Best_D_Voyna_i_pravo_posle_1945_g_2010-1

Глава 5. Выработка Женевских конвенций

дением, что этот вопрос вряд ли имеет большое значение, поскольку от правительств никто не требовал большего, чем соблюдение элементарных приличий, которые они (предположительно) соблюдали бы в любом случае. Отныне все государства, если продолжить это рассуждение, собирались уважать базовые права человека; ни одно государство не мело намерения подвергать пыткам, особо плохому обращению или казни без справедливого судебного разбирательства даже преступников, бандитов

ит.п. К чему тогда поднимать суету по поводу того, существуют ли на самом деле немеждународные вооруженные конфликты?

Потенциальное основание для «суеты», на котором делегаты предпочли не задерживать внимания, содержится в равном применении статьи к «каждой из находящихся в конфликте сторон». Разумеется, признавалось, что это может означать обязательство признать достаточно крупную повстанческую организацию воюющей стороной, как она понимается в международном праве. Но после того как господин Ламарль произвел свою французскую революцию, все эти юридические тонкости были забыты. Теперь это стало вопросом о с трудом определимых сторонах в совершенно неопределимом конфликте. Кем бы они ни оказались, они наверняка не будут входить в число сторон, подписавших конвенции 1949 г. Как же можно тогда говорить, что конвенции имеют для них обязательную силу? Вряд ли можно найти лучшее объяснение этому, нежели следующее: государства, связав себя конвенциями, тем самым связали этими обязательствами не только институты

идолжностных лиц, находящихся под своим прямым управлением, но также и все население своих стран, которое они обязаны информировать о конвенциях, согласно общим статьям

о«распространении». В частности, именно этот смысл придавался содержащемуся в общей статье 1 обязательству «при любых обстоятельствах... заставлять соблюдать» конвенции113. Таким образом, повстанцы и сепаратисты оказывались связанными требованиями общей статьи 3, касающимися прав человека, в результате акта режима, против которого они ведут вооруженную борьбу. С гуманитарной точки зрения это было великолепно, но в качестве нормы права это выглядело весьма странно. Удобный способ обойти данную проблему состоял в том, чтобы утверждать вместе с сэром Робертом Крейги, что

113 См., например: Final Record IIB, 53, 79, 94.

281

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

даже если (как он должен был полагать) «повстанцы не могут быть связаны соглашением, стороной которого они не были...

любое цивилизованное правительство должно чувствовать себя обязанным применять принципы конвенции даже в том случае, если повстанцы их не применяют»114. Иными словами, этот вопрос относится к сфере прав человека.

Замечаний было мало потому, что существовало всеобщее согласие по поводу последнего предложения новой статьи, утверждавшего, что ее применение «не будет затрагивать юридического статуса находящихся в конфликте сторон», т.е. повстанцы, соблюдающие правила, не получат таким образом никаких политических преимуществ и тем более не повысят свой юридический статус. Генерал Оун не преминул заметить, что на деле это все равно произойдет, и опыт показал, что он был прав. Однако доктрина общей статьи 3, как ее понимали делегаты конференции 1949 г., была самым удовлетворительным образом недвусмысленна; повстанцы, соблюдающие данные правила, не могли рассчитывать ни на какие дополнительные преимущества, кроме, во-первых, достойного обращения со стороны режима, в случае если они попадут в его руки, и, во-вторых, удовлетворенности от того, что их совесть чиста.

Остается только прокомментировать положение статьи, которое уже привлекало наше внимание: «Беспристрастная гуманитарная организация, такая как МККК, может предложить свои услуги сторонам, находящимся в конфликте». Делегаты, собравшиеся в 1949 г. в Женеве, не могли знать, насколько значимым оно окажется в будущем, да и сам МККК, как можно себе представить, едва ли мог предвидеть масштабы и разнообразие тех способов применения, которые он найдет этому положению. На последующих стадиях Дипломатической конференции оно почти не комментировалось. Это, несомненно, объясняется главным образом тем, что, подобно другим потенциально весьма спорным деталям окончательной версии распространения конвенций на «немеждународный» случай, данное предложение выглядело гораздо менее вызывающим возражения, чем ранние версии. В последних, кроме МККК и ему подобных (при условии что таковые найдутся), маячил призрак державы-покровительницы; этот институт воспринимался сознанием, одержимым иде-

