Глава 23. Мания ревности, рыдания, сцены, раздражительность и гневливость, зацикливание на одной теме.

Наступило лето. Вронский с Анной в пыльной и душной, опостылевшей им обоим Москве, «потому что в последнее время согласия не было между ними. Раздражение, разделявшее их, не имело никакой внешней причины, и все попытки объяснения не только не устраняли, но увеличивали его». Его раздражали ее истерики, сцены и перемены настроения, она же ревновала его «не к какой-нибудь женщине, а к уменьшению его любви. Не имея еще предмета для ревности, она отыскивала его. По малейшему намеку она переносила свою ревность с одного предмета на другой». И ревнуя, она негодовала на него и обвиняла его во всех своих несчастьях. И даже в редких минутах нежности она видела теперь в нем оттенок спокойствия и уверенности, и это раздражало ее. Обдумывая вчерашнюю ссору, Анна ходит взад и вперед по его кабинету (ее раздражает шум мостовой, а в этой комнате было тихо). Анна во всех подробностях, смакуя, перебирает все слова вчерашней ссоры, с новой силой переживает те же чувства обиды, гнева, особенно взрывает ее его обвинение в притворстве, ненатуральности ее любви к девочке-англичанке, с которой она занималась. Анна мечется, хочет простить, помириться с ним, но снова вспоминает какое-то слово – и опять раздражение. Она обвиняет себя, хочет успокоиться, но снова вспоминает его слова и «его желание сделать ей больно» и приходит к выводу: «Нет, он любит другую женщину, это не может быть иначе!» И она опять стала обвинять себя, ужаснулась на самое себя, что ходит по замкнутому кругу, решила, «что нужно спокойствие и доверие, и я возьму на себя. Да, теперь, как он придет, я скажу, что была виновата, хотя я и не была виновата, и мы уедем». Она стала укладываться к отъезду.

Глава 24. Резкие смены настроения, суицидальные мысли, придумывание того, чего нет, мания ревности.

Вронский, приехав, «...по одному взгляду на нее понял, что она в одном из своих хороших расположений. Он уже привык к этим переходам…», восклицает, взглянув на сундуки: «Вот это хорошо!» - и это раздражило Анну – «было что-то оскорбительное в том, что он сказал, как говорят ребенку, когда он перестал капризничать…и она почувствовала в себе поднимающееся желание борьбы», но сдержала себя. Но когда Вронский сообщает, что ехать они могут только послезавтра, так как ему нужно повидаться с матерью – «княжна Сорокина, жившая вместе с графиней Вронской представилась Анне» (Вронский сам рассказал ей когда-то, что мать хотела бы женить его на этой княжне) – и теперь Анну накрыла слепая ревность. Она не слышит разумных доводов Вронского и заявляет, что либо они уедут в понедельник, либо никогда! Происходит ссора: Вронский: «- Я должен спросить, чего вы от меня хотите. – Я могу хотеть только того, чтобы вы не покинули меня, как вы думаете…Я хочу любви, а ее нет. Стало быть, все кончено! – Я сказал, что отъезд надо отложить на три дня, а ты мне сказала, что я лгу, и нечестный человек. – Да, человек, который попрекает меня, что он всем пожертвовал для меня, - сказала она, вспоминая слова еще прежней ссоры, - это хуже, чем нечестный человек, - это человек без сердца. –Нет, есть границы терпению!- вскрикнул он и быстро выпустил ее руку». Анна, «неверными шагами» выйдя из комнаты, делает вывод: «Он ненавидит меня, это ясно… Он любит другую женщину, это еще яснее». Сидя в кресле перед зеркалом и обдумывая все произошедшее, Анна находит в душе своей неясную мысль, «которая одна интересовала ее». «И она вдруг поняла то, что было в ее душе. Да, это была та мысль, которая одна разрешала все. «Да, умереть!..» «И стыд и позор Алексея Александровича, и Сережи, и мой ужасный стыд – все спасается смертью. Умереть – и он будет раскаиваться, будет жалеть, будет страдать за меня». И она живо представляла себе, как он будет мучиться после ее смерти. Но Вронский приходит мириться, говорит, что согласен ехать завтра, она рыдает: «Брось меня, брось! Я развратная женщина. Камень на твоей шее. Я не хочу мучать тебя, не хочу! Я освобожу тебя. Ты не любишь, ты любишь другую!» Он уверяет ее в своей любви и, в конце концов, ее ревность сменяется приливом не менее бурной нежности и страстной любви.

