Лекции 13–14 культурологическая мысль второй трети хх в.

Работы ученых русского зарубежья. Культурологические концепции русской революции. Н.А. Бердяев как историк представлений о человеке, культуре и истории человеческого общежития. Идеи философской антропологии в работах С.Л. Франка. Культурологический смысл его трудов. Евразийство с точки зрения мультикультурализма.

Культурологическое значение «советологии».

Европейская культурология накануне и после Второй мировой войны. М. Блок и его «Апология истории». Франкфуртская школа и эволюция идей европейского марксизма.

Поиски форм национальной и общечеловеческой идентичности в науке, литературе и искусстве второй трети XX в. Расширение горизонтов европейской цивилизации. Эволюция концепции А. Тойнби. Приобретение ею черт экуменичности. Сравнительное изучение цивилизаций как проявление интегративной роли культурологического знания.

Попытки охарактеризовать человека через особенности восприятия им космоса, общества и человеческой личности. Культурная картина мира. Изучение соотношения представлений о космосе и человеке в мифологическом сознании как ступень в познании форм и эволюции человеческого сознания. Обращение культурологии к типологическим свойствам человеческой индивидуальности через социальную и культурную антропологию, социологию, социальную и историческую психологию, семиотику. Системность в историко-культурном исследовании.

Изучение культуры в отечественной науке середины и второй половины XX в. как средство преодоления самоизоляции. Отказ советской исторической науки конца 1930-х гг. от теоретического осмысления историко-культурной проблематики. Повышение значения истории литературы и сравнительного литературоведения в изучении отечественной культуры. Конкретизация историко-культурных исследований, их прагматизация. Очерковая направленность историко-культурных исследований в советской науке второй трети XX в.

Возвращение к теоретическому осмыслению историко-культурной проблематики в 1960 – начале 1970-х гг. Интерес к исторической психологии и поиски более емких методов историко-культурного исследования. М.М. Бахтин. Попытки системного осмысления культуры, их «антимарксистская» направленность. Первые попытки публичного обсуждения принципов марксистского подхода к изучению феодализма и системно-структур­ному анализу. Создание марксистской культурологии и приобретение историей культуры статуса специальной исторической дисциплины. Обсуждение предмета историко-культурного изучения.

Опыты изучения типологии личностного сознания. Культурологическое значение исторической прозы Н.Я. Эйдельмана и Б.Ш. Окуджавы. Семиотика и типология в историко-культурных исследованиях 1960–1980-х гг. Школа Ю.М. Лотмана и ее международное значение.

Культурологическая мысль второй трети ХХ в. продолжала определяться теми же тенденциями, что и в предшествующий период. Отличительной чертой стало лишь усиление всех признаков кризисного состояния европейской культуры.

По-прежнему для социогуманитариев оставались актуальными изменения в сознании, связанные с углубляющимися последствиями научно-технической революции рубежа веков и крушением социологических и исторических теорий, построенных по атомарному принципу. Социогуманитарное сознание не менее естественно-научного тяготело к поиску устойчивых характеристик окружающего мира. Но кризис гуманизма лишь углублялся событиями Второй мировой войны и появлением оружия массового уничтожения. Противостояние двух политических систем, вновь обострившееся после завершения мировой бойни, лишь обострило противоречия. В социогуманитаристике оно обернулось материализацией и политизацией органических теорий. Одна из них, марксизм, прочно эволюционировала в серию идеологий и на несколько десятилетий замкнула в обособленном дискурсивном пространстве значительную часть специалистов половины Европы, большей части Азии и даже американского континента. Обратной стороной этого процесса стала метафизация представлений о сознании и культуре среди тех социогуманитариев, которые не разделяли политических воззрений сторонников материалистических или революционных социальных доктрин.

Символизм предложил интеллектуальной элите идеи всеединства и богочеловечества. Экуменизм должен был объединить мир перед лицом ускорявшейся дегуманизации. Однако идеи всеобщего равенства и братства оказались в конфликте с массовыми представлениями тех, кто считал себя угнетенным, о справедливом воздаянии. Символизм попытался вывести европейскую социогуманитарстику из сложившегося кризиса неоромантизмом, но он натолкнулся на практически всеобщую революционизацию сознания, связанную с крушением колониальной системы и радикальными изменениями быта людей, которые провоцировались невиданными темпами развития науки и техники, а также информационных технологий принципиально нового образца.

