Энтони Гидденс Социальная справедливость в программной дискуссии европейской социал-демократии

<…> Не может быть общества без какого-либо понятия социальной справедливости, каким бы извращенным или коррумпированным это понятие ни было. И социальной справедливости не может быть без перераспределения, даже если оно осуществляется нежелательным образом. Социальная справедливость, независимо от того, как ее определять, является универсальным свойством приличного общества. Постановка социал-демократами социальной справедливости во главу угла абсолютно оправдана. Социальная справедливость — это доминирующая черта, разделяющая левых и правых. Я задаюсь вопросом, почему ныне в Европе так много левоцентристских партий находится у власти. Население отклоняет бессилие левых перед лицом глобализации рынков, оно хочет социальной защиты против неравенства, против новых рисков, которые современное общество привносит в жизнь. Мне кажется, что понятие социальной справедливости довольно легко разъяснить, и для этого не нужно далеко отходить от классического представления левых о справедливости.

Позвольте предложить свое краткое определение. Для меня социальная справедливость предполагает эгалитарное общество, т.е. такое общество, где акцент делается на равенстве; при этом равенство рассматривается в качестве условия свободы и самоопределения, которые, в свою очередь, обусловливают солидарность. Общество, в котором существует слишком много неравенств, не может быть солидарным. Таким образом, между социальной справедливостью и солидарностью существует глубокая взаимосвязь. Социальная справедливость включает в себя заботу о безопасности социально слабых людей, и не только о них, но и обо всех нас в том случае, если мы становимся уязвимыми из-за снижения степени защищенности. Таким образом, солидарность и защита социально слабых являются, как мне представляется, базовыми ценностями социальной справедливости, и если вы социал-демократ, вы должны что-то предпринять, чтобы выработка этих ценностей не стала прерогативой патрульного полицейского. Правительство должно активно защищать эти ценности. Глубокие изменения, происходящие в нашем обществе, требуют принципиальной дискуссии о социальной справедливости. В то же время нельзя вести дискуссию по этой теме, не осознавая в полной мере драматизм, скорость и последовательность этих изменений.

Все мы знаем, что в настоящее время наше общество подвергается коренной трансформации в связи с тремя фундаментальными изменениями.

Первое изменение — это глобализация, дискуссия о воздействии которой на общество продолжается уже несколько лет. Многие представители левых еще недавно отрицали сам феномен глобализации, хотели доказать, что на самом деле он не существует, или же считали, что этот процесс не является необратимым, поскольку некоторые аспекты глобализации связаны с политикой государства и, следовательно, государство может повернуть обратно. Я полагаю, что эта позиция разделяется сегодня немногими, так как она не выдерживает критики. Посмотрите на влияние, оказываемое Интернетом. Интернет стал развиваться как осознанный проект. Это был проект правительства Соединенных Штатов в период «холодной войны»; затем Интернет распространился на университеты и в конечном итоге стал универсальным феноменом, охватившим все сферы жизни общества. Таким образом, тот факт, что какой-либо процесс иногда начинается в рамках осознанного политического курса, вовсе не означает, что его можно просто остановить, - повернуть назад ход времени невозможно. В настоящее время дискуссия о глобализации переходит в другую плоскость, она уже идет не между теми, кто относится к глобализации скептически, и теми, кто считает ее необратимым феноменом, — спор идет о последствиях глобализации; об этом свидетельствуют и демонстрации протеста во время встречи в Сиэтле.

Второе изменение — технологические инновации. Когда мы думаем о технологических инновациях, на ум сразу приходят информационные технологии, особенно в свете «Интернет-мании» в США и Европе. Однако на самом деле процесс носит более глубинный характер. Использование информационных технологий в производстве насчитывает уже четверть века. Они уже трансформировали промышленное производство, и сквозное воздействие Интернет будет оказывать прежде всего на так называемую «старую экономику», а не на «новую». 80% нового Интернет-бизнеса вращается теперь вокруг сделок без посредников между юридическими лицами (businnes-to-businnes). Некоторые считают — и я тоже так думаю — что через 10— 15 лет производство будет напоминать сельское хозяйство. В прошлом в сельском хозяйстве было занято примерно 40% населения, в настоящее время — только 2%. Вполне вероятно, что примерно через 15 лет только 5% населения будет занято в обрабатывающей промышленности, и эти 5% будут производить столько же, сколько занятые в этой отрасли сегодня. В Германии все еще более 22% заняты в обрабатывающей промышленности. При сопоставлении с другими странами ЕС, где эта пропорция составляет 15-17%, становится ясно, как важна для Германии новая экономика знаний.

