29. Н.К. Михайловский о творчестве ф. М. Достоевкого (ст. «Жестокий талант»). Влияние Михайловского на марксистское достоевсковедение.

Достоевский был писателем, кот. вызывал у Михайловского однозначно негативное отношение. В 1873 г. В «Литературных и журнальных щаметках» критик осудил «не тот» предмет изображения в «Бесах» и посоветовал автору показать истинного беса России – «беса богатства». В «Литературных заметках» (1880) Михайловский резко выступил против призыва Д.в Пушкинской речи «смерись, гордый человек». В «записках современника» (1881) он поставил под сомнение репутацию Д.как писателя-гуманиста. В ст. «Жестокий талант» (1882) Михайловский подытожил свои оценки творчества Д.Статья была вызвана прежде всего политическими причинами. Михайловский ставит задачу ответить последователям и защитникам Д. и доказать, что писатель не может быть «вождем нравственным», т.к. у него нет общественного идеала. С точки зрения своей социологии М. расценивал Д.как противника общественныъх реформ, уважающего «существующий порядок». Критик считал, что у Д. ошибочное представление о народном идеале – идеалом Д. является «страдание», а носителем «униженные» герои. В оценке творческой индивидуальности Михайловский исходит из утверждения, что талант – это сочетание определенных прирожденных свойств, кот. находят приломление в общественных позициях писателя.

Достоевскому  нравиться «травить овцу волкам» (у  раннего Д.интерес к овце, у зрелого к волку). Полимизируя с Добролюбовым, Михайловский отрицает гуманизм Достоевского. Отсутствие чувство меры  в изображении страданий людей, говорит по мнению Михайловского, о равнодушии писателя к этим страданиям. Д. убивает в читателе чувство протеста, оставляет его безучастным.

Литературно-критический  анализ М. подчинил идеологическим задачам, что не могло не привести к несправедливым обвинениям писателя в анти гуманности.

Надо  сказать, что сам М. понимал односторонность  своим суждениям о Д. В 1890-е г, не отказываясь от концепции «Жесткого таланта», в ст. «Молодая поэзия» и «Письма о поэзии» он отметил, что Д. всей «суровой правдой» показывал жизнь, какая она есть, но какою она не должна быть». Именно во враждебности жестокости М.усматривает гуманистические тенденции таланта Дост., кот. отрицал в 1880-е г.

Концепция «Жестокого таланта» была воспринята революционно-ориентированной критикой начала 20в. Как основополагающая в отношении к творческому наследию Д. М. Горький, В. Воровский и др. писали о нем не иначе, как о «злом гение», мистике, проповеднике мещанской идеи самоспасения. И даже советские исследователи, отталкиваясь от главных положений М., считали Д. « ярым эгоистом», «циником», «глашатаем человеконенавистничества».

30. Литерат. Критика 1869-70-х гг. О тв-ве л.Н.Толстого (ст. «н.К.Михайловского «Десница и шуйца Льва Толстого» и н.Н.Страхов «Критический разбор «Войны и мира…»).

Метаязык критики народников характеризуется сочетанием специального социологического языка с языком нравственных понятий, таких как совесть, честь, долг, эта тенденция прослеживается, например, в центральных метаязыковых концептах Н.К. Михайловского бессовестная сила и бесчестная слабость.

В статье «Десница и шуйца Льва Толстого» (1875) Михайловский вверно указал на демократический дух толстовского творчества. Мих. делал важный шаг вперед после Чернышевского в истолковании творчества Толстого, переходя от констатации его художнической манеры переселяться в душу простолюдина к констатации идеологической принципиальности этой манеры у Толстого, заключающей в себе прямое нравственное противопоставление народа господам. Мих. классифицировал их по-своему, иногда относя к силе Толстого то, что на самом деле составляло его слабость, и, наоборот, относя к слабости то, что было у писателя силой. Но Мих. первым поставил вопрос о внутренней противоречивости Толстого и даже верно описал отдельные ее стороны.