Признаки глобализации экономики, проявившиеся еще накануне Первой мировой войны, стали настолько заметны во второй трети ХХ в., что потребовали от политиков и ученых специального внимания. Тем более что кризис перепроизводства и Великая депрессия показали, что фритрейдеровская стадия развития капиталистического производства окончательно стала историей.

Не ослабляло кризиса гуманизма и лавинообразное развитие урбанистической культуры. Город все заметнее играл роль культурообразующего компонента. Более того, появление мегаполисов стало выявлять глобализирующую роль городской инфраструктуры, а развитие информационных технологий, все новых и новых средств транспорта и связи теснее вовлекало в орбиту урбанистической культуры даже отдаленные и некогда замкнутые районы, казалось бы, с мегаполисами не связанные никоим образом. Усиливающиеся миграционные потоки заставили европейцев осознать, что интерес к другим культурам из сферы теоретической перешел для них в сферу практическую.

Идеи мультикультурализма, провозглашенные еще просветительской философской историей 1730–1790-х гг., по-настоящему актуальными для культурологической мысли стали с 1920–1930-х гг. Выход европейской науки в Новый Свет предложил такие каналы для реализации интереса к мультикультурализму как этнология и социальная (культурная) антропология. Однако их повышенный интерес к «коренным жителям» или «традиционным» обществам не только воспитывал уважение к другим культурам, но и поддерживал представление о более высоком уровне европейской цивилизации. То, что она стала называться более общим термином «западная» (в противовес «восточной» культуре стран социалистического лагеря и Китая, а также «третьего мира»), существенно не влияло на устойчивые стереотипы европоцентризма. Серия революций и антиколониальная борьба потребовали более развернутых средств изучения многообразия культурных форм, существующих в истории человечества и в его настоящем.

Немалую роль в актуализации идей мультикультурализма для западной культуры сыграли последствия революции Октября 1917 г. Они проявились не только в биполярности политической картины ХХ в. Значительная группа талантливых российских ученых оказалась в Европе и Америке. Для них задача понимания природы революционных катастроф, законов изменения индивидуального и массового сознания была продиктована потребностями выживания. Усилиями российских ученых за рубежом в европейской социогуманитаристике сформировалось мощное течение евразийства. В нем был силен политический компонент, однако культурологию интересуют не столько политические симпатии и антипатии евразийцев (тем более что они менялись и иногда радикальнейшим образом), сколько их представления о культуре и методах ее изучения.

Первые идеи, оформившиеся в 1920–1929 гг. как евразийская теория, были обнародованы в книге филолога и лингвиста, слависта и компаративиста, специалиста по культуре и языкам народов Северного Кавказа, основателя Пражского лингвистического кружка Николая Сергеевича Трубецкого (1890–1938). В 1920 г. Н.С. Трубецкой опубликовал книгу «Европа и Человечество», в которой сформулировал мысль об особом месте России в мировой культуре как связующего звена между Востоком и Западом. Его идеи разделили, дополнили и развили П.Н. Савицкий (1895–1938), экономист и географ, П.П. Сувчинский (1892–1985), публицист и философ, Г.В. Фроловский (1893–1979), культуролог и богослов, Н.Н. Алексеев, правовед, политолог, историк общественной мысли, В.Н. Ильин, историк культуры, литературовед и религиозный философ.

С 1925 г. к евразийцам присоединяется Л.П. Карсавин. С 1926 г. в Париже начинает работать «Евразийский семинар» под его руководством.

Основные работы, излагающие теорию евразийства, публиковались в течение 1920-х гг. Это сборники «Исход к Востоку: предчувствия и свершения»(1921), «На путях. Утверждение евразийцев» (1922), «Россия и латинство» (1923), «Евразийский временник» (издавался с 1923 по 1927 г.), «Евразийство: опыт систематического изложения» (1926) и «Евразийство: формулировка 1927 г.» (1927)⁴⁷⁰.

