам разрешили идти в базу. Радость нашей победы была омрачена гибелью лётчиков. Да, теперь мы и не знали, кто же подбил эти два транспорта. Мы или лётчики. Но это сейчас не было главным. Мы согласны, чтобы за ними, за авиацией, за погибшими экипажами самолётов, были записаны эти два корабля.

В Полярном меня немедленно для доклада вызвал к себе командующий. Очень обстоятельно я доложил командующему все этапы атаки конвоя. Он подробно всё спрашивал о лётчиках. Что мы видели. Заметили ли атаку самолётов, знали ли об атаке или догадались? Когда я ему ответил, что в последний момент до меня дошло, что кто-то из наших самолётов атакует вместе со мной, он заметно оживился и уже перешёл на такие вопросы: «Не боялись ли мы своих самолетов?»

Мой ответ, что после этого мы стали себя чувствовать спокойнее, ему так же видимо понравился. Командующий тут же записал себе что-то в блокнот. За настойчивость он нас похвалил. Приказал мотористов представить к правительственной награде орденами и медалями. Перед моим уходом он поднялся из-за стола. Подошёл к висевшей на стене карте, что-то там поискал глазами и сказал мне, не оборачиваясь:

- ЛУКЬЯНОВ, все лётчики всех девяти торпедоносцев погибли вместе с самолётами. На аэродром вернулся только один торпедоносец. Он не участвовал в атаке и вернулся на аэродром из-за выхода из строя моторов самолёта. Никто не видел, как лётчики атаковали. Два подбитых транспорта всё же затонули. Кто их подбил – ты или лётчики. Решай!

Мой ответ был один. Я уже давно его подготовил. Транспорта следует засчитать за лётчиками. Но, подумав, он с этой «жертвой»не согласился и заявил мне, что один транспорт он всё же засчитывает за ПЛ «Ярославский комсомолец», а другой – за самолётами-торпедистами…

Как я потом узнал, в этот же вечер он вышел на катере в Ваенгу и объявил летчикам о своём решении.

Прошло несколько дней. И опять офицерская учёба. Опять отчитываться перед командирами подводных лодок. Лучше было бы ещё раз выйти в море, в боевой поход, чем слушать критику в свой адрес. Я хорошо понимал, что сегодня, за эту атаку с кормы, вдогонку, мне здорово достанется. И опять получилось не так, как я предполагал.

Мнения на этом форуме разделились. Многие хвалили за плавание на 7 цилиндрах, за настойчивость и даже за залп вдогонку. Вторая половина в теоретическом плане ругала меня и моих сторонников за отступление от правил и положений торпедной атаки. Третьи увидели в моей атаке прообраз будущей атаки конвоя кораблей и транспортов с кормовых курсовых углов и даже с кормы будущими акустическими торпедами.

Говорят, что у немцев такие торпеды появились. Значит, будут и у нас. В конце концов, я задал своей атакой загадку со многими неизвестными. Это, пожалуй, была единственная атака с кормовых курсовых углов. Больше таких атак не было.

Командир БПЛ, а она у нас стада у нас теперь Краснознамённой, в личной беседе со мной рекомендовал больше таких атак не делать. Пусть лучше пропустишь конвой, чем стрелять в корму, вдогонку.

Как бы там ни было, я сам понимаю, что тогда атака была вне всяких правил. Но мы так же вне всяких правил и три раза подныривали под транспорта. У нас очень мало шансов было, чтобы остаться целыми, да ещё и атаковать. Мне так же хорошо понятно, что такой случай едва ли повториться, ну, если мы опять окажемся впереди конвоя. Что от него отворачивать и атаковать с фланга?!

Будущее покажет. Пусть чаще создаются такие ситуации. У нас третий поход и третий раз боевое соприкосновение с противником. Что даст нам четвёртый поход, к которому теперь необходимо начинать подготовку и, прежде всего, капитально заниматься ремонтом дизеля, послужившего нам этот поход верой и правдой и выдержавшего большие нагрузки.

I октября. Стоим в ремонте в пала-губе на плавзаводе "Красный горн". Это очень хороший завод, точнее мастерские. Здесь хорошие, опытные кадры ремонтников. Наши подводные лодки здесь всегда почти после каждого похода производят ремонт. По существу они не могут нас только отдоковать, так как нет дока» Но отдельные работы с рулевыми устройствами, даже замену рулей они могут произвести. В этом случае специальным многотросовым носовым подъемным краном поднимается из воды нос или корма. Ремонт, работы производятся на весу. Как-то странно видеть за­дранную вверх корму и нос, ушедший в воду, или наоборот. Но потом к этому привыкаешь. Сейчас все силы брошены на наш дизель. Обещает сделать всё к концу месяца, не раньше. Срок большой. Но раньше они закончить не в силах - у их борта стоит несколь­ко подводных лодок, и все ждут своей очереди.