Третье фундаментальное изменение касается повседневной жизни. Перемены в повседневной жизни нельзя недооценивать. Наша жизнь больше не зависит исключительно от судьбы, традиций и обычаев. Теперь нам придется выстраивать свою жизнь гораздо более открыто. Это повлияет на браки, на семью, на роль женщин и мужчин в обществе, а также и на политику. Нельзя более рассчитывать на то, что легитимация политики будет гарантирована сама собой. Социал-демократам следует рассматривать легитимацию как постоянный процесс - и не для того, чтобы прийти к власти, а для того, чтобы сохранить ее. Им придется постоянно добиваться легитимации, поддержки власти у скептически настроенной публики. Все это коренным образом отличается от политической ситуации, существовавшей несколько лет назад. Таким образом, главная проблема для нас заключается в том, как удовлетворить требование социальной справедливости в период фундаментальных перемен. Из-за этого вопроса произошел, как известно, раскол левого движения, и не только в Европе, но во всех странах мира — между теми, кого называют «традиционалистами», и сторонниками модернизации. <…>

В настоящее время в европейской социал-демократии происходит нечто весьма интересное. Диалог между левоцентристскими партиями продвигается к единой программе, которую я хочу назвать «новой европейской социальной моделью». Я хотел бы, чтобы мы защищали европейскую социальную модель, и, если возникнет такая необходимость, защищали наступательно. Это не означает, что мы выступаем за общество, которое просто подстраивается под перемены. Европейская социальная модель, как и прежде, сохраняет свою основную цель, но ее следует наполнить новым содержанием. Новая социальная модель впитывает в себя изменения, вносимые левоцентристскими партиями в Европе. Я хотел бы коротко охарактеризовать ключевые черты новой европейской социальной модели.

Во-первых, эта модель по-прежнему включает в себя перераспределение доходов и имущества, ибо без такового социальная справедливость невозможна. Социал-демократы и впредь должны выступать за перераспределение, но акцент следует изменить. В пассивном перераспределении доходов и богатств нет ничего хорошего. Новая европейская социальная модель должна включать в себя в первую очередь то, что я называю эгалитаризмом на основе распределения возможностей. Мы хотим перераспределять знания, умения таким образом, чтобы тот потенциал, которым обладают даже самые бедные люди, предоставил им возможности для активной деятельности в нашем обществе. При пассивном распределении доходов в обществе нет места для тех, кто не может прочесть инструкции на флаконе с лекарством. Поэтому необходимо связать перераспределение со способностью человека включиться в широком смысле слова в жизнь общества; это означает обязательное инвестирование в человеческий капитал. Такой принцип подходит каждому человеку, вне зависимости от его статуса на рынке труда.

Во-вторых, новая социальная модель предполагает новый подход к налогообложению. Левые должны отбросить простую идею, что высокие налоговые ставки — это путь к социальной справедливости. Необходимо, чтобы в каждом обществе была сниженная налоговая база, привязанная к перераспределению. Кроме того, левые должны гораздо более тесно, чем раньше, увязывать фискальную политику с социально-экономической. Снижение налогов иногда обеспечивает социальную справедливость, а не противоречит ей, поскольку стимулирует создание новых рабочих мест и помогает беднякам включиться в рынок труда. Главный признак новой социальной демократии — или новой европейской социальной модели — более продуманный подход к налогообложению.

В-третьих, новая европейская социальная модель, как я ее вижу, предусматривает полную занятость. Полная занятость больше уже не считается утопичной целью, и ее не следует рассматривать как акт предательства по отношению к социальным целям, так как в Европе хорошо известны страны, для которых характерны и полная занятость, и одновременно приверженность целям социального благосостояния и перераспределения. Это такие страны, как Ирландия, Дания, Нидерланды, Австрия, Португалия и во все большей степени, как я надеюсь, Соединенное Королевство. Однако мы сможем приблизиться к ситуации в названных странах только в том случае, если сумеем согласовать социальную справедливость с полной занятостью. Полная занятость в настоящее время уже не означает того, что она означала в прошлом. Теперь полная занятость включает в себя разделение труда между полами, между домом и работой, она предполагает гораздо более дифференцированный рынок труда, чем раньше. Новая европейская социальная модель подразумевает гибкий рынок труда. Рынок труда уже не может быть неподвижным. Гибкость заходит с черного входа в виде теневой экономики, уклонения от налогов, формирования новых отношений между людьми вне рынка труда. Гибкость будет существовать независимо от того, хотите вы этого или нет. То, чего мы хотим, — это умеренно контролируемая, регулируемая гибкость, и осуществить это возможно. Примером является Дания с ее экономикой, основанной на принципе переговоров. Отсюда следует, что новая европейская социальная модель должна состоять из двух компонентов: регулируемой гибкости с приличным уровнем минимальной зарплаты и того, что я назвал бы «гарантией человеческого капитала» (human capital guaranty). Гарантия человеческого капитала имеет огромное значение, поскольку отличает европейскую модель гибкости от американской, которая такую гарантию не предусматривает. Гарантия человеческого капитала предоставляется прежде всего правительством, что требует от него проведения постоянной политики профессиональной переподготовки и возвращения безработных на рынок труда. Такой принцип успешно осуществляется в ряде стран. Действительно интересный феномен — это центральноевропейские экономики; кроме того, возникает кольцо успешно развивающихся экономик, которое охватывает Данию, Ирландию, Португалию, Испанию, Нидерланды, где безработица очень быстро сокращается, и даже Грецию, где наблюдается ускорение экономического развития. Европейским странам с сильными в прошлом экономиками следует обратить внимание на эти модели, чтобы попытаться повысить уровень занятости в своих странах, создать «поколение занятых» (job generation). Общество социальной справедливости предполагает квоту занятости около 70%. В Дании и Соединенном Королевстве квота занятости составляет 78%, в Германии — 64, в Италии — 50%. При высокой квоте занятости правительство может вкладывать деньги туда, где это необходимо. Людям же необходимы прежде всего здоровье и образование. Если большинство работоспособных людей будет обеспечено работой при приличных условиях труда, появится возможность увеличить расходы на эти классические цели государства благосостояния.