Евразийцы подчеркивали, что русская культура не периферия европейской культуры, а новый магистральный тип историко-культурного развития, своеобразная «равнодействующая» европейских и неевропейских факторов мировой культуры. Они говорили о «предельных» и метафизических основаниях истории и культуры, в них старались вписать конкретные события и состояния русской культуры. Для евразийцев такой подход к трактовке культуры стал формой и способом осознания трагедии русской революции и гражданской войны. В середине и второй половине 1930-х гг. экстремальная политизация евразийства отошла на второй план, исследователи стали обращать больше внимания на морфологию культуры и мировой истории.

Классическое евразийство, предложившее свою концепцию взаимоотношений культур Запада и Востока, стало основой формирования культуры русского зарубежья. С него же стала формироваться такая специфическая область западной социогуманитаристики, как советология.

Советология занималась не только критикой историко-материалистических представлений об истории. Она интересовалась в первую очередь причинами российских революций, пристально рассматривала историю освободительных и национальных идей в России, изучала эволюцию массового сознания, приведшего к трагедии русской революции, гражданской войны и победе «казарменного» социализма. Становление советологии приобрело культурологическое значение в силу того, что политическое противостояние двух систем рассматривалось в ее рамках с позиций столкновения разных способов осмысления мира. Просуществовала советология до середины 1990-х гг.

В начале 1920-х гг. к евразийцам примыкал П.М. Бицилли (1879–1953), выпускник Петербургского университета, принадлежавший к школе профессора И.М. Гревса, историк культуры, филолог и литературовед, один из наиболее блестящих европейских специалистов по морфологии культуры. Он не разделял враждебности классического евразийства к советской власти, придерживался более демократических убеждений, во время войны принимал участие в антифашистской борьбе. Его хорошо знали в Болгарии и Европе, но мало читали на родине. Из многочисленного творческого наследия П.М. Бицилли (а за 25 лет преподавательской деятельности он прочел 78 лекционных курсов по самым разным проблемам истории и культуры) в современной России изданы только две книги: «Элементы средневековой культуры», написанная еще в 1919 г., и «Место Ренессанса в истории культуры» (1933)⁴⁷¹.

Идеи евразийцев разделяли отец и сын Вернадские.

Знаменитый биофизик, ученый-энциклопедист, академик Владимир Иванович Вернадский (1863–1945) не покидал свою страну, но был связан с евразийцами через своего сына Георгия, историка по образованию, уехавшего после поражения Врангеля сначала в Европу, затем в США.

Г.В. Вернадский (1883–1973) был одним из последовательных евразийцев. Он воплотил свои представления о европейских и азиатских чертах в культуре России в курсе русской истории, который читал в течение нескольких десятилетий в Йельском университете (США). В русском варианте этот курс появился лишь в самом конце 1990-х гг.

Учение академика В.И. Вернадского о ноосфере – разумной оболочке Земли, сконцентрировавшей в себе энергию прогресса,  было глобальнее евразийских представлений о культуре и связывало человеческую культуру с космосом. В отличие от взглядов предшественников (от Гердера и Канта до русских космистов) представления В.И. Вернадского о ноосфере имели не только гносеологическое значение, но и чисто практическую применимость. Они находили отклик как среди представителей естественных и точных наук, так и среди социогуманитариев. В социогуманитарной среде идеи В.И. Вернадского приобрели особенную популярность к 1970-м гг. В 19801990-х они активно развивались отечественной культурологией.

Тенденции теоретических поисков культурологического плана определяли во второй трети ХХ в. работы английского философа и культуролога Арнольда Тойнби. Тон практической работе в области изучения культуры задавали идеи историков французской школы «Анналов».

В науке, литературе и искусстве второй трети ХХ в. выделяются поиски форм национальной и общечеловеческой идентичности. Происходит расширение горизонтов европейской цивилизации. Вместе с тем рождается и неоднозначное отношение к идеям национального, вдохновлявшего культуротворчество всего предшествующего столетия. Проявляется эта особенность уже в творчестве А. Тойнби.

Арнольд Джозеф Тойнби (1889–1975) оставил огромное творческое наследие. Наибольшую известность имеет его фундаментальный 12-томный труд «Постижение истории». Работал над ним автор с 1934 по 1961 г. В 1946 г. английский издатель Д. Сомервелл выпустил сокращенное издание первых шести томов «Постижения истории». Своеобразным российским «Сомервеллом» стало однотомное московское издание «Постижения истории» 1991 г.⁴⁷² Менее известен среди широкой читательской аудитории последний труд А. Тойнби «Человечество и Матерь Земля» (1976). Книга была опубликована уже после смерти ученого и существенно дополнила его представления о кризисе современной ему культуры и судьбе земных цивилизаций.