Мих. первый обратил внимание на то, что Толстой «поучителен даже в своих многочисленных противоречиях», что Толстого «наше общество еще не знает», что надо заглянуть в его теоретические работы, по романам это не видно». Мих. описывал борьбу противоречий так: то вытягивается десница, поднимается сильный, смелый человек во имя истины и справедливости, во имя интересов народа померяться со всей историей цивилизации (цивилизация - это регресс, вот пример слабости Толстого, которая зачтена как его сила.), то вылезает «шуйца», слабый, нерешительный человек, проповедник фатализма, непротивленчества (здесь названы действительные недостатки Толстого). К «шуйце» Михайловский относил толстовское неверие в разум, в науку, в искусство.

Корень противоречий Толстого Мих. усматривал в его социальном положении, положении барина, проникнувшегося идеями филантропии к крестьянству. Толстой даже пока еще не «кающийся дворянин» (это крылатое определение ввел Михайловский), а просто честный наблюдатель, которого при всей его прозорливости все еще затягивает «семейное» родовое начало. Отсюда «шуйца» - как простая непоследовательность: «родимые пятна» мешают дотянуться до полного отрицания господской жизни. А когда Толстой в 80-х годах порвал со своим классом и перешел на позиции патриархального крестьянства, когда возросли его демократические симпатии. Теперь оба начала выросли в своем значении и резче сопоставились в творчестве писателя. А Михайловский увидел лишь подчинение «шуйце» всех прежних положительных моментов. Крестьянство для народника Михайловского - единое, непротиворечивое начало. Во всем последующем творчестве Толстого Мих. видел только проповедь пассивного протеста и, естественно, как народник, относился к ней отрицательно.

Критический разбор Н.Н.Страхова «Войны и мира» сыграл значительную роль в научном постижении романа, определении его истинного смысла, жанровой тематики, а также авторской концепции произведения. Страхов доказывал, что и «Война и мир» есть явление, «про­пущенное критикой». Первые статьи Страхова о романе появились вначале 1869г., когда многие оппоненты уже высказали свою точку зрения. Три статьи Стр. о «Войне и мире» образовали практически первую монографию о романе, трижды переиздававшуюся при жизни критика. В письме самому Толстому, Стр. назвал цикл своих статей «критической поэмой в четырех частях». 

По мнению са­мого критика, это есть лучшая его работа и лучшая оценка романа при жизни автора. Сильная сто­рона статей Стр. о «Войне и мире» состоит именно в том, что он судил о нем не по частям, а в целом. Поэтому он выбрал вер­ное направление в разборе романа. Кажущаяся эпизодичность пространного романа, с многочис­ленными и обширными философскими и историческими отступле­ниями, его нимало не смущала. Страхов доказывал, что можно и нужно исследовать художественную структуру толстовского пове­ствования как нечто завершенное, органически целое, в котором нет ничего лишнего, случайного, незначительного.

У Страхова была реальная и большая заслуга перед Толстым и русской литературой, состоявшая в  том,  что он  громко, во всеуслышание за­явил в ту пору, когда роман был еще не завершен и оце­нивался критикой чаще всего весьма сдержанно, а иногда и определенно отрицательно, что на глазах у современного читателя возникает одно из величайших произведений русского национального искусства. «С появлением “Войны и мира” невольно чув­ствуется и сознается, что русская литература может причислить еще одного к числу своих великих писателей».

 Выход первых трех томов «Войны и мира» вызвал настоящий критический взрыв: десятки отзывов появились в газетах и журналах. Страхов утверждал непреходящую ценность романа и предсказывал ему мировое значение. В романе Толстого наряду с другими вопросами решался во­прос о судьбах дворянской культуры, причем писатель иногда, ста­новился  на  путь идеализации дворянской  жизни. 

