18. Раб святого хизра

Солнце село в сизую муть, в глухом сумраке погасли багровые отсветы заката, погасли и звезды. Дым! Дым! Вся степь утонула в дыму. Нет, пахло не ордынскими кизячьими кострами; необычный для степи горьковатый запах опаленной хвои заставлял тревожно сжиматься сердце:

«Беда! Горят на Руси леса! Горят не в одном, не в двух местах. Если здесь в степях все дымом заволокло, значит, на сотни верст охватил пожар лесные дебри.

Беда!»

Так думали стражи, стоявшие у княжеского шатра, так думал и Дмитрий Иванович. Не до сна было князю. Казалось, легкие полотнища шатра тяжело нависли над самой головой. Душно было в шатре, тревожно на сердце.

Лишь один русский человек радовался, что ночь выдалась темной и мглистой. Осторожно крался он по ордынскому становью, а когда в темноте забрезжило белесое пятно шатра, припал к земле, пополз. Вот перед шатром темной тенью прошел воин. Человек приподнялся на локтях, зашептал:

— Эй! Друже, слушай!

— Кто тут? — тревожно откликнулся караульный.

— Тише! Свой! Только тише…

Воин по голосу понял: «Русский» — и, невольно подчиняясь его шепоту, тихо спросил:

— Чего тебе надобно?

— Веди к Дмитрию Ивановичу.

— Спит князь.

— Разбуди! Надо!

Короткое это словечко, но порой умеет русский человек так сказать его, что невольно веришь: «Надо!»

Воин отступил на шаг, позвал:

— Игнат, а Игнат! Поди разбуди князя, тут человек к нему просится.

Введенный Кремнем в шатер, человек на мгновение заслонился от света свечи, но едва он опустил руку, Дмитрий, взглянув ему в лицо, понял: «Наш!»

Человек шагнул вперед, забыв поклониться князю, торопливо зашептал:

— Дмитрий Иванович, завтра в юрте Мамая не пей первой чары.

Дмитрий вздрогнул. Человек повторил слова татарского разбойника. Нет дыма без огня.

— Почему? — с запинкой, встревоженно спросил князь.

— Намедни в юрту Мамая пришел старый дьявол — святой Хизр. Он говорил: «Отрави князя Дмитрия». А посол Сарыхожа говорил свое: «Дай ярлык Дмитрию». Тебе, значит. Хизр говорил: «Дай ярлык князю Михайле, он верным псом будет». А Сарыхожа свое. «Пес псом и останется, овчины с него не сдерешь. От Тверского князя получишь шиш. Ярлыка ему не давай». Оттого мозги у Мамая раскорячились, он и скажи: «Поднесу Дмитрию первую чару с отравой. Выпьет князь — так Аллах хотел, не выпьет — ярлык ему дам». А Сарыхожа, не будь дурак, об этом по Орде раззвонил.

Человек коротко передохнул.

— Не пей, княже, первой чарки.

Дмитрий несколько мгновений сидел, глубоко задумавшись, потом встал, сказал просто:

— Спасибо! Кто ты такой, человече?

— Раб ордынский.

— Чем же наградить тебя?

— Ничего мне не надо! — В горячем шепоте раба слышна была страстная, неукротимая ненависть к Орде.

— Так я и знал, что не корысти ради пришел ты ко мне в шатер. Скажи, как звать тебя? Кто твой господин? Я выкуплю тебя из рабства.

Раб отрицательно покачал головой.

— Пустое, княже! Господин мой святой Хизр, чтоб ему… Из его когтей меня не вырвешь. Он лучше убьет русского раба, но на волю не отпустит. Прощай!

Человек беззвучно выскользнул из шатра, растаял во тьме. Стоя у открытого полога шатра, князь все еще вглядывался в пустую ночь. К нему подошел Игнат Кремень.

— Слышал, Игнат?

— Слышал, Дмитрий Иванович.

— Каковы рабы в Орде живут! А!

— Рабы эти русские люди, — задушевно сказал Кремень, — их же никаким ярмом ордынским не согнешь!