Создать обобщающую картину истории земных цивилизаций А. Тойнби помогли базовое историческое образование, исследовательская работа над проблемами античной истории, служба в Министерстве иностранных дел, работа на Ближнем Востоке, многолетнее сотрудничество с Королевским институтом международных проблем, по заказу которого исследователь писал ежегодные фундаментальные «Обзоры международных отношений» (публиковались с 1924 по 1956 г.).

Огромное влияние на формирование мировоззрения А. Тойнби оказала Первая мировая война. Ее глубинные причины он усматривал в идеологии национального государства, «идее нации», господствовавшей в Европе XIX в. и представлявшей, по его мнению, угрозу самому существованию европейской цивилизации⁴⁷³. Вторая мировая война подтвердила правоту ученого.

В представлениях А. Тойнби много общего с типологиями цивилизаций, предложенными Н.Я. Данилевским и О. Шпенглером. Особая популярность его теории связана не только с большей стройностью разработанной проблемы (у Тойнби, скажем, от тома к тому разнится число выделенных типов цивилизационного развития от 21 в первых томах до 37 в последних). Тойнби собрал и обобщил огромное количество фактического материала. Кроме того, он обладал удивительным даром метафорического мышления и сумел облечь свои идеи в афористически точные формулировки.

Идеи мультикультурализма стали исходной позицией концепции Тойнби. Уже античную цивилизацию он осмысливал, используя понятия восточной философии о мужском (Ян) и женском (Инь) началах в культуре.

В происхождении цивилизаций Тойнби выделял сакральную основу (взаимодействие Ян и Инь, противостояние Бога и Дьявола), в динамике цивилизаций видел мирскую основу и подчеркивал ритмы их развития.

«Вызов – Ответ» задает, по Тойнби, динамику цивилизации. Первые вызовы предлагаются локальной цивилизации природно-географическими условиями. Последующие усложняются и изменяются социальными, а затем духовными противоречиями. Каждый вызов не предполагает однозначного ответа. А. Тойнби подчеркивает вероятностный (вариативный) характер цивилизационного развития. Ведущую роль в выборе его направлений ученый отводил человеку, наделенному свободой выбора.

Критерием роста цивилизации Тойнби считал «прогрессивное движение в направлении самоопределения, а движение в сторону самоопределения – это прозаическая формула чуда самовыражения Жизни»⁴⁷⁴.

Рост цивилизации и ее состояние Тойнби связывал с «жизненным порывом» творческого меньшинства.

Поступательное движение цивилизации он видел в подтягивании массы («нетворческого большинства») к уровню «творческих пионеров»⁴⁷⁵.

Процесс роста цивилизаций он связывал с двухтактным ритмом творческих актов, характеризуя их через дуалистическое понятие «Уход – Возврат». Творческие акты, по Тойнби, доступны и индвидуумам, и социумам.

Нарушение ритма и фазу надлома локальной цивилизации Тойнби связывал с деградацией творческого меньшинства, которое начинает заботить только сохранение власти, и мучительными переживаниями большинства по поводу недостатка творческой энергии. Это состояние нетворческого большинства Тойнби характеризует как чувство «оторванности от своих корней»⁴⁷⁶.

Распад цивилизации происходит, по Тойнби, через горизонтальный раскол общества. Но «дикое разрушение ценностей» ведет к возрождению общества в «новом акте творения» и к созданию нового типа цивилизации⁴⁷⁷.

Показательна эволюция концепции А. Тойнби, происходившая в течение второй трети ХХ в. Если в первых томах «Постижения истории» объектом его внимания были локальные цивилизации, то к 1960-х гг. он рассматривал локальные культуры уже как составные части всеохватывающей земной цивилизации. В 1960-х гг. концепция А. Тойнби стала приобретать черты экуменичности⁴⁷⁸.

