Это моя

Как выжила?

Меня часто спрашивают: «Как удалось выжить в блокаду?» И действительно, как? Ведь 125 граммов хлеба – да и хлебом-то этот вязкий черный комочек не назовешь – и вода из талого снега, - всё это уже за пределами человеческого существования.

Вспоминая то время позже и оценивая события уже будучи взрослым человеком, я пришла к убеждению, что несколько раз в самый тяжелый момент жизни, когда казалось, что это уже «конец», нас выручал случай. И, конечно, рядом была мама, благодаря характеру которой мы с братом выжили в ту страшную блокадную зиму.

Остались мы в городе не случайно: мама была уверена, что война долго не продлится. В конце-концов, когда бомбежки и обстрелы стали непрерывными, когда начались перебои с продуктами, когда сгорели Бадаевские склады с запасами продовольствия, мама собралась с нами в дорогу.

Приехали мы на вокзал, и увидели, что люди с чемоданами и тюками сидят в ожидании поезда. И, как выяснилось, уже не первый день. Предложили всем разойтись по домам. Кому-то потом удалось проскочить через линию фронта на самолете. А мы оказались опять в своей квартире. Действительно, во всем доме почти одни.

Первое время выручали нас продукты, которые были припасены в дорогу. Но и они быстро кончились. Стало по-настоящему голодно. Все время мучительно хотелось есть. Мама уносила на рынок все, что можно было продать. Но за вещи давали такой мизер, например, за крепдешиновый отрез на платье – кусочек жмыха, и это не спасало. Мой трехлетний братик постоянно просил хлеба. Он садился за стол, чинно складывал на нем руки и требовательно заявлял:

- Я буду обедать, дайте мне хлеба.

Чтобы как-то растянуть время еды, мама придумала для него игру. Хлеб разрезался на мелкие кубики, и они ставились друг за другом.

- Вот это будут вагончики, - говорила она брату. – Ты съешь сначала один вагончик, а за ним другой. Видишь, как их много?

Тем не менее, «вагончики» быстро исчезали у него во рту. Он спускался со стула на пол и искал под столом: не упал ли «вагончик».

Мы съели в доме все, что можно было съесть. Цветы, из них делали лепешки, растворяли и варили плитки столярного клея с лавровым листом. Съели даже олифу, на которой поджаривали хлеб. Но и эти «продукты» кончились.

Уже теперь, сама став матерью, я понимаю, какие муки должна испытывать женщина, когда ее ребенок просит есть, а дать нечего. И не упрекнуть тех матерей, которые, выкупив хлеб, приносили его домой и тут же весь отдавали своим детям.

У нас было по-другому. Надо отдать должное маме: при всех обстоятельствах в доме был «железный» режим. Она никогда не разрешала нам съесть весь хлеб сразу. Этот скудный паек делился на три части. Чтобы отвлечь нас от мыслей о еде, делалось все возможное и невозможное. Вдруг заводился патефон, и квартира наполнялась звуками довоенных романсов. Тогда мама читала нам мои любимые сказки Андерсена. Или вспоминала что-нибудь смешное, довоенное.

Так мы старались уходить от действительности в мир детства, такой уютный и счастливый. Но голод брал свое. Глядя на стрелки часов, я говорила маме:

- Ну вот, уже без пяти семь. Можно и поужинать.

- Подождем, осталось совсем немного, - отвечала мама, - вот сейчас раздастся бой часов, и будем ужинать.

От отца не было никаких вестей. Где он, что с ним – мы не знали.

В эти дни мама сделала еще одну отчаянную попытку спасти нас с братом от голодной смерти. По совету соседки с верхнего этажа они вместе пошли разгружать мешки с мукой. Из мешков на одежду высыпалась какая-то часть содержимого. Разрешалось потом все это с себя стряхнуть и взять домой. Так дважды мы с братом получили дополнительно к пайку по блюдечку сваренного клейстера. А потом случилась беда. Мама слегла. Состояние ее так катастрофически ухудшалось, что уже не было никакой надежды.

Ночью она позвала меня. Я села на край кровати и смотрела на лицо, почти неузнаваемое, старческое: глубоко провалившиеся глаза, обтянутые землистой кожей скулы. А ведь было маме в ту пору всего тридцать три года. Она сказала мне очень тихо:

- Ты уже большая и должна сделать все, как я велю. Одень Вову потеплее и идите на улицу. Там обратишься к дружинницам, они помогут вам добраться до Ладожской дороги. Мне уже не подняться, а вы, может, Бог даст, и переправитесь на тот берег, живы останетесь. Обо мне не беспокойся.

Я спокойно выслушала маму и пообещала сделать все, как она велела. И опять не было никакого страха. Полное отупение.

И вот случай. В эту ночь раздался стук в дверь. И хотя не было заперто, я вышла в переднюю, чтобы открыть. На пороге стоял отец. При свете коптилки, да опухшую и укутанную в платки, он меня не узнал:

- Простите, тут жила моя семья…

- Папа, это же я.