В-четвертых, новая социальная модель предполагает новый общественный договор. Новый общественный договор нужно создавать на основе двух компонентов — «возможность и ответственность». Я предпочитаю термин «ответственность» термину «обязанность», поскольку ответственность предусматривает активный конструктивный подход. При реорганизации системы социального благосостояния акцент переносится именно на возможность и ответственность, что имеет кардинальное значение для социал-демократов, которые приходят к власти и стремятся ее удержать. Во всех европейских странах большинство населения поддерживает расходы на здравоохранение, образование и в определенной степени на пенсии, но не поддерживает роста расходов на улучшение жизни бедных.

Такая ситуация создает проблему для социал-демократов, так как для социал-демократии важную роль играет улучшение условий жизни наименее привилегированных. Как это сделать, если вы должны формировать новый общественный договор, позволяющий выстраивать консенсус между наименее привилегированными и новым средним классом, владеющим информационными технологиями? Представители этого среднего класса в общем и целом готовы принять программу социальной справедливости, если речь идет о равенстве возможностей, но не поддерживают увеличение социальных выплат людям, которые пассивно пользуются ими.

Далее, нам нужно справиться с новыми формами социальной исключенное™. Многим не нравится замена термина «неравенство» термином «исключенность». Но эта замена не является концептуальной, хотя исключенность представляет собой во многих отношениях нечто новое. Наиболее заметные формы социальной исключенное™ вызваны «новой экономикой знаний», при которой люди с низкой квалификацией на рынке труда не нужны. В результате по всему миру происходит новое разделение общества снизу вверх на два класса, усугубляемое недостатками государства благосостояния.

В крупных государствах вне Европы наблюдаются худшие формы социальных лишений. Необходимы целевые программы как часть политики социальной справедливости по устранению этих явлений.

Я убежден, что социал-демократы не могут действовать изолированно друг от друга. Все говорят о глобализации. Но нет возможности реагировать на связанные с глобализацией проблемы только на национальном или региональном уровне. Необходима глобальная реакция как на новые виды неравенства, возникающие из-за глобализации, так и на требования, касающиеся управления мировой экономикой. Социал-демократические партии и их лидеры должны работать вместе, чтобы установить более эффективный мировой порядок.

В Великобритании тоже есть страстные приверженцы Европейского Союза, и я принадлежу к ним. Европейский Союз не является традиционной ассоциацией национальных государств. Он непохож ни на ООН, ни на другие международные организации. Это первый случай в истории, когда государства объединяют свои ресурсы и готовы пожертвовать частью суверенитета. Разве такой Европейский Союз, не будучи поражен евросклерозом, не может послужить моделью для остального мира? Я думаю, ЕС может быстро утвердить себя в новой экономике. Это потребует политического мужества от политических деятелей левого центра, принятия политического курса, который не вписывается в традиционную левую идеологию. Если эти факторы будут налицо, а именно они были лейтмотивом Лиссабонского саммита, мы снова сможем увидеть чрезвычайно успешную, динамичную Европу, Европу полной занятости, которая станет конкурентоспособной частью мировой экономики. При этом ключевую роль будет играть социальная справедливость. Высокий уровень равенства возможностей будет конкурентным преимуществом стран ЕС в мировой экономике.

Печатается по изданию: Социал-демократия сегодня. – М., 2002, 8-11, 12-16.