Интегративная роль культурологического знания проявилась и в сравнительном изучении цивилизаций. Во второй половине ХХ в. сравнительное изучение цивилизаций стало воплощением компаративистики и даже приняло наименование принципа исследования как название своей дисциплины.

Цивилизационные концепции от О. Шпенглера до А. Тойнби отразили кризис сциентизма – попыток уравнивания гуманитарного знания с естественно-научным. Однако изучение культуры требовало не только осознания специфики социогуманитарного знания. Оно нуждалось и в использовании естественно-научных представлений о механизмах движения общества. Найти точки соприкосновения социогуманитарного знания с естественно-научным, не подчиняя социогуманитаристику механистическому пониманию естественно-научных закономерностей, посчастливилось ученым школы «Анналов».

Основоположниками школы «Анналов» стали Люсьен Февр⁴⁷⁹ и Марк Блок⁴⁸⁰, основавшие в 1929 г. журнал «Анналы экономической и социальной истории» (Страсбург, Франция). Свое видение истории они назвали «Новой исторической наукой». В центре ее внимания оказались проблемы исторической герменéвтики (науки о работе с источниками) и истории ментальностей⁴⁸¹.

Школа «Анналов» вводит в научный оборот представления о структуре массового и индивидуального сознания, о методах ее изучения. Пика популярности школа «Анналов» достигает в 1960–1970-е гг. благодаря фундаментальному труду Фернана Броделя о глобальной истории промышленного капитализма⁴⁸².

Во второй трети ХХ в. возобновляются попытки охарактеризовать человека через особенности восприятия им космоса, общества и человеческой личности. Изучение соотношения представлений о космосе и человеке в мифологическом сознании становится ступенью в познании эволюции и форм человеческого сознания. В отечественной науке культурологическое значение имели фундаментальные труды академика Алексея Федоровича Лосева (1893–1988) по истории античной культуры, мифологическому и религиозному сознанию.

Обращение культурологии к типологическим свойствам человеческой индивидуальности через социальную и культурную антропологию, социологию, социальную и историческую психологию и семиотику ставит вопрос о природе системности в историко-культурном исследовании. Не последнюю роль в постижении природы системности историко-культурного исследования и семиотики культуры сыграла к 1960–1970-м гг. и отечественная наука.

Самоизоляция советской науки, обозначившаяся в 1920–1930-е гг., стала одним из проявлений кризиса европейской цивилизации. Несмотря на неблагоприятные условия развития, создаваемые для научной мысли преобладанием политической конъюнктуры, в ведущих научных центрах страны развивались концепции, обеспечившие советским ученым связь с ведущими направлениями научных исследований. С именами А.Ф. Лосева, М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана связано возвращение отечественного гуманитарного знания в русло развития европейской науки.

Выдающийся филолог Михаил Михайлович Бахтин (1895–1975) оставил большое творческое наследие. В поле зрения массового социогуманитарного сознания фигура профессора из Саранска попала благодаря его фундаментальному труду «Творчество Франсуа Рабле и народная смеховая культура Средневековья и Ренессанса» (1965). Ученый опирался на структуру текста (проблема, поставленная отечественным сравнительным литературоведением еще в начале 1920-х гг.) и вывел системный анализ историко-культурных процессов из тесных рамок механистически понимаемого материализма, заставил социогуманитарное сообщество задуматься над структурой средневековой культуры и о тех формах, в которых выражало себя в ней массовое сознание. Книга сразу приобрела культовый характер, а понятие «смеховая культура» стало одной из самых употребляемых характеристик народной культуры.

Работы М.М. Бахтина, посвященные поэтике литературных произведений, выходили далеко за рамки литературоведческого анализа. И если в книге «Поэтика Ф.М. Достоевского» философский смысл бахтинских обобщений можно было связать напрямую с объектом анализа (творчеством Достоевского), то другие работы более ясно показывали, что философия текста для Бахтина – особая сфера социокультурной и нравственно-эстетической рефлексии. Наиболее интересны с точки зрения изложения системы взглядов М.М. Бахтина на культуротворческую роль текста такие его произведения, как «Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике» (написаны в 1937–1938 гг., отредактированы для печати автором незадолго до смерти, в 1973 г.)⁴⁸³ и «Проблемы текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках. Опыт философского анализа» (заметки 1959–1961 гг., впервые опубликованные в 1976 г. в журнале «Вопросы литературы»)⁴⁸⁴. Философско-филологический синтез, используемый в своих работах, М.М. Бахтин представлял себе как особую новую гуманитарную дисциплину, образующуюся «в пограничных сферах», в зонах пересечения лингвистики, философской антропологии и литературоведения. В центре ее внимания должны стоять, по Бахтину, проблемы диалогичности культуры и пересечения большого исторического времени культуры с малым временем современности. Именно такое пересечение рождает, по мнению ученого, «нескончаемое обновление смыслов во всех новых контекстах»⁴⁸⁵.

