Развитие значений слова

Нам уже неоднократно приходилось сталкиваться с примерами, когда в результате языковых изменений слово преображается не только внешне, но и внутренне, когда меняется не только фонетический облик слова, но и его смысл, его значение. Так, например, этапы семантического развития слова рамень могут быть представлены в виде: ‘пашня’ → ‘пашня, поросшая лесом’ → ‘лес на заброшенной пашне’ → ‘лес’. Аналогичное явление имело место в случае со словом коровай: ‘резень, кусок’ → ‘кусок пищи’ → ‘кусок хлеба’ → ‘хлеб’ → ‘круглый хлеб’.

Нередко в истории языка встречаются случаи семантических изменний, засвидетельствованные документально. Вот один из таких примеров.

«Прелесть» князя Витовта. В Псковской первой летописи о захвате Смоленска литовцами во главе с князем Витовтом рассказывается следующим образом: «Князь Литовскiи Витовтъ Кестутьевичь взя Смоленескъ прелестью и свои намhстники посади». Не правда ли — странно? Ещё можно было бы понять, если бы литовская княгиня или княжна своей прелестью покорила защитников Смоленска. Но князь?! А ларчик, оказывается, просто открывался. Слово прелесть, как и бесприставочное лесть, означало в древнерусском языке ‘обман, хитрость, коварство’. Это значение у «родственников» слова лесть до сих пор сохранилось в целом ряде славянских языков.

Вот почему, читая в старинных документах, что Лжедимитрий (Гришка Отрепьев) писал прелестные письма, мы не должны думать, что письма эти названы прелестными из-за их изысканного стиля или милого сердцу летописцев той поры содержания. Нет, это были лживые, крамольные письма, целью которых было совращение, призыв к измене, к подчинению иноземным завоевателям.

Таким образом, слова прелесть и прелестный претерпели в русском языке весьма существенные семантические изменения, приобретя при этом вместо резко отрицательной положительную эмоциональную окраску. Интересно отметить, что английское прилагательное nice [найс] ‘милый, приятный’, близкое по своему значению к слову прелестный, означало когда-то... ‘глупый’ (от латинского nescius [нéскиус] ‘не знающий’).

«Прошу простыню за грехи свои». Вообще, если мы обратимся к древнерусскому языку, на котором говорили наши предки во времена Киевской и Московской Руси, то окажется, что многие привычные для нас слова выступают в памятниках древнерусской письменности в совершенно неожиданных сочетаниях. Значения этих слов оказываются подчас весьма далёкими от их современных значений — даже, казалось бы, у самых обыденных слов. Возьмём, к примеру, слово простыня.

В одном из памятников XI века мы находим такое странное сочетание слов (орфография даётся в упрощённом виде): простынею и послушаниемъ украшена... Прежде всего, трудно себе представить, чтобы простыня могла служить украшением кому-либо; кроме того, в сочетании простынею и послушаниемъ украшена, кажется, несколько хромает логика.

В другом древнерусском памятнике XVI века (это уже эпоха Ивана Грозного) мы читаем о человеке, который просил и получил простыню... за многочисленные свои грехи.

Попробуем разобраться во всех этих «простынях». Наше современное слово простыня является производным от прилагательного прост(ой). Простыня — это простое (то есть не сшитое и не стеганое) покрывало на постель. В первом из приведённых древнерусских примеров слово простыня (с ударением на ы) также этимологически связано с прилагательным простъ (как гордыня — с гордъ). Простыня здесь имеет значение ‘простота, скромность’. Следовательно, слова простынею и послушаниемь украшена означают: ‘украшена скромностью и послушанием’. Во втором примере слово простыня этимологически связано с глаголом простить и означает оно ‘прощение’. Таким образом, речь здесь идёт всего лишь о прощении за грехи...