Одной из первостепенных идей, выделяемых критиком в романе, является «мысль семейная», по сути, православное соборное начало, проти­востоящее фальши светской жизни. С наи­большей полнотой оно проявляется в изо­бражении прочных семейных кланов и армейской дружбы. Подробно рассматривая далее основ­ных героев романа, Страхов отмечает достоверное сочетание светлых и темных сторон в каж­дом человеке.  Критик обращает внимание на способ­ность Толстого к беспощадному анализу, так что «можно принять эту книгу за самое ярое обличение александровской эпохи». И не события интересуют Толстого, продолжает критик, а, прежде всего, чело­век, который дает о себе знать в любом из множества толстовских персонажей. По убеждению Страхова, Толстой сформировался  как писатель-реалист и оставался им в течение всего своего творческого пути. «Иллюзия» жизни в его произведениях основана, прежде всего, на неукоснительной правде его изображений, на бытовых и психологических реалиях, нареалистическом способе типизации, на неприятии всяческих преувеличений и нарушений пропорций самой жизни.

Страхов отказывался видеть в «Войне и мире» обличи­тельный роман. Прежде всего, он доказывал, что «Война и мир» не обличительное, а поэтическое произведение, пол­ное созерцательности и идеальности. Подчер­кивая беспристрастие и объективизм Толстого, критик не только указывает, но и одобряет у Толстого осуждение «свое­корыстия, пустоты, фальшивости, разврата, глупости тогдашнего высшего круга», но, в то же время замечает, что автор романа «не хотел преувеличить ни темных, ни светлых сторон предметов». 

Вместо того чтобы доказывать и показывать, где писатель отступает от до­кументов, а где достоверен (что и делали многие критики), Страхов совершенно по-особому подходит Страхов к образу Наполеона, он убедительно демонстрирует, почему именно такой художественный образ французского полководца был нужен в «Войне и мире»: «Итак, в лице Наполеона художник как будто хотел представить нам душу человеческую в ее слепоте, хотел показать, что героическая жизнь может противоречить истинному человеческому достоинству, что добро, правда и красота могут быть гораздо доступнее людям простым и малым, чем иным великим героям. Героика у Толстого освещена народным взглядом на жизнь и историю. Эти формулировки очень близки будущим словам Толстого о «мысли на­родной» как главной в «Войне и мире».

Страхов был первым, кто высказался о «Войне и мире» как о народной книге. Критик об­ращает внимание на «идею народную», «охраняющую дух и строй самобытной, органически сложившейся жизни», проти­востоящую «космополитической идее» французов, действующих «во имя общих начал» чуждых, по мыслипочвенника Страхова, русским традици­ям. Страхов сумел увидеть в романе самое широкое проявление народности. Его пониманию доступно самое основное в идейно-художественной концепции «Войны и мира»: стремление лучших людей из дворян погрузиться в бесхитростную жизнь простого народа, которая и есть, по мысли писателя, настоящая жизнь, основанная на естественных началах и потребностях. 

В истории русской литературы он отмечает две вершины: в первой половине XIX в. — это Пушкин, во второй — Толстой. Именно эти писатели, с точки зрения критика, отразили  в своем творчестве духовный мир русского человека с его национальными особенностями, укладом жизни русского общества.

Особое место в статьях о «Войне и мире» занимают рассуждения Страхова о сходстве романа с «Капитанской дочкой» Пушкина. Но главное сходство, по его мнению, «во внутреннем духе обоих произведений». По определению Страхова, ни повесть Пуш­кина, ни роман Толстого не являются историческими произведениями. Даже исторические лица и у Пушкина (Пугачев, Екатерина), и у Толстого (Кутузов, Наполеон) являются «мельком в немногих сценах». Страхов отмечает, что творчество Толстого, особенно его роман «Война и мир», это новый гигантский шаг в развитии русской литературы.

Критик убедительно доказал, что творчество Толстого вытекает из переос­мысления опыта предшественников, традиций, получивших развитие в творениях великого романиста, прежде всего тенденций, заложенных великим Пушкиным. Таким образом, «Война и мир» рассматривается Страховым в терминах и понятиях «органической критики» как «воплощение лучших преданий нашего художества», как развитие традиций, начало которых положено «Капитанской дочкой» Пушкина. Таким образом, именно Страхов наиболее глубоко среди современников раскрыл эстетическое своеобразие и нова­торство толстовской эпопеи. Как отметила Л.Я.Гинзбург в своей работе «Литература в поисках реальности»: «Рецензии на „Войну и мир” похожи сейчас на хулиганство. Никто (кроме Страхова) ничего не понял».