Часто ловлю себя на мысли, что, развивая флот на Севере, мы всё же не смогли до конца продумать и подготовить ремонтную базу. Хорошо бы иметь таких, как "Красный горн", несколько ма­стерских. Этак 4-5 мастерских. Расставить их по губам, обеспе­чить кадрами, хотя бы военными. Тогда бы мы так не дрожали за этот единственный на Северном флоте плавзавод. А, если в этот завод попадёт бомба, а немцы не раз пытались его утопить, но это у них не получилось?! Тогда, как быть с ремонтом. Тогда бу­дет совсем плохо.

Представляю, что будет после войны. Вероятно, многие крейсеры, эскадренные миноносцы, а может быть и линкоры, те конечно, которые уцелеют, будут описаны на слом. А вместо спи­сания на слом из этих больших кораблей можно оборудовать десят­ки плавзаводов и каких! Из крейсеров, из линкоров будут просто гиганты, с сотнями и тысячами специалистов. Бери такой плавза­вод за «НОЗДРЮ» и буксируй в "любую бухту с тем, чтобы под ки­лем было не меньше фута, чтобы можно его было поставить в лю­бом месте. Завидую тому, времени, тем возможностям ремонта. Из этого же старья можно оборудовать и плавказармы, склады. Может со временем и дома отдыха. Но это пока мечты, желания. Но это должно быть. А сейчас личный состав, все, как один, вы­полняют главную на данном этапе задачу – ремонт.

7 октября. В прошедший выходной случайно встретились в доме офицеров с летчиками, однополчанами тех, кто не вернулся, кто погиб 20 сентября. Познакомились, взгрустнули, выпили за тех, кто в море (за живых и за тех, кто уже покоится на дне мор­ском). Разговорились о службе, о трудностях, о преимуществах.

Мы, подводники, стремились убедить наших друзей-летчиков, что у нас служба труднее, опаснее, а они наоборот. Убеждали нас, что труднее их службы, опаснее нигде нет. В конце концов, догово­рились, и все с этим согласились, что самая тяжелая служба и, пожалуй, самая опасная для жизни - это служба на подводных лод­ках. На самолете летчик, как правило, всё же имеет время выпрыг­нуть на парашюте, и даже в море имеет какую-то призрачную надежду на жизнь, на спасение, забравшись в свою надувную резиновую лод­ку. А на берегу - тем более. Там многие летчики теряли 2-3 само­лета и пересаживались на 3 и 4, чтобы продолжать воздушную бесконечную битву. А у нас? У подводников? У нас для всех конец один. Ещё ни один подводник не вернулся с моря, если гибла лод­ка... и не вернётся. На лодке, в её стальном чреве, из которого не выбраться, для всех конец один - тяжелые мучения и предсмертная агония в заполнившей отсек воде. Об этом очень тяжело писать, говорить, думать, А если подумать ещё. Вдруг лодка легла на грунт с затопленными одним или двумя отсеками, как это было с ва­ми во втором походе, как это было с «Л-15». Что тогда? Трудно вообразить картину гибели людей, экипажа. Может быть, они героя­ми поют песню о Варяге, а может быть все седеют, сходят с ума, и по одному умирают в невменяемом состоянии. А если, кто не сошёл с ума и всё это видит, он только от этого станет таким же. На этом и закончился наш спор с летчиками.

Мы им, к разговору, конечно, понимая, что это шутка, пред­ложили перейти в подводники, поменяться с нами ролью. Они отказа­лись... Но наша "победа" в споре была горькой. Хочется уйти, убе­жать куда-нибудь от тяжелых дум о потерях. Но уйти, убежать нель­зя, и не уйдёшь от этих дум. Они окружают, давят на тебя. И осо­бенно на берегу. Сегодня подводники не вернулись. Вчера погибли все торпедоносцы. Завтра ещё потери. Всё это окружает тебя, за­ставляет думать. Какие должны быть нервы! Какая должна быть стальная выдержка у всех нас и у летчиков, и пехотинцев, и у под­водников. У всех! кто живёт все время бок о бок со смертью.

В тот же вечер, когда мы вернулись с моря, когда очути­лись под конвоем и когда потеряли летчиков, я опозорился, не выдержал марку. Не знаю, что случилось, но после первых 100-150 грамм водки, выпитых в честь нашего прихода в базу с побе­дой, я опьянел. Опьянел, как мальчишка, и ничего не помнил. На другой день мне рассказали, что я вел себя плохо, лез к друзь­ям, придирался и чуть ли не пытался со всеми драться. Говорят, что еле уговорили и с трудом уложили спать. Что это? Нервы или слабость? Наверное, нервы. Этого же никогда не было. Я, правда, много не пью, никогда не был пьян. А здесь спасовал. Значит, и здесь за собой необходимо следить.