Примеры со словами прелесть и простыня показывают, с какой осторожностью следует относиться к значению тех древнерусских слов, которые, казалось бы, нам хорошо знакомы. Но семантические изменения не всегда документированы в памятниках письменности. Нередко они могут быть восстановлены только в случае привлечения материала родственных языков.

Гость и гостиный двор. Возьмём хотя бы русское слово гость. В латинском языке ему полностью соответствует — как в фонетическом, так и в словообразовательном отношении — слово hostis [хóстис]. Но вот значение латинского слова, казалось бы, не имеет ничего общего с русским гость. Дело в том, что латинское слово hostis означает ‘враг’.

Как можно объяснить столь существенные семантические расхождения? Обратимся к истории русского языка. Оказывается, в древности слово гость имело значение ‘купец’. Вспомните, например, варяжского или индийского гостя из оперы Н.А. Римского-Корсакова «Садко». Или самого Садко — новгородского гостя. Глагол гостити имел в древнерусском языке значение ‘торговать’, ‘приезжать с торговой целью’, и только позднее слова гость и гостить приобрели их современное значение. Следы более древнего значения слова гость сохранились и в наши дни. Взять хотя бы Гостиный двор в Петербурге. Раньше гостиным двором называлось место, где останавливались приезжие купцы и торговали своими товарами.

Но как же быть со значением латинского слова hostis ‘враг’? Оказывается, это значение также не было первичным. Сравнение со славянскими и другими индоевропейскими языками показывает, что наиболее древним у слов hostis и гость было значение ‘чужой, чужеземец’. Отсюда в латинском языке возникло значение ‘враг’, а в русском — ‘чужеземный купец’ и ‘купец’ вообще.

О свежем и чёрством хлебе. Как-то раз один чешский студент, учившийся в Москве и не очень хорошо знавший русский язык, зашёл в булочную купить хлеба. Продавщица любезно предупредила его, что хлеб, который он выбрал себе; — чёрствый. Студент-чех поблагодарил продавщицу и сказал, что это как раз то, что ему нужно. Но увы — оказалось, что покупатель и продавщица не поняли друг друга. Дело в том, что чешское čerstvỷ chlẻb [чéрствы: хле:б] означает совсем не черствый, а, наоборот, ‘свежий хлеб’.

Такие недоразумения особенно часто встречаются в близкородственных языках.

Например, сербское слово зной значит ‘пот’, куча — ‘дом’, úграти — ‘танцевать’, слово — ‘буква’, кúснути — ‘мокнуть’, любити — ‘целовать’; болгарское стая имеет значение ‘комната’, гора — ‘лес’, дума—‘слово’, неделя — ‘воскресенье’, стол — ‘стул’ и т.п. Сербское слово домовина означает ‘родина’, а украинское домовина — ‘гроб’.

Иногда расхождения в значении слов ограничиваются лишь стилистической окраской. Так, русские слова сдохнуть и издохнуть употребляются обычно только по отношению к животным. В применении к людям этот глагол приобретает оскорбительно-бранный оттенок.

А вот сербское издáхнути, наоборот, имеет возвышенное значение: ‘скончаться, испустить дух’. На первый взгляд такие расхождения могут показаться несущественными. Но попробуйте сказать: «Опочившую лошадь свезли на живодёрню» или в предложении «Наполеон умер на острове Святой Елены» заменить слово умер глаголом издох — и вам сразу же станет ясной разница в употреблении соответствующих слов.

Как стая стала ‘комнатой’. Почему же слова, несомненно восходящие к одному и тому же общему источнику, приобретают иногда даже в близкородственных языках совершенно различное значение? Как это происходит?

Возьмём в качестве примера русское слово стая и болгарское стая ‘комната’. В древнерусском языке и в диалектах современного русского языка словом стая обозначалось ‘стойло, хлев’. Этимология этого слова достаточно прозрачна: стая представляет собой место, где стоит скот.

Позднéе значение слова стая развивалось в двух различных направлениях: