40. Фатьма спасает нестан-дареджан

И РАССКАЗЫВАЕТ О НЕЙ УСЕНУ

Солнцеликую, которой похвалы обычной мало,

Я, клянусь ее любовью, никому не показала,

Но она струила слезы, завернувшись в покрывало,

Роза инеем покрылась, из ресниц метель взлетала.

Эту деву молодую, станом сходную с алоэ,

Привела я незаметно в помещенье потайное.

Скрыла я от любопытных это диво неземное,

Только негр, слуга мой верный, ей прислуживал в покое.

Описать ее страданья не умею я вполне.

День и ночь она рыдала, не смолкая и во сне,

Утихала на минуту лишь со мной наедине...

Отчего в разлуке с нею я не гибну? Горе мне!

День и ночь пред нею стыли слез глубокие криницы,

Над пучиной глаз чернильных висли копьями ресницы,

Как агатовые чаши, влагу черпали зеницы,

Близнецы зубов сияли из волшебных уст девицы.

Видя девушку в печали, допытаться не могла я,

Кто она, откуда родом, в чем ее кручина злая.

Видно, вынесла бедняжка, слез потоки проливая,

То, что вынести не в силах ни одна душа живая.

Ни ковра, ни одеяла эта дева не брала,

Лишь вуаль из черной ткани покрывалом ей была.

Руку под голову клала — так, бывало, и спала,

И едва касалась пищи, торопясь из-за стола.

Расскажу я о вуали и чалме ее прелестной.

Много я перевидала всякой роскоши чудесной,

Но такой я не встречала дивной ткани неизвестной:

Хоть она казалась мягкой, но была прочней железной.

Уж давно в поместье нашем незнакомка укрывалась,

Рассказать о ней Усену я, однако, не решалась.

«Для него любую тайну разболтать — пустая малость» —

Так я думала о муже и, увы, не ошибалась.

Но потом я спохватилась: «Коль о деве я смолчу,

Не смогу ничем помочь ей так, как этого хочу,

Лишь со временем от мужа по заслугам получу...

Так зачем же о бедняжке я напрасно хлопочу?

Что могу одна я сделать, истомленная тоскою?

Будет лучше, коль Усену эту тайну я открою.

Пусть он только поклянется предо мной, своей женою,

Что нигде не будет хвастать незнакомкой молодою».

И пришла тогда я к мужу, и, обняв его, сказала:

«Расскажу тебе я, милый, то, что ранее скрывала,

Но держать всё это в тайне головой клянись сначала!»

Муж сказал: «Коль проболтаюсь, мне с горы свалиться мало!

То, о чем ты мне расскажешь, сохранить я в тайне рад,

Не пронюхают об этом ни собрат, ни супостат!»

И сказала я Усену, хоть мой муж и простоват:

«Встань, пойдем! Увидишь солнце, ослепляющее взгляд!»

И когда пришли мы с мужем в потайное помещенье,

Вздрогнул муж, увидев деву, и воскликнул в восхищенье:

«Что я вижу пред собою? Что за дивное виденье!

Неужели это солнце — нам подобное творенье?»

«Ничего о ней не знаю, — отвечала я супругу, —

Знаю только, что явилась из-за моря к нам в округу.

Пусть она сама расскажет, как помочь ее недугу,

Пусть свое откроет имя и окажет нам услугу».

И почтительно сказали мы, склонившись перед ней:

«Нас лучи твои, светило, обжигают всё сильней.

Как же нам луну избавить от скопления теней?

Отчего желтей шафрана стал рубин в расцвете дней?»

Услыхала нас девица или вовсе не слыхала,

Но уста свои, как розы, над жемчужинами сжала,

Над челом, подобным саду, змеи кос простерли жала,

Солнце, скрытое драконом, людям больше не блистало.

И ни слова не сказала наша юная жилица,

Только сумрачно смотрела, как угрюмая тигрица.

Но когда ручьи устали из очей прекрасных литься,

«Уходите! — прошептала. — Дайте мне уединиться!»

И заплакали мы с мужем, севши около нее,

И самих себя винили за невежество свое.

Но безмолвствовала дева, погрузившись в забытье,

И напрасно мы плодами угощали там ее.

Муж сказал: «Она мне будет утешением на свете!

Только солнце и достойно целовать ланиты эти!

Тот, кто девушку обидит, сам окажется в ответе!

Если дети мне дороже, пусть мои погибнут дети!»

И опять мы любовались на нее среди забот.

Было радостно свиданье, да нерадостен уход.

И не раз потом мы с нею отдыхали от хлопот,

И сердца томились наши в западне ее красот.