«Конец истории ?» Дискретность исторической науки.

Таким образом, современна постановка проблемы о состоятельности Histories Apodexis как адекватного знания о прошлом была подготовлена как социально-политическим контекстом второй половины XX в., так и внутренними когнитивными процессами в научной сфере. В чем же проявляется сегодняшний кризис истории как науки?

Во-первых, историческая наука рассыпалась на разные отрасли. В ней сегодня существует несметное количество направлений, представители которых все меньше понимают друг друга. Ж. Нуарель считает данный раскол историографии проявлением социального кризиса исторической профессиональной корпорации, которая распалась на отдельные сообщества, плохо связанные друг с другом²⁵.

Утрату историками разных отраслей представлений о своем месте в общем труде Н.Е. Копосов связывает с размыванием в наши дни единого научного исторического метаязыка²⁶. Вместо выработки универсального исторического языка, унитарной исторической терминологии, расцвел полилингвизм. В отраслях исторического знания отсутствует единый научный стандарт. Историки, придерживающиеся традиционного Histories Apodexis, пытаются «выпихнуть» все новации в другие науки (философию, культурологию, социологию), считая многие современные подходы «неисторическими». Представители современных подходов, наоборот, считают истинными историками именно себя, а традиционалистов, цитируя известный афоризм Карла Маркса — «Поставщиками архивов, работающими во имя грызущей критики мышей». Отсутствие единого научного канона приводит к тому, что Histories Apodexis все более детализируется и поглощается другими науками.

Наиболее впечатляющим здесь оказалось вторжение в историю математических наук. Они быстро стали играть ведущую роль в некоторых отраслях исторического знания, что вызвало высказывания вроде: «С научной точки зрения существует только количественная социальная история» (А. Домар, Ф. Фюре). Несмотря на призывы гуманитариев, что «Считать, конечно, надо. Но прежде хорошо бы понять, что мы будем считать» (Р. Мунье)²⁷, количественные методы исследования все активнее претендуют на то, что без них не будет считаться научным ни одно историческое исследование. Помимо социальной и экономической истории, они уже обрели прочные позиции в источниковедении, текстологии, истории повседневности и т.д.

«Конец истории ?» Лингвистический поворот.

Другой дисциплиной, все активнее внедряющейся в историческую науку, является филология. С ней тесно связано второе проявление кризиса — знаменитый «лингвистический поворот» 1970-х гг. Его сущность применительно к исторической науке заключается в следующем: историю можно изучать с помощью тех же элементов литературной критики, что и любой текст. Это вызвано тем, что исторический факт существует лишь в лингвистическом смысле, так как до нас он из прошлого доходит в виде того или иного вербального выражения. Как отметила Нэнси Партен, «Лингвистическая модель эпистемологии очень близка к структуре реальной ментальной жизни». Поэтому «за пределами языка историк ничего сделать не может»²⁸. Основоположниками данного течения считают Р. Барта, М. Покока, К. Скиннера, Р. Козеллека²⁹.

Подобная позиция напрямую ведет к деконструкции нарратива, о чем писал Дж. Тоуз: если язык — главная форма смысловой кодификации действительности, то тогда коды не могут быть индивидуальными. Они должны существовать независимо от людей, чтобы быть понятными для всех. Это ведет к «смерти автора» (определение Р. Барта) и дроблению текста на некие универсальные семантические матрицы³⁰. Из такого подхода вытекают теории исторического повествования, в которых исследователи пытаются вывести исторические категории и способы описания событий не из прошлого, а из языка, на котором говорят историки³¹.

Но тогда, если быть последовательным, можно утверждать, что для создания Histories Apodexis вовсе не надо обращаться к прошлому. Достаточно изучить язык текста, в котором рассказано об этом прошлом. Проблема извлечения достоверной информации из источника подменяется проблемой филологического анализа текста. Однако тогда мы сразу же сталкиваемся с двумя непростыми задачами: во-первых, по словам Фрэнка Анкерсмита, одна из главных трудностей, стоящих перед современным исследователем — адекватен ли его язык прошлому, можно ли им передать мысли, идеи и мотивации поступков людей, умерших несколько веков назад ?³² Во-вторых, совпадает ли язык историка и его восприятие читателем ? Можно ли вообще средством языка раскрыть сущность исторических процессов ? Других средств в нашем распоряжении пока нет, но, как отметил Хейден Уайт, «Пока историки продолжают использовать обычные грамотные речь и письмо, их репрезентации феноменов прошлого, равно как и мысли о них, останутся «литературными» — «поэтическими» и «риторическими» — отличными от всего, что считается специфически «научным» дискурсом»³³.

Таким образом, «лингвистический поворот» уводит нас далеко в сторону от Histories Apodexis, изображая изучение истории как перманентный «конфликт интерпретаций» (термин Поля Рикера), проблему сопряжения семиотических систем и семантических полей между источником, сочинением историка, мыслями и чувствами читателя.