Изучение культуры в отечественной науке середины и второй половины ХХ в. становится средством преодоления самоизоляции. С конца 1930-х гг. советская историческая наука фактически отказалась от теоретического осмысления историко-культурной проблематики. Как компенсация, в ней происходит повышение значения истории литературы и сравнительного литературоведения в отечественной культуре. Результатом отказа от теоретических изысканий становятся конкретизация историко-культурных исследований, их прагматизация. Очерковая направленность историко-культурных исследований особенно проявляется в советской науке второй трети ХХ в. За достаточно короткое время это позволяет собрать огромный фактический материал, нуждающийся в осмыслении.

Возвращение к теоретическому осмыслению историко-культурной проблематики происходит в отечественной науке в самом конце 1950 – начале 1970-х гг. Его признаками становятся интерес к исторической психологии и поиски более емких методов историко-культурного исследования.

В конце 1950-х гг. в печати появляются первые работы профессора Тартуского университета Ю.М. Лотмана, а несколько лет спустя в Тарту начинает действовать семинар по знаковым системам. Это стало своеобразным ответом социогуманитарного сообщества на реабилитацию кибернетики, некогда запрещенной в Советском Союзе, и на потребность советского общества соответствовать параметрам информационного общества.

Из многочисленных западных работ, посвященных коммуникативному аспекту культуры, в отечественную социогуманитаристику второй трети ХХ в. был допущен только один автор – директор Института социальной психологии Страсбургского университета А. Моль. На русском языке были изданы две его книги «Теория информации и эстетическое восприятие» (1966) и «Социодинамика культуры» (1973). Аргументировалась необходимость издания этих книг тем, что «внедрение точных методов есть путь сближения наук о культуре с практикой (курсив авторов предисловия. – С.М.) управления»⁴⁸⁶. Теоретические представления автора об индивидуальной и социальной культурах, интересы которых пересекаются в зоне действия коммуникационных процессов, издатели считали досадным приложением к описанным «точным» методам управления информационными потоками в СМИ.

В конце 1960 – начале 1970-х гг. печатается книга А.Я. Гуревича «Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе», появляются его статьи об исторических аспектах социальной психологии и первая монография, посвященная источниковедению исторической психологии («История и сага»). Ученые начинают дискутировать о сущности марксизма и о системном методе в истории, затем намного шире – в социогуманитаристике (социологии, философии и психологии в первую очередь).

В различных отраслях науки предпринимаются опыты изучения типологии личностного сознания. Популярность приобретают исследования Ю.М. Лотмана и его семинар по знаковым системам. Социогуманитаристика начинает понимать значение семиотики для изучения культуры, учится находить и расшифровывать культурные коды разного времени.

При отсутствии достаточных навыков типологического изучения конкретного историко-культурного материала вновь приобретает культурологическое значение художественное творчество. Его роль в формировании современной культуры восприятия художественных ценностей подчеркнула «Психология искусства» Л.С. Выготского. Опубликованная в 1965 г. и переизданная в 1968 г., эта книга была воспринята отечественной социогуманитаристикой второй половины 1960-х гг. как современнейшее произведение, способное показать вектор изучения культуры прошлого и настоящего.

Хрущевская оттепель оживляет интерес отечественной социогуманитаристики к личности в истории. В конце 1950 – начале 1970-х гг. на страницах научных и художественно-публицистических журналов разворачивается дискуссия о сущности историко-биографического жанра. Пока историки и литературоведы спорят о том, что же из себя должна представлять историческая биография и что должна изучать история культуры, их функции берет на себя художественная литература. Историческая беллетристика привлекает внимание массового профессионального читателя. Предметом публичного обсуждения становятся произведения Н.Я. Эйдельмана и Б.Ш. Окуджавы, посвященные декабристам и николаевской эпохе.