114 Ibid. 94. (Курсив мой. — Дж. Б.)

282

Глава 6 ЗНАЧЕНИЕ НЮРНБЕРГСКОГО,

ТОКИЙСКОГО И ДРУГИХ СУДЕБНЫХ ПРОЦЕССОВ

Все судебные процессы, проведенные победоносными державами — членами ООН после Второй мировой войны, широко известны под названием «процессы над военными преступниками», и, строго говоря, большинство из них соответствовали этому названию. Люди, сидевшие на скамье подсудимых, обычно оказывались там именно потому, что их обвиняли в преступлениях против законов и обычаев войны, закрепленных в Гаагских правилах 1899 и 1907 г. и Женевских конвенциях 1929 г. Решения, принятые на некоторых из этих судебных процессов, как вскоре выяснилось, имели существенное значение для уточнения и разработки права войны, но и только, за исключением, возможно, Нюрнбергских принципов. Последние получили такое название благодаря тому, что они берут начало в Резолюции Генеральной Ассамблеи ООН (Резолюция 95, принятая 11 ноября 1946 г.), озаглавленной «Подтверждение принципов международного права, признанных статутом Нюрнбергского трибунала». Они были некоторым образом повторно подтверждены Комиссией по международному праву ООН (учрежденной Резолюцией ГА ООН 174 21 ноября 1947 г.) в середине 50-х годов1. Юристы, как правило, бывают уклончивы и половинчаты в оценке степени их значимости, но, по крайней мере, можно сказать, что единодушное голосование в Генеральной Ассамблее «отразило приверженность многих государств материальному праву в отношении военных преступлений, включая принцип личной уголовной ответственности, и правомерности применения уголовной юрисдикции

1Резолюции воспроизводятся соответственно в: Schindler and Toman, 883 and 835—836. Roberts and Guelff, со свойственной им осмотрительностью опустили их.

285

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

ктаким лицам»2. Только на двух самых ярких из этих послевоенных процессов (которые исчислялись сотнями), Международных военных трибуналах, вошедших в историю как Нюрнбергский и Токийский процессы, обвиняемые были привлечены

ксудебной ответственности также и за другие предполагаемые преступления. Здесь важно не упускать из виду, в чем именно состояла взаимосвязь этих других преступлений с правом войны, а что не имело к ней никакого отношения.

Преступления против человечности, которые фигурировали в Нюрнбергском обвинительном акте наряду с преступлениями против мира и военными преступлениями, были четко определены следующим образом: «убийства, истребление, порабощение, ссылка (депортация) и другие жестокости, совершенные в отношении гражданского населения до или во время войны, или преследования по политическим, расовым или религиозным мотивам в целях осуществления или

всвязи с любым преступлением, подлежащим юрисдикции Трибунала», т.е. планирование и ведение агрессивной войны, развязанной странами Оси. Таким образом была приоткрыта узкая дверь, давшая возможность преследовать в судебном порядке министров и других должностных лиц Германии за некоторые из самых ужасных деяний, которые они творили со своими гражданами и другими людьми, попавшими под немецкий контроль до войны. Нюрнбергские принципы оставили эту дверь открытой для потенциальных виновников преступлений против человечности в других странах и по другим поводам, при том лишь условии, что означенные деяния были совершены «в целях осуществления или в связи с любым преступлением против мира или любым военным преступлением». Благодаря этому Франция могла продолжать преследовать лиц, обвиняемых в военных преступлениях, и после истечения срока давности, в пределах которого военные пре-

2Draper in Naval War College International War Studies 62, US (1982), 247—262 at 259—260. Дрейпер мог бы добавить закон

опреступлениях против человечности, который также содержится

вПринципе IV. Те из числа неспециалистов, кто буквально понял фразы о верховенстве международного права над национальным и соответственно всерьез воспринял возможность начать процессы против должностных лиц и членов правительств своих стран, насколько мне известно, регулярно испытывали разочарование.

