6. Повесть о любви тариэла, впервые полюбившего

Стал рассказывать он снова, пересиливая муку:

Раз, с охоты возвращаясь, Фарсадан мне подал руку.

Он сказал: «Пойдем к царевне и ее развеем скуку».

Боже, как я жив доселе, обреченный на разлуку!

Дивный сад, приют блаженства, я увидел пред собою.

Там, как сирины из сказки, птицы пели над листвою.

Благовонные фонтаны били розовой водою.

Вход в покои был завешен аксамитовой тафтою.

За оградой изумрудной, в окруженье тополей,

Царь сошел с коня у башни безоаровой своей.

Драгоценная завеса колыхалась у дверей.

В этот день копье печали над душой взвилось моей!

Турачей, убитых в поле, царь велел отдать прекрасной.

Я понес их за владыкой и попал в огонь, несчастный!

С той поры оброк тяжелый стал платить я муке страстной:

Ранит доблестное сердце лишь один клинок алмазный.

Царь скрывал свою царевну от вельмож и от народа.

Не желая быть невежей, задержался я у входа.

Царь вошел, сказав рабыне: «Здесь со мною воевода,

Он привез царевне дичи для домашнего расхода».

Тут Асмат открыла полог, и увидел я на миг

Ту, чей взор копьем алмазным прямо в сердце мне проник.

Турачей Асмат я отдал, сам, задумавшись, поник.

Горе мне! С тех пор горю я, вспоминая милый лик!

Ныне та, что краше солнца, уж не льет свое сиянье!»

Удручен воспоминаньем, Тариэл терял сознанье.

Автандил с Асмат рыдали, эхо множило рыданья:

«Силу рук его сломили безутешные страданья!»

И опять Асмат водою окропила Тариэла.

Долго он молчал, очнувшись: мука сердцем овладела.

Слезы он мешал с землею, он тоске не знал предела.

Он твердил, изнемогая: «Как душа не отлетела!

Тот, кто предан бренной жизни, свято чтит ее дары,

Но, познав ее измену, забывает про пиры.

И недаром спорят с нею те, кто разумом мудры...

Возвратимся же к рассказу, коль я жив до сей поры.

Турачей Асмат я отдал, свет померк передо мною.

Я упал, не в силах двинуть ни рукою, ни ногою.

И когда вернулся к жизни, плач услышал над собою:

Словно челн перед отплытьем, окружен я был толпою.

В царской горнице огромной, под охраной караула,

Я лежал на пышном ложе посреди людского гула.

Царь с царицею рыдали. Муллы, сгорбившись сутуло,

Мой припадок объясняли чародейством Вельзевула.

Только я открыл зеницы, царь упал ко мне на грудь.

Он твердил: «Сынок любимый, хоть скажи мне что-нибудь!»

Но, увы, как одержимый, уст не мог я разомкнуть

И опять, теряя силы, стал в беспамятство тонуть.

Слаб я был, мешались мысли, неземным огнем палимы.

Надо мной. Коран читая, пели мукры и муллимы.

Им казалось, что больного бесы мучают незримы.

В этой глупости вовеки разобраться б не смогли мы.

Врачеватели, собравшись, удивлялись странной хвори:

«Здесь лекарства бесполезны, у него иное горе».

Я же вскакивал с постели, бормотал о разном вздоре.

Слезы плачущей царицы переполнили бы море.

Так лежал я трое суток, то ли мертвый, то ль живой,

Наконец, очнувшись снова, понял, что стряслось со мной.

Я подумал: «Неужели я не умер, боже мой!»

И к создателю с горячей обратился я мольбой.

Я сказал: «Великий боже, дай мне силы приподняться!

Невозможно мне, больному, у владыки оставаться:

Самого себя я выдам, только стану забываться!»

И творец меня услышал: сердце стало укрепляться.

Я привстал... И к государю полетел гонец счастливый,

И вошла ко мне царица с речью ласково-учтивой,

С обнаженной головою царь явился торопливый,

Он хвалил и славил бога пред толпою молчаливой.

Сели оба у постели, принесли отвару мне.

Я сказал: «Теперь, владыка, я оправился вполне.

Снова по полю хотел бы я проехать на коне».