В исторической прозе Н.Я. Эйдельмана и Б.Ш. Окуджавы решались проблемы исторической типологии личностного сознания и личностной организации. В произведениях этих авторов читатели находили решения задач, ставить которые историко-культурная наука тех лет уже могла, но еще не умела на них отвечать достаточно адекватно. Произведения профессионального историка, погрузившегося в материал настолько, что он сумел смоделировать образ мыслей и чувств увлекшей его эпохи, и беллетриста, работавшего с историческими документами как профессиональный историк, сблизила страсть к исторической психологии. Они реализовали ее не только через создание образов своих героев, но и через стилизацию текстов, отразивших дискурс моделируемой культуры, тип моделируемого источника (размышления современника по поводу протоколов и действий Следственной комиссии, дневниковые записи разных периодов XIX в.) и индивидуальный стиль моделируемого сознания⁴⁸⁷. Произведения Эйдельмана и Окуджавы актуализировали для отечественной социогуманитаристики «понимающую» психологию В. Дильтея и без особых дискуссий поставили ее рядом с тем пониманием системного метода, который при недостатке профессионального опыта психологического изучения индивидуального и массового сознания, отсутствии развитой коммуникативной культуры был возможен в рамках господства официальной марксистской методологии.

Научное моделирование массового сознания ушедших исторических эпох началось в отечественной социогуманитаристике с изучения категорий культуры и освоения понятия «картина мира». Приоритет в этой области оказался за работами А.Я. Гуревича «Категории средневековой культуры» (1972) и Л.М. Баткина, опубликовавшего в конце 1960 – начале 1970-х гг. две небольшие статьи о диалогичности культуры. Отечественная культурологическая мысль осваивала понятие «менталитет», опираясь на принципы французской школы «Анналов», отечественной семиотики, европейской социальной психологии и коммуникативистики.

В отечественной науке предпринимаются попытки системного осмысления культуры. Сразу же обнаруживается их слабая совместимость с идеологически понимаемым марксизмом. Часть социогуманитариев, обладающих способностью мыслить системно, уходит в естественные специальности. Свою деятельность в сфере социогуманитаристики они позиционируют как культуру андеграунда. Позже, в 1990-е гг. они найдут себя именно в культурологии и будут считать, что в Москве 19601980-х гг. происходит «начало формирования информационной культурологии»⁴⁸⁸. Такая технизированная трактовка культурологических проблем вполне понятна, поскольку доминирующей проблемой того времени и для естественников, и для социогуманитариев были возможности научного управления обществом. Именно они казались приемлемым выходом из углублявшегося кризиса гуманизма.

В конце 1960–1970-х гг. предпринимаются первые попытки публичного обсуждения принципов марксистского подхода к изучению истории (на примере проблем феодализма), частично реабилитируется западный структурализм как одна из фаз системного анализа. В 1969 г. в печати появляется сборник статей и обсуждений проблем методологии социогуманитарного исследования, осторожно названный издателями «Историческая наука и некоторые проблемы современности» ⁴⁸⁹. В историю отечественной социогуманитаристики сборник вошел под именем инициатора его издания и ответственного редактора профессора М.Я. Гефтера. Разрыв между временем проведения обсуждения и временем публикации его материалов был обусловлен длительностью издательского цикла в центральных издательствах СССР. В издательстве «Наука», например, он обычно занимал 5 лет. Сборник содержал материалы дискуссии 1964 г., посвященной системному анализу и междисциплинарному синтезу. Его тираж по масштабам страны был невелик, всего 4 600 экземпляров, но резонанс, вызванный его появлением и последующим запрещением, изменил вектор развития отечественной социогуманитаристики.

Официальное изъятие из библиотек знаменитого гефтеровского сборника должно было положить конец несанкционированным научным дискуссиям, однако эти темы уже не уходили из дискурса советской социогуманитаристики до конца ее существования. Более того, именно эти аспекты в конечном итоге и сформировали в конце 1980 – начале 1990-х гг. отечественную культурологию как специальную отрасль социогуманитарного знания и как системную дисциплину.