После нервного напряжения в походе на берегу происходит расслабление. Об этом надо знать и помнить, и более осторожнее относиться к алкоголю. Опережая события, могу сказать, что та­кого больше со мной не было до сегодняшнего дня. Тот случай по­шёл на пользу. Хорошо было бы, если бы каждый делал выводы из прошедшего, из пережитого, из отдельных печальных ошибок, ведущих к тяжелым последствиям.

Об этом записываю не потому, что думы о гибели друзей, товарищей необходимо притуплять опьянением. Нет. Такого и в мыслях нет на у кого, ни у меня, ни у моих друзей, ни у всех подводников. От дум можно уйти только в повседневном труде, в повседневной работе, в повседневных замятиях. Необходимо запом­нить день так, чтобы не было места, времени для грустного и пе­чального, и, если тебе сегодня тяжело, не переживай один, отде­лившись от всех. Иди к друзьям. Иди к товарищам. Они помогут. В куче, всеми вместе, всё переносится легче и проще. Мы так и делали. Все свободные вечера, как правило, проводили в доме офи­церов, а он работал каждый день, в кино, в биллиардной, в кают-компании или в семейном кругу тех, кто сумел привести семьи. Многие из нас подали об этом рапорта по команде, на имя команду­ющего флотом. Некоторые получили разрешение на возвращение семьи, другие, в том числе и я, ждали своей очереди.

Возвращение семьи и даже с детьми явно подтверждало, что война нашим народом будет выиграна. Это своеобразный барометр. В данном случае он стоял на ЯСНО /для нас/. И в Полярном стало веселей. Появились дети. Сколько ласки оказалось в наших, ка­жется, загрубелых сердцах. Их, детей, пока было очень мало.

Каждый из нас, идущий мимо ребёнка, невольно смотрит в его сторону и чему-то улыбается. Может быть, в эти минута он думает о своих ребятишках, которых уже не видит 3-й год, о же­не, о её, хорошо запомнившихся ласках, о её теплом плече, о её участии в сегодняшней войне. 0 её моральной поддержке в его суровой холостяцкой жизни. Многие из нас стали носить в карма­нах нехитрые гостинцы: печенье, галеты и даже шоколад. Все это с необычайной нежностью, стараясь никого не обидеть, отдавали первому попавшемуся мальчишке иди девочке. В это время с пита­нием у нас было хорошо. Правда, в магазинах не было ничего, но мы получали допайки, а семьи получали продукты в части. Наши гостинцы детям не были подачками. Они были подарками. Они были гостинцем.

А сколько радости в семье офицера, где вернулась жена. Можно утверждать, что сегодняшний счастливый «глава семьи» ни­когда раньше так не ухаживал за своей женой, даже тогда, когда она была девушкой. Сейчас он ей все внимание, всё для неё. То, накопившееся, неизрасходованное, они друг другу отдавали целиком сразу все. И мы завидовали им обоим. И были счастливы, когда кто-нибудь из "молодых" приглашали нас на чашку чая.

Во-первых, как тогда было принято, мы в гости не шли с пустыми руками. И как бы хозяйка не отказывалась, всё остава­лось на кухне. За столом мы творили чудеса. Порой трудно было узнать кого-то из нас, так он разговорится, такие вещи начина­ет рассказывать, такие открывает таланты. И всё ради тепла это­го дома, этой сейчас удивительно привлекательной хозяйки, един­ственной женщины сегодня за этим столом. Потом обязательно тан­цы. Хозяйка в танцах не должна кому-либо отдавать своё предпочтение, даже мужу. Бедная жена! Она обязана была станцевать, хо­тя бы один раз с каждым из нас. А нас набиралось порой 6-7 че­ловек, а иногда и больше.

Заканчивалось всё традиционным чаепитием. Если был самовар, то эта процедура удлинялась, так как одного самовара не хватало. Такой вкусный был кипяток в этом самоваре. Расста­вались и расходились какими-то умиротворёнными, довольными и легкими. Как будто мы всё свое тяжелое оставили там, за этим затемнённым окном.

Такие вечера, правда, очень редкие, приносили в наши души столько теплоты и надежды, что многие дни потом, после, ни одна печаль, ни одна тягостная дума долго не могла осесть в нас. Это было, как весна. Весна в наших сердцах, растерявших за войн представление о временах года.