15. Аленка

Голубые стрекозы, плясавшие над тихой заводью речки Пьяны, ¹⁷⁷ взмыли вверх. Что встревожило их? Сразу и не понять. Все так же полдневная тишина шелестела листочками осин. Но вот из–за красных чешуйчатых стволов сосен показался один всадник, за ним другой. Они переехали реку вброд и скрылись в прибрежных зарослях. И снова все тихо, будто и не было здесь людей, и снова над заводью пляс голубых стрекоз.

В бору, за рекой Пьяной тоже безмолвие. Но вдруг передний всадник натянул поводья и, оглянувшись на товарища, прошептал:

— Слышь, Фома?

Фома замер, прислушиваясь.

— Будто плачет кто–то, — мягко соскочил с седла. — Ты меня, Семен, подожди. Я единым духом… — и исчез за деревьями.

Семен Мелик остался на коне. Слушал, готовый броситься на помощь, а мысли текли своей чередой.

Вот и снова поход, и снова он в разведке, а прощаясь, дал Насте слово беречься. Семен усмехнулся: «Берегусь! Пора бы, кажется, остепениться, да где там!»

Зашумела листва. Семен встрепенулся. Привычной хваткой крепко взял рукоять меча. Но из кустов высунулась голова Фомы. Следом за Фомой на тропу вышла девочка. Платочек, завязанный под подбородком, сбился на спину. Лицо измученное, грязное, в глазах слезы.

— Как звать тебя, девонька? — спросил Семен, гладя ее по спутанным волосам.

— Аленкой.

— Откуда ты? Какая беда с тобой приключилась?

Девочка подняла красные, запухшие глазенки, будто еще раз хотела убедиться, что она у своих, потом ткнулась лицом в железный подол Семеновой кольчуги, зашептала:

— Дяденька, миленький, что они наделали, что они наделали!..

Долго они бились с девочкой, долго уговаривали ее, поили водицей. Наконец, вздрагивая, всхлипывая, запинаясь, она рассказала, как они с братцем Павлушей в лесу передовые отряды Орды повстречали, как, пробравшись болотной тропой, прибежала в деревню с криком «Орда идет», как все от мала до велика, запалив избы, ушли в глубь леса на остров посреди болота. Но год был жаркий — болота иссохли, к вечеру вороги, шедшие по следам беглецов, настигли их.

— Рубили, кололи всех… Матушку с младшим братишкой… — девочка задрожала, захлебнулась, — матушку конем затоптали… Меня в яму столкнули, я под бузиной затаилась, оттуда видела… — А что видела, — не поймешь, только и твердила она: — Павлуша, Павлуша…

— Да что такое с Павлушей? Рассказывай, девонька. Сил нет смотреть, как ты убиваешься, — говорил Семен.

— Приволокли они его на вершину холма, били, глумились, а он все одно кричал: «Отольется вам эта кровь, отольется!» — пока не зарубили его.

Девочка села на моховую кочку, закрыла лицо передником, затихла.

Семен стоял над ней молча, потрясенный, взглянул на Фому, тот угрюмо кусал хвоинку.

— Вот что, Фома, бери ее к себе на седло, скачи к боярину Боброку. Надо, чтоб в полках об этом до битвы узнали.

— А ты?

— Я поеду вперед, силы орды разведаю.

Фома молчал, зная, что сейчас подступиться к Семену трудно, однако все же решился, сказал:

— Может, мне лучше вперед ехать.

— Почему тебе?

Фома положил руку на плечо Семена.

— Я — бобыль, обо мне плакать некому, а у тебя сынок Ванюшка растет, Настя тебя поджидает.

Семен улыбнулся.

— Нет, Фомушка, спасибо на добром слове, а только вернуться мне нельзя, ответ на мне лежит, мне и вперед идти… да и конь у меня резвее.

— Ты хошь берегись.

Семен кивнул головой и пошел к коню. Настиным словом напутствовал его друг.