Он ничего не мог говорить. Прижал меня к себе и еле слышно прошептал: «А мама? Вовка?»

Понял все, когда зашел на кухню. Не раздеваясь, пробыв всего несколько минут, он сказал: «Я сейчас быстро вернусь. Подождите, мои дорогие». И побежал вниз по лестнице. Действительно, вернулся быстро, под утро, когда начинался рассвет, и не с пустыми руками. Он привез из части по тем временам «царский» паек: буханку хлеба, галеты, кулечек пшенной крупы, сахар, кусок мяса. А главное – лекарство для мамы – бактериофаг, которое тогда ценилось на вес золота. Оно останавливало расстройство желудка у людей, умирающих от голода на последней стадии.

…Маме сразу дали лекарство, а через некоторое время – сладкий чай с кусочком галеты. Она пришла в себя. Мы с братом впервые за много дней съели по куску настоящего хлеба.

Жизнь наша, висевшая на волоске, была спасена.

1

Вот в январе 1943 года одна ленинградка, Зинаида Епифановна Карякина, слегла. Соседка по квартире зашла к ней в комнату, поглядела на нее и сказала:

— А ведь ты умираешь, Зинаида Епифановна.

— Умираю, - согласилась Карякина. - и знаешь, Аннушка, чего мне хочется, так хочется - предсмертное желание, наверное, последнее: сахарного песочку мне хочется. Даже смешно, так ужасно хочется.

Соседка постояла над Зинаидой Епифановной, подумала. Вышла и вернулась через пять минут с маленьким стаканчиком сахарного песку.

— На, Зинаида Епифановна, - сказала она. - Раз твое такое желание перед смертью - нельзя тебе отказать. Это когда нам по шестьсот граммов давали, так я сберегла. На, скушай.

Зинаида Епифановна только глазами поблагодарила соседку и медленно, с наслаждением стала есть. Съела, закрыла глаза, сказала: "Вот и полегче на душе", и уснула. Проснулась утром и… встала.

Верно, еле-еле, но ходила.

А на другой день вечером вдруг раздался в дверь стук.

— Кто там? - спросила Карякина.

— Свои, - сказал за дверью чужой голос. - Свои, откройте.

Она открыла. Перед ней стоял совсем незнакомый летчик с пакетом в руках.

— Возьмите, - сказал он и сунул пакет ей в руки.- Вот, возьмите, пожалуйста.

— Да что это? От кого? Вам кого надо, товарищ?

Лицо у летчика было страшное, и говорил он с трудом.

— Ну, что тут объяснять… Ну, приехал к родным, к семье, привез вот, а их уже нет никого… Они уже… они умерли! Я стучался тут в доме в разные квартиры - не отпирает никто, пусто там. Что ли, - наверное, тоже…как мои… Вот вы открыли. Возьмите. Мне не надо, я обратно на фронт…

В пакете была мука, хлеб, банка консервов. Огромное богатство свалилось в руки Зинаиды Епифановны. На неделю хватит одной, на целую неделю!.. Но подумала она: съесть это одной - нехорошо. Жалко, конечно, муки, но нехорошо есть одной, грех. Вот именно грех - по-новому, как-то впервые прозвучало для нее это почти забытое слово. И позвала она Анну Федоровну, и мальчика из другой комнаты, сироту, и еще одну старушку, ютившуюся в той же квартире, и устроили они целый пир - суп, лепешки и хлеб. Всем хватило, на один раз, правда, но порядочно на каждого. И так бодро себя все после этого ужина почувствовали.

— А ведь я не умру, - сказала Зинаида Епифановна. - Зря твой песок съела, уж ты извини, Анна Федоровна.

— Ну и живи! Живи! - сказала соседка. - Чего ты…извиняешься! Может, это мой песок тебя на ноги-то и поставил. Полезный он: сладкий.

И выжили и Зинаида Епифановна, и Анна Федоровна, и мальчик. Всю зиму делились - и все выжили.

http://www.pobedish.ru/forum/viewtopic.php?f=38&t=9334

ЭТО НЕ ИСТОРИЯ, НЕ СМОТРИТЕ

"…Жизнь в Ленинграде с каждым днем ухудшается. Люди начинают пухнуть, так как едят горчицу, из нее делают лепешки. Мучной пыли, которой раньше клеили обои, уже нигде не достанешь".

"…В Ленинграде жуткий голод. Ездим по полям и свалкам и собираем всякие коренья и грязные листья от кормовой свеклы и серой капусты, да и тех-то нет".

"…Я был свидетелем сцены, когда на улице у извозчика упала от истощения лошадь, люди прибежали с топорами и ножами, начали резать лошадь на куски и таскать домой. Это ужасно. Люди имели вид палачей".

2