4. Творчество

С творчеством история самая запутанная. Дело к тому же резко усложняется тем, что дать даже приблизительно дефиницию творчества не представляется возможным.

Предельно абстрактное, а посему совершенно куцее определение творчества – это созидание нового. Уже в зависимости от того, что понимать под новым, могут выстраиваться различные концепции творческой деятельности¹⁶.

Я не стану вдаваться в тонкости и буду придерживаться доминирующей в дискуссии точки зрения на творчество как на деятельность, в которой происходит добавка к налично существующему – такая добавка, которой раньше не было.

Исходя из этого, я задамся тремя вопросами, вытекающими из уже принятого тройственного членения: «Как возможен новый образ?», «Как возможен новый модус способности воображения?», «Как возможна новая форма творчества?».

А) Новые образы

Думаю, ответ на вопрос «Способно ли воображение создавать новые образы?» ни у кого не вызывает затруднений. Достаточно закрыть глаза и вообразить себя, скажем, королем Франции (или кем-нибудь другим, кем вы себя никогда не воображали) – вот и будет пример нового образа.

Затруднения возникают тогда, когда образ подменяют входящими в него сущностями. Например, может ли воображение создавать новые перцепции? или интенции? Но самое главное, когда пытаются определить при этом, насколько это новое – творческое?

По поводу перцепций.

Известно навязчивое вопрошание: «Может ли человек вообразить красный цвет, если он его до этого никогда не видел?» Собственно, с этого вопрошания и началась интернет-дискуссия «Как возможно творческое воображение?»¹⁷

Ответ Канта – отрицателен: «Тот, кто из семи цветов никогда не видал красного, никогда не может иметь ощущение этого цвета…»¹⁸ Одним словом, воображение не может создавать новые перцепции (это функция ощущения, восприятия и т.п.) Как, впрочем, оно не может создавать и понятия (это функция мышления), строить дома (это задача строителей) и т.д. Сущность воображения – обслуживать и создавать образы, а образ не сводится к перцепциям, хотя он их здорово эксплуатирует.

Любой человек, даже никогда не видевший красного цвета, всё равно воображает нечто, когда ему говорят о красном, и может думать, что это красное. И это будет новый образ. Тут нет проблемы. Проблема в другом: насколько этот образ идентичен образу красного, включающему в себя те ощущения, когда человек действительно видит или видел красный цвет?

По поводу интенций.

Сотворение новых интенций тоже не дело воображения. Хотя, естественно, и в этом процессе воображение активно участвует. Особенно это становится наглядным, когда в синтезе чувственных образов создается новый образ, который не сводится к сумме составляющих его частей.

К примеру, в дискуссии В.Васильев приводит утвердительный ответ Тетенса на вопрос «Считать ли образ Пегаса новым образом по сравнению с образами коня и крыльев?» С.Катречко соглашается с этим и дает лаконичное пояснение: «Пегас как целое больше суммы частей («конь» + «крылья»)».

Что же это за величина, на которую больше? Мой ответ: это интенция, которая кроется в мифологическом образе Пегаса: «Пегас – это крылатый конь, возникший из крови горгоны Медузы, обезглавленной героем Персеем. Поскольку под ударом копыта Пегаса возник источник муз, вдохновляющий поэтов, постольку Пегас – символ поэтического вдохновения». Если считать, что «конь» + «крылья» – это чувственный образ Пегаса, то тогда мифологический образ Пегаса – тоже образ, только не чувственный, а интенциальный.

В свете сказанного проблема творческого воображения высвечивает следующие прогрессирующие нюансы.

i) Можно ли из оперирования чувственными образами, получить новый чувственный образ?

Да, можно. «Крылья» + «конь» дают образ крылатого коня, несмотря на то, что чувственный образ крылатого коня не равен мифологическому образу Пегаса. С тем же успехом можно вообразить: «крылья» + «дом». И образ крылатого дома будет новым чувственным образом, хотя, находясь вне мифологического творчества, он не является значимым символом [Лангер].

ii) Можно ли из оперирования чувственными образами получить новый нечувственный образ: идею, конструкт, мифологему, символ?

Здесь мой ответ – «нет». Вслед за Кантом и вопреки Тетенсу я думаю, что никакое редуцированное исключительно к чувственности оперирование образами и их чувственными компонентами, никогда не может породить образ иного – внечувственного или сверхчувственного – качества.

iii) Можно ли, оперируя чувственно-нечувственными образами, вообще получить новый образ?

Да, можно, но только при одном условии: если творение нового образа будет лежать не в ряду суммирования чувственных образов (для «Пегаса» – не звеном в ряду: «конь» + «крылья»), а в ряду соответствующего вида творческой деятельности (для Пегаса – в мифологическом ряду: «Персей – Медуза – Подвиг – Пегас – Источник – Муза – Вдохновение»).

Аналогичный пример. Помню, в детстве была дразнилка: «Воображуля!» Этим обидным словом называли не того, кто мог воображать крылатые дома или зеленый цвет из смеси желтого с синим, а того, кто воображал себя самым умным, красивым и сильным. Здесь новый образ – образ Я, и, очевидно, этот образ нечувственный. Когда я, занимаясь стихосложением, воображаю себя великим поэтом, данный образ «меня» складывается в ряду имманентных механизмов поэтического творчества. А когда я говорю об образе Я (метафизическом понятии или эгологическом символе), то в его создании участвует в том числе и философское творчество. Другими словами: «я» = «голова» + «руки» + «ноги» + «поэт» + «философ» + … + «крылья». Воистину, целое больше частей. Или, как писал Уолт Уитмен: «Я больше, чем я думал, я лучше, чем я думал, я не умещаюсь между своими башмаками и шляпой».

Уместно будет привести высказывание А. Белого, подтверждающее иерархию новообразования «i, ii, iii и т.д.»: «…Мы познаем, переживая; это познание – не познание; оно – творчество. И первый акт творчества есть наименование содержаний; именуя содержания, мы превращаем их в вещи; именуя вещи, мы бесформенность хаоса содержаний претворяем в ряд образов; …целостностью образов является наше «я»; наше «я» вызывает из хаоса богов; бог – это скрытый от меня корень моего «я», заставляющий меня воздвигать и пирамиду символов, и символический образ меня самого в образе и подобии человека…»¹⁹