Глава 25. На следующее утро, в полном примирении, Анна приготавливается к отъезду, хотя теперь ей было все равно когда ехать. Но вдруг Анна заподазривает, что Вронский скрывает от нее какую-то депешу… И хотя он честно рассказывает ей, что депеша от Стивы, что тот ничего конкретного не пишет, потому он и не показал ей, и хотя он дает прочитать ей депешу, и она убеждается, что все так, как он говорил… Но ее маниакальная ревность делает вывод: «Так он может скрыть и скрывает от меня свою переписку с женщинами». Она раздражается, они снова ругаются, и она все время видит в нем ненависть к ней, то ей вспоминаются его вчерашние ласки и она думает: «Эти, точно такие же ласки он расточал и будет расточать другим женщинам!» Во время ссоры приходит приятель Вронского, и Анна вынуждена вести с ним светскую беседу. Перед отъездом Вронский вошел к ней, но примирения не получилось. Он уехал, а когда приехал, ему сказали, что у нее болит голова и она просит не беспокоить ее.

Глава 26. С этого момента начинается трагический отсчет – это вечер, ночь и утро перед самоубийством Анны. Тоска, отчаяние, бред ревности, мысли о самоубийстве в наказание Вронскому, двойной прием опиума, поверхностный сон, кошмар под утро - навязчивый сон про мужичка возившегося над железом, холодный пот, спутанное состояние сознания.

«Никогда еще не проходило дня в ссоре». Она опять и опять перебирая подробности ссоры, совершенно уверялась в том, что он разлюбил ее, он любит другую женщину и ненавидит ее. «Все самые жестокие слова, которые мог сказать грубый человек, он сказал ей в ее воображении, и она не прощала их ему, как будто он действительно сказал их». Она загадала, что если он не смотря на ее просьбу не беспокоить ее, войдет к ней – значит он все еще любит ее, если нет – все кончено. Он поверил и не вошел к ней… «И смерть, как единственное средство восстановить в его сердце любовь к ней, наказать его и одержать победу в той борьбе, которую поселившийся в ее сердце злой дух вел с ним, ясно и живо представилась ей… Нужно было одно – наказать его. Когда она налила себе обычный прием опиума и подумала о том, что стоило только выпить всю склянку, чтобы умереть, ей показалось это так легко и просто, что она опять с наслаждением стала думать о том, как он будет мучаться, раскаиваться и любить ее память, когда уже будет поздно. Она лежала в постели с открытыми глазами, глядя при свете одной догоравшей свечи на лепной карниз потолка и на захватывающую часть его тень от ширмы… Вдруг тень ширмы заколебалась, захватила весь карниз, весь потолок, другие тени с другой стороны рванулись ей навстречу; на мгновение тени сбежали, но потом с новой быстротой надвинулись, поколебались, слились, и все стало темно. «Смерть!» - подумала она… Она, не разбудив его, вернулась к себе и после другого приема опиума к утру заснула тяжелым, неполным сном, во все время которого она не переставала чувствовать себя. Утром страшный кошмар, несколько раз повторявшийся ей в сновидениях еще до связи с Вронским, представился ей опять и разбудил ее. Старичок-мужичок с взлохмаченною бородой что-то делал, нагнувшись над железом, приговаривая бессмысленные французские слова, и она, как и всегда при этом кошмаре (что и составляло его ужас), чувствовала, что мужичок этот не обращает на нее внимания, но делает это какое-то страшное дело в железе над нею, что-то страшное делает над ней. И она проснулась в холодном поту. Когда она встала, ей, как в тумане, вспомнился вчерашний день». Она, медленно соображая, пошла к нему в кабинет, но в окно увидела, как из кареты молодая женщина передала ему какой-то пакет и он, улыбаясь, сказал ей что-то… «Вчерашние чувства с новой болью защемили больное сердце…Она вошла к нему в кабинет, чтобы объявить ему свое решение». Он, рассказав ей, что приезжала княжна Сорокина и привезла деньги и бумаги от матери, которые он вчера не мог получить, спросил: «Завтра мы едем решительно? Не правда ли?» «- Вы, но не я, сказала она. – Анна, эдак невозможно жить… - Вы, но не я, - повторила она. – Это становится невыносимо! – Вы… вы раскаетесь в этом, сказала она и вышла. Испуганный тем отчаянным выражением, с которым были сказаны эти слова, он вскочил и хотел бежать за нею, но, опомнившись, опять сел, и крепко сжав зубы, нахмурился». Она из своей комнаты чутко прислушивалась к звуку его шагов, потом она видела, как он сел в коляску и уехал.