И отправился в дорогу я с царем наедине.

Миновав большую площадь, мы помчались вдоль потока.

Проводив меня, владыка возвратился одиноко.

Дома сделалось мне хуже. Я твердил, томясь жестоко:

«Смерть, возьми меня скорее! Ибо что мне ждать от рока?»

Всё лицо мое от скорби, как шафран, позолотилось,

Десять тысяч острых копий в сердце яростно вонзилось.

Вдруг дворецкого позвали. Я подумал: «Что случилось?

Неужели догадались, что со мною приключилось?»

То Асмат гонца прислала. Я сказал: «Позвать гонца!»

И любовное посланье получил от пришлеца.

Сердцем горестным пылая, я дивился без конца:

Мог ли я в моей печали покушаться на сердца!

Это смелое посланье счел неслыханным я дивом,

Но молчать в ответ девице было делом неучтивым,

Дал бы повод я к упрекам, порицаниям ревнивым, —

И ответил на признанье я письмом красноречивым.

Миновали дни за днями, с каждым днем я таял боле,

Уж не в силах с игроками выходить я был на поле.

Ко дворцу я не являлся, и лечился поневоле,

И долги платил исправно человечьей горькой доле.

Докучали мне лекарства, падал на сердце туман,

И никто не мог почуять жар моих сердечных ран.

Посоветовал не медля кровь пустить мне Фарсадан.

Я на это согласился: был на пользу мне обман.

Мне пустили кровь, и, грустный, снова я лежал в постели,

И опять гонец явился, как являлся он доселе.

Я велел ввести посланца и подумал: «Неужели

Это будет продолжаться? Кто я ей, на самом деле?»

Подал мне письмо посланец. Я прочел его до слова.

Эта девушка писала, что прийти ко мне готова.

Я ответил: «Приходи же, не вини меня сурово,

Я и сам приду не медля, твоего дождавшись зова».

Стал я думать: «Это дело неприятнее копья,—

Амирбар я, вождь индийцев, дорога мне честь моя.

Коль меня застанут с девой, опозорен буду я,

Навсегда меня изгонят в зарубежные края».

В этот день ко мне явился человек от Фарсадана.

Царь справлялся о здоровье, не сочится ль кровью рана.

Я ответил: «Успокойся, я очнулся от дурмана,

Скоро я к тебе приеду, милость мне твоя желанна».

Я поехал к государю. Он сказал: «Болеть не надо!»

И заставил сесть на лошадь без военного наряда,

И взвилась за турачами быстрых соколов плеяда,

И стреляли там пернатых царедворцы из отряда.

И великий пир устроил, возвратившись, царь-отец.

На пиру звенели арфы, услаждал гостей певец.

Роздал царь даров немало — самоцветов и колец.

Удостоились награды все, кто прибыл во дворец.

Побороть тоски не в силах, вечно думал я о милой,

И огонь любовный в сердце бушевал с великой силой,

И собрал своих друзей я, и прикинулся кутилой,

Пировал и пил я с ними, чтобы скрыть мой вид унылый.

Вдруг шепнул мне мой дворецкий: «Господин, у входа в зданье

Просит некая девица амирбарова вниманья,

Лик ее закрыт вуалью, но достоин почитанья».

Я сказал: «Проси в покои. Я назначил ей свиданье».

Гости стали подниматься. «Стойте, — я сказал гостям, —

Продолжайте пир, покуда не вернусь я снова к вам».

И прислужнику велел я не пускать гостей к дверям,

И свое скрепил я сердце, чтоб не впасть в великий срам.

Я вошел в опочивальню. Дева, кланяясь, сказала:

«Слава той благословенной, что к тебе меня послала!»

— «Кто ж так кланяется милым? — удивился я немало. —

Будь она поискушенней, так вести б себя не стала».

«Стыдно мне перед тобою! — продолжала речь девица. —

Ты подумал, вероятно, что посмела я влюбиться.

Хорошо, что ты спокойно можешь к делу относиться.

Бережет меня, я вижу, всемогущая десница!

Витязь, я дрожу от страха, ибо втайне от людей

Ныне послана к тебе я девой царственной моей.

Столь неслыханная смелость подобает только ей.

Прочитай же эти строки и тоску свою развей!»