286

Глава 6. Значение нюрнбергского, токийского и других судебных процессов

ступления подлежат наказанию3. Лишь время покажет, какое будущее может ожидать эту концепцию преступлений против человечности, порожденную Второй мировой войной. Совершенно очевидно, что основания для того, чтобы не забывать и применять ее, увы, остаются столь же убедительными, сколь были убедительны первоначальные причины для ее формулирования; но она по-прежнему наталкивается на одну трудность (среди прочих), которая состоит в том, что поскольку одна часть ее содержания подпадает под законы о военных преступлениях, а другая часть — под законы о правах человека и геноциде, то в ней практически не остается собственного, отличного от других смысла.

Обвинение в преступлениях против мира имело более отчетливые отличительные черты, хотя неясного и спорного характера. Приговоры, вынесенные в Нюрнберге и Токио, могли лишь кое-что добавить к тому, что уже было достигнуто

вПарижском пакте и, намного более впечатляющим образом,

вУставе ООН в том, что касается объявления преступным деянием планирования и ведения агрессивной войны. Вероятно, никакие другие составные части процессов, проходивших

вмеждународных военных трибуналах, не были так популярны, как преступления против мира, у широкой общественности держав-победительниц, которая привыкла оправдывать свои жертвы как принесенные миролюбцами в борьбе с матерыми агрессорами. Во все это страстно верили в первую очередь

вСША, что делало страну главной движущей силой процесса включения преступлений этой категории в обвинительные акты. СССР проявил достаточно высокую готовность присоединиться, при условии что обвинительные акты будут составлены таким образом, чтобы исключить его собственные недавние действия, которые могли неправильно понять те, кто был плохо информирован или недружелюбно настроен (в частности,

3Живое описание французского опыта приводится главным обвинителем по делу Клауса Барби (в русскоязычных источниках его фамилия часто передается неточно как «Барбье». — Ред.) см. в: Pierre Truche, ‘La notion de crime contre l’humanité...’ in Esprit, 181 (May 1992), 67—87. Государства должны были сами для себя решить, принимать ли во внимание Резолюцию ГА 2391 от 26 ноября 1968 г. «Конвенция о неприменимости срока давности к военным преступлениям и преступлениям против человечности».

287

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

чтобы не были затронуты события 1939—1940 гг. — оккупация восточной части Польши, война с Финляндией и поглощение маленьких прибалтийских государств). Великобритания и Франция были скептически настроены с самого начала, будучи убеждены, что моменты недопонимания — не только одной советской внешней политики! — действительно были слишком вероятны, и отчаялись когда-нибудь добраться до признаваемого всеми определения агрессии. Агрессия, однако, была как раз тем, что марксизм-ленинизм очень хорошо умел определять. Это нечто такое, чему капиталистический империализм и фашизм привержены по своей природе, от чего они не могут отречься и без чего не могут обойтись. Коммунизм же, согласно его представлениям о самом себе, — миролюбивое учение, он становится воинственным только тогда, когда ему приходится вести справедливую оборонительную борьбу. Поэтому СССР и его союзники сразу же стали горячими сторонниками этой части обвинительного акта, и их энтузиазм прибывал, в то время как энтузиазм ее главного вдохновителя шел на убыль. Приверженность советского блока Нюрнбергским принципам, о которой страны, входящие в этот блок, заявили с самого начала и которая с тех пор не уменьшалась, объяснялась, как первоначально, так и впоследствии, во-первых, особым акцентом, который они делали на преступлениях против мира, и соответствующим удовольствием от перспективы предать виновников должным образом разрекламированному суду; во-вторых, ореолом авторитета, который все это могло придать квалификации ими военных действий, направленных против них как агрессивных и «несправедливых», а таких же действий, предпринятых ими самими, как по необходимости оборонительных и «справедливых». То, что одна группа государств применяла подобную терминологию, а другая группа ее избегала, вносило путаницу в обсуждение надлежащего толкования и применения права войны с начала 50-х годов.

Военные преступления составляют ту часть послевоенных уголовных процессов, которая внесла самый большой вклад в разработку правовых норм. Реконструкция права вооруженных конфликтов представлялась необходимой и желательной людям, мыслящим на перспективу, по мере того как ход разворачивавшейся войны каждый день выявлял существующие пробелы в праве. К тому времени, как война закончилась, и МККК, и различные правительственные учреждения,

288

Глава 6. Значение нюрнбергского, токийского и других судебных процессов

скоторыми он сотрудничал, сформулировали идеи об усилении

иусовершенствовании женевской составляющей права — того аспекта юридической и гуманитарной деятельности, о котором мир знал мало. О чем Объединенные Нации (как стали называть себя страны, объединившиеся против Оси) знали очень много в этой сфере, так это о военных преступлениях, совершенных или предположительно совершенных германскими властями и вооруженными силами, их европейскими союзниками и вассалами, а в другой половине мира — японцами

иих пособниками. Конечно, сама концепция военных преступлений и ее формальное выражение могли быть в принципе приложены к обеим сторонам конфликта, но в сложившихся обстоятельствах того времени она с неизбежностью распространялась победителями на побежденных. Термин «военные преступления» неустанно вбирал в себя все самые отвратительные и варварские способы, которыми побежденные режимы проводили военные действия и осуществляли последовавшую потом длительную оккупацию, и если оставаться верным принципу, то следует признать, что масштаб и характер того, что обнаружилось, намного превосходил то, в чем можно было обвинить победителей (и в чем они действительно впоследствии были обвинены).

Военные преступления совершались в огромных масштабах

исопровождались всеми мыслимыми — а иногда и немыслимыми — злодеяниями и кошмарами. Бóльшая и самая страшная их часть была следствием нацистской/фашистской идеологии, не в последнюю очередь — свойственной ей специфической идеи тотальной войны, которая оправдывала пренебрежение любыми законами, правилами и обычаями, препятствующими достижению ее высших ценностей, состоящих в господстве «расы господ и нации господ». Соответственно военные преступления совершались тогда и там, когда

игде, по мнению нацистского руководства, это могло принести преимущества. Военные преступления были по большей части следствием холодного преступного расчета.

Таким образом, право войны вступило на арену реконструкции международного порядка в судебной форме, кратко именуемой «Нюрнберг». Здесь необходимо отметить два последствия. Первое состояло в том, что не проводилось никакого различия между гаагским и женевским компонентами права: гаагский компонент имел дело главным образом со

289

Часть II. Реконструкция законов войны, 1945—1950 гг.

средствами и методами ведения боевых действий, в то время как женевский компонент сосредоточился исключительно на защите жертв войн. Это различие мы уже отмечали, но его требуется снова упомянуть en passant*, потому, что в последующие годы ему было уделено очень большое внимание. Это различие служило эмоциональным потребностям одних заинтересованных сторон, профессиональным интересам других,

ионо оправдывалось прежде всего тем, что Женева имела отношение только к защите жертв и пострадавших, в то время как Гаага занималась всеми аспектами ведения войны и ее последствиями. Поскольку женевское право обладало своей собственной историей с 1864 г. и собственным ангеломхранителем в лице МККК, имевшим к нему свой особый интерес, существовали вполне очевидные причины, по которым оно не могло не стать отдельным предметом рассмотрения, который лишь с большой осторожностью можно было упоминать через запятую с гаагским правом и которым не следовало заниматься на тех же самых конференциях.

Но в большинстве практических аспектов различие между этими двумя ветвями права войны было искусственным. Нюрнбергский обвинительный акт и приговор не усматривали необходимости учитывать это различие в обобщающем анализе тех, кто, как и почему пострадал во время последней войны. В любом случае не могла не возникнуть своего рода шизофрения или некий когнитивный диссонанс в отношении права, которое, в соответствии с доктриной его крайних толкователей, стремится поддерживать бесчисленных отдельных людей во время войны, но демонстративно не проявляет никакого интереса к процессам, которые могут увеличить или уменьшить их число. Благоразумная отстраненность, которую должен соблюдать МККК в своей деятельности по защите

иосвобождению людей, не требовала подобной сдержанности в обсуждении права другими сторонами. В то же время операции в современной войне с их устойчивой тенденцией смешивать категории лиц и приводить к более широкому и недифференцированному воздействию фактически предполагали объединение этих отраслей права. К 70-м годам единство этого целого наконец получило определенную долю того внимания, которого оно заслуживало. Женева оказалась местом прове-

* Походя, мимоходом (фр.). — Прим. ред.

290