
- •650__________________________________________________Исследования и статьи
- •652__________________________________________________Исследования и статьи
- •654__________________________________________________Исследования и статьи
- •656__________________________________________________Исследования и статьи
- •658__________________________________________________Исследования и статьи
- •660__________________________________________________Исследования и статьи
- •662__________________________________________________Исследования и статьи
- •664__________________________________________________Исследования и статьи
- •666__________________________________________________Исследования и статьи
- •668__________________________________________________Исследования и статьи
- •670__________________________________________________Исследования и статьи
- •672__________________________________________________Исследования и статьи
654__________________________________________________Исследования и статьи
1792 г.14 и только впоследствии высказался против такого отождествления15. Однако ученое мнение было сформировано, и первый издатель Мусин-Пушкинского списка Д.Н.Дубенский в примечаниях к изданию писал: «Кто усумнится, что таинственный пергаментный список <...> писанный весьма древним почерком, полнейший, им (Болтиным. — А.Н.) изданный, есть тот самый, ныне издаваемый, принадлежащий Императорскому Обществу истории и древностей российских»16.
Издание Дубенского было осуществлено на достаточно высоком уровне и показывало всё отличие Мусин-Пушкинского списка от текста 1792 г. Но вместо того, чтобы увидеть разницу, Дубенский утверждал их тождество, упрекая Болтина и остальных издателей, названных им поименно, во множестве огрехов. Так, например, по мнению Дубенского, Болтин исключил из древнего текста термин «задница», которое «Болтин заменил <...> позднейшим XVIили XVвека», что сделано им «измелочного приличия, свойственного веку»11. Насколько поверхностно Д.Н.Дубенский ознакомился с изданием Болтина, видно из того, что полюбившаяся ему «задница» (т.е. наследство) находится в издании 1792 г. в а) заголовке, б) в тексте статьи и г) в указателе [ПР, 1792, 85, 89 и V], а сам XVIII век отличался не столько «мелочным приличием», сколько определенным неприличием, распутством и скабрезностью...
Следующий и последний шаг сделал в 1846 г. Н.В.Калачов. Он сличил различные редакции и списки Правды Руской и обнаружил, что наиболее специфические варианты текста 1792 г. соответствуют вариантам одного только Воскресенского списка. Отсюда он заключил, что именно Воскресенский список лег в основу издания 1792 г., будучи дополнен из Академического I списка и из некоторых других18. Правда, Воскресенский список был бумажным, а не пергаменным, но если вслед за Карамзи-
____________________
14 Калайдович К. Биографические сведения..., с. 21, прим.
15 «По сличению пергаминного списка Правды Русской, сохраненнаго г. Председателем нашего Общества [т.е. П.П.Бекетовым. —А.Н.], можно утвердительно сказать, что издатели имели основанием не сей, но другой список и даже неизвестно, почему не приводили из первого вариантов, хотя оный, как известно, в 1792 году находился в руках графа Мусина-Пушкина» (Калайдович К. Биографические сведения..., прим. на с. 28).
16 Русские достопамятности, ч. II, с. 120-121.
17 Там же.
18 Калачов Н.В. Исследования о Русской Правде. Предварительные юридические сведения для полного объяснения Русской Правды. М., 1846.
СУЩЕСТВОВАЛ ЛИ «БОЛТИНСКИЙ» СПИСОК ПРАВДЫ РУСКОЙ?__________________________________________________655
ным считать, что издатели не сдержали своего слова и напечатали не один текст, произвольно пополняя его из других списков, то, следовательно, они могли не выполнить и этого своего обещания...
Собственно, на этом и закончилось изучение издания 1792 г. Каждый последующий шаг приводил исследователей к мысли о неточности текста, поскольку он отличался от всех известных списков Правды Руской, а пытаясь объяснить расхождение текстов недобросовестностью издателей, критики, естественно, приходили к выводу о полном нарушении принципов, объявленных в предисловии. Сочетание чисто внешних признаков — Мусин-Пушкин, библиотека, пергаменный список, упоминание о пергаменном списке в предисловии к изданию 1792 года, удивление и негодование Карамзина, — послужили «ядром снежного кома», который уже нельзя было остановить. Почему-то никто не подумал, что в той же библиотеке Мусина-Пушкина пергаменных списков могло быть несколько, что сама библиотека сгорела дотла или исчезла в 1812 г., что вероятность сохранности одного списка ничтожна, что во всех своих работах Болтин был образцом точности и достоверности, и т.д.
Наконец, можно спросить, почему до пожара 1812 г. в продолжении двадцати лет никто из историков не усумнился в точности издания, когда оригинал, был так доступен?
Как бы то ни было, после работы Н.В.Калачова издание 1792 г. становится лишь одним из фактов истории российской археографии и полностью выпадает из поля зрения исследователей настолько, что в историографическом обзоре академического издания текстов Правды Руской 1940 г. В.П.Любимов даже не рассматривает Болтинское издание и только в одном из примечаний без каких-либо аргументов заявляет, что из списка Н.В.Калачова следует исключить «Болтинское издание (№ 44), представляющее собой компиляцию XVIII века из разных списков»19.
В этой странной истории решающую роль сыграло, как мне представляется, одно немаловажное обстоятельство. Как известно, после пожара Москвы 1812 г., когда исчезла рукопись «Слова о полку Игореве», поднялись сомнения в ее «достоверности», и скептикам требовалось выставить невеждой или
____________________
19 Любимов В.П. Списки Правды Русской. // Правда Русская, т. I, М.-Л., 1940, с. 13, прим. 6. Следует отметить, что и М.Н.Тихомиров в своем фундаментальном исследовании о происхождении текстов Русской Правды (Тихомиров ММ. Исследование о Русской Правде. М.-Л., 1941) полностью обошел молчанием текст Болтинского списка.