Глава 27. Спутанность сознания, после двойной дозы опиума, несколько измененное состояние сознания. Паническое чувство страха. Рассеянность, замедленность мышления, нарушения кратковременной памяти. Боязнь, что сходит с ума. Сильное сердцебиение – тахикардия. Записки и демонстративные высказывания о намерении суицида.

«Уехал! Кончено!» - сказала себе Анна, стоя у окна… и впечатления мрака при потухшей свече и страшного сна, сливаясь в одно, холодным ужасом наполнили ее сердце. «Нет, это не может быть!» - вскрикнула она и крепко позвонила… ей так страшно было теперь оставаться одной, что, не дожидаясь прихода человека, она пошла навстречу ему».

Анна посылает к Вронскому записку: «Я виновата. Вернись домой, надо объясниться. Ради бога, приезжай, мне страшно» и, боясь оставаться одной теперь, идет в детскую и видит дочь: «Что ж, это не то, это не он! Где его голубые глаза?» - была первая мысль ее, когда она увидала свою пухлую, румяную девочку вместо Сережи, которого она, при запутанности своих мыслей, ожидала видеть в детской… Анна подсела к девочке… но громкий, звонкий смех ребенка и движение, которое она сделала бровью, так живо ей напомнили Вронского, что, удерживая рыдания, она поспешно встала и вышла».

Анна, ожидая возвращения Вронского, настраивает себя, чтобы поверить ему: «…но и не объяснит, все-таки поверю. Если я не поверю, то мне остается одно, - а я не хочу». Она с трудом пытается сообразить время – сколько прошло, сколько еще ждать, путается в памяти: «…да, да, чесалась ли я, или нет? – спросила она себя. И не могла вспомнить, когда она это делала. Она ощупала голову рукой. «Да, я причесана, но когда, решительно не помню». Она даже не верила своей руке и подошла к трюмо, чтоб увидать, причесана ли она, в самом деле, или нет? Она была причесана и не могла вспомнить, когда она это делала. «Кто это?» - думала она, глядя в зеркало на воспаленное лицо со странно блестящими глазами, испуганно смотревшими на нее. «Да это я», - вдруг поняла она, и, оглядывая себя всю, она почувствовала на себе его поцелуи и, содрогаясь, двинула плечами. Потом подняла руку к губам и поцеловала ее. «Что это, я с ума схожу», - и она пошла в спальню…»

Анна долго и мучительно обдумывает - почему он не едет, сколько прошло времени и вдруг вспоминает, что ей доложили о том, что графа не застали и записки он не получил. Она отправляет записку в деревню к графине Вронской. «А я сама, что ж буду делать? Да, я поеду к Долли…а то я с ума сойду. Да, я могу еще телеграфировать». Она дает телеграмму: «Мне необходимо переговорить, сейчас приезжайте» и едет к Долли: «Да, не надо думать, надо делать что-нибудь, ехать…», - сказала она, с ужасом прислушиваясь к страшному клокотанью, происходившему в ее сердце…»